Корпорация Странных Существ 2.0 (гет)

Ночь над Картер-Сити была как разлитая чернила, густая и удушающая, проглатывающая всякий намёк на звёзды. Моросящий дождь падал тонкими иглами, пробивая клочья тумана, что стелился по земле, словно призрачный саван. Неоновые огни далёких высоток на горизонте мигали холодными оттенками голубого и пурпурного, отражаясь в лужах, как равнодушные глаза, наблюдающие за агонией трущоб. Лаборатория «Омега» возвышалась перед Майком и Евой, словно мрачный храм забытого божества, её ржавые стены, покрытые трещинами и потёками, дышали зловещей тишиной. Колючий забор вокруг комплекса, проржавевший и местами обрушенный, скрипел на ветру, а его шипы, покрытые грязью, блестели, как зубы хищника. Воздух был тяжёлым, пропитанным запахом мокрого металла, гниющей земли и чего-то едкого, почти живого, что оседало на коже, как невидимая плёнка. Где-то в глубине здания раздавался низкий, ритмичный гул, похожий на дыхание спящего великана, готового пробудиться.

Майк Тайлер стоял перед массивной дверью лаборатории, его высокая, жилистая фигура казалась хрупкой под натиском холода, исходящего от металла. Его кожаная куртка, некогда чёрная, теперь была изодрана в клочья, с пятнами засохшей крови и свежими разводами, сочащимися из ран на плече и груди. Импровизированные повязки, наспех наложенные, пропитались багровым, а боль от ран пульсировала в такт шраму на шее — длинному, кривому, словно след когтя демона. Шрам горел нестерпимо, его багровое, почти чёрное свечение пробивалось сквозь кожу, заливая полумрак зловещим светом, который дрожал, как пламя в бурю. Его серые глаза, воспалённые и обведённые тёмными кругами, были рассеянны, будто смотрели не на дверь, а в пустоту, где голос Романа, хриплый и властный, шептал: «Не входи. Это не твоя война.» Тёмные волосы, слипшиеся от пота и дождя, прилипали к бледному лбу, где капли влаги стекали по вискам, смешиваясь с грязью. Его правая рука сжимала «Волк-7» — потёртый пистолет с грубо вырезанной волчьей мордой на рукояти, холодный и тяжёлый, но с жалкими шестью патронами в обойме. Левая рука невольно тянулась к карману, где лежал чип TLNTS, его углы впивались в рёбра, как напоминание о проклятии, связывающем его с этим местом.

Ева Ростова стояла рядом, её компактная фигура была напряжена, как лук перед выстрелом. Короткие чёрные волосы, мокрые от дождя, прилипали к вискам, обрамляя бледное лицо с резкими скулами, покрытое пятнами грязи и пота. Её серые глаза, острые и цепкие, метались между дверью и Майком, в них читалась смесь тревоги за его состояние и стальной решимости, не позволяющей отступить. Тёмно-синий комбинезон, потрёпанный и покрытый пятнами кислотной жижи, был зашит на бедре, где рана под грубой повязкой ныла, но Ева игнорировала боль, сосредоточившись на цели. В правой руке она сжимала нейронный подавитель, его синие диоды мигали слабо, как угасающие звёзды, а в левой держала короткий клинок, покрытый зеленоватой слизью от прошлых схваток. Папка с Протоколом Отражение, зажатая под мышкой, шуршала на ветру, её пожелтевшие страницы были как свитки, ведущие к пропасти. Её дыхание вырывалось облачками пара, дрожащими в ледяном воздухе, а взгляд, направленный на дверь, был полон предчувствия.

Дверь перед ними была как врата в ад — массивная, ржавая, покрытая глубокими царапинами и символами, похожими на те, что они видели в архиве, но здесь они казались живыми. Их края светились слабым багровым светом, пульсируя в такт гулу изнутри, как вены, наполненные тёмной кровью. Металл был холодным, почти обжигающим, и от него исходила энергия, от которой волосы на затылке вставали дыбом. Капли дождя стекали по ржавчине, оставляя за собой тёмные дорожки, а пар от их дыхания оседал на поверхности, тут же замерзая в тонкую корку льда. Майк чувствовал, как шрам на шее откликается на символы, их ритм совпадал с его сердцебиением, а голос Романа становился почти физическим, его слова врезались в разум, как ножи: «Ты умрёшь там, Майк. Как умер я.»

Ева шагнула ближе к нему, её голос, низкий и твёрдый, прорезал тишину:

— Тайлер, ты здесь? Нам нужно войти. Мы не можем стоять тут вечно.

Майк моргнул, его серые глаза на мгновение сфокусировались на ней, но голос Романа шепнул: «Она не спасёт тебя. Беги.» Он стиснул зубы, отгоняя этот зов, и его голос, хриплый и надломленный, был едва слышен:

— Я… чувствую его, Ева. Это место… оно живое. Роман говорит, что это конец.

Ева нахмурилась, её серые глаза сузились, изучая его. Она заметила, как шрам на его шее пульсирует, как будто под кожей бьётся чужое сердце, и её рука невольно сжала нейронный подавитель сильнее. Её голос стал тише, но в нём чувствовалась сталь:

— Роман, или кто там в твоей голове, хочет нас остановить. Но мы уже зашли слишком далеко. Если это конец, мы встретим его вместе.

Майк посмотрел на неё, его губы дрогнули в слабой, горькой улыбке. Её решимость была как якорь, удерживающий его от падения в безумие, но шрам горел, а голос Романа смеялся, его шепот становился всё громче: «Ты не знаешь, что там, Майк. Но скоро узнаешь.» Он шагнул к двери, его рука, дрожащая, коснулась холодного металла, и шрам отозвался вспышкой боли, пронзившей его до костей. Символы на двери вспыхнули ярче, их свет заливал его лицо багровым, делая его похожим на призрака, и в этот момент он понял: за этой дверью ждёт либо истина, либо безумие, и пути назад уже нет.

Тьма над Картер-Сити сгустилась, словно само небо решило задушить трущобы своим мраком. Моросящий дождь, холодный и липкий, барабанил по ржавым стенам лаборатории «Омега», стекая по её трещинам, как слёзы умирающего гиганта. Туман, плотный и серый, клубился вокруг, поглощая слабые отблески неоновых огней далёких высоток, которые казались миражами из другого мира. Массивная дверь лаборатории, покрытая ржавчиной и пульсирующими символами, стояла перед Майком и Евой, как портал в преисподнюю, излучая ледяной холод, от которого кости ныли, а дыхание застревало в горле. Символы на металле, багровые и живые, мерцали, словно вены, наполненные тёмной энергией, и их ритм совпадал с тяжёлым гулом, доносящимся из глубины здания — низким, зловещим, как биение сердца, готового разорваться.

Майк Тайлер, высокий и измождённый, стоял перед дверью, его жилистая фигура дрожала от напряжения и боли. Его кожаная куртка, изорванная и пропитанная кровью, висела на нём, как лохмотья, обнажая грубо зашитые раны на плече и груди, которые сочились багровым сквозь повязки. Шрам на шее — длинный, кривой, словно след от когтя неведомого зверя — пылал нестерпимо, его багровое, почти чёрное свечение пульсировало, заливая лицо Майка зловещим светом. Его серые глаза, воспалённые и обведённые тёмными кругами, были полны внутренней борьбы, а тёмные волосы, слипшиеся от пота и дождя, прилипали к бледному лбу, где капли влаги стекали по вискам, смешиваясь с грязью. Его лицо, искажённое усилием, отражало отчаянную решимость, но в глубине зрачков мелькала тень страха, подпитываемая голосом Романа, который ревел в его голове: «Не открывай. Ты не готов к тому, что там.» В правой руке Майк сжимал «Волк-7» — старый пистолет с выгравированной волчьей мордой, холодный и тяжёлый, с шестью патронами, которые казались жалкой защитой против того, что ждало внутри. Левая рука, дрожащая, лежала на двери, её холод обжигал кожу, как сухой лёд.

Ева Ростова стояла чуть позади, её компактная фигура была напряжена, как струна, готовая лопнуть. Короткие чёрные волосы, мокрые от дождя, прилипали к её бледному лицу, где резкие скулы и сжатые губы выдавали смесь тревоги и стальной решимости. Её серые глаза, острые и настороженные, следили за Майком, подмечая его дрожь, его рассеянный взгляд, пульсирующий шрам. Тёмно-синий комбинезон, покрытый пятнами грязи и кислотной жижи, был зашит на бедре, где рана под повязкой пульсировала болью, но Ева не позволяла ей отвлекать себя. В правой руке она сжимала нейронный подавитель, его синие диоды мигали слабо, как угасающий маяк, а в левой держала короткий клинок, лезвие которого блестело зеленоватой слизью. Папка с Протоколом Отражение, зажатая под мышкой, намокла от дождя, но Ева не выпускала её, словно это был их последний билет к истине. Её дыхание вырывалось облачками пара, дрожащими в ледяном воздухе, а взгляд был прикован к двери, ожидая, что последует за их следующим шагом.

Майк стиснул зубы, его пальцы впились в ржавый металл двери, холод которого проникал в кости, как яд. Голос Романа в его голове стал громче, его слова были как удары молота: «Это не твоя судьба. Поверни назад!» Но Майк, превозмогая внутреннее сопротивление, собрал остатки воли, его серые глаза вспыхнули отчаянной решимостью. Он толкнул дверь плечом, вкладывая в движение весь свой вес, и металл, сопротивляясь, издал оглушительный скрежет, словно крик раненого зверя. Швы на его ранах натянулись, боль пронзила тело, но он не остановился. Дверь медленно поддалась, открываясь с тяжёлым стоном, и изнутри хлынула волна ледяного воздуха, настолько холодного, что он обжёг лёгкие, заставив Майка задохнуться.

Воздух был пропитан едким запахом озона, смешанным с металлическим привкусом крови и чем-то нечеловеческим — тяжёлым, органическим, вызывающим тошноту и первобытный страх, который поднимался из глубин инстинктов. Этот запах был как дыхание самой лаборатории, живой и голодной. Видимый пар от их дыхания заклубился в воздухе, оседая на коже тонкой коркой льда, а капли конденсата, стекавшие по внутренней стороне двери, блестели в свете фонарей, как слёзы. Из глубины лаборатории сочилось слабое багровое свечение, пульсирующее, как сердце, его ритм совпадал с гулом, который теперь был громче, ближе, ощутимым, как вибрация в костях. Свет манил, как маяк в бурю, но в нём было что-то зловещее, как будто он не освещал, а поглощал всё вокруг.

Ева невольно отступила на шаг, её серые глаза расширились, а рука крепче сжала нейронный подавитель. Запах ударил в ноздри, вызывая лёгкое головокружение, но она быстро взяла себя в руки, её взгляд стал настороженным, готовым к любому движению в тени. Крупный план её лица показал бы сжатые губы, лёгкую дрожь в подбородке, но стальной блеск в глазах, не позволяющий страху взять верх. Она посмотрела на Майка, его лицо, искажённое усилием и болью, было освещено багровым светом шрама, делая его похожим на человека, уже переступившего грань между живым и мёртвым. Её голос, твёрдый, но с ноткой беспокойства, прорезал тишину:

— Тайлер, держись. Мы вошли. Теперь пути назад нет.

Майк кивнул, его серые глаза на мгновение встретились с её взглядом, но голос Романа снова шепнул, теперь тише, но с ядовитой насмешкой: «Ты думаешь, она спасёт тебя? Она даже не знает, кто ты.» Шрам на шее вспыхнул ярче, посылая волну боли по телу, и Майк стиснул «Волк-7» сильнее, как будто пистолет мог заглушить этот зов. Он шагнул вперёд, переступая порог, и тьма лаборатории сомкнулась вокруг него, как челюсти зверя. Багровое свечение в глубине манило, но каждый его пульс был как предупреждение: законы привычного мира здесь не действуют.

Ева последовала за ним, её фонарь дрожал, выхватывая из мрака ржавые трубы, свисающие с потолка, и стены, покрытые чёрной слизью, которая, казалось, шевелилась в тени. Она держала нейронный подавитель наготове, её серые глаза сканировали пространство, готовые уловить малейшее движение. Дверь за ними осталась приоткрытой, но холодный ветер изнутри, казалось, тянул их глубже, как невидимая рука. Лаборатория «Омега» дышала, и её дыхание было ядовитым, обещающим либо ответы, либо гибель.

Тьма внутри лаборатории «Омега» была не просто отсутствием света — она была осязаемой, как чёрная вода, обволакивающая и давящая, готовая затянуть в свои глубины. Первый зал, в который вступили Майк и Ева, развернулся перед ними, как сцена кошмара, вырванная из самых мрачных уголков разума. Высокие потолки терялись во мраке, их ржавые балки, покрытые коркой окиси, свисали, словно кости древнего скелета, готового обрушиться. Стены, некогда стерильно-белые, теперь были покрыты чёрной, маслянистой слизью, которая, казалось, дышала — её поверхность вздымалась и опадала в медленном, почти гипнотическом ритме, отражая багровое свечение, исходящее из дальнего конца зала. Воздух был тяжёлым, пропитанным едким запахом озона, смешанным с тошнотворным смрадом гниющей плоти и металла, который оседал на языке, как яд. Пол под ногами хрустел от осколков стекла и обломков оборудования, каждый шаг отдавался эхом, нарушая зловещую тишину. Где-то в глубине зала раздавался низкий гул, теперь отчётливый, как пульс, а багровое свечение, пульсирующее в такт, манило, как маяк, обещающий ответы, но таящий угрозу.

Майк Тайлер шагал впереди, его высокая, измождённая фигура казалась тенью в этом аду. Его кожаная куртка, изодранная и пропитанная кровью, скрипела при каждом движении, а свежие раны на плече и груди сочились багровым сквозь грубые повязки, оставляя за ним тонкий след капель. Шрам на шее — длинный, кривой, как след когтя — пульсировал слабее, его багровое свечение теперь было тусклым, но всё ещё зловещим, как угли, тлеющие под пеплом. Его серые глаза, воспалённые и обведённые тёмными кругами, были прикованы к центру зала, где высились разбитые стеклянные капсулы — огромные, уродливые, похожие на те, что мелькали в его видениях, но здесь они были больше, мрачнее, пропитанные аурой боли. Голос Романа, хриплый и настойчивый, шептал в его голове: «Они здесь. Они ждут тебя.» Тёмные волосы Майка, слипшиеся от пота и дождя, прилипали к бледному лбу, где пот стекал по вискам, смешиваясь с грязью. В правой руке он сжимал «Волк-7», его холодный металл был единственным якорем в этом море безумия, но шесть патронов в обойме казались насмешкой над тем, что могло скрываться в тенях. Чип TLNTS в кармане куртки жег кожу, как раскалённый уголь, словно чувствуя близость своего истока.

Ева Ростова двигалась позади, её компактная фигура скользила бесшумно, несмотря на хруст стекла под ногами. Короткие чёрные волосы, влажные от сырости, прилипали к её бледному лицу, где резкие скулы и сжатые губы выдавали профессиональный интерес, смешанный с отвращением. Её серые глаза, острые и аналитические, сканировали зал, выхватывая детали разрушений: опрокинутые столы, разорванные провода, пятна засохшей крови, смешанные с чёрной слизью. Тёмно-синий комбинезон, покрытый грязью и пятнами кислотной жижи, был зашит на бедре, где рана под повязкой ныла, но Ева не позволяла боли замедлить её. В правой руке она держала нейронный подавитель, его синие диоды мигали слабо, как угасающий пульс, а в левой сжимала короткий клинок, лезвие которого блестело зеленоватой слизью. Папка с Протоколом Отражение, зажатая под мышкой, отяжелела от сырости, но Ева не выпускала её, словно это был их последний щит против неизвестности. Её фонарь, закреплённый на плече, дрожал, выхватывая из мрака фрагменты кошмара, и каждый луч света казался хрупким, готовым утонуть в тени.

Майк замер у одной из капсул, его взгляд был прикован к её содержимому. Стекло, покрытое трещинами, было мутным, но сквозь него проглядывали обрывки проводов, рваные куски биомеханических конечностей и что-то, похожее на плоть, сросшуюся с металлом. Капсулы, выстроенные в ряд, напоминали гробы, но их размеры — больше человеческого роста — и изогнутые, почти органические формы делали их чем-то иным, словно они были созданы не для людей, а для существ, которых мир ещё не видел. Из одной капсулы свисала рука — или то, что от неё осталось: искалеченная, с металлическими суставами и проводами, торчащими из разорванной плоти, она покачивалась, как маятник, в такт багровому свечению. Майк почувствовал, как шрам на шее кольнул, и голос Романа шепнул: «Это их работа. Наша работа.» Его серые глаза сузились, а рука, сжимающая «Волк-7», задрожала — не от страха, а от смутного узнавания, как будто он уже бывал здесь, в этом аду, или был его частью.

Ева медленно обошла капсулы, её фонарь выхватил из тьмы повреждённый генератор в дальнем конце зала. Огромный, покрытый ржавчиной и слизью, он излучал багровое свечение, которое пульсировало, как живое сердце, его свет отражался в осколках стекла на полу, создавая иллюзию кровавого моря. Провода, свисающие с генератора, искрили, а из его корпуса доносился низкий, вибрирующий гул, от которого волосы на затылке вставали дыбом. Ева нахмурилась, её серые глаза пробежались по оборудованию, подмечая следы разрушения: оплавленные панели, разорванные кабели, пятна крови, растёкшиеся по бетону. Её голос, низкий и сдержанный, прорезал тишину:

— Тайлер, это место… оно как могильник. Эти капсулы… они для Протокола Отражение, да?

Майк не ответил сразу, его взгляд всё ещё был прикован к капсуле. Он видел их в своих видениях — холодные, стерильные, с людьми внутри, кричащими без звука, — но здесь они были иными, извращёнными, как будто кто-то пытался создать жизнь, но породил лишь страдание. Голос Романа шепнул: «Ты помнишь, Майк. Ты был одним из них.» Шрам кольнул сильнее, и Майк стиснул зубы, отгоняя этот зов. Его голос, хриплый и надломленный, был едва слышен:

— Да. Это они. Но… что-то пошло не так. Это не просто эксперименты. Это… фабрика.

Ева посмотрела на него, её серые глаза сузились, улавливая напряжение в его голосе. Она шагнула ближе к генератору, её фонарь осветил табличку, наполовину стёртую, но всё ещё читаемую: «Омега-17: Резонанс». Она нахмурилась, её пальцы сжали нейронный подавитель, а разум заработал быстрее, соединяя кусочки мозаики. Протокол Отражение, TLNTS, капсулы, шрам Майка — всё указывало на то, что это место было не просто лабораторией, а эпицентром кошмара, который породил их. Она повернулась к Майку, её голос стал твёрже:

— Нам нужно узнать, что питало эти капсулы. Этот генератор — ключ. Но держи глаза открытыми. Мы не одни.

Майк кивнул, его серые глаза скользнули по теням, которые, казалось, шевелились в углах зала. Чёрная слизь на стенах вздрогнула, как будто почувствовав их присутствие, и гул генератора стал глубже, зловещее. Он поднял «Волк-7», его пальцы стиснули рукоять, а шрам на шее пульсировал в такт багровому свету. Они шагнули глубже в зал, их фонари дрожали, выхватывая из мрака обломки прошлого, которые подтверждали: лаборатория «Омега» была фабрикой кошмаров, и её тайны всё ещё дышали, ожидая своего часа.

Первый зал лаборатории «Омега» был как сердце заброшенного кошмара, где каждый угол скрывал угрозу, а тьма дышала злобой. Высокие потолки, усеянные ржавыми балками, терялись в чернильной пустоте, а стены, покрытые чёрной, маслянистой слизью, шевелились, словно кожа живого существа, отражая багровое свечение повреждённого генератора. Его низкий гул, тяжёлый и ритмичный, заполнял пространство, отзываясь вибрацией в костях, а пульсирующий свет заливал зал кровавыми тенями, которые, казалось, двигались сами по себе. Пол, усыпанный осколками стекла и обломками оборудования, хрустел под ногами, а воздух, пропитанный запахом озона и гниющей плоти, был густым, как ядовитый туман, обжигающий лёгкие при каждом вдохе. Разбитые стеклянные капсулы в центре зала, с их биомеханическими останками, стояли как надгробия, напоминая о жестоких экспериментах, чьи эхо всё ещё витало в этом месте. Тёмные углы зала, не тронутые светом фонарей, зияли, как провалы в бездну, и в них, казалось, что-то шевелилось — едва уловимое, но пугающее.

Майк Тайлер стоял у одной из капсул, его высокая, измождённая фигура была напряжена, как струна, готовая лопнуть. Его кожаная куртка, изодранная и покрытая пятнами крови, скрипела при каждом движении, а раны на плече и груди, скрытые под грубыми повязками, пульсировали болью, сочась багровым. Шрам на шее — длинный, кривой, словно след когтя — начал гореть снова, его багровое свечение, тусклое до этого, теперь вспыхивало, как тлеющий уголь, посылая волны жара по телу. Его серые глаза, воспалённые и обведённые тёмными кругами, метались по теням, пытаясь уловить источник шороха, который только что прорезал тишину — тихого, скребущего звука, как когти, царапающие металл. Тёмные волосы, слипшиеся от пота, прилипали к бледному лбу, где капли пота стекали по вискам, оставляя блестящие дорожки на грязном лице. В руках он сжимал «Волк-7», старый пистолет с выгравированной волчьей мордой, его холодный металл дрожал в пальцах, а шесть патронов в обойме казались насмешкой над надвигающейся угрозой. Голос Романа, хриплый и ядовитый, ворвался в его разум, громче, чем прежде: «Оно здесь. Оно чувствует тебя.» Майк резко обернулся, направив фонарь и ствол пистолета в темноту, его лицо было напряжено, губы сжаты в тонкую линию, а зрачки расширены, балансируя на грани между реальностью и безумием.

Ева Ростова стояла у повреждённого генератора, её компактная фигура была погружена в работу. Короткие чёрные волосы, влажные от сырости, прилипали к её бледному лицу, где резкие скулы и сжатые губы выдавали сосредоточенность, смешанную с отвращением к этому месту. Её серые глаза, острые и аналитические, были прикованы к треснувшему экрану терминала, где мигающие строки кода и обрывки данных мелькали в багровом свете. Тёмно-синий комбинезон, покрытый грязью и пятнами кислотной жижи, был зашит на бедре, где рана под повязкой ныла, но Ева не обращала на неё внимания, её пальцы быстро бегали по клавиатуре, пытаясь взломать систему. Нейронный подавитель висел на поясе, его синие диоды мигали слабо, как угасающий пульс, а короткий клинок, покрытый зеленоватой слизью, лежал рядом на панели, готовый к бою. Папка с Протоколом Отражение, теперь мокрая и потрёпанная, была прижата к терминалу её коленом, словно талисман. Её фонарь, закреплённый на плече, освещал экран, но его луч дрожал, отбрасывая длинные тени, которые, казалось, танцевали за её спиной.

Ева нахмурилась, её пальцы замерли на клавиатуре, когда терминал издал низкий писк, а экран мигнул, показав фрагмент схемы — что-то о «ментальном резонансе» и «субъекте 17». Она пробормотала себе под нос:

— Давай, откройся… нам нужна хоть какая-то зацепка.

Но её голос оборвался, когда она заметила движение Майка. Он стоял спиной к ней, его фонарь метался по тёмным углам зала, выхватывая из мрака ржавые трубы, свисающие с потолка, и куски разбитого оборудования, покрытые слизью. Его поза — напряжённая, с пистолетом наготове — заставила её сердце биться быстрее. Ева подняла взгляд, её серые глаза сузились, и она тихо спросила:

— Тайлер, что там?

Майк не ответил сразу. Шорох повторился — теперь громче, ближе, как будто что-то тяжёлое волочилось по полу в дальнем конце зала. Его шрам вспыхнул ярче, посылая жгучую боль по позвоночнику, и голос Романа стал резче, почти кричащим: «Оно видит тебя, Майк. Оно знает!» Майк медленно повернул голову, его серые глаза пробежались по теням, которые, казалось, сгущались, становясь плотнее, живее. Пыль, танцующая в луче его фонаря, закружилась быстрее, как будто подхваченная невидимым ветром, а с потолка упала капля чёрной слизи, шипя при соприкосновении с полом. Он стиснул «Волк-7» сильнее, его пальцы побелели, и хриплый голос вырвался из горла:

— Что-то движется. В тенях. Я слышу…

Ева оторвалась от терминала, её рука инстинктивно потянулась к нейронному подавителю. Она шагнула ближе к Майку, её фонарь осветил его лицо — бледное, напряжённое, с багровым свечением шрама, которое делало его похожим на призрака. Её голос был твёрдым, но в нём сквозила тревога:

— Держи себя в руках, Тайлер. Это может быть просто… оборудование. Или крысы.

Но её слова повисли в воздухе, когда шорох стал отчётливее — теперь это был не просто звук, а ритм, как будто что-то тяжёлое, влажное скользило по бетону, оставляя за собой след. Майк направил фонарь в угол зала, где тени сгустились, образуя непроглядный провал. Луч света дрожал, выхватывая рваные провода и куски металла, но за ними, в глубине, мелькнуло что-то — размытое, блестящее, как мокрая кожа. Его шрам кольнул сильнее, и голос Романа шепнул с насмешкой: «Ты не спрячешься. Оно уже выбрало тебя.»

Майк отступил на шаг, его дыхание стало рваным, а взгляд метался, пытаясь отличить реальную угрозу от галлюцинаций, которые, он знал, могли быть делом рук Романа.

Ева вернулась к терминалу, но её глаза теперь то и дело косились на Майка. Она чувствовала, как атмосфера в зале сгущается, как будто воздух становится плотнее, давя на грудь. Её пальцы снова забегали по клавиатуре, но теперь быстрее, почти лихорадочно, словно она пыталась опередить невидимую угрозу. Экран мигнул, показав строку: «Субъект 17: Резонанс активирован». Ева нахмурилась, её серые глаза сузились, но она не успела дочитать, когда шорох превратился в скрежет — громкий, резкий, как будто когти впились в металл. Она резко обернулась, её фонарь метнулся в ту же сторону, что и луч Майка, и на мгновение их свет слился, осветив тёмный проход в стене, где что-то шевельнулось — быстро, слишком быстро для машины, но слишком неестественно для человека.

Майк стиснул зубы, его серые глаза сузились, а «Волк-7» был направлен в темноту. Его голос, хриплый и дрожащий, прорезал тишину:

— Ева, оно там. Оно… видит нас.

Ева шагнула к нему, её нейронный подавитель был наготове, а взгляд был полон решимости, несмотря на нарастающий страх. Тени в зале, казалось, ожили, их края дрожали, как будто готовились сомкнуться вокруг них. Гул генератора стал глубже, а багровое свечение вспыхнуло ярче, заливая зал кровавым светом, который сделал тени ещё более зловещими. Граница между реальностью и безумием Майка стиралась, а угроза, скрытая в тенях, становилась всё более осязаемой.

Зал лаборатории «Омега» был как разверстая пасть кошмара, где тьма и багровое свечение генератора сливались в зловещий танец. Чёрная, маслянистая слизь на стенах вздрагивала, словно живая, отражая пульсирующий свет, который заливал пространство кровавыми тенями. Высокие потолки, усеянные ржавыми балками, растворялись во мраке, а пол, усыпанный осколками стекла и обломками, хрустел под ногами, нарушая гнетущую тишину. Воздух, тяжёлый и едкий, пропитанный запахом озона, гниющей плоти и металла, обжигал лёгкие, а низкий гул генератора, теперь громче, отдавался в груди, как сердцебиение этого проклятого места. Разбитые стеклянные капсулы в центре зала, с их биомеханическими останками, стояли как алтари, свидетельствуя об ужасах Протокола Отражение. Тёмные проходы в стенах зияли, как бездонные колодцы, и из одного из них, с тихим, влажным шорохом, медленно выступил силуэт — нечеловеческий, но пугающе знакомый.

