Муня (гет)

Девушки в изумлении глядели на Ольгу. Она была еще слаба, но на ногах держалась твердо, не шатаясь и не вздыхая. Капельки пота выступили на лбу Лохтиной. Она подошла вплотную к Григорию, обняла его обеими руками за плечи и троекратно поцеловала. Это напомнило Муне ритуал лобызания на том собрании, что удалось наблюдать в один из четвергов, но было ясно: Ольга целовала Григория не совсем так, как это делали Феликс, Ордовский-Танаевский и другие члены секты. Секты, именно так! По-другому кружения и молитвы с трапезой и поцелуями у Лохтиной называть уже не было смысла.

-Ты, барыня, вот что, — обратился ничуть не смутившийся Григорий к Ольге, — ты покамест боле дома сиди, мене говори. Да и вам, деточки, заповедую, — он обернулся к Муне и Але, — не ишшыте в двадцатом веке Бога на Земле. Когда быть второму пришествию, так того покамест никто не ведат, а како будет оно, так того никому не скрыть, аха. Словно из пушки выпалить: все узнают. Дак ты вот, востренька, — кивнул на Муню, — коли хошь, заходи ко мне на Гороховую, чаю попьем, авось дочки мои тя да приласкают. Тебе бы, — кивнул Григорий на Алю, — в замуж пойтить надобно. Да и пойдешь вскорости. А барыню вашу берегите. У нее сердце доброе да ум велик, а вот чую я, как бы она ума-то да не решилася, аха. Ну, прошшайте!

Григорий тотчас сорвался с места и покинул гостиную, а вместе с ней — дом. Ольга села в кресло и заплакала. Девушки тотчас подбежали к ней:

-Ольга Владимировна, Ваше выздоровление следует держать в строжайшей тайне. Иначе это чудовище, Ордовский-Танаевский Вас погубит. Мы будем навещать Вас, будто больную, а заодно и делиться новостями. О Григории никому не слова.

Лохтина молча кивала. А потом вдруг встала, всплеснула руками и закружилась по гостинной, но не по-хлыстовски, а словно в вальсе:

-Милые мои, избавительницы мои! Как же я счастлива! Вот что: мне не стоит сидеть, сложа руки в Петербурге. Сегодня же ночью я поеду...

-Куда, Ольга Владимировна? — спросили девушки в один голос.

-В Тобольск, милые мои! Я найду Агафью и поговорю с ней. Думаю, мне теперь есть, чем ее испугать. Вы ведь, дорогие, и не знаете по простоте своей, кто такой Григорий?

Муня и Аля пожали плечами.

-Что ж, даже и не знаю, хорошо это или худо, что не знаете. Григорий — доверенное лицо Ее Императорского Величества. Многим он при дворе поперек горла встал, многим дорогу перешел...

-Чем же? — спросила Муня. И вдруг вспомнила, как на Гороховой Акилина подзывала его к телефону: "Из Царского..."

-Никто не знает, как так вышло, что императорская фамилия приблизила его к себе. Однако, кому понравится, когда простой мужик при дворе с министрами и аристократами на равных? Государь Император даже переменил ему фамилию: впредь велел именоваться Распутиным-Новых. Будто бы, сама государыня зовет Григория не иначе, как "наш новый друг"- оттого и Новых, на сибирский лад. А уж фамилия "Распутин", думаю, хорошо знакома вам из газет.

Муня снова вспомнила чаепитие на Гороховой. Девочки-цапли на длинных ногах делают реверанс: "Матрена Распутина... Варвара Распутина..." Но тогда эта фамилия не показалась ей знакомой, отнюдь! Наверное, подумала про себя девушка, она и впрямь стала затворницей: ни газет, ни новостей. Пора бы в свет выходить... или же, нет? Высшее общество сплошь заражено оккультизмом и сектантством. А ей так хотелось спасительного пути...

