Путь волшебницы. История в зеркалах (гет)

— Ну, хватит болтовни, — мадам Бошер сжала губы в тонкую жесткую линию и протянула руку в направлении лба Сивиллы.

Да, это делается очень просто... Сивилла вспомнила один из уроков старого мага: вот он протянул руку, сказал еле слышно сквозь зубы какое-то угловатое и шершавое слово — и бабочка, собравшаяся было впорхнуть в окно его кабинета, медленно упала на подоконник, как увядший лепесток.

С того дня минуло много лет, но Сивилле еще ни разу не приходилось применять это жуткое умение всерьез, хотя она была ему прекрасно обучена. На том уроке она буквально онемела, увидев гибель бабочки. Учитель внимательно вгляделся в ее лицо. Девочке показалось, что он вот-вот признается, что переборщил, и этот мучительный урок наконец закончится. Но старый маг тихо сказал:

— Это хорошо, что тебе не нравится... Такое и не должно нравиться. Но ты обязана это уметь. Плох тот маг, который не умеет защитить ни себя, ни других.

На последующих уроках Сивилла вынуждена была изобрести ритуал, о котором так и не рассказала своему наставнику. Прежде чем уничтожить ради очередного упражнения какое-то живое существо — бабочку, птичку и т.д. — она мысленно извинялась перед ним за это, оправдываясь тем, что должна его убить для своего обучения магии, чтобы научиться защищать других. Этот ритуал помог ей тогда не возненавидеть ремесло, которое раньше ей так нравилось.

После того как страшное умение было закреплено и отточено юной ученицей, старый учитель взял с нее слово мага, что она никогда не применит это умение ради развлечения, корысти или в порыве гнева. Сивилла охотно пообещала ему это, подумав про себя, что вряд ли найдет в себе силы применить этот навык, даже если в нем будет крайняя нужда.

И вот он пришел, этот день — когда нужно произнести то самое слово и выпустить сгусток разящей энергии с вытянутых пальцев в живое существо — в человека! — не потрудившись даже мысленно извиниться перед ним за это...

Два смертоносных заряда полетели одновременно с разных сторон — невидимые, но мощные. И столкнулись в центре магического круга, прямо над мордой мозаичного дракона, хищно раздувающего ноздри.

Дуэль магов — не дуэль лучников. Если две стрелы столкнутся в воздухе, то обе они просто-напросто не долетят до цели. Здесь же было совсем иначе... То, что увидела и ощутила при этом Сивилла, было удивительным и не совсем понятным даже ей.

На месте столкновения зарядов энергии ничего видимого глазу не произошло. Но дрогнули отчего-то огоньки многочисленных свечей, в зеркалах промелькнула невесть откуда взявшаяся ярко-голубая вспышка — и тотчас же сгустки мрака, до этого момента колыхавшиеся, словно стражи, вокруг маленького поля битвы двух волшебниц, как по команде, стремглав ринулись обратно в зеркала.

Невидимая стена, окружающая мозаичный круг, исчезла — Сивилла поняла это, когда ее отшвырнуло назад отдачей заклинания, и она, думая, что упрется спиной в барьер, не удержалась на ногах и вылетела за пределы мозаичного круга с драконом. Сам дракон, кстати, уже не казался живым и не испускал жар. Его многочисленные чешуйки влажно отблескивали в свете свечей, как и положено фрагментам мозаики. А пол приемной был холоден как лед — Сивилла ощутила это ладонями, пытаясь подняться.

В этот момент раздался легкий треск, и волшебницу что-то больно кольнуло между грудей. Сивилла, так и не встав с колен, рванула шнуровку корсажа и торопливо извлекла королевский амулет. Филигранная серебряная оправа была испорчена — слегка вдавлена с одной стороны, словно на нее наступили сапогом. А волшебное зеркальце, "сердце" амулета, пересекали трещины, паутинками расходящиеся от центра — словно в медальон угодили камешек или пуля... Но камень или пуля этому зеркалу были не страшны: его мог разбить лишь мощнейший заряд смертоносной энергии. Именно он его и разбил.

Самый крупный осколок — с ноготь величиной — выпал из оправы и оцарапал грудь Сивилле. Кровь закапала на кружева сорочки под корсажем. И тут же, словно эти алые капельки прожгли ее тело насквозь, внезапно возникла жгучая боль в животе, скрутившая ее в комок. Волшебница зажмурилась в ожидании самого худшего. У нее больше не было сил сражаться. Она приготовилась ощутить следующую, финальную вспышку энергии со стороны мадам Бошер. Ведь второго амулета такой силы, как королевский, у нее при себе нет — уже ничто не спасет ее от превосходящей по силе противницы...