Майк Тайлер застыл, его высокая, измождённая фигура превратилась в статую, напряжённую до предела. Его кожаная куртка, изодранная и покрытая коркой засохшей крови, скрипела, а раны на плече и груди, скрытые под пропитанными повязками, ныли в такт пульсации шрама на шее. Шрам — длинный, кривой, как след когтя — пылал, его багровое свечение вспыхнуло с новой силой, заливая лицо Майка зловещим светом, который делал его похожим на призрака, балансирующего на грани безумия. Его серые глаза, воспалённые и обведённые тёмными кругами, расширились, фиксируя силуэт, выходящий из тени. Тёмные волосы, слипшиеся от пота, прилипали к бледному лбу, где капли пота стекали по вискам, смешиваясь с грязью. В руках он сжимал «Волк-7», ствол пистолета дрожал, направленный в темноту, но пальцы застыли на спусковом крючке, парализованные смесью страха и узнавания. Голос Романа, яростный и громкий, взорвался в его голове, как раскат грома: «Это одно из них! Убей, пока оно не убило тебя!» Шрам кольнул, как раскалённый гвоздь, и Майк стиснул зубы, его дыхание стало рваным, а зрачки сузились, пытаясь различить, где кончается реальность и начинается наваждение.

Ева Ростова, стоявшая у терминала, резко обернулась, её компактная фигура напряглась, как пружина. Короткие чёрные волосы, влажные от сырости, прилипали к её бледному лицу, которое мгновенно побелело, как мрамор, при виде силуэта. Её серые глаза, острые и аналитические, расширились от шока, но тут же сузились, наполняясь смесью отвращения и тревоги. Тёмно-синий комбинезон, покрытый грязью и пятнами кислотной жижи, был зашит на бедре, где рана под повязкой пульсировала болью, но Ева не замечала её, вскидывая нейронный подавитель. Его синие диоды мигали слабо, как угасающий маяк, а короткий клинок, лежавший на терминале, остался позади, теперь бесполезный. Папка с Протоколом Отражение, прижатая к панели, шуршала, словно жалуясь на забвение. Её фонарь, закреплённый на плече, дрогнул, луч света метнулся к силуэту, высвечивая его кошмарные черты, и Ева невольно сжала губы, подавляя рвущийся возглас. Её голос, низкий и дрожащий, прорезал тишину:

— Тайлер… что это за чертовщина?

Силуэт медленно выступил из тёмного прохода, его движения были рваными, как у марионетки с оборванными нитями. Это было существо, человекоподобное, но искажённое, словно неудачная пародия на человека, созданная безумным скульптором. Его кожа, блестящая от чёрной слизи, была влажной и полупрозрачной, под ней проступали вены, пульсирующие тёмной, почти чёрной кровью. Тело было асимметричным: левая рука, длинная и костлявая, заканчивалась когтистыми пальцами, которые волочились по полу, оставляя за собой влажный след, а правая была короче, сросшаяся с металлическим протезом, из которого торчали обрывки проводов. Ноги, непропорционально тонкие, изгибались под неестественными углами, хрустя при каждом шаге, как сломанные кости. Голова, наклонённая набок, была почти лысой, с клочками редких, слипшихся волос, а лицо… лица почти не было. Вместо рта — рваная щель, из которой сочилась слизь, а глаза — два тусклых, болезненно-жёлтых огонька, горящих во впадинах, как свечи в заброшенном склепе. Они смотрели прямо на Майка, и в их взгляде было что-то мучительное, почти человеческое, вызывающее одновременно страх и жалость. Существо издало тихий, стонущий звук — низкий, протяжный, как плач умирающего, от которого волосы на затылке вставали дыбом.

Майк замер, его серые глаза были прикованы к существу, а шрам на шее пылал, посылая волны боли по телу. Голос Романа кричал: «Стреляй, Майк! Оно не живое!» Но что-то в этом существе — его агония, его взгляд — заставило Майка заколебаться. Он видел в нём отражение своих видений: лаборатория, капсулы, крики. Его рука, сжимающая «Волк-7», дрожала, ствол пистолета опустился на дюйм, а дыхание стало тяжёлым, как будто воздух сгустился. Его голос, хриплый и рваный, вырвался из горла:

— Ева… оно… оно не как другие. Оно… страдает.

Ева, стоявшая в нескольких шагах, держала нейронный подавитель наготове, её пальцы сжимали рукоять, но она не стреляла. Её серые глаза метались между Майком и существом, подмечая его неестественные движения, его жёлтые глаза, которые, казалось, смотрели только на Майка. Её лицо, бледное и напряжённое, отражало отвращение, но в глубине её взгляда мелькнула тень жалости. Она шагнула ближе к Майку, её голос был твёрдым, но с ноткой неуверенности:

— Тайлер, держи его на прицеле. Я не знаю, что это, но оно не выглядит дружелюбным.

Существо сделало ещё один шаг, его когтистая рука потянулась вперёд, как будто в мольбе, и стонущий звук стал громче, теперь похожий на искажённый шёпот. Слизь капала с его тела, шипя при соприкосновении с полом, а жёлтые глаза, тусклые и больные, не отрывались от Майка, как будто видели в нём что-то знакомое. Шрам Майка вспыхнул ярче, и он почувствовал, как что-то чужое — не Роман, а что-то глубже — коснулось его разума, как холодный палец, скользнувший по спине. Голос Романа взревел: «Убей его, или оно заберёт тебя!» Но Майк не мог пошевелиться, его взгляд был прикован к существу, к его страданию, к его искажённой человечности.

Ева, заметив, что Майк замирает, шагнула вперёд, её нейронный подавитель был направлен на существо, но её палец замер на спусковом механизме. Она видела, как шрам

Майка горит, как его лицо искажается от боли, и понимала, что это существо связано с ним — с Протоколом Отражение, с Романом, с этим местом. Её серые глаза сузились, а голос стал резче:

— Тайлер, если ты не выстрелишь, это сделаю я. Назови хоть одну причину, почему мы должны оставить его в живых.

Существо остановилось, его жёлтые глаза дрогнули, как будто оно поняло её слова. Оно издало ещё один стон, теперь тише, почти умоляющий, и его когтистая рука опустилась, оставив на полу длинный, влажный след. Зал, освещённый багровым светом генератора, казалось, сжался, тени сомкнулись вокруг них, а гул стал громче, как предвестник бури. Это было первое столкновение с результатом Протокола Отражение — существо, которое могло быть жертвой, хищником или чем-то ещё, стояло перед ними, и его присутствие разрывало грань между страхом и жалостью.

Зал лаборатории «Омега» был как застывший кошмар, где багровое свечение генератора заливало всё кровавым светом, а тени, отбрасываемые ржавыми балками и разбитыми капсулами, дрожали, словно живые. Чёрная слизь на стенах пульсировала, её влажная поверхность отражала свет, как зеркало ада, а воздух, густой от запаха озона, гниющей плоти и металла, давил на грудь, затрудняя дыхание. Пол, усеянный осколками стекла и обломками оборудования, хрустел под ногами, а низкий гул генератора, теперь почти осязаемый, вибрировал в костях, как предвестник неотвратимой катастрофы. Тёмные проходы в стенах зияли, как бездонные пасти, а в центре зала стояло существо — искажённое, человекоподобное, но пропитанное агонией, его жёлтые глаза горели болезненным светом, как угасающие звёзды. Его присутствие наполняло пространство смесью ужаса и жалости, разрывая реальность, как тонкую ткань.

Майк Тайлер рухнул на колени, его высокая, измождённая фигура содрогнулась, словно под ударом невидимого молота. Его кожаная куртка, изорванная и покрытая пятнами крови, скрипела, а раны на плече и груди, скрытые под пропитанными повязками, пульсировали болью, но это было ничто по сравнению с агонией, исходящей от шрама на шее. Шрам — длинный, кривой, как след когтя демона — взорвался огнём, его багровое свечение вспыхнуло так ярко, что заливало лицо Майка кровавым светом, делая его похожим на жертву, приносимую в жертву. Его серые глаза, воспалённые и обведённые тёмными кругами, были расширены от боли, зрачки дрожали, теряя фокус. Тёмные волосы, слипшиеся от пота, прилипали к бледному лбу, где капли пота стекали по вискам, оставляя блестящие дорожки на грязном лице. Его руки, сжимавшие «Волк-7», упали на пол, пистолет с выгравированной волчьей мордой звякнул о бетон, а пальцы судорожно вцепились в шею, пытаясь заглушить невыносимую боль. Голос Романа, яростный и панический, ревел в его голове: «Оно знает тебя, Майк! Оно — это ты!» Его крик, хриплый и рваный, разорвал тишину, эхом отразившись от стен:

— Нет… хватит!

Ева Ростова стояла в нескольких шагах, её компактная фигура застыла в напряжении, как статуя, готовая к бою. Короткие чёрные волосы, влажные от сырости, прилипали к её бледному лицу, которое теперь было белее мела, а резкие скулы и сжатые губы выдавали шок и смятение. Её серые глаза, обычно острые и аналитические, расширились, метаясь между Майком, корчащимся на полу, и существом, медленно приближающимся к нему. Она вскинула нейронный подавитель, его синие диоды мигали слабо, как угасающий пульс, но её палец замер на спусковом механизме, парализованный нерешительностью. Тёмно-синий комбинезон, покрытый грязью и пятнами кислотной жижи, был зашит на бедре, где рана под повязкой ныла, но Ева не замечала её, её внимание было приковано к кошмару перед ней. Короткий клинок, оставленный на терминале, был слишком далеко, а папка с Протоколом Отражение, прижатая к панели, казалась теперь бесполезной. Её фонарь, закреплённый на плече, дрожал, выхватывая из мрака детали существа, и её голос, дрожащий, но твёрдый, прорезал тишину:

— Тайлер, держись! Что с тобой?!

Существо сделало ещё один шаткий шаг, его движения были мучительными, как будто каждая кость в его теле ломалась заново. Его кожа, блестящая от чёрной слизи, дрожала, под ней проступали вены, пульсирующие тёмной кровью, а асимметричное тело — с длинной, когтистой левой рукой и короткой, сросшейся с протезом правой — изгибалось под неестественными углами. Его ноги, тонкие и хрупкие, хрустели при каждом движении, оставляя за собой влажный след слизи, которая шипела, касаясь пола. Голова, наклонённая набок, с редкими клочками слипшихся волос, дрожала, а жёлтые глаза, тусклые и полные агонии, были прикованы к Майку. Рваная щель, заменявшая рот, раскрылась шире, и из горла вырвался звук — низкий, стонущий, искажённый, но пугающе похожий на слово: «Май…к…» Звук был как крик, вырванный из глубин страдания, и от него кровь стыла в жилах. Существо протянуло свою когтистую руку, дрожащую и покрытую слизью, к Майку, как будто в мольбе, как будто он был его спасением — или отражением.

Майк закричал снова, его тело содрогнулось, а шрам на шее вспыхнул ослепительным багровым светом, заливая зал зловещим сиянием. Боль была не просто физической — она была ментальной, как будто что-то чужое врывалось в его разум, разрывая его на части.

Он чувствовал существо — его агонию, его страх, его отчаяние — как будто их связывала невидимая нить, натянутая до предела. Его серые глаза, полные слёз от боли, встретились с жёлтыми глазами существа, и на мгновение он увидел не монстра, а что-то человеческое, сломанное, потерянное. Его сознание балансировало на грани коллапса, образы мелькали перед глазами: лаборатория, капсулы, крики, лица, растворяющиеся в тьме. Голос Романа, теперь тише, но с ядовитой насмешкой, шепнул: «Ты видишь? Это твоё отражение, Майк. Это то, кем ты станешь.» Его пальцы, вцепившиеся в шею, оставили кровавые следы, а дыхание стало хрипом, как у загнанного зверя.

Ева, в шоке, отступила на шаг, её нейронный подавитель всё ещё был направлен на существо, но её серые глаза метались между ним и Майком. Она видела, как шрам Майка горит, как его лицо искажается от боли, и понимала, что это не просто реакция на угрозу — это была связь, глубокая и пугающая. Её разум, аналитический и холодный, пытался найти объяснение: Протокол Отражение, шрам, существо — всё указывало на эксперименты, которые сломали не только тела, но и души. Она хотела выстрелить, остановить это, но что-то в агонии существа, в его жёлтых глазах, заставило её заколебаться. Её голос, теперь громче, с ноткой паники, прорезал зал:

— Тайлер, говори со мной! Что оно делает с тобой?!

Существо сделало ещё один шаг, его когтистая рука была теперь всего в метре от Майка, а стонущий звук стал тише, почти умоляющим. Слизь капала с его тела, образуя лужу на полу, а жёлтые глаза, полные боли, не отрывались от Майка, как будто он был единственным, кто мог прекратить его страдания. Шрам Майка пульсировал в такт движению существа, и он почувствовал, как что-то внутри него — не его мысли, не его боль — откликнулось, как будто существо было не врагом, а частью его самого. Его крик затих, превратившись в хрип, и он, всё ещё на коленях, посмотрел на существо, его серые глаза были полны ужаса и узнавания.

Ева, не в силах больше ждать, шагнула вперёд, её нейронный подавитель дрожал в руках, а серые глаза горели решимостью. Она не знала, что связывает Майка и это существо, но видела, как оно разрушает его. Её голос, теперь твёрдый, как сталь, прозвучал как приказ:

— Отойди от него, или я выстрелю!

Существо замерло, его жёлтые глаза дрогнули, как будто оно поняло угрозу, но не отступило. Его когтистая рука всё ещё тянулась к Майку, а стонущий звук стал почти неслышным, как шёпот умирающего. Зал, освещённый багровым светом, сжался вокруг них, тени сомкнулись, а гул генератора стал громче, как барабанная дробь перед казнью. Связь между Майком и существом была почти физической, как электрический разряд, и она подтверждала: это не просто монстр, а отражение — его, Романа, Протокола Отражение — и эта правда грозила разорвать Майка на части.

Зал лаборатории «Омега» был ареной кошмара, где багровое свечение генератора заливало пространство зловещим светом, а чёрная слизь на стенах пульсировала, как живая плоть, отражая тени разбитых капсул и ржавых балок. Воздух, густой и едкий, пропитанный смрадом озона, гниющей плоти и металла, обжигал лёгкие, а низкий гул генератора, тяжёлый и ритмичный, бил по нервам, как метроном ада. Пол, усеянный осколками стекла и обломками, хрустел под ногами, а тёмные проходы в стенах зияли, как бездонные пасти, готовые поглотить всё живое. В центре зала стояло существо — искажённое, человекоподобное, его блестящая от слизи кожа дрожала, а жёлтые глаза, полные агонии, были прикованы к Майку, корчащемуся на коленях. Его когтистая рука, протянутая к нему, дрожала, а стонущий звук, похожий на искажённое «Майк», эхом отражался от стен, усиливая ощущение надвигающейся катастрофы.

Майк Тайлер был на грани, его высокая, измождённая фигура содрогалась от боли. Его кожаная куртка, изорванная и покрытая пятнами крови, висела лохмотьями, а раны на плече и груди сочились багровым сквозь пропитанные повязки. Шрам на шее — длинный, кривой, как след когтя — пылал ослепительным багровым светом, заливая его бледное лицо зловещим сиянием, которое делало его похожим на жертву, поглощаемую адским пламенем. Его серые глаза, воспалённые и полные слёз, были расширены, зрачки дрожали, теряя связь с реальностью. Тёмные волосы, слипшиеся от пота, прилипали к лбу, где капли пота стекали по вискам, смешиваясь с грязью. Его руки, только что сжимавшие «Волк-7», теперь впились в шею, пальцы оставляли кровавые следы, а пистолет лежал на полу, его волчья морда блестела в багровом свете. Голос Романа ревел в его голове, как буря: «Оно тянет тебя в бездну! Борись, или ты станешь им!» Майк хрипел, его крик затих, превратившись в стон, а тело дрожало, как будто его душа разрывалась на части.

Ева Ростова стояла в нескольких шагах, её компактная фигура была напряжена, как стальная пружина, готовая к действию. Короткие чёрные волосы, влажные от сырости, прилипали к её бледному лицу, где резкие скулы и сжатые губы выдавали смесь шока и решимости. Её серые глаза, обычно холодные и аналитические, теперь горели яростной сосредоточенностью, метаясь между Майком, корчащимся в агонии, и существом, чья когтистая рука была всё ближе к нему. Тёмно-синий комбинезон, покрытый грязью и пятнами кислотной жижи, был зашит на бедре, где рана под повязкой пульсировала, но Ева не замечала боли. В руках она сжимала нейронный подавитель, его синие диоды мигали слабо, как угасающий пульс, а короткий клинок остался на терминале, слишком далеко, чтобы быть полезным. Папка с Протоколом Отражение, прижатая к панели, намокла и смялась, но Ева не думала о ней — её разум работал с лихорадочной скоростью, анализируя ситуацию. Она видела связь между Майком и существом, чувствовала её, как электрический разряд в воздухе, и понимала: стрелять в существо — значит, возможно, убить Майка.

Ева стиснула зубы, её серые глаза сузились, и в них вспыхнула искра — не страх, а холодная, аналитическая решимость. Она поняла, что существо и Майк связаны через шрам, через багровое свечение, и источник этого — не само существо, а генератор, чей гул и свет питали этот кошмар. Её взгляд метнулся к повреждённому генератору в дальнем конце зала — огромному, ржавому, с пульсирующим багровым светом, который синхронизировался с шрамом Майка. Она знала, что это риск, но отступать было некуда. Её голос, твёрдый и резкий, прорезал тишину, как клинок:

— Тайлер, держись! Я знаю, что делать!

Не теряя ни секунды, Ева вскинула нейронный подавитель, её движения были быстрыми, точными, как у машины. Она направила ствол не на существо, а на генератор, чьи искры и провода торчали, как нервы обнажённого зверя. Её палец нажал на спусковой механизм, и с глухим треском луч голубой энергии вырвался из подавителя, ударив в корпус генератора. Вспышка осветила зал, на мгновение залив всё ослепительным светом, а затем раздался оглушительный взрыв. Осколки металла, стекла и проводов разлетелись во все стороны, как шрапнель, шипя и дымясь при соприкосновении с чёрной слизью на стенах. Багровое свечение генератора мигнуло и погасло, погружая зал в почти полную тьму, нарушаемую лишь дрожащими лучами фонарей Майка и Евы.

Существо издало протяжный, душераздирающий вой — не ярости, а боли, как будто взрыв оторвал часть его сущности. Его жёлтые глаза вспыхнули ярче на долю секунды, а затем потускнели, и оно пошатнулось, его когтистая рука, почти коснувшаяся Майка, бессильно упала. Слизь, капающая с его тела, зашипела громче, как будто растворяясь без энергии генератора. Его асимметричное тело содрогнулось, а стонущий звук затих, превратившись в хрип, как у умирающего.

Майк, всё ещё на коленях, почувствовал, как боль в шраме отступила — не полностью, но достаточно, чтобы он смог вдохнуть. Его шрам, только что пылающий, теперь тускнел, его багровое свечение угасало, как тлеющие угли. Его серые глаза, всё ещё полные слёз, моргнули, возвращаясь к реальности, а дыхание стало менее рваным. Он поднял голову, его взгляд метнулся к Еве, чья фигура была едва различима в темноте, освещённой лишь её фонарём. Его голос, хриплый и слабый, вырвался из горла:

— Ева… что… ты сделала?

Ева, тяжело дыша, опустила нейронный подавитель, её серые глаза блестели в полумраке, полные адреналина и тревоги. Она шагнула к Майку, её фонарь осветил его бледное лицо, покрытое потом и кровью, и её голос, теперь мягче, но всё ещё напряжённый, прозвучал над ним:

— Я разорвала их связь. Генератор питал это… что бы оно ни было. Но это не конец, Тайлер. Вставай.

Зал погрузился в хаос: осколки генератора дымились на полу, чёрная слизь на стенах перестала пульсировать, но всё ещё сочилась, капая с потолка, как ядовитый дождь. Тьма сомкнулась вокруг них, лучи фонарей Майка и Евы дрожали, выхватывая из мрака обломки капсул, рваные провода и силуэт существа, которое теперь стояло неподвижно, его жёлтые глаза тускнели, как угасающие свечи. Гул генератора стих, но тишина была ещё более зловещей, нарушаемая лишь их тяжёлым дыханием и далёким скрежетом, доносящимся из тёмных проходов. Ева проявила нестандартное мышление, разорвав связь между Майком и существом, но её действия лишь отсрочили неизбежное — лаборатория «Омега» всё ещё дышала, и её тайны были далеко не раскрыты.

Зал лаборатории «Омега» превратился в чёрную бездну, где тьма была не просто отсутствием света, а живой, густой субстанцией, поглощающей всё, кроме дрожащих лучей фонарей Майка и Евы. Взрыв генератора оставил после себя хаос: багровое свечение угасло, и теперь лишь слабые искры, потрескивающие среди обломков, нарушали мрак. Чёрная слизь на стенах, лишившись пульсации, сочилась медленно, её капли падали с потолка, шипя, как ядовитый дождь. Пол, усеянный осколками стекла, металла и проводов, хрустел под ногами, а воздух, пропитанный едким запахом горелого пластика, озона и гниющей плоти, был тяжёлым, как мокрый саван, обжигающим лёгкие при каждом вдохе. Ржавые балки над головой скрипели, словно предвещая обрушение, а тёмные проходы в стенах зияли, как пасти, готовые выплюнуть новый кошмар. Тишина, наступившая после взрыва, была обманчивой, и её разорвал протяжный, яростный вой, исходящий из глубины зала — звук, полный боли и ярости, от которого кровь стыла в жилах.

Майк Тайлер, всё ещё слабый, стоял, опираясь на Еву, его высокая, измождённая фигура дрожала от напряжения. Его кожаная куртка, изорванная и покрытая пятнами крови, висела лохмотьями, а раны на плече и груди, скрытые под пропитанными повязками, ныли, но боль в шраме на шее утихла, оставив лишь тлеющий жар. Шрам — длинный, кривой, как след когтя — теперь едва светился, его багровое сияние угасло вместе с генератором, но каждый пульс напоминал о связи с этим местом. Его серые глаза, воспалённые и обведённые тёмными кругами, метались по темноте, пытаясь уловить движение. Тёмные волосы, слипшиеся от пота, прилипали к бледному лбу, где капли пота стекали по вискам, смешиваясь с грязью. В правой руке он снова сжимал «Волк-7», поднятый с пола, его холодный металл дрожал в пальцах, а шесть патронов в обойме казались жалкой надеждой против того, что скрывалось во мраке. Голос Романа, теперь тише, но с ядовитой насмешкой, шепнул: «Ты думал, это конец? Оно только начинается.» Майк стиснул зубы, его решимость, подпитанная страхом и отчаянием, заставила его выпрямиться, несмотря на слабость. Его голос, хриплый и рваный, прозвучал едва слышно:

— Ева… оно не ушло. Оно… злится.

Ева Ростова поддерживала Майка, её компактная фигура была напряжена, как стальной трос. Короткие чёрные волосы, влажные от сырости, прилипали к её бледному лицу, где резкие скулы и сжатые губы выдавали смесь решимости и тревоги. Её серые глаза, острые и цепкие, сканировали темноту, выхватывая фрагменты зала: обломки капсул, рваные провода, куски металла, дымящиеся в углу. Тёмно-синий комбинезон, покрытый грязью и пятнами кислотной жижи, был зашит на бедре, где рана под повязкой пульсировала, но Ева игнорировала боль, сосредоточившись на выживании. В правой руке она сжимала нейронный подавитель, его синие диоды мигали слабо, а в левой держала фонарь, чей луч метался по залу, создавая пугающие тени, которые, казалось, двигались сами по себе. Папка с Протоколом Отражение, оставленная на терминале, была теперь недостижима, но Ева не жалела — её разум был занят одним: защитить Майка и выбраться. Её голос, твёрдый, но с ноткой напряжения, прорезал тишину:

— Я знаю, Тайлер. Держись за меня. Нам нужно двигаться.

Вой существа, теперь громче и агрессивнее, разорвал тишину, как нож, вонзившийся в плоть. Он был не просто звуком — он был физическим, давящим на уши, заставляя сердце биться быстрее. За воем последовал шорох — быстрый, влажный, как будто что-то тяжёлое скользило по бетону, а затем шаги — неравномерные, хрустящие, с треском ломающихся костей. Существо, лишившись энергии генератора, не отступило, а, наоборот, пришло в ярость, его движения стали быстрее, увереннее, как у хищника, почуявшего добычу. Его жёлтые глаза мелькнули в темноте, как два тусклых огонька, исчезая и появляясь снова, ближе, чем прежде.

Майк, опираясь на Еву, сделал шаг назад, его фонарь дрожал, выхватывая из мрака ржавые трубы и куски слизи, свисающие с потолка. Пыль, висящая в воздухе, закружилась в луче света, как призрачный туман, а тени, отбрасываемые обломками, искажались, создавая иллюзию движения. Его шрам кольнул, напоминая о связи с существом, и он почувствовал его ярость — не просто инстинкт, а что-то личное, как будто оно винило его в своей боли. Его серые глаза сузились, а пальцы сильнее сжали «Волк-7». Он прошептал, его голос дрожал от слабости:

— Оно идёт за мной… я чувствую.

Ева, поддерживая Майка, направила фонарь в сторону звука, её луч метнулся к тёмному проходу, где мелькнула блестящая кожа существа — асимметричная, покрытая слизью, с когтистой рукой, цепляющейся за стену. Её серые глаза расширились, но она быстро взяла себя в руки, её аналитический ум искал выход. Она заметила узкий коридор в противоположной стороне зала, едва различимый в темноте, и её голос стал резче, как приказ:

— Тайлер, туда! Коридор! Двигайся, или мы покойники!

Они отступили, их шаги эхом отдавались в зале, смешиваясь с нарастающим рычанием существа. Ева почти тащила Майка, его слабость замедляла их, но его решимость не позволяла упасть. Лучи их фонарей метались, создавая хаотичный танец света и тени, где каждый угол казался укрытием для нового ужаса. Существо, теперь за кадром, двигалось быстрее, его шаги стали ритмичными, как барабанная дробь, а влажный шорох слизи, волочащейся по полу, был всё ближе. Его рычание, низкое и гортанное, наполняло зал, усиливая клаустрофобию, как будто стены сжимались вокруг них.

Майк, превозмогая боль, поднял фонарь выше, его луч осветил коридор — узкий, с ржавыми стенами, покрытыми чёрной слизью, и свисающими проводами, искрящими в темноте. Его серые глаза сузились, а голос, хриплый, но полный решимости, прозвучал:

— Ева… если оно догонит нас… стреляй. Не ради меня. Ради тебя.

Ева посмотрела на него, её серые глаза сверкнули в полумраке, но она не ответила, лишь сильнее сжала нейронный подавитель. Они ускорили шаг, врываясь в коридор, их фонари дрожали, выхватывая из мрака рваные трубы и пятна крови на стенах. Сзади раздался новый вой — ближе, яростнее, — и звук когтей, царапающих бетон, как ножи по стеклу. Уничтожение генератора не остановило существо, а лишь разбудило его ярость, и теперь оно охотилось, загоняя их в глубины лаборатории «Омега», где тьма была их единственным союзником — и их величайшим врагом.