-Некто Новоселов, — продолжала Ольга, — опубликовал в "Новом времени" огромную статью. "Григорий Распутин и мистическое распутство". Якобы, Григорий- опасный сектант и половой психопат. Государь император учинил расследование. Как оказалось, статья была клеветой. Но, к сожалению, Новоселов таков не один. В наших газетах то тут то там можно чуть ли не каждый день прочесть о "чудовищном разврате" , "духовном гастролере" и прочая, и все это о нем, о Григории... О Гришке Распутине, именно так все они сговорились его величать. Но будет об этом. Сегодня же вечером отбываю в Тобольск. А вы, милые мои, никому ни слова, иначе я пропала. Все мы пропадем...

Муня и Аля бросились обнимать Ольгу Владимировну.

На следующий день в дом к Головиным пришел нежданный, но всегда желанный гость: князь Феликс Юсупов-младший. Он пожелал видеть Муню.

-Мon amie! — радостно встретила его девушка, — как же я рада видеть тебя! После смерти дорогого Nicolas ты ни разу не проведал ни меня ни матушку. Как же так?

-Рад буду исправиться, ma bonne Marie, — отвечал Феликс, — я принес тебе фотографии брата. Поглядим на них вместе, поплачем, обнимемся, мы ведь с тобой почти как брат и сестра...

Муня не смогла сдержать слез. Она кинулась Феликсу на шею и дала волю чувствам:

-Феликс, миленький мой... сколько времени прошло, а я все не могу забыть... я все люблю его... одного его, моего дорогого, несчастного Nicolas... какая горькая, нелепая смерть... прости меня, дорогой друг, не след бы мне так вести себя...Но это горе не изжить.

-Marie, признаться, я пришел, чтобы поговорить с тобой не о дорогом моем покойном брате... Мне известно, кто посещал дом Лохтиной. А также все последующее мне тоже известно.

Муня отпрянула от Феликса.

-Не утруждай себя догадками, дорогая сестрица, — продолжал он, — Я давно заагентурил всю прислугу Ольги Владимировны. О ее отбытии в Тобольск мне донес лакей. О цели же ее поездки я догадываюсь.

-Желаешь этому помешать? — Муня сменила тон и разговаривала со старым другом холодно и жестко.

-Нет смысла мешать Ольге Владимировне тешить и крушить себя. Но все это сильно угрожает нашим планам. Скажи, сестрица, хорошо ли ты знаешь человека, которого так легкомысленно привела в дом Лохтиной?

-Достаточно, чтобы доверять ему, — девушка отвечала спокойно и уверенно, — Он исцелил Ольгу Владимировну, в то время, как вы с Ордовским-Танаевским безжалостно губили ее опасным дымом. Хотели сделать из Лохтиной послушную куклу... Феликс, скажи мне, для чего тебе все это сектантство? Неужели ты, образованнейший человек в Петербурге, ты, который обучался в Англии, поверил во все эти кружения, бормотания, целования? Как я должна поверить тебе?

-Секта нужна не мне, Marie. Есть люди настолько важные и знатные, что даже я не могу называть их имен, которым необходимо, чтобы собрания в доме Ольги Владимировны продолжались и продолжались в неизменном виде. Это дело государственной важности. Что до кружений, ну, что же, возможно, ты предлагаешь мне последовать за этим отвратительным мужиком, которого ты привела в дом Ольги Владимировны? За этим натуральным хлыстом, который "изгонял блудного беса" из женщин и мужчин в бане, совокупляясь с ними по очереди? Как же ты наивна, сестрица, как далека от мира, если ничего о нем не знаешь! Сама фамилия твоего "целителя" обличает его! Распутин! Фу!

-Прости меня, Феликс, я не знаю, правда ли то, что говорят о банях и прочем, вот только болезнь Ольги ни у кого не вызывала сомнений. В ее недуге не было истерии или притворства. И Григорий ее исцелил. Ольга рассказала нам, как именно Ордовский-Танаевский и Агафья заставили ее стать главой петербуржской секты. Негодяй-губернатор изнасиловал ее и теперь угрожает оглаской и письмами в Синод. Но мы способны за нее заступиться. А ты... поверь, Феликс, эти твои высокопоставленные лица и тебя не пощадят. Худое дерево добрых плодов не приносит.

-Marie, еще не поздно Ольге вернуться и продолжить. Ей все покроют и простят. Иначе быть беде.

-Ступай, Феликс. Довольно угроз.

