КотоМилли (гет)

Она так и не смогла заставить себя уйти из этого дома.

Он был совершенством, этот мужчина — высокий, широкоплечий, мускулистый, поджарый, с яркими голубыми глазами и открытой белозубой улыбкой. Как с картинки… но настоящий. Он жил в большой светлой квартире, новой и отделанной деревом, вместе с Блэком — большой бернской овчаркой, добродушнейшим псом полутора лет от роду, сразу же полюбившим спасённую им маленькую чёрную кошку. Миллисента стала третьим членом этой небольшой семьи — и её дни наполнились ожиданием, которое она делила с этим большим ласковым псом. Каждый раз, когда хозяин квартиры, выгуляв поутру Блэка, покормив обоих зверей и позавтракав яичницей с красной фасолью и ветчиной, уходил на целый день на работу, она обещала себе, что сейчас, наконец, уйдёт — и каждый раз откладывала свой уход ещё на день. Потому что вечером он возвращался и, пообнимавшись со своим псом, подхватывал Миллисенту на руки и целовал её в нос — а зачастую выходило, что и в губы — и прижимал её к себе, и гладил по голове и по спинке, и щекотал её под подбородком, и опять целовал и в нос, и в шёлковый лоб, и порою смешно рычал, переворачивая её на спинку и зарываясь лицом в её нежный мягкий живот, и щекотал её пятки и пальчики… А ночью она спала рядом с ним, забираясь прямо под одеяло и вытягиваясь вдоль его тела, а иногда устраиваясь прямо на нём, тем более, что спал мужчина, как правило, на спине. И вот как, как, КАК было уйти?

Когда люди говорят «влюбилась как кошка», они обычно имеют в виду любовь прилипчивую, назойливую и липкую, но говорят они так потому, что просто не знают, как именно любят кошки. Конечно, ей было проще — будучи кошкой, она спокойно могла лежать у своего любимого на коленях, или, если ему это надоедало, у его ног. Наверное, со стороны женщины подобное желание постоянного физического контакта могло бы казаться назойливым — но то, что раздражает нас в людях, легко позволяется кошкам. И Миллисента этим пользовалась, следуя по пятам за своим любимым и при каждом удобном случае запрыгивая ему на колени — а он охотно ей позволял это. И она была счастлива — почти… Потому что ей было этого мало — мало той любви, которую человек дарил маленькой чёрной кошке. Чего бы только она ни отдала за то, чтобы они были с ним одинаковыми! Чтобы он был котом, а не магглом — пусть даже просто котом, самым обычным, совсем не волшебным, и пусть даже не анимагом — или она была женщиной, пусть даже самой обычной магглой… только красивой. Потому что на такую женщину, какой была в человечьем обличье Миллисента, такой мужчина никогда даже и не взглянул бы.

Она знала, что говорила: женщины порой здесь бывали. Красивые, большеглазые, такие же тонкие и поджарые, как и хозяин квартиры, они раздражали и злили Миллисенту — а она, как назло, нравилась им, и они все, как одна, начинали умильно сюсюкать, едва завидя маленькую грациозную кошечку, и тянулись её погладить. Милли била их лапой с выпущенными когтями — а владелец квартиры смеялся и говорил своим гостьям, что его кошка очень ревнива и не любит красивых женщин.

А потом они уходили в спальню — и закрывали за собой дверь, оставляя Миллисенту в гостиной вместе с добродушнейшим Блэком, спокойно спавшим всю ночь на своей роскошной лежанке. А вот Миллисента спать не могла — и то сидела под дверью, из-за которой сначала доносились знакомые, увы, ей только в теории звуки, то бродила туда-сюда, то мяукала требовательно и жалобно… но увы — ничего не менялось.

Впрочем, такие визиты случались нечасто, а вот гостьи, напротив, менялись весьма регулярно — и Миллисента постепенно научилась с этим мириться. Иногда, когда хозяин квартиры уходил на работу, она превращалась в человека и часами разглядывала себя в зеркале. Увы — трансфигурация человека давалась ей плохо, а та полная некрасивая женщина, которую она видела, не имела, конечно же, никаких шансов. Милли много раз думала, почему так несправедливо сложилось: почему она, такая маленькая, изящная и хорошенькая в своём истинном виде, обладает такой непривлекательной анимагической формой?

А главное — что, что же ей с этим делать?