Узкий коридор лаборатории «Омега» был как артерия живого, больного организма, ведущая в его тёмное, гниющее сердце. Стены, некогда металлические, теперь были покрыты чёрной, маслянистой слизью, из которой, словно опухоли, выступали пульсирующие органические наросты, похожие на вены, переплетённые с мясом и хрящами. Они вздрагивали в ритме, напоминающем биение сердца, их поверхность блестела от влаги, а из трещин сочилась вязкая, тёмная жидкость, капавшая на пол с тошнотворным звуком. Потолок, низкий и ржавый, нависал, как крышка гроба, усеянный свисающими проводами, которые искрили, отбрасывая слабые вспышки света на стены. Пол, покрытый коркой засохшей крови и слизи, был скользким, каждый шаг грозил падением в эту липкую бездну. Воздух, тяжёлый и удушающий, был пропитан смрадом гниющей плоти, химикатов и чего-то нечеловеческого, от чего горло сжималось, а глаза слезились. За спиной Майка и Евы раздавался яростный вой существа, его когти царапали бетон, а влажный шорох его тела эхом отражался от стен, усиливая клаустрофобию, как будто коридор сжимался, загоняя их в ловушку.

Майк Тайлер бежал, его высокая, измождённая фигура пошатывалась, опираясь на Еву. Его кожаная куртка, изорванная и покрытая пятнами крови, цеплялась за наросты, оставляя за собой клочья ткани. Раны на плече и груди, скрытые под пропитанными повязками, пульсировали болью, но шрам на шее — длинный, кривой, как след когтя — реагировал на коридор, его багровое свечение вспыхивало слабо, синхронизируясь с пульсацией наростов. Его серые глаза, воспалённые и обведённые тёмными кругами, метались по сторонам, улавливая каждое движение теней. Тёмные волосы, слипшиеся от пота, прилипали к бледному лбу, где капли пота стекали по вискам, смешиваясь с грязью. В правой руке он сжимал «Волк-7», его ствол дрожал, направленный назад, готовый к выстрелу, но шесть патронов в обойме казались насмешкой над яростью преследователя. Голос Романа, теперь приглушённый, но настойчивый, шептал: «Оно не остановится. Ты связан с этим местом, Майк.» Его дыхание было рваным, каждый шаг давался с трудом, но решимость, подпитанная страхом и инстинктом выживания, гнала его вперёд. Его хриплый голос, едва слышный, вырвался:

— Ева… оно ближе… я чувствую его.

Ева Ростова бежала рядом, её компактная фигура двигалась с кошачьей грацией, несмотря на напряжение. Короткие чёрные волосы, влажные от сырости, прилипали к её бледному лицу, где резкие скулы и сжатые губы выдавали смесь решимости и отвращения. Её серые глаза, острые и цепкие, сканировали коридор, подмечая каждый нарост, каждый искрящий провод. Тёмно-синий комбинезон, покрытый грязью и пятнами кислотной жижи, был зашит на бедре, где рана под повязкой ныла, но Ева игнорировала боль, сосредоточившись на выживании. В правой руке она сжимала нейронный подавитель, его синие диоды мигали слабо, а в левой держала фонарь, чей луч метался по стенам, выхватывая пульсирующие вены и лужи слизи. Она стреляла назад, голубые разряды энергии с треском вырывались из подавителя, освещая коридор вспышками, но существо, скрытое в темноте, лишь замедлялось, его вой становился громче, яростнее. Её голос, твёрдый, но с ноткой паники, прорезал шум:

— Тайлер, не останавливайся! Я держу его, но нам нужно найти укрытие!

Коридор извивался, как кишка, его стены, казалось, сжимались, а наросты на них вздрагивали, как будто реагируя на их присутствие. Один из наростов лопнул, когда Майк задел его плечом, брызнув тёмной, вязкой жидкостью, которая зашипела, попав на его куртку. Шрам на его шее кольнул, как раскалённый гвоздь, и он почувствовал, как что-то чужое — не Роман, а сама лаборатория — коснулось его разума, как холодный ветер, проникающий под кожу. Его серые глаза расширились, а дыхание стало тяжёлым, но он стиснул «Волк-7» сильнее, его пальцы побелели от напряжения. Он видел, как лучи их фонарей мечутся, создавая пугающие тени, которые, казалось, оживали, танцуя на стенах, как призраки. Его голос, хриплый и рваный, вырвался:

— Эта дрянь… она живая. Стены… они смотрят на нас.

Ева, услышав его, бросила взгляд на наросты, её серые глаза сузились. Она заметила, как вены на стенах пульсируют быстрее, как будто коридор реагировал на их страх. Она выстрелила ещё раз, голубой разряд ударил в потолок, оторвав кусок провода, который упал, искря и дымясь. Вспышка осветила силуэт существа — его блестящая кожа, асимметричные конечности и жёлтые глаза, теперь горящие яростью, мелькнули в конце коридора, ближе, чем она ожидала. Его когтистая рука цеплялась за стену, оставляя глубокие борозды, а влажный шорох слизи, волочащейся по полу, был как дыхание хищника. Её голос стал резче, как приказ:

— Майк, быстрее! Оно догоняет!

Существо издало новый вой — гортанный, звериный, полный ненависти, — и его шаги ускорились, хрустящие и тяжёлые, как будто кости ломались при каждом движении. Его жёлтые глаза мелькали в темноте, как маяки смерти, а когти скрежетали по стенам, отрывая куски слизи и наростов, которые падали с влажным шлепком. Ева стреляла снова и снова, каждый разряд освещал коридор, но существо, хотя и замедлялось, не останавливалось, его ярость, казалось, питалась их страхом.

Коридор сузился, потолок стал ещё ниже, заставляя их пригнуться. Провода, свисающие сверху, цеплялись за их одежду, искры жгли кожу, а слизь под ногами делала каждый шаг скользким, как бег по льду. Майк, превозмогая слабость, бежал быстрее, его серые глаза были прикованы к лучу фонаря Евы, который указывал путь. Его шрам пульсировал, как будто лаборатория шептала ему, но он отгонял эти мысли, сосредоточившись на выживании. Ева, прикрывая отступление, чувствовала, как её подавитель нагревается, его диоды мигали всё слабее, предупреждая о скором истощении заряда. Она бросила взгляд на Майка, его бледное лицо, покрытое потом, и её сердце сжалось, но она не позволила страху взять верх.

Коридор сделал резкий поворот, и их фонари осветили массивную дверь в конце — ржавую, покрытую царапинами, но закрытую. Надежда вспыхнула в их глазах, но за спиной вой существа стал оглушительным, его шаги — почти у них за спиной. Ева обернулась, её фонарь высветил его когтистую руку, уже в нескольких метрах, и она выстрелила в последний раз, голубой разряд ударил в грудь существа, заставив его пошатнуться. Она крикнула, её голос был полон отчаяния:

— Дверь, Тайлер! Открывай, или мы мертвы!

Майк бросился к двери, его пальцы вцепились в ржавую ручку, а шрам на шее кольнул, как будто лаборатория сопротивлялась их побегу. Существо, оправившись от выстрела, ринулось вперёд, его жёлтые глаза горели, как адский огонь, а когти вытянулись, готовые разорвать. Коридор, с его пульсирующими наростами и сочащейся слизью, был не просто местом — он был враждебным организмом, и они были в его чреве, загнанные в угол, где каждый шаг мог стать последним.

Коридор лаборатории «Омега», с его пульсирующими органическими наростами и сочащейся слизью, выплюнул Майка и Еву в новое помещение, как загнанных животных, загнанных в клетку. Операционная, в которую они ввалились, была как застывший кадр из кошмара: просторная, но гнетущая, с низким потолком, покрытым ржавыми пятнами и свисающими проводами, искрящими в полумраке. Стены, некогда белые, теперь были покрыты коркой грязи, засохшей крови и чёрной слизи, которая, хоть и не пульсировала, как в коридоре, всё ещё казалась живой, сочась из трещин. В центре комнаты возвышался ржавый операционный стол, его поверхность была покрыта толстым слоем засохшей крови, смешанной с чем-то тёмным и вязким, а вокруг валялись хирургические инструменты — скальпели, зажимы, пилы, их лезвия блестели в лучах фонарей, но были покрыты коркой ржавчины и запёкшейся плоти. Воздух был пропитан удушающим запахом антисептиков, крови и гниения, который оседал на языке, вызывая тошноту. Пол, скользкий от слизи и разлитых жидкостей, отражал дрожащие лучи фонарей, создавая иллюзию, будто они стоят на поверхности чёрного озера. За их спинами массивная дверь, через которую они вбежали, захлопнулась с оглушительным лязгом, её ржавые петли взвизгнули, как предсмертный крик, отрезая путь назад. Существо, чей яростный вой эхом разносился по коридору, было уже близко — его когти скрежетали по металлу, а влажный шорох слизи возвещал о его приближении.

Майк Тайлер, пошатываясь, выпрямился, его высокая, измождённая фигура казалась хрупкой в этом аду. Его кожаная куртка, изорванная и пропитанная кровью, висела клочьями, а раны на плече и груди, скрытые под повязками, сочились багровым, оставляя следы на полу. Шрам на шее — длинный, кривой, как след когтя — пульсировал слабо, его багровое свечение теперь было тусклым, но каждый укол боли напоминал о связи с этим местом. Его серые глаза, воспалённые и обведённые тёмными кругами, обшаривали операционную, осознавая, что они в ловушке. Тёмные волосы, слипшиеся от пота, прилипали к бледному лбу, где капли пота стекали по вискам, смешиваясь с грязью. В правой руке он сжимал «Волк-7», его ствол дрожал, но пальцы были готовы к бою, несмотря на слабость. Голос Романа, теперь едва слышный, шепнул с горькой насмешкой: «Конец пути, Майк. Сражайся или сгинь.» Майк стиснул зубы, его решимость, подпитанная отчаянием, вспыхнула, как искра в темноте. Его хриплый голос, полный напряжения, прозвучал:

— Ева… мы в западне. Это наш последний бой.

Ева Ростова, стоявшая рядом, быстро осматривала операционную, её компактная фигура двигалась с хищной точностью, несмотря на усталость. Короткие чёрные волосы, влажные от сырости, прилипали к её бледному лицу, где резкие скулы и сжатые губы выдавали смесь тревоги и холодной решимости. Её серые глаза, острые и аналитические, сканировали помещение, подмечая каждый предмет: опрокинутые каталки, ржавые шкафы, разбросанные инструменты, которые могли стать оружием. Тёмно-синий комбинезон, покрытый грязью и пятнами кислотной жижи, был зашит на бедре, где рана под повязкой ныла, но Ева игнорировала боль, сосредоточившись на выживании. В правой руке она сжимала нейронный подавитель, его синие диоды мигали слабо, сигнализируя о низком заряде, а фонарь, закреплённый на плече, дрожал, выхватывая из мрака пятна крови и блестящие лезвия. Её голос, твёрдый, но с ноткой напряжения, ответил:

— Тайлер, держись. Ищи укрытие. Я попробую задержать эту тварь.

Дверь содрогнулась от удара, её металл прогнулся, а ржавые петли взвизгнули, как будто умоляя о пощаде. Существо ворвалось в операционную, его асимметричная фигура заполнила дверной проём, как воплощение кошмара. Его кожа, блестящая от чёрной слизи, дрожала, под ней проступали вены, пульсирующие тёмной кровью. Левая рука, длинная и когтистая, волочилась по полу, оставляя за собой влажный след, а правая, сросшаяся с металлическим протезом, искрила, как сломанная машина. Ноги, тонкие и изогнутые под неестественными углами, хрустели при каждом шаге, а жёлтые глаза, горящие в полумраке, были полны ярости, как два адских фонаря. Рваная щель, заменявшая рот, раскрылась, и из горла вырвался низкий, гортанный рык, от которого волосы на затылке вставали дыбом. Слизь капала с его тела, шипя на полу, а его движения, хоть и рваные, были пугающе целеустремлёнными, как у хищника, загнавшего добычу.

Майк отступил к операционному столу, его серые глаза сузились, фиксируя существо. Он поднял «Волк-7», его пальцы дрожали, но решимость в его взгляде была непреклонной. Шрам на шее кольнул, как будто лаборатория напоминала о своей власти, но боль была терпимой, подпитывая его ярость. Он заметил ржавый шкаф в углу, достаточно крепкий, чтобы выдержать удар, и крикнул, его голос был хриплым, но твёрдым:

— Ева, за шкаф! Мы можем держать его на расстоянии!

Ева, не теряя времени, метнулась к шкафу, её фонарь осветил его ржавую поверхность, усеянную вмятинами и пятнами крови. Она схватила скальпель с пола, его лезвие, хоть и ржавое, было острым, и сунула его за пояс, готовясь к ближнему бою. Её серые глаза пробежались по операционной, подмечая перевёрнутые каталки и разбросанные баллоны с газом, которые могли стать импровизированным оружием. Она выстрелила из нейронного подавителя, голубой разряд с треском ударил в плечо существа, заставив его пошатнуться, но не остановил. Её голос, резкий и полный адреналина, прозвучал:

— Тайлер, двигайся! Я прикрою!

Существо, взревев, ринулось вперёд, его когтистая рука взмахнула, сбивая каталку, которая с грохотом врезалась в стену. Его жёлтые глаза были прикованы к Майку, как будто он был единственной целью, а Ева — лишь помехой. Слизь, капающая с его тела, оставляла дымящиеся следы на полу, а его рык, теперь громче, эхом отражался от стен, усиливая клаустрофобию. Операционная, с её ржавым столом и блестящими инструментами, стала ареной, где отступление было невозможно. Майк, добравшись до шкафа, укрылся за ним, его «Волк-7» был наготове, а сердце билось так, будто готово было разорваться. Ева, стоя рядом, направила подавитель на существо, её фонарь дрожал, выхватывая его искажённый силуэт в полумраке.

Зал наполнился звуками: скрежетом когтей по металлу, шипением слизи, тяжёлым дыханием Майка и Евы, и низким рыком существа, которое медленно приближалось, его жёлтые глаза горели, как предвестники смерти. Ловушка захлопнулась, и теперь оставался только бой — жестокий, отчаянный, где каждая секунда могла стать последней. Лаборатория «Омега» дышала вокруг них, её стены, пропитанные кровью и страданием, наблюдали, как будто наслаждаясь их борьбой за жизнь.

Операционная лаборатории «Омега» превратилась в арену первобытной бойни, где каждый угол был пропитан смертью, а воздух дрожал от ярости и ужаса. Ржавый операционный стол в центре, покрытый коркой засохшей крови и вязкой слизи, скрипел под ударами, а стены, усеянные пятнами грязи и ржавчины, дрожали, как будто само здание чувствовало агонию схватки. Потолок, низкий и покрытый свисающими проводами, искрил, отбрасывая вспышки света на скользкий пол, где лужи крови и чёрной слизи отражали хаотичный танец теней. Запах антисептиков, гниения и жжёного металла был удушающим, смешиваясь с резким привкусом адреналина, который бил в виски. Лязг металла, крики, рычание и шипение слизи наполняли пространство, создавая какофонию, от которой кровь стыла в жилах. Существо, с его блестящей кожей и горящими жёлтыми глазами, двигалось в центре этого ада, как воплощение кошмара, а Майк и Ева, загнанные в угол, сражались за каждый вдох, балансируя на грани жизни и смерти.

Майк Тайлер дрался на пределе, его высокая, измождённая фигура двигалась с пугающей интуицией, как будто он предугадывал каждый удар. Его кожаная куртка, изорванная в клочья, висела лохмотьями, обнажая раны на плече и груди, которые сочились кровью, окрашивая повязки багровым. Шрам на шее — длинный, кривой, как след когтя — пылал, его багровое свечение вспыхивало в такт движениям существа, как будто их связывала невидимая нить. Его серые глаза, воспалённые и обведённые тёмными кругами, горели смесью страха и решимости, зрачки сужались, улавливая каждый рывок врага. Тёмные волосы, слипшиеся от пота, прилипали к бледному лбу, где капли пота и крови стекали по вискам, оставляя блестящие дорожки. В правой руке он сжимал «Волк-7», ствол пистолета дрожал, но каждый выстрел был точным, а в левой держал ржавую металлическую трубу, подобранную с пола, используя её как дубину. Голос Романа, теперь приглушённый, но настойчивый, шептал: «Ты чувствуешь его, Майк. Используй это.» Его движения, несмотря на боль, были стремительными, почти нечеловеческими, как будто шрам усиливал его инстинкты, позволяя предугадывать атаки. Его хриплый крик, полный ярости, разорвал воздух:

— Ева, слева! Оно идёт слева!

Ева Ростова сражалась с холодной, смертоносной точностью, её компактная фигура скользила между укрытиями, как тень. Короткие чёрные волосы, влажные от сырости, прилипали к её бледному лицу, где резкие скулы и сжатые губы выдавали сосредоточенность, граничащую с одержимостью. Её серые глаза, острые и аналитические, следили за каждым движением существа, подмечая его слабости. Тёмно-синий комбинезон, покрытый грязью и пятнами кислотной жижи, был разорван на плече, где кровь сочилась из свежей царапины, но Ева не замечала боли. В правой руке она сжимала нейронный подавитель, его синие диоды мигали слабо, сигнализируя о почти истощённом заряде, а в левой — ржавый скальпель, подобранный с пола, его лезвие блестело, покрытое слизью врага. Фонарь, закреплённый на её плече, дрожал, выхватывая из мрака искажённый силуэт существа, а её движения были как танец — точные, выверенные, смертоносные. Её голос, резкий и полный адреналина, ответил Майку:

— Поняла! Прикрываю!

Существо атаковало с нечеловеческой силой и ловкостью, его асимметричное тело двигалось с пугающей скоростью, как будто законы физики для него не существовали. Его кожа, блестящая от чёрной слизи, дрожала, под ней пульсировали тёмные вены, а жёлтые глаза, горящие яростью, метались между Майком и Евой, выбирая цель. Левая рука, длинная и когтистая, взмахнула, разрывая воздух, её когти врезались в ржавый шкаф, оставляя глубокие борозды, а правая, сросшаяся с металлическим протезом, искрила, выбрасывая снопы искр при каждом ударе. Его ноги, тонкие и изогнутые, хрустели, позволяя ему прыгать с неестественной ловкостью, а рваная щель рта издавала гортанный рык, от которого стены дрожали. Слизь, капающая с его тела, шипела на полу, оставляя дымящиеся следы, а его атаки были непредсказуемыми, как ураган, сметающий всё на своём пути.

Майк уклонился от когтистой руки, его шрам вспыхнул, как будто предупреждая об ударе, и он инстинктивно откатился за операционный стол, который содрогнулся от следующего удара существа. Он выстрелил из «Волк-7», пуля с глухим звуком врезалась в плечо врага, выбив фонтан чёрной слизи, но существо лишь взревело громче, не замедляясь. Майк, сжимая трубу, ударил по металлическому протезу, отводя его в сторону, и крикнул, его голос был полон напряжения:

— Ева, целься в голову!

Ева, укрывшись за перевёрнутой каталкой, выстрелила из нейронного подавителя, голубой разряд с треском ударил в грудь существа, заставив его пошатнуться, но заряд был слабым, лишь разозлив врага. Она метнулась вперёд, её скальпель сверкнул в свете фонаря, вонзаясь в бок существа, откуда брызнула тёмная жидкость, шипящая, как кислота. Существо взревело, его когтистая рука взмахнула, едва не задев Еву, но она откатилась, её движения были стремительными, как у хищника. Она крикнула, её голос перекрыл рычание:

— Тайлер, держи дистанцию! Я отвлекаю!

Слаженная тактика Майка и Евы была их единственным преимуществом. Майк, предугадывая атаки благодаря шраму, который, казалось, чувствовал ритм существа, использовал укрытия, стреляя и нанося удары трубой, чтобы выиграть время. Ева, прикрывая его, отвлекала врага, её выстрелы и удары скальпелем вынуждали существо разделять внимание. Операционная превратилась в хаос: искры от выстрелов освещали мрак, осколки металла и стекла летели во все стороны, кровь и слизь смешивались на полу, создавая скользкую ловушку. Существо, несмотря на раны, не останавливалось, его жёлтые глаза горели ненавистью, а когти сверкали, как лезвия, рассекающие воздух.

Майк, уклоняясь от очередного удара, почувствовал, как шрам на шее вспыхнул ярче, и на долю секунды его взгляд затуманился — он увидел операционную глазами существа, его ярость, его боль, как будто их разумы соприкоснулись. Это дало ему долю секунды, чтобы предугадать прыжок врага, и он откатился, крикнув:

— Ева, назад! Оно прыгает!

Ева мгновенно среагировала, отпрыгнув к шкафу, а существо, прыгнувшее с нечеловеческой скоростью, врезалось в операционный стол, расколов его пополам с оглушительным треском. Осколки дерева и металла разлетелись, один из них чиркнул по щеке Евы, оставив кровавую полосу, но она не дрогнула, вскинув подавитель для нового выстрела. Майк, поднявшись, выстрелил ещё раз, пуля попала в шею существа, выбив сноп слизи, и он ударил трубой по его протезу, отбрасывая врага назад.

Операционная дрожала от ярости схватки, её стены, пропитанные кровью и страданием, казалось, наблюдали за этим танцем со смертью. Майк и Ева, сражаясь на пределе человеческих возможностей, использовали всё — укрытия, оружие, интуицию, — чтобы выстоять. Связь Майка с «Отражениями», проявляющаяся через шрам, давала ему преимущество, но каждая секунда боя приближала их к краю, где один неверный шаг мог стать последним. Существо, истекающее слизью, но не сдающееся, рычало, его жёлтые глаза обещали смерть, и схватка, полная хаоса и адреналина, была далека от завершения.

Операционная лаборатории «Омега» была как эпицентр агонии, где каждый звук, каждый отблеск света был пропитан яростью и отчаянием. Ржавый операционный стол, расколотый пополам, дымился среди обломков, а стены, покрытые коркой крови, грязи и чёрной слизи, дрожали от ударов, как кожа раненого зверя. Пол, скользкий от луж крови, слизи и разлитых химикатов, отражал хаотичные вспышки искр от рваных проводов, свисающих с потолка. Воздух, удушающий и тяжёлый, был пропитан смрадом антисептиков, гниющей плоти и жжёного металла, который царапал горло, как наждачная бумага. Лязг когтей, треск выстрелов, хриплые крики и гортанный рык существа сливались в какофонию, от которой кровь стучала в висках. Существо, с его блестящей кожей и жёлтыми глазами, горящими ненавистью, двигалось с нечеловеческой скоростью, его атаки были как удары молота, разрывающие пространство. Майк и Ева, измотанные, но непобеждённые, сражались с отчаянной решимостью, их слаженные действия были единственным, что

удерживало их на грани жизни.

Майк Тайлер, измождённый и окровавленный, уклонялся от очередного удара, его высокая фигура двигалась с интуитивной ловкостью, подпитываемой шрамом на шее. Его кожаная куртка, изорванная в клочья, обнажала раны на плече и груди, которые сочились кровью, окрашивая повязки багровым. Шрам — длинный, кривой, как след когтя демона — пульсировал, его багровое свечение вспыхивало в такт движениям существа, как маяк, предупреждающий об опасности. Его серые глаза, воспалённые и обведённые тёмными кругами, горели смесью страха и ярости, зрачки сужались, улавливая каждый рывок врага. Тёмные волосы, слипшиеся от пота, прилипали к бледному лбу, где капли крови и пота стекали по вискам, оставляя грязные дорожки. В правой руке он сжимал «Волк-7», в обойме осталось всего три патрона, а в левой — ржавую металлическую трубу, покрытую слизью. Он предугадывал атаки, но усталость брала своё, и в момент, когда существо сделало резкий выпад, его когтистая рука врезалась в грудь Майка, отбросив его к стене с оглушительным треском.

Удар вышиб воздух из лёгких, и Майк рухнул на пол, его спина врезалась в ржавую стену, покрытую слизью, которая зашипела, касаясь его кожи. Боль пронзила тело, как раскалённый клинок, а шрам на шее вспыхнул, посылая волну агонии по позвоночнику. Его серые глаза затуманились, но он увидел, как существо, с его жёлтыми глазами, горящими триумфом, медленно приближается, его когти блестели, готовые нанести смертельный удар. Голос Романа, хриплый и панический, взревел в его голове: «Вставай, Майк! Оно убьёт тебя!» Но в этот момент шрам, как будто почувствовав близость смерти, взорвался ослепительным багровым светом, заливая операционную ярким, почти сверхъестественным сиянием, которое разорвало тьму, как молния.

Существо замерло, его жёлтые глаза расширились, и оно издало болезненный, душераздирающий вой, закрывая когтистой рукой лицо, как будто свет шрама сжигал его изнутри. Его асимметричное тело содрогнулось, кожа, блестящая от слизи, задрожала, а вены под ней вспыхнули, как будто наполненные огнём. Оно отступило на шаг, его движения стали рваными, как у марионетки с оборванными нитями, а вой превратился в хрип, полный агонии. Слизь, капающая с его тела, зашипела громче, оставляя дымящиеся пятна на полу, а металлический протез правой руки искрил, как сломанная машина.

Ева Ростова, стоявшая за перевёрнутой каталкой, застыла в шоке, её компактная фигура напряглась, как струна. Короткие чёрные волосы, влажные от сырости, прилипали к её бледному лицу, где резкие скулы и сжатые губы выдавали смесь изумления и решимости. Её серые глаза, острые и аналитические, расширились, отражая багровый свет, который заливал операционную, как кровавый закат. Тёмно-синий комбинезон, покрытый грязью и пятнами кислотной жижи, был разорван на плече, где кровь сочилась из царапины, а свежий порез на щеке блестел багровым. В правой руке она сжимала нейронный подавитель, почти разряженный, а в левой — ржавый скальпель, покрытый слизью врага. Фонарь на её плече дрожал, его луч терялся в сиянии шрама, а тени, мечущиеся от вспышки, создавали иллюзию, будто стены оживают. Её разум, холодный и быстрый, мгновенно оценил ситуацию: шрам Майка был не только проклятием, но и оружием. Её голос, резкий и полный адреналина, прорезал вой существа:

— Тайлер, держись! Это наш шанс!

Майк, всё ещё прижатый к стене, закричал от боли, его тело содрогнулось, как будто шрам выжигал его изнутри. Его серые глаза, полные слёз, зафиксировались на существе, корчащемся в агонии, и он понял: свет шрама был его болью, но и его силой. Он стиснул зубы, его пальцы, дрожащие, сжали «Волк-7», а другая рука вцепилась в трубу, как в якорь. Боль была адской, но реакция существа дала ему надежду — впервые за весь бой оно выглядело уязвимым. Его голос, хриплый и рваный, вырвался из горла:

— Ева… оно боится… шрама…

Ева, не теряя ни секунды, метнулась к Майку, её движения были стремительными, как у хищника. Она схватила его за плечо, помогая подняться, её серые глаза горели решимостью. Она заметила, как багровый свет шрама угасает, оставляя лишь тусклое свечение, и поняла, что эффект временный. Её фонарь осветил существо, которое, всё ещё хрипя, начало приходить в себя, его жёлтые глаза сузились, а когтистая рука поднялась, готовясь к новой атаке. Ева подхватила ржавую каталку, толкнув её в сторону существа, чтобы выиграть время, и крикнула:

— Майк, вставай! Мы можем использовать это! Целься в глаза!

