Неживая, Немертвый (гет)

Спать Нази легла, когда за окном уже отчетливо начал заниматься рассвет, перед этим заставив себя принять ванну, немного побродить по замку, навести порядок в отведенных ей "покоях" и посидеть у камина с захваченным третьего дня в библиотеке томиком некоего Генри Чарльза Ли, повествующим об истории местного варианта Святой Инквизиции. Книга оказалась весьма захватывающей, поскольку роль вышеупомянутого религиозного института в этом мире всерьез отличалась от привычной для самой Дарэм, однако сосредоточиться и вникнуть в вопрос как следует ей мешала чудовищная слабость — вполне ожидаемая, но оттого не делавшаяся более приятной. Впрочем сдаваться Нази не собиралась, раз за разом перечитывая текст и попутно делая заметки в любезно переданном в ее пользование фон Кролоком молескине⁽¹⁾.

Сам хозяин замка нынешней ночью, очевидно, предпочел заняться собственными делами. В иное время это обстоятельство не вызвало бы у Дарэм никаких нареканий, однако сегодня оно оказалось на редкость некстати — интересный собеседник был еще одним хорошим средством побыстрее прийти в себя. Герберт тоже мог бы стать для Нази неплохой компанией, поскольку его энергичность в сочетании с абсолютно несвойственным вампирам жизнелюбием способны были «расшевелить» кого угодно, но, как назло, именно этой ночью обоих фон Кролоков словно ветром сдуло, а отправляться на их поиски Нази не рискнула. Отчасти из опасения, что приступ слабости настигнет ее где-нибудь в коридоре или, хуже того, на лестнице, отчасти — потому что бродить по огромному плохо освещенному замку в поисках вампиров, способных в одно мгновение перемещаться из одного крыла в другое, даже в нормальном состоянии было занятием бессмысленным.

Дарэм провозилась с книгой до утра, пытаясь убедить себя, что полностью поглощена чтением, и с тоской сознавая, что история Инквизиции — не более, чем оправдание. Она до последнего ждала графа — вот в чем была настоящая причина ее упорных бдений. Ждала и одновременно боялась, что он действительно явится, потому что чертов гелиофоб, при всей лживости своей натуры, кое в чем был абсолютно прав.

Говорят, время лечит боль утраты, однако Нази, день за днем напоминавшая себе, что несколько месяцев — ничтожно малый срок для "исцеления", все равно не могла поверить, что даже годы, в ее случае, способны хоть что-то изменить. Продолжая дышать, думать и разговаривать, вдова Винсента Дарэма неизменно ощущала себя так, как, должно быть, ощущали себя калеки, в одно мгновение лишившиеся рук и ног разом — сломанной, неполноценной, изувеченной. И сколько же злой иронии виделось ей в том, что это чувство моральной искалеченности оказался способным приглушить трехсотлетний вампир — существо, которое, с точки зрения некромантов, не заслуживало ничего, кроме незамедлительного уничтожения.

Нази очень хотелось верить, будто причина крылась в пресловутых «чарах», сплетенных настолько тонко, что она попросту не способна оказалась распознать их разрушительного влияния на собственный разум, однако в самой глубине ее души прочно угнездилась уверенность — вампирская менталистика абсолютно ни при чем. Старшему фон Кролоку совершенно не требовалось "корректировать" сознание Дарэм, чтобы в его обществе она ощущала себя на удивление комфортно и при этом заинтересованно — на это ему вполне хватало личных качеств.

Будучи обладателем весьма острого ума и богатого опыта, граф, ко всему прочему, оказался носителем кардинально иного мировоззрения, знакомство с которым приоткрывало перед Нази мир, лежащий по ту сторону баррикад, давно и надежно возведенных между настоящими и бывшими людьми. И в этой вывернутой наизнанку картине мира Дарэм, к вящему изумлению, находила весьма своеобразную, но неумолимую логику.

Фон Кролок не пытался отрицать того, кем на самом деле является, не оправдывал совершаемых им поступков, не приукрашивал всей извращенной неприглядности того существования, которое вел. Словно за века недожизни сумел полностью принять собственную природу, досконально изучить ее, упорядочить, установив некие границы и — что больше всего поражало Дарэм — некое подобие моральных норм. Зло, полностью признавшее себя злом — это не могло вызывать ничего, кроме отвращения, однако, сколь ни парадоксально, чем больше узнавала о нем Нази, тем большее уважение испытывала. Возможно, потому, что в мире, где вампиры и вправду находились на вершине пищевой цепи, фон Кролок волен был плевать на любые неугодные ему условности — но вместо этого предпочитал абсолютной вседозволенности весьма жесткие и неудобные рамки, проявляя такую силу духа, что Дарэм, помимо уважения, невольно проникалась к нему еще и неким подобием восхищения.