-Как знаешь, сестрица. Но прошу, возьми на память фотографии моего дорогого брата. Ты ведь любила его той чистой, искренней любовью... А вскоре, наверное, позабудешь. Твой грязный мужик позаботится об этом, поверь на прощание.

-Ступай! — воскликнула Муня и вновь заплакала.

Тем временем Ольга Лохтина ехала в вагоне первого класса из Петербурга в Тобольск. В купе на нижней полке она расположила нехитрый багаж: одну лишь небольшую дорожную сумку и зонтик. Болезнь не оставила в ней и следа: молодая и красивая женщина радостно глядела в окно купе из-за маленьких занавесок и любовалась ранне-осенними пейзажами. Иногда случалось проезжать сельские кладбища и белые, величественные церкви.

Через три дня Ольга была в Тобольске. Там она остановилась в небольшой уютной гостинице, откуда на следующий день наняла извозчика до Агафьиной деревни. Найти избу Агафьи Томилиной оказалось довольно легко. Ольга не стала церемониться и без стука вошла в дом хлыстовской богородицы сразу же, как только приехала.

Агафья по обыкновению сидела за столом со своими прислужниками, огромными мужиками с дубинками.

Ольга подробно разглядела сектантку: высокая, круглолицая женщина лет тридцати с ярко-синими глазами, лукаво глядящими в самую душу. Длинная толстая коса почти до пола. Тело не то чтобы полное, но какое-то сдобное, мягкое. Словно не хлыстовская богородица была перед ней, а сибирская булочка с изюмом, какие обычно подавали в тобольской гостинице. Пухлые руки с короткими, но изящными пальцами. Яркий румянец на щеках. Только приплюснутый нос картошкой и чересчур полные, слегка оттопыренные губы портили ее миловидное лицо.

-Пошто пришла? — спросила Агафья Ольгу низким, грудным голосом.

-Пришла сказать тебе, Агафья, что больше не желаю исполнять ваши с Ордовским-Танаевским прихоти. Секту твою упразднят скоро, а я тебе в твоих делах не помощник. И огласки не боюсь, и детям моим ты ничего не сделаешь. А коли попытаешься, так за меня сам Государь Император вступится. Знаешь ли ты, кого давеча я принимала у себя?

-Почем мне знать? — грубо ответила Агафья вопросом на вопрос.

-Фамилия Распутин-Новых тебе что-то говорит?

Агафья вздрогнула. И тут же кивнула своим охранникам, чтобы те удалились.

-Садись за стол, что ли, — сменив тон, обратилась она к Лохтиной.

Ольга села на лавку и сняла перчатки.

-Слухай, барыня, что скажу тебе. Знаю я твово Распутина. Ох как знаю... а лучше бы и не знала. Погубил он меня, душу выел, окаянный.Слушай, что скажу.

И Ольга принялась слушать рассказ Агафьи. Да, он действительно приходил к ней на радение, откуда сбежал, прихватив с собой какую-то странницу. Да, он действительно исцелил ее от мучительной болезни. Но это было еще не все. Задолго до того, как Агафья стала хлыстовской богородицей, Распутин навсегда, на веки вечные погубил ее, разбив сердце, не ответив на ее чувства.

Много лет назад вдова Томилина жила в далеком уральском селе Палевицы. Однажды случилось заболеть ее единственному сыну Евсею, оставшемуся после покойного мужа, убитого крестьянами по подозрению в конокрадстве. Агафья знала, что муж ее, Дмитрий, коней не воровал, однако кто бы пожелал слушать бедную бабу на сельской сходке, когда вся деревня была против нее... Несчастная женщина молилась об исцелении, но Евсею становилось все хуже и хуже. Однажды ночью постучался в ее дом странник и попросил милостыню. Агафья открыла ему, пригласила за стол и попросила молитв о здравии болящего отрока Евсея. Странник тотчас направился к нему в горницу и, не спрашивая разрешения, встал на молитву у изголовья постели. Он молился, не прерываясь, около получаса, после чего встал и вышел из горницы, прикрыв дверь. Агафья бросилась к сыну и, на удивление, нашла его спокойно спящим, хотя до этого бедный юноша несколько дней подряд не мог заснуть. Женщина слезно упросила странника остаться, на случай если вдруг еще понадобится его помощь. А еще спросила имя, чтобы утром заказать молебен о здравии. И странник назвался Григорием Евфимовым Распутиным, рассказал, что он крестьянин села Покровское, ушедший странничать после смерти третьего ребенка, дочери Евдокии, во искупление грехов. Что был он якобы грешным человеком, вором, блудником и пьяницей, а когда похоронил маленькую Дусеньку, то хотел свести счеты с жизнью. Слава Богу, жена успела вытащить его из петли в сарае. С тех пор каждый год Григорий отправлялся в странствие по святым местам, где молился за себя и за всех. А дар исцеления, как рассказывал странник, обнаружился у него с детства, за что односельчане боялись его и называли "Гришка-колдун". Сам же Григорий с колдовством не знался, а себя почитал последним грешником. Агафья постелила ему на втором этаже в избе, сама же ушла спать к сыну.

