Дракула. История любви: тени на холсте (гет)

Три года спустя

Вечерний свет струился сквозь высокие окна столовой, окрашивая скатерть в теплые золотистые тона. На столе дымился жареный лосось с лимоном и розмарином (Махмед научился готовить его идеально), бутылка старого бургундского (подарок Влада) и свежий хлеб, который Арсен, теперь уже, пек сам.

— Так значит, ты все-таки согласилась на выставку в Венеции? — Влад откинулся на спинку стула, поправляя манжеты. Его голубые глаза смеялись.

Лайя кивнула, обмениваясь с Махмедом быстрым взглядом.

— Да, но с одним условием — мы едем все вместе. Даже Демир, хоть он и клянется, что венецианские голуби «жутко скучные».

— А я буду их фотографировать! — Мерьем, теперь уже девятилетняя художница в миниатюре, размахивала вилкой. — Для своей серии!

Махмед улыбнулся, наливая Владу вина.

* * *

Три года с того вечера, когда он вернулся. Тогда, в мастерской, он не стал просить прощения. Вместо этого опустился перед Лайей на колени, прижался губами к её ладони — той самой, что когда-то дрожала, сжимая уголь. И просто сказал:

— Покажи мне.

Она повела его за собой — не в спальню, а обратно к мольберту.

— Вот, — её пальцы дрогнули на холсте. — Это не просто дверь.

И тогда он увидел — едва заметные детали, которые не разглядел с первого раза.

На ручке двери — крошечный ключ, висящий на тонкой цепочке. Ей ключ от их спальни, который она носила на шее в первые годы брака.

В волнах — силуэт рыжей кошки, давно умершей, но оставшейся в памяти.

А в небе — не просто солнце, а его солнце, то самое, что он ненавидел, потому что оно напоминало ему о дневной несвободе.

— Я хотела, чтобы ты понял, — прошептала Лайя. — Дверь всегда была открыта. Для тебя.

Он взял её лицо в ладони. И впервые за сотни лет его поцелуй не был требованием. Он был вопросом.

— Можно?

Её ответный вздох, её пальцы, впившиеся в его плечи, её губы, открывающиеся под его губами — все это было — да.

* * *

Теперь, за ужином, Влад поднял бокал.

— За ваше странное, прекрасное семейство.

— За друзей, — добавил Махмед, и его глаза уже не темнели при этом слове.

Позже, когда дети разошлись по комнатам, а Влад ушел под предлогом «не мешать», Лайя и Махмед остались на террасе.

Она прижалась спиной к его груди, а его руки обвили её талию.

— Ты помнишь, как ты боялся, что я уйду? — спросила она, наблюдая, как первые звезды появляются над садом.

Махмед прижал губы к её виску.

— Теперь я боюсь другого.

— Чего?

— Что ты опять заставишь меня ехать в Венецию. Я ненавижу гондолы.

Лайя рассмеялась — громко, звонко, так, как не смеялась долгие годы.

А где-то в доме Мерьем, засыпая, улыбалась своей кукле.

— Видишь? — шептала она. — Мама снова здесь. Настоящая.