Существо, оправившись от боли, взревело, его рык был полон ярости, но в нём чувствовалась тень страха. Оно ринулось вперёд, его когти рассекли каталку, разбрасывая осколки металла, а металлический протез ударил по полу, выбив сноп искр. Майк, превозмогая боль, поднялся, его серые глаза сузились, фиксируя врага. Шрам на шее кольнул, как будто напоминая о своей силе, и он почувствовал, как что-то внутри него — не Роман, а что-то глубже — откликнулось, как будто лаборатория «Омега» сама направляла его. Он поднял «Волк-7», прицелился в жёлтые глаза существа и выстрелил, пуля с глухим звуком врезалась в его лоб, выбив фонтан слизи.

Операционная, освещённая лишь фонарями и угасающим свечением шрама, дрожала от напряжения. Тени, мечущиеся по стенам, создавали иллюзию, будто лаборатория наблюдает за схваткой, а блеск когтей и лязг металла были как музыка этого танца со смертью. Шрам Майка, его проклятие и оружие, дал им шанс, но существо, истекающее слизью, всё ещё стояло, его жёлтые глаза горели ненавистью. Майк и Ева, израненные, но не сломленные, готовились к следующему удару, понимая, что их борьба только что обрела новый, мистический поворот.

Операционная лаборатории «Омега» была как сердце кошмара, где реальность трещала по швам, а тьма, пропитанная кровью и слизью, сгущалась, словно живая. Ржавые обломки операционного стола дымились среди осколков, стены, покрытые коркой засохшей крови и чёрной слизи, сочились влагой, а свисающие с потолка провода искрили, отбрасывая дрожащие вспышки на скользкий пол. Воздух, удушающий и едкий, был пропитан смрадом антисептиков, гниения и жжёного металла, который царапал горло и оседал на языке, как яд. Звуки боя — лязг когтей, треск выстрелов, хриплые крики — затихли, сменившись зловещей тишиной, нарушаемой лишь тяжёлым дыханием Майка и Евы да низким, хриплым воем существа. Его асимметричная фигура, блестящая от слизи, застыла в нескольких метрах, жёлтые глаза, горящие в полумраке, теперь смотрели на Майка не только с яростью, но с чем-то новым — узнаванием, как будто оно видело в нём не врага, а зеркало. Операционная, освещённая лишь дрожащими лучами фонарей, стала сценой не столько физической схватки, сколько ментального разлома, где разум Майка балансировал на краю пропасти.

Майк Тайлер стоял, прижавшись к ржавому шкафу, его высокая, измождённая фигура дрожала от напряжения и боли. Его кожаная куртка, изорванная и пропитанная кровью, висела клочьями, обнажая раны на плече и груди, которые сочились багровым, окрашивая повязки. Шрам на шее — длинный, кривой, как след когтя демона — пылал, его багровое свечение, только что ослепительное, теперь пульсировало слабо, но каждый импульс посылал волны агонии по телу. Его серые глаза, воспалённые и обведённые тёмными кругами, были расширены, зрачки дрожали, теряя фокус, как будто он видел не только операционную, но и что-то за гранью. Тёмные волосы, слипшиеся от пота и крови, прилипали к бледному лбу, где капли пота стекали по вискам, оставляя грязные дорожки. В правой руке он сжимал «Волк-7», ствол дрожал, а два оставшихся патрона в обойме казались насмешкой над надвигающейся угрозой. Его левая рука, всё ещё сжимавшая ржавую металлическую трубу, бессильно опустилась, пальцы разжались, и труба с лязгом упала на пол. Голос Романа, хриплый и ядовитый, шепнул в его голове, как змея: «Ты чувствуешь их, Майк? Это наша связь. Ты — часть этого.» Майк стиснул зубы, его дыхание было рваным, а разум, подточенный болью, начал трещать, как старая плёнка.

Ева Ростова, стоявшая в нескольких шагах, заметила, как Майк снова «отключается», но теперь это было иначе — не просто боль или слабость, а что-то глубже, как будто его сознание ускользало. Её компактная фигура напряглась, короткие чёрные волосы, влажные от сырости, прилипали к её бледному лицу, где резкие скулы и сжатые губы выдавали тревогу, смешанную с решимостью. Её серые глаза, острые и аналитические, метались между Майком и существом, подмечая, как его жёлтые глаза, обычно полные ярости, теперь дрожат, как будто оно разделяет агонию Майка. Тёмно-синий комбинезон, покрытый грязью и пятнами кислотной жижи, был разорван на плече, где кровь сочилась из царапины, а порез на щеке блестел багровым. В правой руке она сжимала нейронный подавитель, почти разряженный, а в левой — ржавый скальпель, покрытый слизью врага. Фонарь на её плече дрожал, его луч выхватывал из мрака искажённый силуэт существа, которое, к её шоку, не атаковало, а застыло, его вой стал тише, почти умоляющим. Ева шагнула ближе к Майку, её голос, низкий и встревоженный, прорезал тишину:

— Тайлер, что с тобой? Очнись!

Майк, игнорируя её голос, сосредоточился на шраме, его серые глаза закрылись, а дыхание стало тяжёлым, как будто он пытался вдохнуть саму тьму. Он чувствовал, как шрам горит, как его энергия, чуждая и пугающая, течёт по венам, как раскалённая лава. Он попытался усилить свечение, как тогда, когда оно отшатнуло существо, но вместо этого его разум пронзила новая волна боли — не физической, а ментальной, как будто кто-то вонзил раскалённый крюк в его сознание и потянул. Его тело содрогнулось, он рухнул на колени, его крик, хриплый и рваный, эхом отразился от стен. Перед глазами замелькали образы, как глитчи в сломанном экране: лаборатория, стерильные капсулы, наполненные мутной жидкостью, крики, растворяющиеся в тишине, лица, искажённые болью. Но теперь эти воспоминания были иными — они не принадлежали ему. Он видел их глазами существа: тьма капсулы, холод металла, разрывающая боль, когда плоть срасталась с машиной, и голоса, шепчущие о «резонансе» и «отражении». Он чувствовал его страх, его агонию, его отчаяние — как будто их разумы слились, разделяя одно страдание.

Существо, стоявшее в центре операционной, издало низкий, хриплый стон, его жёлтые глаза, тусклые и полные боли, смотрели на Майка с чем-то, похожим на узнавание. Его асимметричное тело, блестящее от слизи, дрожало, когтистая рука, только что готовая разорвать, бессильно опустилась, а металлический протез правой руки искрил слабее, как будто его энергия угасала. Его кожа, под которой пульсировали тёмные вены, вздрагивала, а рваная щель рта раскрылась, издавая звук, похожий на искажённый шёпот. Слизь, капающая с его тела, зашипела на полу, но теперь медленнее, как будто существо теряло силы. Оно не двигалось, его взгляд был прикован к Майку, как будто оно видело в нём не врага, а отражение своего собственного ада.

Майк, всё ещё на коленях, схватился за голову, его пальцы впились в кожу, оставляя кровавые следы. Его серые глаза, теперь открытые, были полны слёз, а зрачки дрожали, как будто он пытался удержать реальность, ускользающую, как песок. Образы продолжали мелькать: лаборатория, капсула, голоса учёных, боль, разрывающая тело, и лицо — смутно знакомое, но не его собственное. Голос Романа, теперь громче, шепнул с насмешкой: «Ты видишь, Майк? Это не просто тварь. Это мы. Это Отражения.» Его крик затих, превратившись в хрип, а шрам на шее вспыхнул снова, но теперь свет был не ослепительным, а мягким, пульсирующим, как сердцебиение, соединяющее его с существом.

Ева, в шоке, опустила нейронный подавитель, её серые глаза расширились, отражая багровое свечение шрама. Она видела, как Майк корчится, как существо застыло, и чувствовала, что происходит что-то за гранью её понимания. Её разум, аналитический и холодный, пытался найти объяснение: Протокол Отражение, шрам, существо — всё указывало на ментальную связь, которая разрывала Майка. Она шагнула ближе, её фонарь осветил его бледное лицо, покрытое потом и кровью, и её голос, теперь мягче, но полный тревоги, прозвучал:

— Майк, держись! Что ты видишь? Говори со мной!

Майк, с трудом подняв голову, посмотрел на Еву, его серые глаза были затуманены, как будто он видел её через пелену. Его голос, хриплый и дрожащий, был едва слышен:

— Ева… это… оно чувствует… боль… как я…

Существо, всё ещё неподвижное, издало тихий стон, его жёлтые глаза дрогнули, как будто оно разделяло слова Майка. Операционная, освещённая лишь фонарями и тусклым свечением шрама, казалось, сжалась, тени на стенах дрожали, как отражения в разбитом зеркале. Звуки — искры проводов, капли слизи, тяжёлое дыхание — искажались, как в кошмарном сне, а образы, мелькающие в разуме Майка, накладывались на реальность, создавая визуальные глитчи: капсула, кровь, крики, жёлтые глаза. Связь Майка с «Отражениями» углублялась, и он начинал понимать их страдания, их природу, но эта правда грозила разорвать его разум, как хрупкую ткань, оставляя первые трещины в его сознании.

Операционная лаборатории «Омега» была как застывший фрагмент ада, где тьма и хаос сливались в единое целое, а реальность трещала, как тонкое стекло под ударами невидимого молота. Ржавые обломки операционного стола дымились среди осколков, стены, покрытые коркой засохшей крови и чёрной слизи, сочились влагой, словно плача от боли этого места. Свисающие с потолка провода искрили, отбрасывая дрожащие вспышки на скользкий пол, где лужи крови и слизи отражали слабый свет фонарей Евы. Воздух, удушающий и пропитанный смрадом антисептиков, гниения и металла, был густым, как ядовитый туман, царапающий лёгкие при каждом вдохе. Тишина, наступившая после воя существа, была зловещей, нарушаемой лишь тяжёлым дыханием Майка, тихим стоном существа и далёким шипением слизи, капающей с его тела. Существо, с его блестящей кожей и жёлтыми глазами, теперь тусклыми, стояло неподвижно, его когтистая рука дрожала, а взгляд был прикован к Майку, как будто оно видело в нём не врага, а отражение своей агонии. Но в этот момент операционная отступила на второй план, уступив место внутреннему миру Майка, где тьма была глубже, а голос Романа стал громче, чётче, властнее, как буря, разрывающая тишину.

Майк Тайлер всё ещё стоял на коленях, его высокая, измождённая фигура дрожала, как лист на ветру. Его кожаная куртка, изорванная и пропитанная кровью, висела лохмотьями, обнажая раны на плече и груди, которые сочились багровым, оставляя тёмные пятна на полу. Шрам на шее — длинный, кривой, как след когтя демона — пульсировал, его багровое свечение было мягким, но нестабильным, как угасающий маяк, посылающий сигналы в бездну. Его серые глаза, воспалённые и обведённые тёмными кругами, были затуманены, зрачки дрожали, как будто он балансировал между реальностью и кошмаром. Тёмные волосы, слипшиеся от пота и крови, прилипали к бледному лбу, где капли пота стекали по вискам, смешиваясь с грязью. Его руки, только что сжимавшие «Волк-7», теперь впились в голову, пальцы оставляли кровавые следы на коже, как будто он пытался вырвать из себя чужую волю. Пистолет лежал рядом, его волчья морда блестела в слабом свете, а ржавая металлическая труба валялась в стороне, забытая. Голос Романа, теперь не просто шепот, а громкий, властный приказ, ворвался в его разум, как раскат грома: «Используй это, Майк! Наша боль — их слабость! Соединись с ним!» Майк стиснул зубы, его дыхание стало рваным, а разум, разрываемый ментальной агонией, начал тонуть в потоке чужих воспоминаний и эмоций.

Ева Ростова, стоявшая в нескольких шагах, чувствовала, как воздух сгущается, как будто сама лаборатория наблюдает за происходящим. Её компактная фигура была напряжена, короткие чёрные волосы, влажные от сырости, прилипали к её бледному лицу, где резкие скулы и сжатые губы выдавали тревогу, смешанную с решимостью. Её серые глаза, острые и аналитические, метались между Майком, корчащимся на полу, и существом, чьи жёлтые глаза теперь смотрели с пугающей тоской. Тёмно-синий комбинезон, покрытый грязью и пятнами кислотной жижи, был разорван на плече, где кровь сочилась из царапины, а порез на щеке блестел багровым. В правой руке она сжимала нейронный подавитель, его синие диоды едва мигали, сигнализируя о разряде, а в левой — ржавый скальпель, покрытый слизью врага. Фонарь на её плече дрожал, его луч выхватывал из мрака искажённый силуэт существа, которое, к её изумлению, не двигалось, а лишь стонало, как будто разделяя боль Майка. Её голос, низкий и полный тревоги, прорезал тишину:

— Тайлер, держись! Не дай ему забрать тебя!

Майк, закрыв глаза, погрузился в свой внутренний мир, где тьма была абсолютной, как космос без звёзд, а голос Романа звучал, как эхо из бездны. Он видел его — не чётко, а как символический образ: высокую, размытую фигуру в чёрном плаще, с лицом, скрытым тенями, где только глаза, горящие багровым, как его шрам, смотрели прямо в душу. Роман стоял в центре пустоты, его голос был властным, но с ноткой отчаяния, как будто он сам был пленником этого кошмара. «Ты не понимаешь, Майк. Мы связаны — ты, я, это существо. Наша боль — ключ. Соединись с ним, почувствуй его, и ты сможешь сломать его!» Майк, содрогнувшись, почувствовал, как шрам на шее вспыхнул, как будто Роман поджёг его изнутри. Его разум снова пронзила волна чужих воспоминаний, но теперь они были чётче: он видел капсулу, наполненную мутной жидкостью, чувствовал, как иглы вонзаются в кожу, слышал крики — не свои, а существа, его страх, его ярость, его мольбу о свободе. Эти образы накладывались на его собственные видения лаборатории, создавая визуальные глитчи: стены, покрытые слизью, растворялись в стерильных капсулах, крики смешивались с воем, а жёлтые глаза существа смотрели на него из каждого угла.

Майк закричал, его хриплый голос эхом отразился от стен операционной, но в этом крике была не только боль, а что-то новое — понимание. Он чувствовал существо, его агонию, его страх, как будто их разумы слились в одну бурлящую реку страдания. Его серые глаза, теперь открытые, были полны слёз, но в них мелькнула искра решимости. Он не понимал, почему Роман помогает, но его слова имели смысл — боль была их общей слабостью, но, возможно, и их оружием. Его голос, дрожащий и слабый, вырвался:

— Роман… что ты хочешь… от меня?

Голос Романа, теперь тише, но с ядовитой уверенностью, ответил: «Я хочу, чтобы ты выжил, Майк. Но для этого ты должен стать больше, чем человек. Прими его боль. Сломай его изнутри.» Майк почувствовал, как шрам пульсирует, как будто подчиняясь Роману, и его разум снова затянуло в водоворот: он видел лабораторию, учёных в белых халатах, шепчущих о «ментальном резонансе», видел существо, кричащее в капсуле, видел себя — или кого-то, похожего на него, — в той же тьме. Эти образы были как осколки зеркала, отражающие правду, которую он не мог пока понять.

Существо, всё ещё неподвижное, издало тихий, почти человеческий стон, его жёлтые глаза дрогнули, как будто оно чувствовало то же, что и Майк. Его асимметричное тело, блестящее от слизи, содрогнулось, когтистая рука поднялась, но не для атаки, а как будто в мольбе. Слизь, капающая с его тела, зашипела тише, а металлический протез правой руки искрил слабо, как угасающий механизм. Его взгляд, полный боли и узнавания, был прикован к Майку, как будто оно видело в нём не только врага, но и спасение.

Ева, наблюдая за этим, почувствовала, как её сердце сжимается. Она видела, как Майк корчится, как существо застыло, и понимала, что происходит что-то за гранью её контроля. Её серые глаза сузились, её разум искал объяснение: Роман, шрам, существо — всё указывало на манипуляцию, но с какой целью? Она шагнула ближе, её фонарь осветил лицо Майка, покрытое потом и кровью, и её голос, теперь твёрдый, как сталь, прозвучал:

— Майк, не слушай его! Роман врёт! Ты сильнее этого!

Майк, услышав её, моргнул, его серые глаза на мгновение прояснились, но голос Романа, властный и манипулирующий, заглушил всё: «Она не понимает, Майк. Только ты можешь. Соединись с ним, или вы оба умрёте.» Операционная, освещённая лишь фонарями и тусклым свечением шрама, дрожала, как будто само пространство реагировало на их связь. Тени на стенах извивались, как призраки, а звуки — искры, капли слизи, стоны — искажались, как в кошмарном сне. Роман, возможно, не был просто антагонистом — его мотивы были сложнее, как будто он сам был частью этого ада, и его вмешательство открывало новую, пугающую грань «Протокола Отражение». Майк, разрываемый между болью, страхом и правдой, был на грани, где его следующий шаг мог либо спасти их, либо погрузить в бездну.

Операционная лаборатории «Омега» была как разбитое зеркало кошмара, где каждый осколок отражал новый ужас. Стены, покрытые коркой засохшей крови и чёрной слизи, сочились влагой, словно плача от боли этого места, а ржавые обломки операционного стола дымились среди разбросанных осколков металла и стекла. С потолка свисали оборванные провода, искрящие, как нервы умирающего зверя, их вспышки отбрасывали дрожащие тени на скользкий пол, где лужи крови и шипящей слизи сливались в зловещий узор. Воздух, удушающий и пропитанный смрадом антисептиков, гниения и жжёного металла, был тяжёлым, как могильная плита, царапая горло при каждом вдохе. Звуки — лязг когтей, хриплые крики, низкий стон существа и далёкое шипение слизи — искажались, как в лихорадочном сне, смешиваясь с гулом в ушах Майка, чей разум трещал, как старая киноплёнка, готовая порваться. Операционная, освещённая лишь дрожащими лучами фонарей Евы, стала ареной не только физической схватки, но и сюрреалистического распада, где восприятие Майка раскололось, как стекло, под ударом ментальной бури.

Майк Тайлер стоял на коленях, его высокая, измождённая фигура дрожала, как будто его тело было лишь хрупкой оболочкой для разрывающегося сознания. Его кожаная куртка, изорванная и пропитанная кровью, висела клочьями, обнажая раны на плече и груди, которые сочились багровым, оставляя тёмные пятна на полу. Шрам на шее — длинный, кривой, как след когтя демона — пылал, его багровое свечение пульсировало, как сердце, бьющееся в агонии, заливая его бледное лицо зловещим светом. Его серые глаза, воспалённые и обведённые тёмными кругами, были расширены, зрачки дрожали, как будто он видел сразу два мира, наложенных друг на друга. Тёмные волосы, слипшиеся от пота и крови, прилипали к лбу, где капли пота стекали по вискам, смешиваясь с грязью. Его руки, бессильно опущенные, дрожали, «Волк-7» лежал рядом, его волчья морда блестела в полумраке, а ржавая металлическая труба валялась в стороне. Голос Романа, властный и манипулирующий, ревел в его голове, как шторм: «Соединись с ним, Майк! Его боль — твоя сила! Стань им!» Майк, повинуясь то ли Роману, то ли собственному инстинкту, сосредоточился на шраме, и его разум, как хрупкий мост, рухнул в бездну, где его сознание слилось с сознанием существа.

Ева Ростова сражалась, её компактная фигура двигалась с хищной точностью, несмотря на усталость и страх. Короткие чёрные волосы, влажные от сырости, прилипали к её бледному лицу, где резкие скулы и сжатые губы выдавали смесь решимости и тревоги. Её серые глаза, острые и аналитические, заметили, как Майк замирает, его взгляд становится пустым, а шрам горит ярче, чем когда-либо. Тёмно-синий комбинезон, покрытый грязью и пятнами кислотной жижи, был разорван на плече, где кровь сочилась из царапины, а порез на щеке блестел багровым. В правой руке она сжимала нейронный подавитель, его синие диоды едва мигали, а в левой — ржавый скальпель, покрытый слизью врага. Фонарь на её плече дрожал, его луч выхватывал из мрака искажённый силуэт существа, чьи движения, к её удивлению, стали медленнее, почти предсказуемыми. Она не понимала, что происходит с Майком, но видела, что его состояние изменилось, и это пугало её больше, чем враг. Её голос, резкий и полный адреналина, прорезал хаос:

— Тайлер, держись! Не сдавайся ему!

Майк, погружённый в ментальную бурю, видел операционную сразу двумя парами глаз — своими и существа. Его восприятие раскололось, как экран, разделённый надвое, где цвета искажались, а образы накладывались, создавая психоделический кошмар. С одной стороны, он видел Еву, её стремительные движения, как она метается между укрытиями, её фонарь, выхватывающий из мрака обломки и слизь. С другой — он видел её глазами существа: угрожающую фигуру, чьи выстрелы из подавителя обжигают, чей скальпель режет плоть, вызывая волны боли, которые Майк чувствовал, как свои собственные. Его разум дрожал, как изображение на сломанном мониторе, звуки боя — лязг металла, рычание, крики Евы — искажались, превращаясь в низкий, гулкий рёв, как будто он слышал их под водой. Он видел себя глазами существа: измождённого, окровавленного, с горящим шрамом, который был не просто меткой, а маяком, притягивающим его, как магнит.

Существо, стоявшее в центре операционной, двигалось медленнее, его асимметричное тело, блестящее от чёрной слизи, дрожало, как будто его силы утекали. Его жёлтые глаза, теперь тусклые, смотрели на Майка с смесью страха и узнавания, а когтистая рука, только что готовая разорвать, застыла в воздухе. Его кожа, под которой пульсировали тёмные вены, вздрагивала, а металлический протез правой руки искрил слабо, как угасающий механизм. Каждый удар Евы — выстрел из подавителя, укол скальпелем — отдавался в разуме Майка, как раскалённый гвоздь, вбитый в его собственное тело. Он чувствовал его боль, его агонию, его страх перед Евой, но одновременно понимал, что это «отражение» нужно остановить, иначе оно уничтожит их всех.

Майк закричал, его хриплый голос разорвал тишину, но крик был не только его — в нём звучала боль существа, его мольба, его отчаяние. Его шрам вспыхнул ярче, багровый свет залил операционную, как кровавый закат, и существо, зажмурившись, издало низкий, мучительный стон, отступив на шаг. Его движения, теперь предсказуемые для Майка, были как замедленная съёмка — он видел, как оно готовится к прыжку, как его когти напрягаются, и крикнул, его голос был полон напряжения:

— Ева, назад! Оно прыгает!

Ева, услышав его, мгновенно откатилась за ржавый шкаф, её серые глаза расширились, когда существо, как и предсказал Майк, прыгнуло, его когти врезались в пол, выбив сноп искр. Она выстрелила из подавителя, голубой разряд ударил в плечо врага, заставив его пошатнуться, но заряд был слабым, едва замедлив его. Её разум, аналитический и быстрый, пытался понять, как Майк предугадал атаку, но времени на размышления не было. Она метнулась к Майку, её фонарь осветил его бледное лицо, покрытое потом и кровью, и её голос, теперь полный тревоги, прозвучал:

— Тайлер, как ты это делаешь? Что с тобой происходит?

Майк, всё ещё на коленях, поднял голову, его серые глаза были затуманены, как будто он смотрел сквозь неё. Его разум, расколотый между двумя перспективами, дрожал под невероятным ментальным напряжением. Он видел Еву — её решимость, её страх за него, — но одновременно видел её как угрозу, как врага, чьи атаки разрывают его плоть. Голос Романа, властный и манипулирующий, шепнул: «Ты видишь, Майк? Ты можешь сломать его. Но цена — твоё «я». Прими это, или вы умрёте.» Майк стиснул зубы, его пальцы впились в пол, оставляя кровавые следы, и он прошептал, его голос был едва слышен:

— Ева… я… я вижу его… я чувствую его…

Существо, всё ещё корчась от боли, издало тихий стон, его жёлтые глаза дрогнули, как будто оно чувствовало ту же связь. Его асимметричное тело содрогнулось, когтистая рука потянулась к Майку, но не для атаки, а как будто в мольбе. Операционная, освещённая багровым светом шрама и дрожащими фонарями, дрожала, как будто само пространство реагировало на их связь. Визуальные эффекты расколотого восприятия Майка — двойное зрение, наложение кадров, искажённые цвета — создавали сюрреалистический кошмар, где реальность и безумие сливались. Глубина связи Майка с «Отражениями» и Романом раскрывалась всё больше, но цена этой связи — его собственное «я» — становилась всё более пугающей, угрожая поглотить его в бездне чужой боли и страдания.

Операционная лаборатории «Омега» была как открытая рана, пульсирующая страданием и ужасом, где каждая поверхность сочилась болью этого проклятого места. Стены, покрытые коркой засохшей крови и чёрной слизи, дрожали, словно живые, а ржавые обломки операционного стола, расколотого в щепы, дымились среди осколков металла и стекла, усеявших скользкий пол. С потолка свисали оборванные провода, их искры отбрасывали зловещие вспышки на лужи крови и шипящей слизи, которые сливались в мрачный, почти живой узор. Воздух, густой и удушающий, был пропитан едким смрадом антисептиков, гниющей плоти и жжёного металла, царапающим горло и оседающим на языке, как ядовитая пыль. Звуки — хриплые крики, низкий стон существа, шипение слизи и далёкий скрежет ржавых балок — сливались в какофонию, от которой кровь стучала в висках. Операционная, освещённая лишь дрожащими лучами фонаря Евы и тусклым багровым свечением шрама Майка, была ареной агонии, где физическая и ментальная боль сплелись в невыносимый узел, разрывающий реальность.

Майк Тайлер стоял на коленях, его высокая, измождённая фигура была на грани отказа, дрожа, как треснувший сосуд, готовый разлететься на куски. Его кожаная куртка, изорванная в клочья, висела лохмотьями, обнажая раны на плече и груди, которые сочились багровым, окрашивая повязки тёмным, почти чёрным цветом. Шрам на шее — длинный, кривой, как след когтя демона — пылал, его багровое свечение пульсировало, как сердце, бьющееся в предсмертной агонии, заливая его бледное лицо зловещим светом.

Его серые глаза, воспалённые и обведённые тёмными кругами, были расширены, зрачки дрожали, как будто он видел не только операционную, но и бездну, где его разум сливался с разумом существа. Тёмные волосы, слипшиеся от пота и крови, прилипали к лбу, где капли пота и крови стекали по вискам, оставляя грязные дорожки. Его руки, бессильно опущенные, дрожали, «Волк-7» лежал в нескольких шагах, его волчья морда блестела в полумраке, а ржавая металлическая труба была давно забыта. Голос Романа, властный и ядовитый, ревел в его голове, как буря: «Мы все связаны этой болью, Майк. Это наследие Бонни.» Майк стиснул зубы, его дыхание было рваным, а тело, разрываемое двойной агонией, балансировало на грани коллапса.

Ева Ростова, стоявшая в стороне, сражалась с отчаянной решимостью, её компактная фигура двигалась с кошачьей ловкостью, несмотря на усталость. Короткие чёрные волосы, влажные от сырости, прилипали к её бледному лицу, где резкие скулы и сжатые губы выдавали смесь тревоги и ярости. Её серые глаза, острые и аналитические, метались между Майком, корчащимся на полу, и существом, чьи жёлтые глаза теперь смотрели с пугающей смесью боли и узнавания. Тёмно-синий комбинезон, покрытый грязью и пятнами кислотной жижи, был разорван на плече, где кровь сочилась из царапины, а порез на щеке блестел багровым. В правой руке она сжимала нейронный подавитель, его синие диоды едва мигали, сигнализируя о полном разряде, а в левой — ржавый скальпель, покрытый слизью врага. Фонарь на её плече дрожал, его луч выхватывал из мрака искажённый силуэт существа, которое, к её шоку, двигалось медленнее, как будто его силы утекали. Её голос, резкий и полный паники, прорезал тишину:

— Тайлер, вставай! Мы не можем остановиться!

