Пушистый октябрь (дневник Минервы МакГонагалл) (джен)

Сегодня случилось чудо! Точнее, случилось то, чего мы так долго ждали, но произошло это при таких обстоятельствах, что выглядит настоящим чудом.

На закате, в очередной раз отчаявшись разбудить наглухо заблокированную память Финнигана, Дамбльдор подошел к окну палаты и задумчиво уставился на дождливый пейзаж с огородом, хижиной Хагрида и Запретным лесом. Финниган наблюдал за ним с кровати, а мы с Поппи — от дверей. Поппи как раз собиралась выйти, а я только что вошла, чтобы позвать директора на ужин (о котором он в последние дни, надо признаться, частенько забывал в своих разнообразных хлопотах).

Внезапно директор оживился и сказал: «Давайте внесем немного красоты в унылую больничную атмосферу!» Я заметила, как нахмурилась при этих его словах Поппи. Она терпеть не может, когда кто-то плохо отзывается о ее драгоценном больничном крыле, даже если это делает сам директор.

Дамбльдор коротко взмахнул рукой, и его по мановению высокое стрельчатое окно открылось настежь. Поппи стала мрачнее тучи. И не мудрено: ворвавшиеся в палату косые струи дождя тут же залили белоснежный, выскобленный дезинфицирующими чарами подоконник.

Директор вынул из кармана палочку, приставил к своему горлу и произнес: «Сонорус!»

— Хагрид! — позвал он лесника мощным, усиленным заклинанием голосом, слегка перегнувшись через подоконник. — Ну-ка выберите мне пару штук! Хотя нет, лучше даже три штуки!

И тут же, вновь приставив палочку к горлу, прогремел: «Квайтус!», отменив «заклятье микрофона», как иронично называют Сонорус современные магглорожденные волшебники.

— Готово, директор! — отчетливо донеслось снизу. Да уж, нашему Хагриду не требуются никакие заклинания, чтобы увеличить мощь своего голоса — гораздо чаще у него возникают проблемы совершенно противоположного характера…

— Вингардиум Левиоса! — произнес Дамбльдор уже своим обычным негромким голосом, помахивая палочкой, и вскоре в проеме окна показались три левитирующие тыквы. Огромные, ярко-оранжевые, перепачканные влажной землей, они медленно пролетели через всю палату, роняяя на пестрый мозаичный пол ошметки грязи, и приземлились на тумбочку у кровати Финнигана, в мгновение ока превратив белую салфетку, которой она была застлана, в черную. Поппи прикрыла глаза и покачнулась. Я испугалась, что она сейчас упадет в обморок.

Случайно бросив взгляд на Симуса, я испугалась еще больше. Мальчик уставился на внезапно возникший у его кровати натюрморт и при этом выглядел даже хуже, чем Поппи. Я бросилась к нему с одной стороны, а директор — с другой. Симус словно хотел что-то сказать — и не мог. Когда я подбежала к его кровати, Финниган вздрогнул и посмотрел меня так, словно увидел боггарта. Точнее, не столько на меня, сколько на мою шаль. Потом повернулся к директору, шевеля губами и безуспешно силясь что-то сказать. А я в недоумении посмотрела на шаль, в которую куталась, и замерла: к шерстяной «шотландке» пристала та самая веточка чертополоха.

— Я вспомнил… — прошептал Симус, когда Дамблдор успокаивающе положил руку ему на голову. — Семена тыквы… И головка чертополоха…

Глаза Симуса закатились, и он откинулся на подушки со страдальческой гримасой.

— Обливиэйт! — сказал Дабльдор, взмахнув палочкой, и лицо Финнигана блаженно разгладилось. Наведя на ученика еще и сонные чары (Финнигану явно требовался глубокий отдых!), директор обернулся ко мне и Поппи.

— Готовьтесь, начнем завтра прямо с утра, — сказал он.