Кстати, а почему талисман короля спас ей, Сивилле, жизнь? Ведь это его персональный охранный амулет, который, по идее, должен был оберегать только его самого! Мысль эта, сама по себе очень важная, была совершенно не ко времени. До размышлений ли о своем ремесле тому, чья жизнь вот-вот оборвется? Но молодая волшебница додумала эту несвоевременную мысль до конца. И решила, что причина в том, что амулет хранил в себе ее собственную энергию, вложенную в него — которую и высвободил в нужный момент, превратившись в энергетический щит...

Что же ей доведется увидеть перед смертью? Пылающие холодной злостью глаза мадам Бошер? Пусть так... Она без страха посмотрит в эти глаза, не опустит взгляда напоследок! Не в силах подняться с пола, Сивилла медленно подняла голову.

Первое, что она увидела — тускло блестящие черные подошвы и серебристые подковки на каблуках. Потом — разметавшиеся по полу черные складки длинной юбки. Мадам Бошер неподвижно лежала навзничь, раскинув руки.

Несколько секунд молодая волшебница тупо глядела на эту картину, не в силах оторваться. Ей всё казалось, что ее противница вот-вот пошевелится — но этого не происходило. И тогда Сивилла медленно, как во сне, огляделась по сторонам. Справа, возле одного из зеркал, под тяжелым напольным подсвечником, скорчившись, лежал лицом вниз распорядитель комитета. Сивилле подумалось, что сейчас он даже и на человека-то не похож — так, груда черного тряпья и рыжий парик, небрежно брошенные на пол...

Ей вдруг стало очень страшно — страшнее даже, чем когда она ждала последнего удара от мадам Бошер. Она хотела было позвать юношу по имени, но вдруг поняла, что не знает, как его зовут. Его все называли просто "распорядитель", словно имени у него вообще не было.

Внезапно Сивилла поймала себя на том, что согласна из последних сил продолжить дуэль — лишь бы эти двое наконец пошевелились и очнулись. Но они были недвижимы. И молодой волшебнице показалось, что на свете не осталось больше никого и ничего — только эта комната, а в ней — только они трое... Причем двое из них неизвестно, живы или нет.

Тогда она решила окликнуть мадам Бошер. Но не успела произнести ни слова — живот вновь пронзила резкая боль. И мир померк в глазах Сивиллы.

...Когда она вновь открыла глаза, то увидела золоченые завитушки лепнины на потолке своего будуара и золотистые розы на тканых обоях цвета утренней зари. Она лежала в своей постели. В камине полыхал огонь, бросая тусклые оранжевые блики на розовые стены.

Сивилле было тепло, мягко и спокойно. Но что-то темное подступало к ее сознанию, как шторм к тихому морскому пляжу. И вот нахлынуло! Сивилла вспомнила всё. Оживший мозаичный дракон, мелькнувшая в зеркалах голубоватая вспышка, серебристые подковки туфлей мадам Бошер, рыжие лохмы распорядителя, лежащего на полу... Она вскочила, рывком усевшись на кровати. И тут же, застонав, упала обратно на подушки — живот пронзило глухой болью.

На лоб ей легла мягкая рука, затем кто-то заботливо укрыл ее одеялом. Волшебница приоткрыла глаза: на нее смотрела доброе пухлое лицо незнакомой женщины. Сиделка — поняла Сивилла.

— Что со мной случилось? — спросила она у женщины. Но та лишь приложила палец к губам, погладила Сивиллу по голове, словно ребенка, и вышла. Волшебница обессилено прикрыла глаза.

Долгое время никого в комнате не было. А может, Сивилле лишь показалось, что это длилось долго — ведь все это время она и сама не понимала, дремлет или бодрствует... Тишина была и желанна, и невыносима одновременно. Было приятно не думать ни о чем, прячась от воспоминаний под ее непроницаемым пологом. И было жутко вспоминать ту, другую тишину — в комнате с мозаичным полом, на котором лежали трое людей...

Тихий стук прозвучал как удар колокола. Кто-то осторожно вошел в будуар, прикрыв за собою дверь. Неужели это мадам Бошер прокралась к ней? Значит, сейчас их дуэль продолжится. Точнее, наконец завершится.

Но это была не мадам Бошер. С усилием открыв глаза, Сивилла увидела прямо над собой склонившегося к ней короля. По его бледным щекам текли слезы. Король опустился на колени перед ее кроватью и прижался лицом к ее руке. Сивилла погладила его по голове. Больше у нее ни на что не хватило сил. А потом она снова провалилась в спасительное забытье...