Существо, почувствовав слабость Майка, ринулось вперёд, его асимметричное тело, блестящее от чёрной слизи, двигалось с рваной, но пугающей скоростью. Его жёлтые глаза, тусклые, но полные ярости, были прикованы к Майку, а когтистая левая рука взмахнула, как клинок, рассекающий воздух. Майк, слишком слабый, чтобы уклониться, попытался отшатнуться, но когти врезались в его правое плечо, разрывая кожу и мышцы с тошнотворным звуком. Кровь брызнула, заливая пол, а шрам на шее вспыхнул ослепительным багровым светом, как будто реагируя на рану. Майк закричал, его хриплый голос эхом отразился от стен, но боль была не только его — он почувствовал фантомную агонию, как будто те же когти разорвали плечо существа, хотя оно стояло невредимым. Его разум, уже расколотый, затопила волна двойной боли, как будто их тела синхронизировались, разделяя каждую рану, каждый укол.

Существо, к удивлению Евы, пошатнулось, его жёлтые глаза расширились, а когтистая рука, только что атаковавшая, бессильно опустилась. Оно издало низкий, мучительный стон, его асимметричное тело содрогнулось, а на его правом плече, в том же месте, где было ранено плечо Майка, вспыхнуло багровое свечение, как эхо шрама. Слизь, капающая с его тела, зашипела громче, оставляя дымящиеся пятна на полу, а металлический протез правой руки искрил, как будто его энергия угасала. Его кожа, под которой пульсировали тёмные вены, вздрагивала, как будто оно чувствовало ту же агонию, что и Майк. Их болевые пороги синхронизировались, каждая рана одного становилась раной другого, создавая пугающую связь, где боль была общим знаменателем.

Майк, рухнув на одно колено, схватился за плечо, его пальцы, скользкие от крови, дрожали. Его серые глаза, полные слёз, затуманились, а шрам на шее пульсировал, как будто перекачивая боль между ним и существом. Он видел операционную, но образы искажались: стены растворялись в стерильных капсулах, кровь на полу превращалась в мутную жидкость, а жёлтые глаза существа смотрели на него из каждого угла. Голос Романа, теперь громче, с ноткой мрачного торжества, прорвался сквозь агонию: «Ты видишь, Майк? Это наследие Бонни. Мы все связаны этой болью. Используй её, или она сломает тебя!» Майк, стиснув зубы, почувствовал, как его разум цепляется за слова Романа, как за спасательный круг. Он не знал, кто такой Бонни, но его имя, произнесённое с такой тяжестью, резонировало в его сознании, как ключ к разгадке.

Ева, в шоке, отступила на шаг, её серые глаза расширились, отражая багровое свечение шрама Майка и эхо света на плече существа. Она видела, как Майк корчится, как существо стонет, и понимала, что их связь глубже, чем она могла представить. Её разум, аналитический и холодный, пытался найти объяснение: Протокол Отражение, шрам, синхронизация боли — всё указывало на эксперименты, которые превратили их в единый организм, разделяющий страдание. Она метнулась к Майку, её фонарь осветил его бледное лицо, покрытое потом и кровью, и её голос, теперь мягче, но полный тревоги, прозвучал:

— Майк, держись! Ты можешь это остановить!

Существо, всё ещё корчась, издало тихий, почти человеческий стон, его жёлтые глаза дрогнули, как будто оно чувствовало не только боль, но и отчаяние Майка. Его когтистая рука потянулась к нему, но не для атаки, а как будто в мольбе, а металлический протез искрил слабо, как угасающий механизм. Вспышки багрового света на их телах — на плече Майка и плече существа — синхронизировались, как биение одного сердца, создавая визуальный кошмар, где их агония была общей. Операционная, освещённая лишь фонарём Евы и тусклым свечением шрама, дрожала, как будто стены впитывали их страдание.

Майк, превозмогая боль, поднял голову, его серые глаза встретились с жёлтыми глазами существа, и в этот момент он почувствовал не только его агонию, но и что-то глубже — страх, потерю, мольбу о прекращении мучений. Его голос, хриплый и дрожащий, вырвался:

— Бонни… кто он? Что он сделал с нами?

Голос Романа, теперь тише, но с ядовитой насмешкой, ответил: «Бонни создал нас, Майк. Он хотел соединить души, но породил монстров. Теперь ты должен закончить это — или стать одним из них.» Майк, разрываемый двойной болью, почувствовал, как его тело и разум начинают отказывать, но правда, скрытая в словах Романа, зажгла в нём искру решимости. Связь, созданная экспериментами Бонни, была их проклятием, но, возможно, и их спасением, если он сможет использовать эту общую боль, чтобы сломать существо — или себя.

Операционная лаборатории “Омега” была как чрево умирающего чудовища, где каждая поверхность пульсировала болью и ужасом. Стены, покрытые коркой засохшей крови и чёрной слизи, сочились влагой, словно истекая ядом, а ржавые обломки расколотого операционного стола дымились среди осколков металла и стекла, усеявших скользкий пол. С потолка свисали оборванные провода, их искры отбрасывали зловещие вспышки на лужи крови и шипящей слизи, которые сливались в мрачный, почти живой узор. Воздух, удушающий и едкий, был пропитан смрадом антисептиков, гниющей плоти и жжёного металла, царапающим горло и оседающим на языке, как горькая пыль. Звуки — хриплые стоны, тяжёлое дыхание, шипение слизи и далёкий скрежет ржавых балок — сливались в тревожную какофонию, от которой кровь стучала в висках. Операционная, освещённая лишь дрожащим лучом фонаря Евы и тусклым багровым свечением шрама Майка, была ареной отчаяния, где физическая и ментальная агония сплелись в невыносимый узел. Но в этом хаосе, среди боли и страха, проблеск надежды вспыхнул, как слабая искра в кромешной тьме.

Майк Тайлер, всё ещё на коленях, был на грани физического и ментального коллапса, его высокая, измождённая фигура дрожала, как треснувшая статуя, готовая рухнуть. Его кожаная куртка, изорванная в клочья, висела лохмотьями, обнажая раны на плече и груди, которые сочились багровым, окрашивая повязки почти чёрным. Свежая рана на правом плече, нанесённая когтями существа, пылала, кровь стекала по руке, капая на пол с тошнотворным звуком. Шрам на шее — длинный, кривой, как след когтя демона — пульсировал, его багровое свечение было нестабильным, как угасающий маяк, но каждый импульс посылал волны боли и чужих эмоций по его телу. Его серые глаза, воспалённые и обведённые тёмными кругами, были расширены, зрачки дрожали, как будто он видел два мира одновременно — свой и существа. Тёмные волосы, слипшиеся от пота и крови, прилипали к бледному лбу, где капли пота и крови стекали по вискам, оставляя грязные дорожки. Его руки, дрожащие, лежали на полу, пальцы впились в бетон, оставляя кровавые следы. “Волк-7” был в нескольких шагах, его волчья морда блестела в полумраке, а ржавая металлическая труба валялась в стороне, забытая. Голос Романа, теперь тише, но с ядовитой уверенностью, шепнул в его голове: “Ты видишь его, Майк. Найди слабость. Бонни оставил нам ключ.” Майк, превозмогая агонию, сосредоточился на своей ментальной связи с существом, и его расколотое восприятие, как разбитое зеркало, отразило новую правду.

Ева Ростова стояла в нескольких шагах, её компактная фигура была напряжена, как стальная пружина, готовая к действию. Короткие чёрные волосы, влажные от сырости, прилипали к её бледному лицу, где резкие скулы и сжатые губы выдавали смесь тревоги и решимости. Её серые глаза, острые и аналитические, метались между Майком, корчащимся на полу, и существом, чьи жёлтые глаза теперь смотрели с пугающей смесью боли и страха. Тёмно-синий комбинезон, покрытый грязью и пятнами кислотной жижи, был разорван на плече, где кровь сочилась из царапины, а порез на щеке блестел багровым. В правой руке она сжимала нейронный подавитель, его синие диоды погасли, сигнализируя о полном разряде, а в левой — ржавый скальпель, покрытый слизью врага. Фонарь на её плече дрожал, его луч выхватывал из мрака искажённый силуэт существа, которое, к её удивлению, застыло, его когтистая рука инстинктивно прикрывала грудь. Ева заметила, как Майк, несмотря на боль, указывает на существо, его взгляд был прикован к чему-то, чего она не видела. Её голос, резкий и полный адреналина, прорезал тишину:

— Тайлер, что ты видишь? Говори!

Майк, погружённый в ментальную связь, видел операционную глазами существа, его страх, его агонию, его инстинкты. Его восприятие, расколотое, как экран с наложенными кадрами, показывало ему не только физическую форму врага, но и его суть. Он заметил, как существо, даже в ярости, инстинктивно защищает определённую точку на своей груди — чуть левее центра, где под блестящей, искажённой плотью, покрытой слизью, слабо пульсировало что-то, похожее на ядро или имплант. Это было не металлическим цилиндром, как у предыдущих тварей, а чем-то органическим, живым, излучающим слабый, почти незаметный багровый свет, синхронизированный с пульсацией его шрама. Это было его истинное “сердце” — источник его силы и уязвимости, скрытый под слоями деформированной плоти и вен, пульсирующих тёмной кровью. Майк почувствовал, как это ядро бьётся в унисон с его шрамом, как будто их связывала одна нить, сотканная из боли и экспериментов Бонни.

Существо, стоявшее в центре операционной, издало низкий, хриплый стон, его жёлтые глаза дрогнули, как будто оно чувствовало, что Майк проник в его суть. Его асимметричное тело, блестящее от чёрной слизи, содрогнулось, когтистая левая рука прижалась к груди, прикрывая пульсирующее ядро, а металлический протез правой руки искрил слабо, как угасающий механизм. Его кожа, под которой пульсировали тёмные вены, вздрагивала, а слизь, капающая с тела, зашипела громче, оставляя дымящиеся пятна на полу. Его движения, теперь предсказуемые для Майка, были как замедленная съёмка — он видел, как оно напрягается, готовясь к новой атаке, но его страх, его боль были как открытая книга.

Майк, превозмогая агонию, поднял руку, указывая на грудь существа, его серые глаза, полные слёз и решимости, встретились с глазами Евы. Его голос, хриплый и дрожащий, был едва слышен:

— Ева… там… в груди… ядро… бей туда…

Ева, услышав его, мгновенно перевела взгляд на существо, её серые глаза сузились, подмечая, как его когтистая рука прикрывает грудь. Она заметила слабое багровое свечение, пробивающееся сквозь кожу, и её аналитический разум мгновенно сложил кусочки пазла: ядро, шрам Майка, их связь. Она схватила скальпель крепче, её фонарь осветил пульсирующее ядро, и её голос, теперь твёрдый, как сталь, прозвучал:

— Поняла, Тайлер. Держись, я сделаю это!

Существо, почувствовав угрозу, взревело, его жёлтые глаза вспыхнули яростью, и оно ринулось вперёд, его когти рассекли воздух, целясь в Еву. Но Майк, используя свою связь, предугадал его движение, его шрам вспыхнул, как будто усиливая сигнал, и он крикнул, его голос был полон напряжения:

— Ева, влево! Уклоняйся!

Ева, доверяя ему, откатилась влево, когти существа врезались в ржавый шкаф, выбив сноп искр. Она метнулась вперёд, её скальпель сверкнул в свете фонаря, нацеленный на грудь врага, где пульсировало ядро. Операционная, освещённая багровым светом шрама и дрожащим лучом фонаря, дрожала, как будто стены впитывали их борьбу. Пульсирующее ядро, излучающее слабый свет, было как маяк надежды в этом хаосе, и Майк, несмотря на боль, нашёл в себе силы анализировать, используя свою связь с “Отражениями” как оружие. Но время было на исходе, и каждый шаг Евы, каждый удар существа приближал их к развязке, где победа или смерть были единственными исходами.

Операционная лаборатории “Омега” была как арена, пропитанная кровью и отчаянием, где каждый угол дышал смертью, а тьма сгущалась, словно живая. Стены, покрытые коркой засохшей крови и чёрной слизи, сочились влагой, как раны, а ржавые обломки расколотого операционного стола дымились среди осколков металла и стекла, усеявших скользкий пол. С потолка свисали оборванные провода, их искры отбрасывали зловещие вспышки на лужи крови и шипящей слизи, которые сливались в мрачный, почти живой узор. Воздух, удушающий и едкий, был пропитан смрадом антисептиков, гниющей плоти и жжёного металла, царапающим горло и оседающим на языке, как ядовитая пыль. Звуки — хриплые крики, низкий стон существа, шипение слизи и скрежет ржавых балок — сливались в тревожную какофонию, от которой кровь стучала в висках. Операционная, освещённая лишь дрожащим лучом фонаря Евы и тусклым багровым свечением шрама Майка, дрожала, как будто само пространство чувствовало, что этот момент станет решающим. В этом хаосе, среди боли и страха, доверие между Майком и Евой вспыхнуло,

как маяк, указывающий путь к последнему шансу на выживание.

Майк Тайлер, рухнувший на колени, был на грани физического и ментального коллапса, его высокая, измождённая фигура дрожала, как треснувший клинок, готовый сломаться. Его кожаная куртка, изорванная в клочья, висела лохмотьями, обнажая раны на плече и груди, которые сочились багровым, окрашивая повязки почти чёрным. Свежая рана на правом плече, нанесённая когтями существа, пылала, кровь стекала по руке, капая на пол с тошнотворным звуком. Шрам на шее — длинный, кривой, как след когтя демона — пульсировал, его багровое свечение было нестабильным, как угасающий маяк, но каждый импульс посылал волны боли и чужих эмоций по его телу. Его серые глаза, воспалённые и обведённые тёмными кругами, были расширены, зрачки дрожали, как будто он видел одновременно реальность и разум существа. Тёмные волосы, слипшиеся от пота и крови, прилипали к бледному лбу, где капли пота и крови стекали по вискам, оставляя грязные дорожки. Его руки, дрожащие, впились в пол, оставляя кровавые следы, а “Волк-7” лежал в нескольких шагах, его волчья морда блестела в полумраке. Голос Романа, теперь приглушённый, но настойчивый, шепнул в его голове: “Скажи ей, Майк. Это ваш последний шанс.” Майк, превозмогая агонию, поднял голову, его серые глаза встретились с глазами Евы, и его голос, сорванный и хриплый, но полный решимости, разорвал тишину:

— Ева… грудь… ядро… бей туда… сейчас!

Ева Ростова, стоявшая в нескольких шагах, была как натянутая струна, готовая к рывку. Её компактная фигура, напряжённая и стремительная, излучала храбрость, подпитываемую доверием к Майку. Короткие чёрные волосы, влажные от сырости, прилипали к её бледному лицу, где резкие скулы и сжатые губы выдавали смесь тревоги и непреклонной решимости. Её серые глаза, острые и аналитические, сузились, фиксируя пульсирующее ядро на груди существа, где слабый багровый свет пробивался сквозь искажённую плоть. Тёмно-синий комбинезон, покрытый грязью и пятнами кислотной жижи, был разорван на плече, где кровь сочилась из царапины, а порез на щеке блестел багровым. В правой руке она сжимала ржавый скальпель, его лезвие, покрытое слизью врага, сверкало в свете фонаря, закреплённого на её плече. Нейронный подавитель, теперь бесполезный, валялся в стороне, его синие диоды погасли. Ева кивнула Майку, её взгляд был полон веры в него, и её голос, твёрдый, как сталь, прозвучал:

— Я поняла, Тайлер. Держись!

Существо, почувствовав угрозу, взревело, его жёлтые глаза вспыхнули яростным огнём, а асимметричное тело, блестящее от чёрной слизи, напряглось, готовясь к атаке. Его когтистая левая рука, прикрывавшая пульсирующее ядро, опустилась, обнажая слабое место, а металлический протез правой руки искрил, выбрасывая снопы искр. Его кожа, под которой пульсировали тёмные вены, вздрагивала, а слизь, капающая с тела, зашипела громче, оставляя дымящиеся пятна на полу. Оно ринулось вперёд, его когти рассекли воздух, целясь в Еву, но она, доверяя указаниям Майка, была готова.

Время, казалось, замедлилось, как в лихорадочном сне. Ева метнулась вперёд, её движения были быстрыми и точными, как у хищника, почуявшего добычу. Её серые глаза, горящие решимостью, были прикованы к пульсирующему ядру, которое излучало слабый багровый свет, синхронизированный с шрамом Майка. Фонарь на её плече дрожал, его луч выхватывал из мрака искажённый силуэт существа, чьи жёлтые глаза пылали ненавистью. Ева уклонилась от когтистой руки, её тело изогнулось с кошачьей грацией, когти пронеслись в сантиметрах от её лица, задев прядь чёрных волос, которая упала на пол. Она перекатилась, используя скользкий пол как преимущество, и, оказавшись ближе к существу, вскинула скальпель, его лезвие сверкнуло, как молния, нацеленное прямо в ядро.

Майк, наблюдая за её рывком, почувствовал, как шрам на шее вспыхнул, как будто усиливая их связь. Его серые глаза, полные слёз и решимости, следили за каждым движением Евы, а его разум, всё ещё расколотый, видел её глазами существа — угрожающую фигуру, чей клинок был как смертельный приговор. Он крикнул, его голос был сорван, но полон отчаяния:

— Ева, сейчас! Бей!

Существо, взревев, попыталось закрыть ядро когтистой рукой, но Ева была быстрее. Её скальпель вонзился в грудь врага, прямо в пульсирующее ядро, с тошнотворным звуком разрывая плоть. Багровый свет ядра вспыхнул ярче, как взрывающаяся звезда, и существо издало душераздирающий вой, его тело содрогнулось, как будто его жизнь вытекала через рану. Слизь, хлынувшая из груди, зашипела, как кислота, а металлический протез правой руки замер, искры угасли. Его жёлтые глаза, теперь тусклые, посмотрели на Еву, а затем на Майка, с пугающей смесью боли и облегчения.

Ева, тяжело дыша, отступила, её серые глаза расширились, наблюдая, как существо пошатнулось, его когтистая рука бессильно опустилась, а тело начало оседать. Фонарь на её плече дрожал, освещая багровый свет, угасающий в ядре, и лужу слизи, растекающуюся по полу. Она повернулась к Майку, её лицо, покрытое потом и кровью, было полно тревоги и надежды. Её голос, дрожащий, но твёрдый, прозвучал:

— Тайлер… мы сделали это?

Майк, всё ещё на коленях, смотрел на существо, его серые глаза затуманились, а шрам на шее угас, оставив лишь слабое свечение. Он чувствовал, как связь с существом рвётся, как его боль и страх растворяются, оставляя пустоту. Голос Романа, теперь едва слышный, шепнул: “Хорошая работа, Майк. Но это только начало.” Майк стиснул зубы, его дыхание было рваным, но в его взгляде мелькнула искра надежды. Доверие между ним и Евой, их слаженные действия в этом аду, стали их спасением, но операционная, всё ещё дрожащая от напряжения, напоминала, что их борьба далека от завершения.

Операционная лаборатории “Омега” была как эпицентр умирающего кошмара, где стены, пропитанные кровью и страданием, дрожали, словно в предсмертной агонии. Корка засохшей крови и чёрной слизи, покрывавшая их, сочилась влагой, как гной из старой раны, а ржавые обломки расколотого операционного стола дымились среди осколков металла и стекла, усеявших скользкий пол. С потолка свисали оборванные провода, их искры отбрасывали зловещие вспышки на лужи крови и шипящей слизи, которые сливались в мрачный, почти живой узор, будто пульсирующее сердце этого ада. Воздух, удушающий и едкий, был пропитан смрадом антисептиков, гниющей плоти и жжёного металла, царапающим горло и оседающим на языке, как ядовитая зола. Звуки — хриплые крики, тяжёлое дыхание, шипение слизи и далёкий скрежет ржавых балок — затихли, сменившись зловещей тишиной, нарушаемой лишь оглушительным воем существа, чья смерть разрывала ткань этого проклятого места. Операционная, освещённая дрожащим лучом фонаря Евы и угасающим багровым свечением шрама Майка, стала свидетелем катарсиса, где победа и трагедия сплелись в неразрывный узел.

Ева Ростова, замершая в боевой стойке, сжимала ржавый скальпель, её компактная фигура дрожала от напряжения и адреналина. Короткие чёрные волосы, влажные от сырости, прилипали к её бледному лицу, где резкие скулы и сжатые губы выдавали смесь решимости и потрясения. Её серые глаза, острые и аналитические, были расширены, отражая багровый свет, исходящий из пронзённого ядра существа. Тёмно-синий комбинезон, покрытый грязью и пятнами кислотной жижи, был разорван на плече, где кровь сочилась из царапины, а порез на щеке блестел багровым, как метка выжившего. Фонарь на её плече дрожал, его луч выхватывал из мрака асимметричную фигуру существа, чьё тело начало распадаться, как угли, тлеющие в огне. Ева тяжело дышала, её грудь вздымалась, а пальцы, всё ещё сжимавшие скальпель, побелели от напряжения. Она была готова к бою, но то, что происходило перед ней, было не просто смертью — это было освобождение, и это пугало её больше, чем она могла выразить.

Майк Тайлер, всё ещё на коленях, чувствовал, как его тело и разум балансируют на грани распада. Его высокая, измождённая фигура была сломлена, кожаная куртка, изорванная в клочья, висела лохмотьями, обнажая раны на плече и груди, которые сочились багровым, окрашивая пол тёмными пятнами. Свежая рана на правом плече пылала, кровь стекала по руке, а шрам на шее — длинный, кривой, как след когтя демона — угас, его багровое свечение теперь едва тлело, как последние угли костра. Его серые глаза, воспалённые и обведённые, были полны слёз, зрачки дрожали, будто он всё ещё видел разум существа, его боль и страх. Тёмные волосы, слипшиеся от пота и крови, прилипали к бледному лбу, где капли пота и крови стекали по вискам, оставляя грязные дорожки. Его руки, впившиеся в пол, оставляли кровавые следы, а “Волк-7” лежал в стороне, его волчья морда блестела, как забытый реликвия. Майк чувствовал, как ментальная связь с существом рвётся, оставляя в его сознании пустоту, холодную и пугающую, как беззвёздная ночь. Голос Романа, теперь едва слышный, шепнул с горькой насмешкой: “Ты сделал это, Майк. Но что ты потерял?” Майк стиснул зубы, его дыхание было рваным, но в его глазах мелькнула искра облегчения, смешанного с тревогой.

Скальпель Евы, вонзённый в пульсирующее ядро, стал катализатором конца. Ядро, скрытое под слоями искажённой плоти, вспыхнуло ослепительным багровым светом, как звезда, сгорающая в своей агонии, и существо издало крик — не просто вопль, а звук, полный боли, облегчения и чего-то почти человеческого, как будто в нём отразилась душа, освобождённая от мучений. Его жёлтые глаза, теперь тусклые, посмотрели на Еву, а затем на Майка, и в них, как слёзы, вытекли искры света, растворяющиеся в воздухе. Его асимметричное тело, блестящее от чёрной слизи, начало дрожать, как изображение на треснувшем экране, а затем распадаться. Кожа, под которой пульсировали тёмные вены, трескалась, как пересохшая земля, и из трещин вырывались тонкие нити света, багрового и белого, поднимающиеся вверх, как дым от угасающего костра. Его когтистая левая рука, всё ещё вытянутая, рассыпалась в пыль, а металлический протез правой руки, искрящий слабо, рухнул на пол с глухим лязгом, распадаясь на обугленные куски. Слизь, хлынувшая из ядра, зашипела, как кислота, но быстро испарилась, оставляя дымящиеся пятна на полу.

Существо, теперь лишь силуэт из света и пыли, осело, его форма растворялась, как песок, уносимый ветром. Операционная, освещённая его угасающим сиянием, дрожала, как будто стены впитывали его смерть. Вой затих, сменившись тишиной, такой глубокой, что она казалась осязаемой. На месте существа осталась лишь горстка пепла, серого и невесомого, и маленький, обугленный артефакт, размером с кулак, лежащий в центре. Он был чёрным, как обсидиан, с трещинами, из которых сочился слабый багровый свет, пульсирующий, как сердцебиение, синхронизированное с шрамом Майка. Артефакт излучал тепло, почти живое, и казался не просто предметом, а чем-то, хранящим эхо существа — его боли, его страха, его освобождения.

Ева, всё ещё сжимая скальпель, отступила, её серые глаза расширились, наблюдая за распадом существа. Её грудь вздымалась, дыхание было тяжёлым, а лицо, покрытое потом и кровью, отражало потрясение. Она ожидала крови, плоти, смерти, но не этого — не света, не пыли, не этого странного, почти священного конца. Её фонарь осветил горстку пепла и артефакт, и она почувствовала, как по спине пробежал холод. Её голос, дрожащий, но полный тревоги, прозвучал:

— Тайлер… что это было? Это… не похоже на других.

Майк, всё ещё на коленях, смотрел на пепел и артефакт, его серые глаза затуманились, как будто он всё ещё чувствовал эхо существа в своём разуме. Связь оборвалась, оставив пустоту, холодную и пугающую, но в этой пустоте было и облегчение, как будто он сбросил тяжёлый груз. Его шрам на шее угас, оставив лишь слабое тепло, а боль, разрывавшая его тело, отступила, сменившись усталостью, глубокой, как бездна. Он медленно поднялся, его фигура пошатнулась, но в его взгляде мелькнула искра понимания. Его голос, хриплый и слабый, был едва слышен:

— Ева… оно… оно было как мы… оно страдало…

Ева шагнула к нему, её серые глаза встретились с его, и в них была смесь тревоги и решимости. Она протянула руку, помогая ему встать, её пальцы, скользкие от крови, сжали его запястье. Она посмотрела на артефакт, лежащий в пепле, и её голос, теперь твёрдый, прозвучал:

— Что бы это ни было, мы не закончили. Этот… артефакт. Он что-то значит.

Операционная, теперь тихая, но всё ещё пропитанная смертью, казалось, наблюдала за ними. Пепел существа, лёгкий и невесомый, поднялся в воздух, как призраки, растворяясь в полумраке. Артефакт, пульсирующий слабым светом, был как ключ — к разгадке, к боли, к наследию Бонни. Смерть существа была не просто убийством, а актом милосердия, освобождением от мучений, но она оставила больше вопросов, чем ответов. Майк и Ева, израненные, но не сломленные, стояли в центре этого ада, их доверие друг к другу стало их якорем, но тень “Протокола Отражение” всё ещё нависала над ними, обещая новые ужасы.

Операционная лаборатории “Омега” затихла, как будто выдохнула последний вздох после долгой агонии. Стены, покрытые коркой засохшей крови и чёрной слизи, теперь казались мёртвыми, их влажный блеск угас, а трещины, сочившиеся ядом, застыли, словно запёкшаяся рана. Ржавые обломки расколотого операционного стола дымились слабо, окружённые осколками металла и стекла, которые хрустели под ногами, как кости. С потолка, усеянного оборванными проводами, свисали капли воды, падающие с монотонным, почти гипнотическим звуком, их эхо разносилось по помещению, нарушая гнетущую тишину. Лужи крови и шипящей слизи на полу отражали дрожащий луч фонаря Евы, создавая иллюзию, будто пол — это зеркало, хранящее отражения только что закончившегося кошмара. Воздух, всё ещё пропитанный едким смрадом антисептиков, гниения и жжёного металла, был тяжёлым, оседая на коже, как невидимая плёнка. Операционная, теперь лишённая пульсирующей жизни существа, стала мрачной гробницей, где каждый звук — дыхание, шорох, капля — казался слишком громким, подчёркивая опустошение, оставшееся после бури.