Наутро Евсей был здоров, но все же хозяйка не пожелала, чтобы Григорий покинул их дом. И упросила остаться еще на неделю. В четверг растопила баню и повела Григория мыться вместе с собой, как бывало принято по сибирским деревням, когда мужчины и женщины парились вместе. Когда же оба они вошли в баню обнаженными, у Агафьи застучало сердце: она увидела перед собой высокого, статного человека с длинными волосами цвета мокрого песка, на длинных, стройных ногах и поняла, что влюбилась. Между тем Григорий как будто не замечал Агафьиных красот: ни волос до пят, которыми та особенно гордилась, ни румяного лица с ярко-синими глазами, ни мягкого, сдобного тела , ни маленьких, розовых грудей, глядящих из-за распущенных волос, словно мордочки любопытных ягнят. Он спокойно попарился, похлестал себя веником по спине и вышел в предбанник, оставив Агафью одну.

Но молодая еще, хоть и вдовая женщина не желала так просто сдаваться. Той же ночью она пришла на верхний этаж, туда, где спал Григорий. Сняв сарафан, босиком, в одной рубахе. Агафья застала его на коленях, молящимся, но не смутилась. Подождала, пока тот закончит молитву, окликнула по имени, а когда Григорий обернулся, скинула с себя рубаху и предстала перед ним во всей красе, нагая, только бусы и серьги блистали на ней, как на восточной одалиске. Григорий лишь печально улыбнулся:

-Прости меня, хозяюшка. Но не для того дом родной оставил да странничать пошел, чтобы душу свою погубить. Прошшай, что ли.

С этими словами он встал, накинул страннический армяк, взял посох и вышел из комнаты, а после покинул избу. Несчастная женщина так и осталась стоять голая посреди горницы.

Прошло много лет, но Агафья так и не смогла забыть Григория. А потом началась Японская война и ее сына Евсея забрали в солдаты. С войны юноша не вернулся. Тогда-то бедную женщину и приметил тобольский губернатор, бывший в Палевицах по какому-то торговому делу. Он пригласил ее к себе на квартиру, дал денег и предложил нехитрое мероприятие: красивая и обаятельная Агафья должна была собрать вокруг себя кружок сектантов, а он бы ей регулярно выплачивал жалование из казны. Для чего? Женщина не ведала, а после поняла: в секту внедрили агентов тайной полиции, которые присматривали за ее членами, особенно за богатыми и влиятельными господами, а еще за неблагонадежными, тем самым подавляя в зачатке любые революционные движения, бунты и стачки. Сама Агафья давно разочаровалась, как она говорила, в "поповском Боге", отобравшем у нее мужа, сына и обрекшем на вечную неразделенную любовь к сибирскому страннику. Она переехала жить поближе к Тобольску и взялась за дело. И вот, не так давно вновь встретила Григория, который исцелил ее тело, но вместе с тем сделал ей еще больнее, напомнив о себе.

-А я, слышь, барыня, до кишок повязана. Мне теперь уж оглобли не повернуть, так и останусь при своих. Да ты, милая, того хубернатора-то не бойся. Что он те в Питере-то сделат. А отсюда, слышь, бежи. Полно село соглядатаев, аха.

Ольга не знала, что и думать. Она встала из-за стола, поклонилась Агафье и пошла прочь из избы, туда, где уже ждал ее ямщик и две пегие лошадки.