Через две недели, когда Сивилла немного оправилась от последствий дуэли, состоялся королевский суд над мадам Бошер — главная придворная волшебница обвинялась в государственной измене и убийстве королевы.

Сивилла выступала на суде свидетельницей обвинения. Она была потрясена, когда стража подвела к креслу в центре зала обвиняемую. Мадам Бошер можно было узнать только по одежде. Черное платье и гранатовые бусы остались неизменными — в отличие от их хозяйки, которая из надменной красавицы зрелого возраста превратилась в пожилую женщину с полубезумным взглядом. Огромное зеркало в простенке между окнами судилища бесстрастно отражало ее сгорбленную фигуру, вжавшуюся в низенькое неудобное кресло.

Свою вину мадам Бошер признать отказалась. Она упорно молчала, что бы у нее ни спрашивали, и лишь смотрела в никуда остановившимися глазами. Создавалось впечатление, что она вообще не понимает, что происходит вокруг. В ходе процесса Сивилле пришлось по указанию судейских несколько раз повторить свои показания, и каждый раз она внутренне готовилась к тому, что ей придется вытерпеть еще одну дуэль с мадам Бошер — теперь уже словесную. Но этого не так и не произошло.

Кроме самой мадам Бошер, возражать Сивилле было некому. Возможно, что третий участник событий, связанных с дуэлью — сын мадам Бошер, бывший распорядитель комитета — и вступился бы за мать, дав ложные показания. Но судьба не оставила ему такого шанса: дуэль, которая могла стать последней как для его матери, так и для ее молодой противницы, оказалась роковой для него самого.

Магическая отдача от столкнувшихся заклинаний ударила по обеим дуэлянткам. Главная придворная волшебница в результате воздействия этой мощной вспышки энергии утратила большую часть своих магических умений, превратившись в жалкое подобие самой себя — слабую ведьму с минимумом способностей. А Сивилла, которую защитил королевский амулет, сохранила свои магические способности, но потеряла ребенка...

Что же касается распорядителя комитета, то он погиб. Но не от волшебства как такового — отдача заклинания его не коснулась, так как он находился за пределами магического круга. Его нашли на полу у стены, с проломленным виском. Судя по всему, в решающий момент дуэли он шарахнулся от того, что происходило в магическом круге, споткнулся и упал, ударившись при этом головой о тяжелый напольный канделябр.

Еще до суда, как только Сивилла более-менее пришла в себя после дуэли, они с королем многое рассказали друг другу. Она ему — о дуэли, а он ей — о том, что произошло после. После чего его величество тоном, не терпящим возражений, сообщил Сивилле, что назначает ее главной придворной волшебницей. Впрочем, она и не собиралась возражать.

— У тебя красивая фамилия — Салиман! Главная придворная волшебница мадам Салиман... Звучит роскошно, не правда ли? — гордо улыбнулся король.

А затем поделился своими планами по поводу мадам Бошер. Он собирался казнить преступницу, отправившую на тот свет его мать и чуть не убившую его самого и его любимую женщину. Каково же было его удивление, когда Сивилла замотала головой и едва слышно произнесла:

— Не надо...

— Я не ослышался? Ты действительно хочешь сохранить ей жизнь? — гневно спросил король.

— Да... Мы с ней обе потеряли своих детей. Это достаточное наказание, — тихо, но твердо сказала Сивилла. Король покраснел, опустил голову и ничего не ответил.

Суд над государственной преступницей завершился чрезмерно мягким, на взгляд придворных, приговором (по дворцу даже поползли слухи о слабохарактерности его величества и о том, что король подпал под влияние фаворитки). Мадам Бошер была сослана на болотистую пустошь в одной из отдаленных провинций без права покидать эту провинцию без особого на то разрешения короля. Кроме того, ей запрещалось применять свои колдовские способности — вернее, то, что от них осталось — к кому-либо, кроме себя самой.

В отличие от придворных, простой народ отдал должное поступку короля, сумевшего найти в себе силы не казнить слабую и несчастную женщину, несмотря на то, что она была убийцей его матери. Пожалуй, репутации монарха в глазах большинства его подданных недоставало именно такого штриха, как милосердие, а весомого повода проявить его молодому правителю всё как-то не подворачивалось. И вот такой случай наконец представился.

Когда о восторженной реакции народа на приговор мадам Бошер стало известно во дворце, придворные зашептались о том, что король, пожалуй, вовсе не слаб духом — скорее, наоборот, мудр не по годам. Действительно, мол, стоило бросить черни такую крупную подачку, чтобы избежать народного ропота в преддверии очередной войны...