Майк Тайлер стоял, пошатываясь, его высокая, измождённая фигура казалась тенью самого себя, как будто битва выжгла из него последние искры силы. Его кожаная куртка, изорванная в клочья, висела лохмотьями, обнажая раны на плече и груди, которые сочились багровым, оставляя тёмные пятна на полу. Свежая рана на правом плече, нанесённая когтями существа, ныла, кровь запеклась, образуя корку, но боль была приглушённой, заглушённой усталостью, глубокой, чем физическая. Шрам на шее — длинный, кривой, как след когтя демона — больше не светился, его багровое свечение угасло, оставив лишь холодную, почти осязаемую пульсацию, напоминающую о ментальной связи, которая едва не сломала его. Его серые глаза, воспалённые и обведённые тёмными кругами, смотрели на горстку пепла и обугленный артефакт, лежащие там, где только что было существо. Зрачки, всё ещё дрожащие, отражали пустоту — не только операционной, но и его разума, где эхо боли и страха существа всё ещё звучало, как далёкий шёпот. Тёмные волосы, слипшиеся от пота и крови, прилипали к бледному лбу, где капли пота и крови стекали по вискам, оставляя грязные дорожки. Его руки, покрытые кровью и грязью, бессильно висели, пальцы дрожали, а “Волк-7”, лежащий в нескольких шагах, казался теперь бесполезным реликтом. Голос Романа, впервые за долгое время молчавший, не звучал, но Майк чувствовал его присутствие — как холодный ветер, наблюдающий из тени. Его дыхание, тяжёлое дыхание и рваное, было единственным звуком, выдающим, что он всё ещё жив. Он пытался осмыслить произошедшее, но вместо ответов в его сознании были только вопрос: была ли смерть существа победой или чем-то большим, необратимым?

Ева Ростова стояла рядом, её компактная фигура была напряжённой, как струна, готовая лопнуть от усталости и потрясения. Короткие чёрные волосы, влажные от сырости и пота, прилипали к её бледному лицу, где резкие скулы и сжатые губы выдавали попытку сохранить самообладание. Её серые глаза, острые и аналитические, были прикованы к Майку, но их взгляд был новым — смесью страха, уважения и едва уловимого подозрения, как будто она видела в нём не только напарника, но и загадку, угрожающую их выживанию. Тёмно-синий комбинезон, покрытый грязью и пятнами кислотной жижи, был разорван на плече, где кровь из царапины запеклась, а порез на щеке блестел багровым, как метка их общей борьбы. Ржавый скальпель, всё ещё зажатый в её правой руке, дрожал, его лезвие, покрытое слизью и пеплом, отражало слабый свет фонаря, закреплённого на её плече. Нейронный подавитель, давно бесполезный, валялся в стороне, его погасшие диоды были как символ их истощённых ресурсов. Ева тяжело дышала, её грудь вздымалась, а лицо, покрытое потом и кровью, было измождённым, но в её осанке всё ещё чувствовалась стальная решимость. Она перевела взгляд на горстку пепла и обугленный артефакт, чей слабый багровый свет пульсировал, как угасающее сердце, и её голос, низкий и дрожащий, прорезал тишину:

— Тайлер… что это было? Это не тварь… это было что-то другое.

Майк медленно поднял голову, его серые глаза встретились с глазами Евы, но взгляд был затуманенным, как будто он всё ещё пытался собрать осколки своего разума. Он чувствовал пустоту, оставшуюся после обрыва ментальной связи с существом, — холодную, почти осязаемую, как будто часть его души растворилась вместе с пеплом. Его шрам на шее кольнул, как напоминание о том, что “Протокол Отражение” всё ещё держит его в своих когтях. Он шагнул вперёд, его ботинки хрустели по осколкам, и опустился на одно колено рядом с артефактом. Его пальцы, дрожащие и покрытые кровью, потянулись к нему, но замерли в сантиметре от поверхности, как будто он боялся прикоснуться к чему-то, что могло снова затянуть его в бездну. Артефакт, чёрный, как обсидиан, с трещинами, из которых сочился слабый багровый свет, излучал тепло, почти живое, как будто хранил эхо существа — его боли, его страха, его освобождения. Майк прошептал, его голос был хриплым и слабым:

— Оно… страдало, Ева. Как мы. Я чувствовал это… всё.

Ева, всё ещё сжимая скальпель, шагнула ближе, её серые глаза сузились, изучая артефакт, а затем Майка. Её аналитический разум пытался сложить кусочки пазла: шрам, связь, существо, артефакт, имя Бонни, мелькнувшее в словах Майка. Он видел, как он изменился — не только физически, но и внутренне, как будто битва оставила в нём трещину, через которую просачивалась тьма лаборатории. Его голос, теперь мягче, но с ноткой настороженности, прозвучал:

— Ты был… с ним, да? В его голове. Как ты это сделал? И что теперь с тобой?

Майк покачал головой, его серые глаза затуманились, как будто он сам не знал ответа. Он медленно поднялся, его фигура пошатнулась, но Ева инстинктивно поддержала его, её рука сжала его запястье, покрытое кровью. Их взгляды встретились, и в этот момент тишина операционной стала почти осязаемой, как будто время замерло, давая им передышку перед новой бурей. Майк чувствовал, как её подозрение борется с доверием, и это ранило его сильнее, чем любая рана на теле. Он прошептал, его голос был полон усталости:

— Я не знаю, Ева. Но этот артефакт… он важен. Бонни… он сделал это с нами. С ним.

Ева кивнула, её серые глаза вернулись к артефакту, лежащему в пепле. Она осторожно наклонилась, её фонарь осветил его трещины, из которых сочился багровый свет, и её пальцы, дрожащие, коснулись его поверхности. Артефакт был тёплым, почти живым, и она отдёрнула руку, как будто обожглась. Её голос, теперь твёрдый, прозвучал:

— Мы заберём его. Но, Тайлер… если ты начинаешь терять себя, я должна знать.

Майк посмотрел на неё, его серые глаза были полны боли, но в них мелькнула искра решимости. Он кивнул, его дыхание стало ровнее, как будто её слова вернули его к реальности. Операционная, разрушенная и мрачная, теперь казалась не такой угнетающей, как будто смерть существа очистила её от части тьмы. Но капли воды, падающие с потолка, и слабый свет артефакта напоминали, что их битва выиграна, но война с “Протоколом Отражение” продолжается. Последствия ментального контакта, шрама и связи с Бонни ещё скажутся, и Майк с Евой, израненные, но не сломленные, стояли в этой тишине, готовясь к тому, что ждёт их впереди.

Операционная лаборатории “Омега” застыла в мрачной тишине, как заброшенный храм, где каждый угол хранил отголоски только что закончившегося кошмара. Стены, покрытые коркой засохшей крови и чёрной слизи, теперь казались безжизненными, их влажные трещины застыли, словно шрамы на теле мёртвого гиганта. Ржавые обломки расколотого операционного стола дымились слабо, окружённые осколками металла и стекла, которые хрустели под ногами, как сухие кости. С потолка, усеянного оборванными проводами, падали капли воды, их монотонный стук раздавался в тишине, как метроном, отсчитывающий время до следующей угрозы. Лужи крови и шипящей слизи на полу, теперь подсыхающие, отражали дрожащий луч фонаря Евы, создавая иллюзию, будто пол — это зеркало, хранящее тени ушедшего ужаса. Воздух, тяжёлый и пропитанный смрадом антисептиков, гниения и жжёного металла, оседал на коже, как невидимая пелена, напоминая о цене их выживания. Операционная, лишённая пульсирующей жизни существа, стала гробницей, где тишина была не облегчением, а зловещим предвестником новых тайн, готовых раскрыться.

Ева Ростова стояла в центре этого разрушенного святилища, её компактная фигура была напряжённой, но движения — осторожными, как у охотника, ступающего по минному полю. Короткие чёрные волосы, влажные от пота и сырости, прилипали к её бледному лицу, где резкие скулы и сжатые губы выдавали внутреннюю борьбу между усталостью и аналитической сосредоточенностью. Её серые глаза, острые, как лезвие, были прикованы к горстке пепла на полу, в центре которой лежал обугленный артефакт, чей слабый багровый свет пульсировал, как угасающее сердце. Тёмно-синий комбинезон, покрытый грязью и пятнами кислотной жижи, был разорван на плече, где кровь из царапины запеклась, а порез на щеке блестел багровым, как метка её решимости. Ржавый скальпель, всё ещё зажатый в её правой руке, дрожал, его лезвие, покрытое пеплом и слизью, отражало свет фонаря, закреплённого на её плече. Её левая рука, теперь свободная, медленно потянулась к артефакту, пальцы дрожали, но не от страха, а от предчувствия, что этот предмет — ключ к разгадке, ведущей к более глубокому заговору. Её дыхание, тяжёлое, но ровное, было единственным звуком, нарушающим тишину, а её разум, отточенный инстинктами детектива и техника, уже искал зацепки, анализируя каждую деталь.

Майк Тайлер стоял в нескольких шагах, его высокая, измождённая фигура пошатывалась, как дерево, выдержавшее бурю, но готовое рухнуть. Его кожаная куртка, изорванная в клочья, висела лохмотьями, обнажая раны на плече и груди, которые сочились багровым, оставляя тёмные пятна на полу. Свежая рана на правом плече ныла, кровь запеклась, образуя корку, но боль была приглушённой, заглушённой усталостью, глубокой, как бездна. Шрам на шее — длинный, кривой, как след когтя демона — больше не светился, но при приближении Евы к артефакту он кольнул, как слабый разряд тока, посылая лёгкую дрожь по позвоночнику. Его серые глаза, воспалённые и обведённые тёмными кругами, следили за каждым движением Евы, но их взгляд был затуманенным, как будто он всё ещё пытался собрать осколки своего разума после ментальной связи с существом. Тёмные волосы, слипшиеся от пота и крови, прилипали к бледному лбу, где капли пота и крови стекали по вискам, оставляя грязные дорожки. Его руки, покрытые кровью и грязью, бессильно висели, а “Волк-7”, лежащий в стороне, казался теперь бесполезным грузом. Майк чувствовал пустоту, оставшуюся после обрыва связи, но артефакт, лежащий в пепле, вызывал в нём странное предчувствие — как будто он был не просто предметом, а частью его самого. Его голос, хриплый и слабый, прозвучал, нарушая тишину:

— Ева… будь осторожна. Я… чувствую его.

Ева, не отрывая взгляда от артефакта, кивнула, её серые глаза сузились, как у исследователя, стоящего на пороге открытия. Она опустилась на одно колено, её фонарь осветил горстку пепла, серого и невесомого, который слегка шевелился, как будто всё ещё хранил эхо жизни существа. В центре лежал артефакт — небольшой металлический предмет, размером с кулак, чёрный, как обсидиан, но с текстурой, напоминающей сплав, оплавленный в немыслимом жаре. Его поверхность была покрыта тонкими трещинами, из которых сочился слабый багровый свет, пульсирующий в ритме, синхронизированном с едва заметной пульсацией шрама Майка. На одной из сторон артефакта был выгравирован символ — не похожий на угловатые, механические знаки TLNTS, которые они видели на других устройствах лаборатории. Этот символ был текучим, почти органическим, как спираль, переплетённая с острыми, как когти, линиями, создавая впечатление чего-то древнего, почти ритуального. Артефакт был тёплым, излучая лёгкое тепло, как живое существо, и его вес, когда Ева наконец решилась поднять его, был неожиданно лёгким, как будто он был сделан не из металла, а из сгущённой тьмы.

Ева медленно подняла артефакт, держа его на ладони, её серые глаза изучали каждую деталь: трещины, свет, символ. Её разум, отточенный годами работы техником и детективом, искал зацепки, сопоставляя этот предмет с тем, что они знали о “Протоколе Отражение”. Символ не был похож на корпоративные маркировки, но его форма вызывала смутное чувство узнавания, как будто она видела что-то подобное в старых архивах или забытых чертежах. Её пальцы, дрожащие, провели по поверхности, и артефакт отозвался слабой вибрацией, почти неощутимой, но достаточно реальной, чтобы по её спине пробежал холод. Она повернулась к Майку, её голос, низкий и сосредоточенный, прозвучал:

— Это не просто имплант, Тайлер. Этот символ… он не от TLNTS. Это что-то старше. И он… живой.

Майк, всё ещё стоя в стороне, почувствовал, как шрам на шее кольнул сильнее, как будто артефакт шептал ему, пробуждая эхо ментальной связи с существом. Его серые глаза сузились, фиксируя багровый свет, исходящий из трещин артефакта, и он шагнул ближе, его ботинки хрустели по осколкам. Он наклонился, его лицо, покрытое потом и кровью, оказалось в нескольких сантиметрах от артефакта, и он почувствовал, как тепло предмета касается его кожи, как слабый ток, пробуждающий воспоминания — не его, а чьи-то чужие. Образы мелькнули в его сознании: стерильные капсулы, фигура в белом халате, голос, шепчущий о “резонансе”, и этот символ, вырезанный на металлической плите. Майк отшатнулся, его дыхание стало тяжёлым, и он прошептал:

— Бонни… это его работа. Я видел этот символ… в его лаборатории.

Ева посмотрела на него, её серые глаза расширились, смесь страха и любопытства мелькнула в её взгляде. Она сжала артефакт крепче, её пальцы побелели, и её голос, теперь твёрдый, прозвучал:

— Если это связано с Бонни, то мы нашли что-то большее, чем просто тварь. Это улика, Тайлер. Но… что она делает с тобой?

Майк покачал головой, его серые глаза затуманились, как будто он боялся ответа. Он чувствовал, как шрам пульсирует, как артефакт зовёт его, но он не мог понять — предупреждение это или угроза. Операционная, разрушенная и мрачная, теперь казалась хранилищем тайн, а артефакт в руке Евы был ключом к заговору, уходящему корнями в прошлое лаборатории. Тишина, нарушаемая лишь каплями воды и их тяжёлым дыханием, была пропитана предчувствием, что эта находка приведёт их к новым ужасам, скрытым в недрах “Протокола Отражение”. Майк и Ева, израненные, но связанные доверием, стояли на пороге открытия, которое могло либо спасти их, либо уничтожить.

Операционная лаборатории “Омега” была как заброшенное святилище, где тьма и разруха хранили тайны, готовые всплыть из глубин забвения. Стены, покрытые коркой засохшей крови и чёрной слизи, застыли в молчании, их влажные трещины казались шрамами, скрывающими древние секреты. Ржавые обломки расколотого операционного стола, окружённые осколками металла и стекла, слабо дымились, как алтарь, на котором только что была принесена жертва. С потолка, усеянного оборванными проводами, падали капли воды, их ритмичный стук отдавался эхом, словно метроном, отсчитывающий время до раскрытия новой угрозы. Лужи крови и подсыхающей слизи на полу отражали дрожащий луч фонаря Евы, создавая иллюзию, будто пол — это зеркало, хранящее отражения не только прошлого, но и чего-то гораздо более зловещего. Воздух, тяжёлый и пропитанный смрадом антисептиков, гниения и жжёного металла, оседал на коже, как невидимый яд, напоминая о том, что каждая победа в этом аду имеет свою цену. Операционная, теперь тихая, но полная скрытого напряжения, стала сценой для открытия, которое угрожало перевернуть всё, что Майк и Ева знали о “Протоколе Отражение”.

Ева Ростова стояла в центре разрушенной операционной, её компактная фигура была напряжённой, но движения — уверенными, как у техника, привыкшего находить порядок в хаосе. Короткие чёрные волосы, влажные от пота и сырости, прилипали к её бледному лицу, где резкие скулы и сжатые губы выдавали сосредоточенность, смешанную с тревогой. Её серые глаза, острые и аналитические, были прикованы к обугленному артефакту в её руке — чёрному, как обсидиан, предмету с трещинами, из которых сочился слабый багровый свет. Тёмно-синий комбинезон, покрытый грязью и пятнами кислотной жижи, был разорван на плече, где кровь из царапины запеклась, а порез на щеке блестел багровым, как метка её выживания. Ржавый скальпель, теперь бесполезный, был засунут за пояс, а её правая рука сжимала модифицированный планшет — компактное устройство с потрескавшимся экраном, усеянное самодельными антеннами и датчиками, которые Ева собирала из обломков лаборатории. Фонарь на её плече дрожал, его луч освещал артефакт, отбрасывая тени, которые извивались на стенах, как призраки, наблюдающие за её действиями. Её дыхание было ровным, но сердце колотилось, предчувствуя, что этот предмет откроет дверь в новый, более зловещий лабиринт.

Майк Тайлер стоял в нескольких шагах, его высокая, измождённая фигура казалась тенью, едва удерживаемой в этом мире. Его кожаная куртка, изорванная в клочья, висела лохмотьями, обнажая раны на плече и груди, которые сочились багровым, оставляя тёмные пятна на полу. Свежая рана на правом плече ныла, кровь запеклась, но боль отступила, сменившись глубокой усталостью, которая тянула его к земле. Шрам на шее — длинный, кривой, как след когтя демона — слабо пульсировал, как будто артефакт в руке Евы будил его, вызывая лёгкую дрожь, пробегающую по позвоночнику. Его серые глаза, воспалённые и обведённые тёмными кругами, следили за Евой, но их взгляд был затуманенным, как будто он всё ещё слышал эхо существа в своём разуме. Тёмные волосы, слипшиеся от пота и крови, прилипали к бледному лбу, где капли пота и крови стекали по вискам, оставляя грязные дорожки. Его руки, покрытые кровью и грязью, бессильно висели, а “Волк-7”, лежащий в стороне, казался теперь далёким воспоминанием. Имя “Вальдемар”, произнесённое Евой, вызвало у него смутное, тревожное чувство, как будто он слышал его в кошмарах, которые преследовали его ещё до лаборатории. Его голос, хриплый и слабый, прозвучал:

— Ева… это имя… Вальдемар. Оно… знакомо.

Символ Вальдемара

Ева, не отрывая взгляда от артефакта, кивнула, её серые глаза сузились, как у детектива, почуявшего след. Она опустилась на одно колено, положив артефакт на ржавую металлическую плиту, служившую импровизированным столом. Её планшет, потрёпанный, но надёжный, ожил с низким гудением, его экран засветился тусклым голубым светом, отбрасывая призрачные отблески на её лицо. Она достала тонкий провод с самодельным разъёмом, встроенным в корпус планшета, и осторожно подключила его к артефакту, найдя едва заметное углубление на его поверхности. Планшет издал серию щелчков, его антенны мигнули, а экран замерцал, как будто борясь с потоком данных, исходящих из артефакта. Ева ввела несколько команд, её пальцы, покрытые грязью, двигались с точностью хирурга, и через мгновение голографический интерфейс развернулся над планшетом, заливая операционную призрачным светом.

На голограмме появился символ, выгравированный на артефакте — текучий, почти органический, как спираль, переплетённая с острыми, когтеобразными линиями, пульсирующий багровым, как будто живой. Под символом начали появляться строки текста, фрагменты данных, вырванные из глубин памяти артефакта. Ева, затаив дыхание, читала, её серые глаза расширились, отражая шок и неверие. Текст был смесью научных заметок, мифологических отсылок и зашифрованных записей, но одно имя выделялось, повторяясь снова и снова: Вальдемар. Голограмма показала изображение — древний манускрипт, пожелтевший и потрескавшийся, с тем же символом, окружённым текстами на неизвестном языке. Следом появилось описание: “Вальдемар, сущность или культ, стремящийся к расколу миров, поглощению силы отражений, связывающий души через боль и резонанс”. Ещё одно изображение мелькнуло — алтарь, окружённый фигурами в рваных плащах, и тот же символ, вырезанный в камне, залитый чем-то, похожим на кровь.

Ева отшатнулась, её лицо побледнело, а голос, дрожащий, но полный решимости, прозвучал:

— Тайлер… это не просто имплант. Этот символ… он связан с чем-то, что старше TLNTS. Вальдемар… это не человек. Это… что-то другое. Культ, сущность, я не знаю. Но они хотели использовать “отражения” для… раскола миров.

Майк, слушая её, почувствовал, как шрам на шее кольнул сильнее, как будто имя “Вальдемар” пробудило что-то в его подсознании. Его серые глаза сузились, а в памяти мелькнули обрывки — не его воспоминаний, а чужих: тёмный зал, фигура в белом халате, шепчущая о “резонансе”, и голос, произносящий “Вальдемар” с благоговением и страхом. Он шагнул ближе, его ботинки хрустели по осколкам, и наклонился к голограмме, его лицо, покрытое потом и кровью, осветилось её призрачным светом. Его голос, хриплый и полный тревоги, прозвучал:

— Я… слышал это имя. В своих снах. Или… в его снах. Существа. Бонни… он был связан с этим?

Ева посмотрела на него, её серые глаза были полны смеси страха и решимости. Она отключила планшет, голограмма угасла, оставив лишь слабый багровый свет артефакта, пульсирующий в её руке. Её разум, аналитический и быстрый, уже строил гипотезы: TLNTS, Бонни, Вальдемар — всё указывало на заговор, выходящий за рамки корпоративных экспериментов. Она сжала артефакт, её пальцы побелели, и её голос, теперь твёрдый, прозвучал:

— Если Вальдемар стоит за этим, то мы лишь пешки, Тайлер. Роман, TLNTS, существа — всё это может быть частью чего-то большего. Нам нужно найти, что Бонни знал об этом.

Операционная, разрушенная и мрачная, теперь казалась лишь фрагментом огромной головоломки. Артефакт, пульсирующий в руке Евы, был как маяк, ведущий к новым опасностям. Символ Вальдемара, выгравированный на нём, горел в их памяти, как предупреждение о зловещей силе, которая, возможно, манипулировала даже Романом. Майк и Ева, израненные, но связанные общей целью, стояли в этой тишине, чувствуя, как тень новой угрозы нависает над ними, обещая раскрыть ужасы, которые сделают их прошлые битвы лишь прелюдией.

Операционная лаборатории “Омега” была как мрачный склеп, где тьма и разруха хранили тайны, готовые разорвать ткань реальности. Стены, покрытые коркой засохшей крови и чёрной слизи, казались окаменевшими свидетелями вековых ужасов, их влажные трещины застыли, словно шрамы на теле древнего чудовища. Ржавые обломки расколотого операционного стола дымились слабо, окружённые осколками металла и стекла, которые хрустели под ногами, как кости давно забытых жертв. С потолка, усеянного оборванными проводами, падали капли воды, их ритмичный стук отдавался эхом, как биение сердца, отсчитывающее время до раскрытия зловещего заговора. Лужи крови и подсыхающей слизи на полу отражали дрожащий луч фонаря Евы, создавая иллюзию, будто пол — это зеркало, хранящее отражения не только их борьбы, но и чего-то гораздо более древнего и пугающего. Воздух, тяжёлый и пропитанный смрадом антисептиков, гниения и жжёного металла, оседал на коже, как невидимый яд, напоминая о том, что каждая минута в этом аду приближает их к истине, которая может оказаться смертельной. Операционная, теперь тихая, но пропитанная напряжением, стала эпицентром открытия, которое угрожало перевернуть всё, что Майк и Ева знали о своём мире.

Ева Ростова стояла в центре этого разрушенного храма, её компактная фигура была напряжённой, но движения — точными, как у техника, привыкшего выживать благодаря своему уму. Короткие чёрные волосы, влажные от пота и сырости, прилипали к её бледному лицу, где резкие скулы и сжатые губы выдавали смесь сосредоточенности и нарастающего ужаса. Её серые глаза, острые и аналитические, были прикованы к модифицированному планшету в её руках — потрёпанному устройству с потрескавшимся экраном, усеянному самодельными антеннами и датчиками, которые слабо мигали, борясь с потоком данных. Тёмно-синий комбинезон, покрытый грязью и пятнами кислотной жижи, был разорван на плече, где кровь из царапины запеклась, а порез на щеке блестел багровым, как метка её решимости. Ржавый скальпель, засунутый за пояс, слегка покачивался, а обугленный артефакт, теперь лежащий на ржавой плите рядом, пульсировал слабым багровым светом, как будто наблюдая за её действиями. Фонарь на её плече дрожал, его луч освещал голографический интерфейс планшета, заливая операционную призрачным голубым светом, который отражался в её глазах, как звёзды в ночном небе. Её дыхание было ровным, но пальцы, вводящие команды, дрожали, выдавая внутреннее напряжение. Её аналитический ум, как машина, перемалывал данные, выстраивая картину, которая становилась всё более зловещей.

Майк Тайлер стоял в нескольких шагах, его высокая, измождённая фигура казалась тенью, едва удерживаемой в этом мире. Его кожаная куртка, изорванная в клочья, висела лохмотьями, обнажая раны на плече и груди, которые сочились багровым, оставляя тёмные пятна на полу. Свежая рана на правом плече ныла, кровь запеклась, но боль была приглушённой, заглушённой усталостью, которая тянула его к земле. Шрам на шее — длинный, кривой, как след когтя демона — слабо пульсировал, как будто артефакт и данные на планшете Евы будили в нём эхо ментальной связи с существом. Его серые глаза, воспалённые и обведённые тёмными кругами, следили за голограммой, но их взгляд был затуманенным, как будто он видел не только экран, но и обрывки чужих воспоминаний. Тёмные волосы, слипшиеся от пота и крови, прилипали к бледному лбу, где капли пота и крови стекали по вискам, оставляя грязные дорожки. Его руки, покрытые кровью и грязью, бессильно висели, а “Волк-7”, лежащий в стороне, казался теперь бесполезным грузом. Имя “Вальдемар” и упоминание “ментального резонанса” вызвали у него смутное, тревожное чувство, как будто нити его прошлого и настоящего сплетались в зловещий узор, который он не мог пока распутать. Его голос, хриплый и слабый, прозвучал:

— Ева… это связано со мной. С шрамом. Я чувствую это.

Голографический интерфейс планшета Евы развернулся шире, заливая операционную призрачным светом. На экране появились схемы и диаграммы, связывающие символ Вальдемара с “Протоколом Отражение” и экспериментами TLNTS. Центральным элементом была спиралевидная структура, обозначенная как “ментальный резонанс” — процесс, позволяющий соединять сознания через боль и страдание, используя “отражённые души” как источник энергии. Текст, фрагментарный и зашифрованный, упоминал Вальдемара как древнюю сущность или культ, чьи знания легли в основу экспериментов TLNTS. Одна из записей гласила: “Вальдемар показал нам путь к резонансу. Отражения — не просто копии, но сосуды для силы, которая расколет миры”. Следующая диаграмма показывала структуру “Протокола Отражение” — сеть капсул, имплантов и ментальных узлов, где шрамы, подобные тому, что был у Майка, служили “якорями” для связи с отражениями. Имя Бонни мелькало в заметках как главного архитектора, но её записи были помечены как “еретические”, а её судьба — неизвестной.

Ева, читая данные, побледнела, её серые глаза расширились, отражая шок и неверие. Её пальцы замерли над планшетом, а голос, дрожащий, но полный решимости, прозвучал:

— Тайлер… TLNTS не просто проводили эксперименты. Они использовали знания Вальдемара. Этот “ментальный резонанс”… это то, что связало тебя с существом. Твой шрам — не случайность. Ты… ты был частью их плана. Возможно, даже не ты один.