Иногда она выходила погулять или навестить свою собственную, совсем заброшенную теперь, квартиру и внести очередную арендную плату. Денег у неё было немного, а брать их ей сейчас было неоткуда — и время от времени она что-нибудь продавала, начав со старых школьных учебников и постепенно переходя на купленные после школы вещи и украшения. А затем возвращалась в то место, которое давно уже начала называть про себя домом…

Время шло — и однажды Милли заметила, что очередная женщина появляется в их квартире всё чаще и чаще, оставляя здесь всё новые и новые свои вещи. И Миллисента возненавидела её — как может ненавидеть влюблённая женщина свою удачливую соперницу. Она делала, что могла — царапала и кусала её за ноги, разрывая тонюсенькие колготки и оставляя на коже глубокие кровавые полосы, она портила её одежду и обувь, она прятала её ключи и всякие мелочи… А однажды услышала:

— Не представляю, что с ней делать. Она ненавидела всех моих женщин — но тебя, кажется, больше всех.

— Бывают животные, которые терпеть не могут людей своего пола, — вздохнула женщина. — Ты знаешь — я люблю и собак, и кошек, и только рада была бы наладить с ней отношения… но её я уже просто боюсь, — она потёрла забинтованную, прокушенную накануне лодыжку.

— Я думаю, мне придётся найти ей другого владельца, — сказал мужчина, ласково беря женщину за руку. — Наверное, ей подойдёт какой-нибудь вдовец или холостяк… Я сфотографирую её и дам объявления — не представляю, что ещё можно сделать. Хотя мне будет очень грустно с ней расставаться.

— Я понимаю, — сочувственно проговорила она. — Я понимаю, милый…

Ту ночь Миллисента просидела на подоконнике, глядя на поливаемую зимним дождём улицу и оплакивая свою неслучившуюся любовь. Она знала, что не сможет всю жизнь смотреть на то, как её любимый целует и обнимает… и любит, главное — любит эту красавицу, и знала, что ничего не может с этим поделать. Потому что лишь амортенция могла бы заставить его обратить на неё в человеческом виде внимание — но кому и зачем нужно такое?

Решение она приняла к утру.

Она не могла быть с тем, кого полюбила — но она могла получить от него кое-что.

* * *

Нужные зелья Миллисента купила, полностью опустошив шкатулку, куда складывала свои скудные средства. Ничего — она была уверена, что легко отыщет работу, как только вернётся в волшебный мир. ТРИТОНы она сдала очень неплохо — найдётся кто-нибудь, кому понадобится толковая и непривлекательная помощница. Внешность, которая мешала ей обрести личное счастье, при поисках работы могла даже помочь — ведь ни одна жена не станет возражать против того, чтобы её супруг её нанял…

Дождавшись правильной ночи и обратившись, когда люди уснули, Миллисента бесшумно вошла в спальню и, наложив на спящую женщину Петрификус Тоталус и заглушающие чары, уложила её на пол рядом с кроватью и, выпив оборотное с её волосом, а затем зелье, способствующее зачатию, наложила на мужчину Конфундус и легла рядом с ним.

Она никогда не была прежде с мужчиной — но читала об этом достаточно, чтобы представлять, что и как нужно делать.

…Это были самые прекрасные ночи в её жизни — всего пять, но каких! И пусть даже всё сказанные нежные слова предназначались не ей, и пусть все объятия, ласки и поцелуи тоже были ею украдены, она была счастлива. Когда невозможно собственное счастье, иногда сойдёт и чужое…

А мужчина, тем временем, действительно нашёл ей другого хозяина — но когда он отдавал свою маленькую любимицу улыбчивому пожилому джентльмену, и целовал её мордочку, смахивая со своих прекрасных глаз слёзы, а тот обещал присылать подробные отчёты о её жизни и говорил, что всегда будет рад, если мужчина вдруг решит её навестить, Миллисента уже знала, что носит под сердцем его ребёнка.

Из квартиры этого джентльмена она исчезла в первый же вечер — стоило ему ненадолго выйти за продуктами. Исчезла, оставив открытым одно из окон его маленького и милого домика — и навсегда вернулась в волшебный мир.

А через девять месяцев она родила дочку — девочку, обычную, настоящую, волшебную, как выяснится чуть позже, девочку, которая, как и мечтала Милли, вырастет невероятно похожей на своего никогда ею не виденного отца.

Но это уже совсем другая история.