Майк, слушая её, почувствовал, как шрам на шее кольнул сильнее, как будто слова Евы пробудили что-то в его подсознании. Его серые глаза сузились, а в памяти мелькнули обрывки — не его воспоминаний, а чужих: стерильные капсулы, фигура в белом халате, голос, шепчущий о “резонансе”, и символ Вальдемара, вырезанный на металлической плите. Он шагнул ближе к голограмме, его лицо, покрытое потом и кровью, осветилось её призрачным светом. Его голос, хриплый и полный тревоги, прозвучал:

— Бонни… он знал. Он пытался что-то сделать с этим. Но Вальдемар… он… он как тень. Я чувствую его.

Ева посмотрела на него, её серые глаза были полны смеси страха и решимости. Она переключила голограмму, показав карту лаборатории “Омега” с отмеченными зонами, обозначенными как “узлы резонанса”. Одна из зон, глубоко под землёй, была помечена как “Камера Вальдемара”. Ева сжала планшет, её пальцы побелели, и её голос, теперь твёрдый, прозвучал:

— Если TLNTS работали на Вальдемара, или использовали его, то мы лишь задели поверхность. Эта “Камера Вальдемара”… она может быть ключом. Но, Тайлер, если твой шрам — часть этого, то ты… ты можешь быть их оружием.

Майк стиснул зубы, его серые глаза затуманились, как будто он боялся правды, которую Ева выстраивала перед ним. Он чувствовал, как шрам пульсирует, как артефакт, лежащий на плите, зовёт его, но он не мог понять — был ли он жертвой или частью плана. Операционная, разрушенная и мрачная, теперь казалась лишь верхушкой айсберга, скрывающего древнюю угрозу. Схемы на голограмме, связывающие Вальдемара, TLNTS и “Протокол Отражение”, были как паутина, в которой Майк и Ева оказались запутаны. Ощущение глобального заговора, где они были лишь пешками, нависло над ними, обещая новые ужасы, которые сделают их прошлые битвы лишь прелюдией к настоящей войне.

Операционная лаборатории “Омега” была как замороженное сердце кошмара, где каждый угол хранил эхо древнего ужаса, а тишина звенела, как натянутая струна, готовая лопнуть. Стены, покрытые коркой засохшей крови и чёрной слизи, казались окаменевшими, их влажные трещины застыли, словно вены, переставшие качать яд. Ржавые обломки расколотого операционного стола, окружённые осколками металла и стекла, слабо дымились, как угли давно потухшего костра. С потолка, усеянного оборванными проводами, падали капли воды, их ритмичный стук отдавался эхом, как биение сердца, замедляющееся перед остановкой. Лужи крови и подсыхающей слизи на полу отражали дрожащий луч фонаря Евы, создавая иллюзию, будто пол — это зеркало, в котором отражалась не реальность, а бездна, готовая поглотить всё живое. Воздух, тяжёлый и пропитанный смрадом антисептиков, гниения и жжёного металла, был ледяным, как дыхание могилы, оседая на коже, словно невидимый иней. Операционная, лишённая пульсирующей жизни, стала ареной для внутреннего распада Майка, где знание, только что обрушившееся на него, оказалось ядом, разъедающим его душу.

Майк Тайлер стоял неподвижно, его высокая, измождённая фигура казалась хрупкой, как стеклянная статуя, готовая рассыпаться от малейшего касания. Его кожаная куртка, изорванная в клочья, висела лохмотьями, обнажая раны на плече и груди, которые сочились багровым, оставляя тёмные пятна на полу. Свежая рана на правом плече запеклась, но боль отступила, сменившись холодом, который, казалось, исходил не из тела, а из глубин его сознания. Шрам на шее — длинный, кривой, как след когтя демона — внезапно ожил, но его свечение было не багровым, как прежде, а ледяным, почти чёрным, с синими прожилками, словно вены, наполненные ядом. Его серые глаза, воспалённые и обведённые тёмными кругами, были расширены, зрачки дрожали, отражая не операционную, а пустоту — бесконечную, холодную, как космос без звёзд. Тёмные волосы, слипшиеся от пота и крови, прилипали к бледному лбу, где капли пота замерзали, словно слёзы, застывшие на коже. Его руки, покрытые кровью и грязью, бессильно дрожали, пальцы сжимались, как будто он пытался удержать ускользающее “я”. “Волк-7”, лежащий в стороне, казался теперь далёким артефактом, бесполезным против того, что разъедало его изнутри. Голос Романа, давно молчавший, ворвался в его разум, как раскат грома в мёртвой тишине: “Он идёт за тобой, Майк. За нами обоими.” Эти слова, произнесённые с ядовитой смесью страха и насмешки, были как клинок, вонзённый в его сознание, и Майк почувствовал, как его душа начала распадаться.

Ева Ростова стояла в нескольких шагах, её компактная фигура была напряжённой, как стальная пружина, готовая к действию, но её серые глаза, острые и аналитические, были полны тревоги. Короткие чёрные волосы, влажные от пота и сырости, прилипали к её бледному лицу, где резкие скулы и сжатые губы выдавали попытку сохранить контроль в этом кошмаре. Тёмно-синий комбинезон, покрытый грязью и пятнами кислотной жижи, был разорван на плече, где кровь из царапины запеклась, а порез на щеке блестел багровым, как метка их общей борьбы. Модифицированный планшет, всё ещё зажатый в её руках, слабо гудел, его голографический интерфейс угас, но схемы и диаграммы, связывающие Вальдемара, TLNTS и “Протокол Отражение”, всё ещё горели в её памяти. Ржавый скальпель, засунутый за пояс, слегка покачивался, а обугленный артефакт, лежащий на ржавой плите, пульсировал слабым багровым светом, как будто наблюдая за Майком. Фонарь на её плече дрожал, его луч выхватывал из мрака лицо Майка, чьи глаза теперь казались чужими, пустыми, как окна заброшенного дома. Её голос, низкий и полный тревоги, прорезал тишину:

— Тайлер, что с тобой? Ты выглядишь… не как ты.

Майк не ответил, его серые глаза затуманились, как будто он смотрел сквозь Еву, сквозь стены, в бездну, которая звала его. Шрам на шее пылал, но это была не боль, а нечто иное — холод, пустота, как будто часть его души отмирала, растворяясь в ледяной тьме. Или, наоборот, что-то чужое пробуждалось, как паразит, спавший в его теле, теперь разбуженный именем Вальдемара. Его сознание, уже расколотое ментальной связью с существом, начало искажаться, как изображение на треснувшем экране. Перспектива операционной изменилась: стены изгибались, как в лихорадочном сне, их кровавые трещины пульсировали, словно вены, а лужи слизи на полу шевелились, как живые. Цвета выцвели, сменившись холодными оттенками синего и чёрного, как будто мир вокруг замерзал. Его собственное отражение в луже крови исказилось: глаза стали чёрными, как бездна, а шрам светился ледяным синим, излучая тонкие нити света, которые тянулись в темноту, как щупальца.

Голос Романа, теперь громче, но с ноткой отчаяния, шепнул: “Ты чувствуешь его, Майк? Вальдемар… он не просто имя. Он в нас. В тебе. В шраме. Бонни пытался остановить это, но теперь поздно.” Майк стиснул зубы, его пальцы впились в виски, оставляя кровавые следы, как будто он пытался вырвать чужую волю из своей головы. Его дыхание стало рваным, а тело дрожало, как будто его разрывало изнутри. Он чувствовал, как его “я” размывается, как воспоминания — его детство, его жизнь до лаборатории — растворяются в потоке чужих образов: тёмный алтарь, фигуры в рваных плащах, символ Вальдемара, вырезанный в камне, и голос, шепчущий о “расколе миров”. Он закричал, его хриплый голос эхом отразился от стен, но в этом крике была не только боль, а что-то новое — страх, что он становится чем-то большим, чем человек, или, наоборот, теряет себя навсегда.

Ева, видя его состояние, шагнула ближе, её серые глаза расширились, отражая ледяное свечение его шрама. Её аналитический разум пытался понять, что происходит, но страх за Майка пересиливал логику. Она схватила его за руку, её пальцы, покрытые грязью, сжали его запястье, холодное, как мрамор. Её голос, теперь резкий, но полный отчаяния, прозвучал:

— Майк, держись! Не дай этому забрать тебя! Ты сильнее!

Майк, услышав её, моргнул, его серые глаза на мгновение прояснились, но пустота в них осталась. Он посмотрел на Еву, его лицо, покрытое потом и кровью, было искажено болью и страхом. Его голос, дрожащий и слабый, вырвался:

— Ева… я… я не знаю, кто я… Вальдемар… он… внутри.

Шрам на его шее вспыхнул ярче, ледяной свет залил операционную, как дыхание зимы, и стены, казалось, задрожали, как будто само пространство реагировало на его состояние. Артефакт на плите, пульсирующий багровым, внезапно мигнул, его свет стал холоднее, синхронизируясь с шрамом. Ева, всё ещё держа Майка, почувствовала, как её собственное сердце сжимается от ужаса. Она понимала, что знание, которое они добыли, имеет свою цену — и Майк платит её прямо сейчас. Операционная, мрачная и разрушенная, стала свидетелем его распада, а голос Романа, шепчущий о Вальдемаре, был как предвестник неизбежного. Майк, разрываемый между своим “я” и чужой волей, был на грани, где его следующий шаг мог либо спасти его, либо погрузить в кошмар, из которого нет возврата.

Операционная лаборатории “Омега” была как застывший кошмар, где каждый угол пульсировал зловещей энергией, а тишина звенела, словно натянутая нить, готовая разорваться. Стены, покрытые коркой засохшей крови и чёрной слизи, казались живыми, их влажные трещины шевелились, как вены, хранящие древний яд. Ржавые обломки расколотого операционного стола тлели, окружённые осколками металла и стекла, которые хрустели под ногами, как кости, перемолотые временем. С потолка, усеянного оборванными проводами, падали капли воды, их ритмичный стук звучал как предсмертный пульс, эхом отражаясь в мрачной пустоте. Лужи крови и подсыхающей слизи на полу отражали дрожащий луч фонаря Евы, создавая иллюзию, будто пол — это портал в иную реальность, где тени двигались сами по себе. Воздух, ледяной и пропитанный смрадом антисептиков, гниения и жжёного металла, был как дыхание могилы, оседающее на коже тонким слоем инея. Операционная, лишённая жизни, но полная скрытой угрозы, стала зеркалом, в котором реальность и безумие начали сливаться, стирая грани между тем, что было, и тем, что надвигалось.

Майк Тайлер стоял, пошатываясь, его высокая, измождённая фигура казалась призраком, едва удерживаемым в этом мире. Его кожаная куртка, изорванная в клочья, висела лохмотьями, обнажая раны на плече и груди, которые сочились багровым, оставляя тёмные пятна на полу. Свежая рана на правом плече запеклась, но боль была далёкой, заглушённой холодом, который разливался по его телу, как яд. Шрам на шее — длинный, кривой, как след когтя демона — светился не багровым, а ледяным чёрно-синим, с тонкими прожилками, словно вены, наполненные тьмой. Его серые глаза, воспалённые и обведённые тёмными кругами, были пустыми, зрачки дрожали, отражая не операционную, а бездну, которая звала его изнутри. Тёмные волосы, слипшиеся от пота и крови, прилипали к бледному лбу, где капли пота замерзали, как слёзы, застывшие на коже. Его руки, покрытые кровью и грязью, дрожали, пальцы сжимались, как будто он пытался удержать ускользающее “я”. “Волк-7”, лежащий в стороне, казался теперь бесполезным реликтом, а голос Романа, звучащий в его голове, был как клинок, вонзающийся всё глубже: “Он идёт за тобой, Майк. За нами обоими.” Майк чувствовал, как его сознание, уже расколотое, растворяется в холодной пустоте, где его собственная душа становилась чужой.

Ева Ростова стояла в нескольких шагах, её компактная фигура была напряжённой, как стальная пружина, готовая к действию. Короткие чёрные волосы, влажные от пота и сырости, прилипали к её бледному лицу, где резкие скулы и сжатые губы выдавали смесь тревоги и решимости. Её серые глаза, острые и аналитические, следили за Майком, чьё поведение становилось всё более пугающим. Тёмно-синий комбинезон, покрытый грязью и пятнами кислотной жижи, был разорван на плече, где кровь из царапины запеклась, а порез на щеке блестел багровым, как метка их общей борьбы. Модифицированный планшет, теперь убранный в рюкзак, всё ещё гудел в её памяти, а обугленный артефакт, лежащий на ржавой плите, пульсировал слабым багровым светом, как будто наблюдая за происходящим. Ржавый скальпель, засунутый за пояс, слегка покачивался, а фонарь на её плече дрожал, его луч выхватывал из мрака фигуру Майка, чьи глаза теперь казались чужими. Её голос, низкий и полный тревоги, прозвучал:

— Тайлер, ты слышишь меня? Что ты делаешь?

Майк, не отвечая, медленно двинулся к дальней стене операционной, где висела металлическая панель, некогда часть медицинского оборудования, теперь покрытая ржавчиной и трещинами, как разбитое зеркало. Его шаги были тяжёлыми, ботинки хрустели по осколкам, а дыхание — рваным, как будто каждый вдох давался с трудом. Шрам на шее пульсировал, его ледяной свет отбрасывал зловещие тени, которые извивались на стенах, как призраки. Он остановился перед панелью, его серые глаза, пустые и дрожащие, уставились на её поверхность, где в искажённом отражении мелькнула его фигура — бледная, израненная, с горящим шрамом. Но затем отражение дрогнуло, как изображение на сломанном экране, и Майк замер, его сердце сжалось от ужаса.

В металлической панели, словно в окне в иной мир, он увидел не себя, а Романа. Его лицо, знакомое и чужое, было искажено злобной ухмылкой, губы растянуты в гримасе, обнажающей зубы, как у хищника. Глаза Романа горели серым пламенем, их зрачки были узкими, как щели, излучая холодную, почти нечеловеческую ярость. Его кожа была бледной, почти прозрачной, с тонкими чёрными венами, пульсирующими под поверхностью, а волосы, тёмные и длинные, падали на лицо, как тени. Отражение Романа шевельнулось, его ухмылка стала шире, и голос, низкий и шипящий, как ветер в заброшенной шахте, прошептал: “Скоро, Майк. Очень скоро.” Слова эхом отразились в разуме Майка, как удар молота, а отражение дрогнуло, как “глитч” на старом мониторе, искажая лицо Романа — его глаза на мгновение стали чёрными, как бездна, а ухмылка растянулась до неестественных пределов.

Майк отшатнулся, его ботинки скользнули по полу, и он рухнул на колени, его руки впились в виски, оставляя кровавые следы. Его крик, хриплый и полный ужаса, разорвал тишину:

— Нет… нет, это не я! Убирайся!

Шрам на шее вспыхнул ярче, его ледяной чёрно-синий свет залил операционную, как дыхание зимы, и стены, казалось, задрожали, как будто само пространство реагировало на его панику. Отражение в панели мигнуло и вернулось к его собственному — бледному, измождённому, с пустыми глазами, но Майк не был уверен, было ли это реальностью или его разум окончательно сломался. Он чувствовал, как Роман становится ближе, его влияние, как яд, пропитывает каждую клетку, стирая грани между ним и чем-то чужим, что пробуждалось в его шраме.

Ева, увидев его падение, метнулась к нему, её серые глаза расширились, отражая ледяное свечение его шрама. Она опустилась рядом, её пальцы, покрытые грязью, сжали его плечо, пытаясь вернуть его к реальности. Её голос, резкий, но полный отчаяния, прозвучал:

— Майк, посмотри на меня! Это не реально! Ты здесь, со мной!

Майк, дрожа, поднял голову, его серые глаза встретились с её, но в них была паника, как у человека, теряющего себя. Его голос, слабый и дрожащий, вырвался:

— Ева… я видел его. Романа. Он… он во мне.

Ева, стиснув зубы, посмотрела на металлическую панель, её фонарь осветил её поверхность, но отражение было лишь их собственным — искажённым, но без следов Романа. Её аналитический разум пытался найти объяснение: галлюцинация, влияние шрама, Вальдемар? Но страх за Майка пересиливал логику. Она сжала его плечо сильнее, её голос, теперь твёрдый, прозвучал:

— Мы разберёмся, Тайлер. Но ты не сдашься. Не ему.

Операционная, мрачная и разрушенная, стала свидетелем нарастающего ужаса, где реальность и безумие сливались. Артефакт на плите, пульсирующий багровым, мигнул, его свет стал холоднее, как будто он реагировал на шрам Майка. Отражение Романа, будь то галлюцинация или нечто большее, было первым знаком того, что его влияние усиливается, а Вальдемар, скрытый в тенях, становится всё ближе. Майк, разрываемый между своим “я” и чужой волей, был на грани, где его следующий шаг мог либо спасти его, либо погрузить в кошмар, из которого нет возврата.

Операционная лаборатории “Омега” была как мёртвое сердце кошмара, где тьма и разруха сжимались вокруг Майка, словно когти, готовые раздавить его. Стены, покрытые коркой засохшей крови и чёрной слизи, казались ближе, их влажные трещины пульсировали, как вены, наполненные ядом. Ржавые обломки расколотого операционного стола тлели, окружённые осколками металла и стекла, которые хрустели под ногами, как кости, перемолотые безжалостным временем. С потолка, усеянного оборванными проводами, падали капли воды, их монотонный стук звучал как насмешка, отсчитывающая секунды до его окончательного падения. Лужи крови и подсыхающей слизи на полу отражали дрожащий луч фонаря Евы, создавая иллюзию, будто пол — это зеркало, в котором его собственное отражение искажалось, становясь чужим. Воздух, ледяной и пропитанный смрадом антисептиков, гниения и жжёного металла, был как яд, проникающий в лёгкие, усиливая ощущение клаустрофобии, которая теперь исходила не только из операционной, а из самого разума Майка. Но настоящий кошмар разворачивался не в разрушенной комнате, а внутри его головы, где голос Романа, некогда шёпот, стал громким, насмешливым, почти осязаемым, как ментальный паразит, вгрызающийся в его душу.

Майк Тайлер стоял на коленях, его высокая, измождённая фигура дрожала, как треснувший столб, готовый рухнуть под тяжестью бури. Его кожаная куртка, изорванная в клочья, висела лохмотьями, обнажая раны на плече и груди, которые сочились багровым, оставляя тёмные пятна на полу. Свежая рана на правом плече запеклась, но боль была далёкой, заглушённой ледяным холодом, разливающимся по его телу, как яд, исходящий из шрама. Шрам на шее — длинный, кривой, как след когтя демона — пульсировал чёрно-синим светом, его ледяные прожилки, словно вены, излучали зловещий холод, который проникал в кости. Его серые глаза, воспалённые и обведённые тёмными кругами, были пустыми, зрачки дрожали, как будто он смотрел не на операционную, а в бездну своего разума, где тени двигались сами по себе. Тёмные волосы, слипшиеся от пота и крови, прилипали к бледному лбу, где капли пота замерзали, как слёзы, застывшие на коже. Его руки, покрытые кровью и грязью, были прижаты к вискам, пальцы впивались в кожу, оставляя кровавые борозды, как будто он пытался вырвать голос Романа из своей головы. “Волк-7”, лежащий в стороне, казался теперь бесполезным куском металла, а его собственное тело — клеткой, в которой он был заперт с хищником. Голос Романа, теперь чёткий, как звон колокола в пустом соборе, звучал в его сознании, насмешливый и ядовитый: “Бороться бессмысленно, Майк. Я часть тебя. А ты… скоро станешь мной.”

Ева Ростова стояла в нескольких шагах, её компактная фигура была напряжённой, как стальная пружина, готовая к действию, но её серые глаза, острые и аналитические, были полны тревоги. Короткие чёрные волосы, влажные от пота и сырости, прилипали к её бледному лицу, где резкие скулы и сжатые губы выдавали смесь решимости и страха за Майка. Тёмно-синий комбинезон, покрытый грязью и пятнами кислотной жижи, был разорван на плече, где кровь из царапины запеклась, а порез на щеке блестел багровым, как метка их общей борьбы. Модифицированный планшет был убран в рюкзак, а ржавый скальпель, засунутый за пояс, слегка покачивался. Фонарь на её плече дрожал, его луч выхватывал из мрака фигуру Майка, чьи глаза теперь казались чужими, а шрам светился зловещим светом, отбрасывая тени, которые извивались на стенах, как призраки. Она видела, как он корчится, закрывая уши, и её сердце сжалось от ужаса. Её голос, низкий и полный отчаяния, прорезал тишину:

— Тайлер, скажи что-нибудь! Что происходит?

Майк не ответил, его тело содрогнулось, как будто его ударило током. Он закрыл уши ладонями, но голос Романа не затихал — он был внутри, в каждой клетке, в каждом ударе сердца. “Ты видел меня в отражении, Майк. Ты знаешь, что я близко. Вальдемар хочет нас обоих, но я… я могу защитить тебя. Слушай меня.” Голос был насмешливым, но в нём мелькнула нотка сочувствия, как будто Роман играл с ним, наслаждаясь его агонией. Майк трёл виски, его ногти оставляли кровавые царапины, но это не помогало — голос становился громче, заполняя его разум, как вода, заливающая тонущий корабль. Его внутренний мир, некогда знакомый, теперь был как лабиринт, где стены изгибались, а тени шептали. Он видел образы: тёмный алтарь, символ Вальдемара, вырезанный в камне,

и лицо Романа, ухмыляющееся из темноты, его глаза, горящие серым пламенем. “Ты слаб, Майк. Но я могу сделать тебя сильнее. Просто… отдайся мне.”

Майк закричал, его хриплый голос эхом отразился от стен, но крик был не только его — в нём звучала ярость, страх и что-то чужое, как будто Роман пытался вырваться наружу. Его шрам вспыхнул ярче, чёрно-синий свет залил операционную, как дыхание зимы, и стены, казалось, задрожали, как будто само пространство реагировало на его внутреннюю борьбу. Он рухнул на колени, его руки скользнули по лицу, оставляя кровавые разводы, а глаза, пустые и дрожащие, уставились в пол, где его отражение в луже слизи исказилось, показав на мгновение лицо Романа — его ухмылку, его горящие глаза.

Ева метнулась к нему, её серые глаза расширились, отражая ледяное свечение его шрама. Она опустилась рядом, её пальцы, покрытые грязью, схватили его за плечи, пытаясь вернуть его к реальности. Её голос, резкий, но полный отчаяния, прозвучал:

— Майк, посмотри на меня! Ты сильнее этого! Не дай ему забрать тебя!

Майк, услышав её, моргнул, его серые глаза на мгновение прояснились, но пустота в них осталась. Он посмотрел на Еву, его лицо, покрытое потом, кровью и царапинами, было искажено паникой. Его голос, дрожащий и слабый, вырвался:

— Ева… он… он говорит со мной. Роман. Он… хочет меня.

Роман, как будто услышав его, рассмеялся в его голове, его голос был как раскат грома: “Она не спасёт тебя, Майк. Никто не спасёт. Вальдемар уже здесь. Ты чувствуешь его, правда?” Майк стиснул зубы, его пальцы впились в пол, оставляя кровавые следы, как будто он пытался зацепиться за реальность. Он пытался игнорировать голос, но это было как бороться с приливом — Роман был везде, его насмешки, его советы, его угрозы заполняли каждый уголок его разума.

Ева, видя его агонию, сжала его плечи сильнее, её серые глаза были полны решимости. Она понимала, что Майк на грани срыва, и её аналитический разум искал способ помочь ему. Она посмотрела на артефакт, лежащий на плите, его багровый свет теперь казался холоднее, как будто он реагировал на шрам Майка. Её голос, теперь твёрдый, прозвучал:

— Тайлер, мы найдём способ остановить это. Роман, Вальдемар — они не получат тебя.

Майк, дрожа, кивнул, его серые глаза встретились с её, и в них мелькнула искра надежды, но голос Романа, теперь тише, но с ядовитой уверенностью, шепнул: “Она ошибается, Майк. Я уже здесь.” Операционная, мрачная и разрушенная, стала клеткой для его разума, где Роман, как ментальный паразит, пытался установить контроль. Шрам на шее пульсировал, его ледяной свет был как маяк, ведущий Вальдемара к нему, а Майк, разрываемый между своим “я” и чужой волей, был на грани, где его борьба могла либо спасти его, либо стать его концом.

Операционная лаборатории “Омега” была как чрево умирающего зверя, где каждый угол дышал гниением и отчаянием, а тишина была лишь зловещей паузой перед новым ударом. Стены, покрытые коркой засохшей крови и чёрной слизи, казались живыми, их влажные трещины сочились, как раны, из которых медленно вытекала тьма. Ржавые обломки расколотого операционного стола тлели, окружённые осколками металла и стекла, которые хрустели под ногами, как кости, раздавленные невидимой силой. С потолка, усеянного оборванными проводами, падали капли воды, их ритмичный стук звучал как насмешка, отсчитывающая мучительные секунды существования Майка. Лужи крови и подсыхающей слизи на полу отражали дрожащий луч фонаря Евы, создавая иллюзию, будто пол — это зеркало, в котором его собственное отражение растворялось, уступая место чему-то чужому. Воздух, ледяной и пропитанный смрадом антисептиков, гниения и жжёного металла, был как яд, который проникал в лёгкие, усиливая ощущение, что тело Майка больше не принадлежит ему. Операционная, мрачная и разрушенная, стала не только физической тюрьмой, но и ареной для его внутреннего ада, где шрам на шее, пульсирующий и неумолимый, превратился в его постоянного мучителя.

Майк Тайлер стоял, привалившись к ржавой стене, его высокая, измождённая фигура дрожала, как треснувший клинок, готовый сломаться. Его кожаная куртка, изорванная в клочья, висела лохмотьями, обнажая раны на плече и груди, которые сочились багровым, оставляя тёмные пятна на полу. Свежая рана на правом плече запеклась, но её боль была ничтожной по сравнению с агонией, исходящей от шрама на шее — длинного, кривого, как след когтя демона. Шрам пульсировал, его свечение чередовалось между багровым, как раскалённые угли, и чёрно-синим, как ледяная бездна, с тонкими прожилками, которые извивались под кожей, словно живые черви. Иногда на его поверхности проступали узоры — тонкие, едва заметные линии, напоминающие символ Вальдемара, которые появлялись и исчезали, как мираж. Его серые глаза, воспалённые и обведённые тёмными кругами, были полны муки, зрачки дрожали, как будто он видел не операционную, а внутренний кошмар, где его душа разрывалась на части. Тёмные волосы, слипшиеся от пота и крови, прилипали к бледному лбу, где капли пота стекали по вискам, смешиваясь с кровью и оставляя грязные дорожки. Его руки, покрытые кровью и грязью, бессознательно тянулись к шраму, пальцы скользили по коже, как будто он мог вырвать источник боли. “Волк-7”, лежащий в стороне, был забыт, а голос Романа, теперь чёткий и насмешливый, звучал в его голове, как постоянный спутник: “Боль — это дар, Майк. Она делает тебя ближе к нему. К Вальдемару.”

Ева Ростова стояла в нескольких шагах, её компактная фигура была напряжённой, как стальная пружина, готовая к действию, но её серые глаза, острые и аналитические, были полны тревоги. Короткие чёрные волосы, влажные от пота и сырости, прилипали к её бледному лицу, где резкие скулы и сжатые губы выдавали смесь решимости и беспомощности перед страданиями Майка. Тёмно-синий комбинезон, покрытый грязью и пятнами кислотной жижи, был разорван на плече, где кровь из царапины запеклась, а порез на щеке блестел багровым, как метка их общей борьбы. Модифицированный планшет был убран в рюкзак, а ржавый скальпель, засунутый за пояс, слегка покачивался. Фонарь на её плече дрожал, его луч выхватывал из мрака лицо Майка, чьи глаза были полны боли, а шрам светился зловещим светом, отбрасывая тени, которые извивались на стенах, как призраки. Она видела, как он корчится, касаясь шрама, и её сердце сжалось от ужаса. Её голос, низкий и полный тревоги, прозвучал:

— Тайлер, ты можешь это вытерпеть? Нам нужно двигаться, но… этот шрам… он убивает тебя.

Майк стиснул зубы, его пальцы впились в шрам, оставляя кровавые следы, но боль не отступала — она была как живой организм, пульсирующая, жгучая, пронизывающая каждую клетку. Шрам вспыхнул ярче, его багровый свет сменился чёрно-синим, и на его поверхности проступил новый узор — спираль, переплетённая с когтестями линиями, как символ Вальдемара, но теперь более чёткий, почти выжженный. Майк почувствовал, как холод, исходящий из шрама, разливается по его телу, замораживая кровь в венах, а затем, как раскалённый клинок, вонзается в его разум. Его сознание, уже расколотое, задрожало, как стекло, готовое рассыпаться, и голос Романа, насмешливый, но с ноткой сочувствия, прозвучал громче: “Ты не можешь остановить это, Майк. Шрам — это канал. Вальдемар говорит через него. Через нас.”

Майк рухнул на колени, его хриплый крик эхом отразился от стен, но в нём была не только боль, а что-то ещё — отчаяние, страх, что он становится чем-то большим, чем человек, или, наоборот, теряет себя. Его серые глаза, теперь затуманенные, уставились на пол, где его отражение в луже слизи исказилось: шрам светился, как маяк, а кожа вокруг него трескалась, обнажая чёрные вены, которые пульсировали, как живые. Он чувствовал, как шрам становится не просто меткой, а активным источником — силы или слабости, он не знал, но это было нечто, что связывало его с Вальдемаром, с Романом, с “Протоколом Отражение”. Боль была его постоянным спутником, напоминанием о проклятии, которое он не мог сбросить.

Ева метнулась к нему, её серые глаза расширились, отражая зловещее свечение шрама. Она опустилась рядом, её пальцы, покрытые грязью, схватили его за руку, пытаясь вернуть его к реальности. Её голос, резкий, но полный отчаяния, прозвучал:

— Майк, держись! Мы найдём способ остановить это. Этот шрам… он не должен тебя сломать!

Майк, дрожа, посмотрел на неё, его серые глаза были полны муки, но в них мелькнула искра решимости. Его голос, слабый и хриплый, вырвался:

— Ева… он… он не затихает. Это… как будто он живой. Роман… он говорит, что это Вальдемар.

Роман, как будто услышав его, рассмеялся в его голове, его голос был как раскат грома: “Ты начинаешь понимать, Майк. Шрам — это не проклятие. Это дар. Скоро ты увидишь.” Майк стиснул кулаки, его ногти впились в ладони, оставляя кровавые следы, как будто он пытался заглушить голос болью. Он чувствовал, как шрам пульсирует, как узоры на нём становятся ярче, как будто они пишут на его коже послание, которое он не мог прочесть.

Ева, видя его агонию, посмотрела на артефакт, лежащий на плите, его багровый свет теперь казался холоднее, как будто он был связан с шрамом Майка. Её аналитический разум искал решение, но страх за Майка пересиливал логику. Она сжала его руку сильнее, её голос, теперь твёрдый, прозвучал:

— Мы найдём ответ, Тайлер. Этот шрам… он не заберёт тебя. Мы сильнее.

Майк, дрожа, кивнул, но шрам вспыхнул снова, его чёрно-синий свет залил операционную, как дыхание зимы, и стены, казалось, задрожали, как будто само пространство чувствовало его боль. Операционная, мрачная и разрушенная, стала свидетелем его страдания, где шрам, как живой канал, связывал его с чем-то древним и неумолимым. Боль была не просто физической — она была напоминанием, что его борьба с Вальдемаром, Романом и самим собой только начинается, и цена этой борьбы может оказаться его душой.

Операционная лаборатории “Омега” была как склеп, где каждый угол хранил зловещие тайны, а тишина была пропитана напряжением, словно воздух перед грозой. Стены, покрытые коркой засохшей крови и чёрной слизи, казались ближе, их влажные трещины сочились, как раны, готовые раскрыть древний яд. Ржавые обломки расколотого операционного стола тлели, окружённые осколками металла и стекла, которые хрустели под ногами, как кости, перемолотые неумолимым временем. С потолка, усеянного оборванными проводами, падали капли воды, их ритмичный стук звучал как метроном, отсчитывающий последние мгновения перед неизбежной конфронтацией. Лужи крови и подсыхающей слизи на полу отражали дрожащий луч фонаря Евы, создавая иллюзию, будто пол — это зеркало, в котором отражались не только их фигуры, но и трещины их доверия. Воздух, ледяной и пропитанный смрадом антисептиков, гниения и жжёного металла, был тяжёлым, оседая на коже, как невидимый груз, усиливая ощущение, что эта комната стала ареной не только для физической борьбы, но и для битвы за правду. Операционная, мрачная и разрушенная, была свидетелем момента, когда отношения Майка и Евы достигли точки невозврата, где подозрения Евы, как яд, начали разъедать их хрупкий союз.

Ева Ростова стояла неподвижно, её компактная фигура была напряжённой, как стальная пружина, готовая к рывку, но её движения были сдержанными, как у охотника, изучающего добычу. Короткие чёрные волосы, влажные от пота и сырости, прилипали к её бледному лицу, где резкие скулы и сжатые губы выдавали решимость, смешанную с холодной тревогой. Её серые глаза, острые и аналитические, были прикованы к Майку, их взгляд был долгим, изучающим, как будто она пыталась проникнуть в его душу, чтобы найти ответы, которые он скрывал. Тёмно-синий комбинезон, покрытый грязью и пятнами кислотной жижи, был разорван на плече, где кровь из царапины запеклась, а порез на щеке блестел багровым, как метка их общей борьбы. Модифицированный планшет, убранный в рюкзак, всё ещё гудел в её памяти, его данные — схемы “Протокола Отражение”, символ Вальдемара, упоминания ментального резонанса — были как кусочки пазла, которые она сложила в пугающую картину. Ржавый скальпель, засунутый за пояс, слегка покачивался, а фонарь на её плече дрожал, его луч выхватывал из мрака лицо Майка, чьи глаза были полны боли и страха. Её аналитический ум, отточенный годами работы техником и детективом, больше не мог игнорировать правду: Майк скрывал нечто важное, нечто смертельно опасное, и это угрожало не только ему, но и ей. Её дыхание было ровным, но сердце колотилось, предчувствуя, что её следующий шаг изменит всё.

Майк Тайлер стоял в нескольких шагах, его высокая, измождённая фигура казалась тенью, едва удерживаемой в этом мире. Его кожаная куртка, изорванная в клочья, висела лохмотьями, обнажая раны на плече и груди, которые сочились багровым, оставляя тёмные пятна на полу. Свежая рана на правом плече запеклась, но боль была ничтожной по сравнению с агонией, исходящей от шрама на шее — длинного, кривого, как след когтя демона. Шрам пульсировал, его свечение чередовалось между багровым и чёрно-синим, с тонкими прожилками, которые извивались под кожей, как живые черви. На его поверхности проступали узоры — спирали и когтестые линии, напоминающие символ

Вальдемара, которые появлялись и исчезали, как зловещий шифр. Его серые глаза, воспалённые и обведённые тёмными кругами, были полны муки, зрачки дрожали, как будто он видел не только Еву, но и тени, шепчущие в его разуме. Тёмные волосы, слипшиеся от пота и крови, прилипали к бледному лбу, где капли пота и крови стекали по вискам, оставляя грязные дорожки. Его руки, покрытые кровью и грязью, бессознательно тянулись к шраму, пальцы дрожали, как будто он пытался заглушить его боль. “Волк-7”, лежащий в стороне, был забыт, а голос Романа, чёткий и насмешливый, звучал в его голове: “Она знает, Майк. Она видит тебя насквозь. Скажи ей… или я сделаю это за тебя.” Майк чувствовал её взгляд, её нарастающее подозрение, и это было как нож, вонзающийся в его сердце. Он понимал, что момент истины близок, но правда, которую он скрывал, могла уничтожить их обоих.

Ева шагнула ближе, её серые глаза сузились, как у судьи, готового вынести приговор. Фонарь на её плече осветил лицо Майка, его шрам, пульсирующий зловещим светом, и её взгляд стал ещё тяжелее. Она сложила все наблюдения в своей голове, как детектив, завершающий расследование: его странное поведение, его реакция на имя Роман, светящийся шрам, его бормотание о Вальдемаре, данные из папки с “Протоколом Отражение”, упоминающие ментальный резонанс и якоря, подобные его шраму. Каждый фрагмент был как осколок стекла, и теперь она видела отражение ужасающей истины. Её доверие к Майку, выкованное в аду лаборатории, трещало по швам, и она больше не могла молчать. Её голос, низкий, но твёрдый, как сталь, прорезал тишину:

— Тайлер, хватит. Я вижу, что с тобой происходит. Этот шрам, Роман, Вальдемар… ты знаешь больше, чем говоришь. Что ты скрываешь? Кто ты на самом деле?

Майк замер, его серые глаза встретились с её, но в них была смесь боли, страха и вины. Шрам на шее вспыхнул ярче, его чёрно-синий свет отбрасывал зловещие тени, которые извивались на стенах, как призраки, наблюдающие за их разрывом. Голос Романа, насмешливый и ядовитый, прозвучал в его голове: “Она права, Майк. Ты лжёшь ей. Лжёшь себе. Расскажи ей о Бонни. О нас.” Майк стиснул зубы, его пальцы впились в шрам, оставляя кровавые следы, как будто он пытался заглушить голос болью. Он чувствовал, как правда, которую он прятал даже от самого себя, рвётся наружу, как зверь, запертый в клетке. Его дыхание стало рваным, а голос, хриплый и слабый, вырвался:

— Ева… я… я не знаю всего. Но… Роман… он во мне. Я не могу его остановить.

Ева отступила на полшага, её серые глаза расширились, но в них не было страха — только холодная решимость. Она видела, как Майк корчится, как шрам пульсирует, как его лицо искажается от внутренней борьбы, и её аналитический ум сделал последний вывод: Майк был не просто жертвой, он был частью “Протокола Отражение”, возможно, ключом к плану Вальдемара. Её голос, теперь резкий, но полный боли, прозвучал:

— Ты не можешь остановить? Или не хочешь? Тайлер, я доверяла тебе. Мы прошли через ад вместе. Но если ты не расскажешь мне правду — всю правду — я не смогу идти дальше.

Майк пошатнулся, как будто её слова были ударом. Его серые глаза затуманились, как будто он видел не только Еву, но и тени своего прошлого — Бонни, Роман, Вальдемар, лаборатория, где всё началось. Шрам вспыхнул снова, его узоры стали ярче, как будто они писали на его коже послание, которое он не мог прочесть. Голос Романа, теперь тише, но с ядовитой уверенностью, шепнул: “Она уйдёт, Майк. И тогда останемся только мы.” Майк стиснул кулаки, его ногти впились в ладони, оставляя кровавые следы, как будто он пытался зацепиться за реальность. Он посмотрел на Еву, его лицо, покрытое потом, кровью и царапинами, было искажено отчаянием. Его голос, дрожащий, но полный решимости, вырвался:

— Ева… я не хочу тебя потерять. Но… правда… она может убить нас обоих.

Ева не отвела взгляда, её серые глаза были как клинки, пронзающие его душу. Она понимала, что их отношения на грани разрыва, что её доверие исчерпано, но часть её всё ещё цеплялась за того Майка, который сражался рядом с ней. Она шагнула ближе, её голос, теперь мягче, но всё ещё твёрдый, прозвучал:

— Тогда расскажи мне, Тайлер. Всё. Или мы закончим здесь.

Операционная, мрачная и разрушенная, стала свидетелем их конфронтации, где шрам Майка, пульсирующий зловещим светом, был как маяк, ведущий к истине, которая могла либо спасти их, либо уничтожить. Артефакт на плите, всё ещё пульсирующий багровым, казался молчаливым наблюдателем, а голос Романа, шепчущий в голове Майка, был как предвестник того, что точка невозврата уже пройдена. Майк и Ева, израненные, но связанные общей борьбой, стояли на пороге, где правда могла стать их последним испытанием.

Операционная лаборатории “Омега” была как арена, где время застыло в преддверии рокового удара. Стены, покрытые коркой засохшей крови и чёрной слизи, казались ближе, их влажные трещины пульсировали, словно вены, готовые разорваться от напряжения. Ржавые обломки расколотого операционного стола тлели, окружённые осколками металла и стекла, которые хрустели под ногами, как кости, ждущие последнего приговора. С потолка, усеянного оборванными проводами, падали капли воды, их ритмичный стук звучал как метроном, отсчитывающий последние секунды перед моментом истины. Лужи крови и подсыхающей слизи на полу отражали дрожащий луч фонаря Евы, создавая иллюзию, будто пол — это зеркало, в котором их отражения дрожали, как души, балансирующие на грани. Воздух, ледяной и пропитанный смрадом антисептиков, гниения и жжёного металла, был тяжёлым, как невидимый груз, сжимающий грудь, усиливая ощущение, что эта комната стала эпицентром не просто выживания, но и разрушения или возрождения их союза. Операционная, мрачная и разрушенная, была свидетелем момента, где вопрос Евы, как клинок, мог либо разрубить их доверие, либо выковать его заново.

Ева Ростова стояла в шаге от Майка, её компактная фигура была напряжённой, но осанка — прямой, как сталь, выкованная в огне. Короткие чёрные волосы, влажные от пота и сырости, прилипали к её бледному лицу, где резкие скулы и сжатые губы выдавали смесь холодной решимости и едва уловимой боли. Её серые глаза, острые и аналитические, были прикованы к Майку, их взгляд был как луч, пронзающий тьму, не оставляющий места для лжи. Тёмно-синий комбинезон, покрытый грязью и пятнами кислотной жижи, был разорван на плече, где кровь из царапины запеклась, а порез на щеке блестел багровым, как метка их общей борьбы. Ржавый скальпель, засунутый за пояс, слегка покачивался, а модифицированный планшет, убранный в рюкзак, всё ещё гудел в её памяти, его данные о “Протоколе Отражение”, Вальдемаре и ментальном резонансе были как топливо для её подозрений. Фонарь на её плече дрожал, его луч выхватывал из мрака лицо Майка, чьи глаза были полны муки, а шрам пульсировал зловещим светом. Её дыхание было ровным, но сердце колотилось, как барабан, предчувствуя, что её вопрос изменит всё. Её голос, спокойный, но твёрдый, как гранит, прорезал тишину, каждое слово падало, как удар молота:

— Тайлер, или кто ты на самом деле… Кто такой Роман? И какое отношение он имеет к тебе и этому… “Отражению”?

Майк Тайлер замер, его высокая, измождённая фигура казалась статуей, треснувшей под тяжестью правды. Его кожаная куртка, изорванная в клочья, висела лохмотьями, обнажая раны на плече и груди, которые сочились багровым, оставляя тёмные пятна на полу. Свежая рана на правом плече запеклась, но боль была ничтожной по сравнению с агонией, исходящей от шрама на шее — длинного, кривого, как след когтя демона. Шрам вспыхнул, его чёрно-синий свет с багровыми прожилками пульсировал, как сердце, отзываясь на вопрос Евы, а узоры — спирали и когтестые линии, напоминающие символ Вальдемара — проступили ярче, как будто они были выжжены на его коже. Его серые глаза, воспалённые и обведённые тёмными кругами, расширились, зрачки дрожали, отражая смесь страха, отчаяния и, где-то в глубине, облегчения — как будто правда, которую он так долго скрывал, наконец-то могла вырваться. Тёмные волосы, слипшиеся от пота и крови, прилипали к бледному лбу, где капли пота и крови стекали по вискам, оставляя грязные дорожки. Его руки, покрытые кровью и грязью, бессильно сжались в кулаки, ногти впились в ладони, оставляя кровавые следы. “Волк-7”, лежащий в стороне, был забыт, а голос Романа, чёткий и насмешливый, прогремел в его голове, как раскат грома: “Она задала вопрос, Майк. Теперь не отвертеться. Скажи ей… или я сделаю это за тебя.” Майк стиснул зубы, его лицо, покрытое потом, кровью и царапинами, исказилось, как будто он пытался удержать бурю, рвущуюся изнутри.

Момент, когда слова Евы повисли в воздухе, был как застывший кадр, где время остановилось, а реальность сжалась до их двух фигур в центре разрушенной операционной. Лицо Майка, освещённое дрожащим лучом фонаря, было как маска, на которой страх, отчаяние и облегчение боролись за контроль. Его серые глаза, теперь затуманенные, смотрели на Еву, но казалось, что он видит не только её, а тени своего прошлого — Бонни, Роман, лабораторию, где всё началось. Шрам на шее вспыхнул ярче, его чёрно-синий свет с багровыми прожилками залил комнату, отбрасывая зловещие тени, которые извивались на стенах, как призраки, ждущие его ответа. Его дыхание стало рваным, как будто каждое слово Евы вырывало из него кусок души. Он чувствовал, как правда, которую он прятал даже от самого себя, рвётся наружу, как зверь, запертый в клетке. Голос Романа, теперь тише, но с ядовитой уверенностью, шепнул: “Скажи ей,

Майк. Она заслуживает знать. Или ты боишься, что она отвернётся?”

Ева не двигалась, её серые глаза были как клинки, пронзающие его, но в их глубине мелькнула тень боли — она не хотела этого, но не могла отступить. Её лицо, бледное и измождённое, было решительным, скулы напряжены, а губы сжаты в тонкую линию. Фонарь на её плече дрожал, его луч создавал резкие тени, которые подчёркивали её взгляд, полный ожидания и тревоги. Она видела, как Майк корчится, как шрам пульсирует, как его лицо искажается, и её аналитический ум, отточенный годами, подсказывал, что ответ Майка определит их будущее — либо они продолжат бороться вместе, либо их союз рухнет здесь, в этом аду. Её дыхание было ровным, но пальцы, сжимающие рюкзак, побелели, выдавая её внутреннее напряжение.

Майк, застигнутый врасплох её вопросом, пошатнулся, его ботинки скользнули по полу, но он удержался, прислонившись к ржавой стене. Его серые глаза, теперь полные муки, встретились с её взглядом, и в этот момент тишина операционной стала почти осязаемой, как будто сама комната затаила дыхание. Он открыл рот, но слова застряли в горле, как будто правда была слишком тяжёлой, чтобы её произнести. Шрам вспыхнул снова, его узоры стали ярче, как будто они писали на его коже послание, которое он не мог игнорировать. Его голос, хриплый и дрожащий, наконец вырвался, каждое слово было как удар:

— Ева… Роман… он… он не просто голос. Он… часть меня. И… “Отражение”… это не просто эксперимент. Это… я.

Ева замерла, её серые глаза расширились, отражая шок и неверие. Шрам Майка, пульсирующий зловещим светом, был как маяк, ведущий к истине, которая могла разрушить всё, что они построили. Операционная, мрачная и разрушенная, стала свидетелем их момента истины, где вопрос Евы, как клинок, вонзился в сердце их союза. Артефакт на плите, всё ещё пульсирующий багровым, казался молчаливым наблюдателем, а голос Романа, шепчущий в голове Майка, был как предвестник бури, которая вот-вот разразится. Майк и Ева, израненные и стоящие на грани, были на пороге откровения, которое могло либо спасти их, либо стать их концом.

Операционная лаборатории “Омега” была как гробница, где время и пространство сжались в одну точку, пропитанную предчувствием надвигающегося откровения или катастрофы. Стены, покрытые коркой засохшей крови и чёрной слизи, казались живыми, их влажные трещины пульсировали, словно вены, готовые разорваться от напряжения. Ржавые обломки расколотого операционного стола тлели, окружённые осколками металла и стекла, которые хрустели под ногами, как кости, ждущие последнего вздоха. С потолка, усеянного оборванными проводами, падали капли воды, их ритмичный стук звучал как сердцебиение умирающего мира, эхом отражаясь в гнетущей тишине. Лужи крови и подсыхающей слизи на полу отражали дрожащий луч фонаря Евы, создавая иллюзию, будто пол — это портал, где их отражения дрожали, балансируя на грани реальности и безумия. Воздух, ледяной и пропитанный смрадом антисептиков, гниения и жжёного металла, был тяжёлым, как невидимый саван, сжимающий грудь, усиливая ощущение, что эта комната стала эпицентром, где правда, как клинок, готова разрубить их судьбы. Операционная, мрачная и разрушенная, была ареной для финального акта, где тайна “Отражений” и Романа висела в воздухе, готовая либо освободить Майка, либо поглотить его навсегда.

Ева Ростова стояла в шаге от Майка, её компактная фигура была напряжённой, как натянутая струна, готовая лопнуть. Короткие чёрные волосы, влажные от пота и сырости, прилипали к её бледному лицу, где резкие скулы и сжатые губы выдавали смесь решимости, тревоги и едва уловимой боли. Её серые глаза, острые и аналитические, были прикованы к Майку, их взгляд был как луч прожектора, не оставляющий места для теней. Тёмно-синий комбинезон, покрытый грязью и пятнами кислотной жижи, был разорван на плече, где кровь из царапины запеклась, а порез на щеке блестел багровым, как метка их общей борьбы. Ржавый скальпель, засунутый за пояс, слегка покачивался, а модифицированный планшет, убранный в рюкзак, всё ещё гудел в её памяти, его данные о “Протоколе Отражение” и Вальдемаре были как топливо для её вопроса, который теперь висел в воздухе, как приговор. Фонарь на её плече дрожал, его луч выхватывал из мрака лицо Майка, чьи глаза были полны муки, а шрам пульсировал зловещим светом. Её дыхание было ровным, но пальцы, сжимающие рюкзак, побелели, выдавая напряжение, которое разрывало её изнутри. Она ждала ответа, её лицо, освещённое слабым светом, было как маска, скрывающая страх за Майка и решимость узнать правду, какой бы она ни была.

Майк Тайлер стоял неподвижно, его высокая, измождённая фигура казалась хрупкой, как стекло, треснувшее под тяжестью истины. Его кожаная куртка, изорванная в клочья, висела лохмотьями, обнажая раны на плече и груди, которые сочились багровым, оставляя тёмные пятна на полу. Свежая рана на правом плече запеклась, но боль была ничтожной по сравнению с агонией, исходящей от шрама на шее — длинного, кривого, как след когтя демона. Шрам пульсировал, его чёрно-синий свет с багровыми прожилками вспыхивал, как маяк, а узоры — спирали и когтестые линии, напоминающие символ Вальдемара — проступали ярче, как будто они выжигались на его коже, переписывая его сущность. Его серые глаза, воспалённые и обведённые тёмными кругами, были устремлены не на Еву, а на осколок металлической панели на стене, некогда часть оборудования, теперь покрытый ржавчиной и трещинами, как разбитое зеркало. Тёмные волосы, слипшиеся от пота и крови, прилипали к бледному лбу, где капли пота и крови стекали по вискам, оставляя грязные дорожки. Его руки, покрытые кровью и грязью, дрожали, пальцы сжимались, как будто он пытался удержать ускользающее “я”. “Волк-7”, лежащий в стороне, был забыт, а голос Романа, теперь спокойный, почти печальный, звучал в его голове, как эхо из другого мира: “Скажи ей, Майк. Скажи ей, кто мы.”

Майк медленно шагнул к металлической панели, его ботинки хрустели по осколкам, а дыхание было рваным, как будто каждый вдох был борьбой. Шрам на шее вспыхнул ярче, его пульсирующий свет залил операционную, отбрасывая зловещие тени, которые извивались на стенах, как призраки, ждущие его ответа. Он остановился перед панелью, его серые глаза, пустые и дрожащие, уставились на её поверхность, где в искажённом отражении мелькнула его фигура — бледная, израненная, с горящим шрамом. Но затем отражение дрогнуло, как вода, потревоженная камнем, и Майк замер, его сердце сжалось от ужаса.

В металлической панели, словно в окне в иной мир, он увидел Романа. Его лицо, знакомое и чужое, было лишено привычной злобной ухмылки. Вместо этого Роман смотрел на Майка с выражением, которое было трудно прочитать — смесью боли, ненависти и чего-то ещё, почти братского, как будто они были связаны не только проклятием, но и чем-то глубже. Его глаза, горящие серым пламенем, были глубокими, как колодцы, полные невысказанных тайн. Кожа Романа была бледной, почти прозрачной, с тонкими чёрными венами, пульсирующими под поверхностью, а волосы, тёмные и длинные, падали на лицо, как тени. Отражение Романа шевельнулось, его губы медленно разомкнулись, и голос, спокойный и печальный, прозвучал в голове Майка, как звон хрусталя: “Скажи ей, Майк. Она должна знать. Мы не можем больше прятаться.”

Майк почувствовал, как его собственное “я” начинает растворяться, как песок, уносимый ветром. Шрам на шее вспыхнул ослепительным светом, его чёрно-синий оттенок сменился багровым, а затем — почти белым, как раскалённый металл, и узоры на нём задвигались, как живые, переплетаясь в символы, которые он не мог понять. Его сознание, уже расколотое, задрожало, как стекло, готовое рассыпаться, и он почувствовал, как что-то чужое — Роман, Вальдемар, или нечто иное — поднимается из глубин, заполняя пустоту, которую он больше не мог контролировать. Его серые глаза, теперь полные паники, на мгновение вспыхнули серым пламенем, как у Романа, и Ева, стоящая позади, невольно отступила, её дыхание сбилось.

Ева, видя его состояние, шагнула ближе, её серые глаза расширились, отражая пульсирующий свет шрама. Её лицо, бледное и напряжённое, было смесью тревоги и решимости. Она ждала ответа, её пальцы сжали рюкзак, как будто он был её последним якорем в этом кошмаре. Её голос, дрожащий, но твёрдый, прозвучал снова, как удар:

— Майк, ответь мне. Кто такой Роман?

Майк, всё ещё глядя в отражение, где Роман смотрел на него с почти человеческим сочувствием, почувствовал, как его горло сжимается. Шрам пылал, его свет был как маяк, ведущий к истине, которую он боялся произнести. Его серые глаза, теперь полные борьбы, встретились с глазами Евы, и в них мелькнула тень Романа — его серое пламя, его боль. Он открыл рот, его голос, хриплый и дрожащий, начал формировать слова, но в этот момент шрам вспыхнул ослепительно, и его сознание дрогнуло, как будто кто-то другой пытался говорить через него.

Операционная, мрачная и разрушенная, застыла в этом мгновении, где правда висела на волоске. Артефакт на плите, пульсирующий багровым, мигнул, его свет синхронизировался с шрамом Майка, как будто они были частью одного механизма. Ева, стоящая в напряжении, ждала ответа, её серые глаза были полны надежды и страха. Отражение Романа в металлической панели дрогнуло, его губы шевельнулись, как будто он хотел закончить фразу за Майка. Голос Романа, теперь мягкий, почти умоляющий, прозвучал в голове Майка: “Скажи ей, Майк. Или я скажу.”

Майк, разрываемый между своим “я” и чужой волей, начал говорить, его голос был как эхо из бездны:

— Ева… Роман… он…

И в этот момент глава оборвалась, оставляя вопрос без ответа, а их судьбы — в подвешенном состоянии, на грани откровения или катастрофы.