Мучительная жажда крови была постоянным спутником каждого вампира — ее можно было лишь на время приглушить, но не утолить до конца. Так что носферату, будучи заложниками этой гремучей смеси из жизненной потребности и пагубной зависимости, убивали регулярно и помногу, предпочитая скорее сменить территорию охоты, нежели умерить аппетиты. Граф фон Кролок, если верить его же словам, терпел эту жажду месяцами, и у Дарэм, по мере их бесед, складывалось все более стойкое ощущение, что граф, обладая способностями, многократно превосходящими возможности живущих вокруг него смертных, упрямо пытался оставаться человеком, намеренно усложняя собственное и без того непростое существование.

Подобное упорное нежелание считаться даже с законами реальности Нази было прекрасно знакомо: к тому же странному сорту личностей относился и герр Дарэм, для которого «невозможно» было понятием, применимым к кому угодно, только не к нему самому. Это не должно было работать, но каким-то немыслимым образом все равно срабатывало. Непрошибаемая уверенность и феноменальное наплевательство на все, кроме собственных убеждений, свойственные людям, подобным Винсенту или все тому же фон Кролоку, будто создавали вокруг них некое силовое поле, при столкновении с которым, казалось, начинала изменяться, прогибаясь, объективная действительность.

Вот только Винсент был некромантом — человеком, в каком-то смысле, добровольно отдающим по кускам свою жизнь ради того, чтобы жили другие. Граф, в свою очередь, был вампиром — существом, которое, пускай весьма выборочно, все же отбирало чужую жизнь ради того, чтобы "жил" он сам. И всякий раз обнаруживая некое безусловное, глубинное сходство между ними, казалось бы, находившимися на строго противоположных чашах весов, всякий раз ловя себя на том, сколь легка и отчасти даже приятна была ей компания Кролока, Нази ощущала себя предателем. Как в профессиональном, так и в общечеловеческом смысле.

С этими невеселыми мыслями Дарэм и провалилась на рассвете в тяжелый, беспокойный сон, чтобы спустя несколько часов быть разбуженной переливами звонкого голоска фройляйн Шагал.

— Нази! — увидев, что ее усилия увенчались успехом, и Дарэм все-таки проснулась, Сара расплылась в счастливой улыбке. — Прости, что разбудила, но уже почти полдень… а мне ужасно хотелось с тобой увидеться. Я так волновалась, когда ты пропала, да еще и не попрощавшись. И Магда волновалась тоже! Могла бы предупредить, что уезжаешь…

— Почти полдень, — простонала Нази, путем нехитрых подсчетов определив, что проспать ей удалось никак не больше четырех часов, после чего, наконец, сфокусировала взгляд на стоящей в изножье кровати девушке. — И тебе здравствуй. Честно говоря, я сама понятия не имела, что куда-то собираюсь, так что свои упреки прибереги для Их Сиятельства, который меня сюда притащил.

— Притащил? — искренне изумилась Сара. — Граф сказал, что тебе нужна была помощь…

— Вот он и помог, — не стала отпираться Дарэм, потирая лицо руками, чтобы скорее прогнать сонливость. — Он, знаешь ли, известный филантроп… если копнуть поглубже.

— А кто такой филантроп? — девушка с нарастающим беспокойством вгляделась в лицо своей собеседницы. — Как ты себя чувствуешь? У тебя очень больной вид… наверное, не стоило тебя будить, но я не знала, что тебе все еще так нездоровится.

— Не бери в голову. Здоровье мне может уже не пригодиться… — пробормотала Нази, и без того безрадостное настроение которой от вида Шагал начало портиться еще сильнее. Значит, все-таки не Магда. Все-таки — Сара. И то, что Дарэм с самого начала прекрасно знала, к чему все идет, дела нисколько не улучшало. — Филантроп — это тот, кто безвозмездно помогает нуждающимся. Ты ночью пришла?

— Да. Только я не пришла, я… — Сара сделала витиеватый жест рукой и, хихикнув, призналась: — Ты будешь смеяться, Нази, но я понятия не имею, как сюда попала. В один миг я стояла около дома, а потом граф обнял меня, и вот я уже здесь! Удивительно, правда?

— И тебя это не беспокоит? — Дарэм не сомневалась, что Сару Шагал сейчас всерьез не взволновала бы и весть о немедленном наступлении конца света, не говоря уже о более мелких неприятностях. Даже хмурясь, она каким-то загадочным образом ухитрялась сиять от счастья, и эти "симптомы" в поведении одурманенных были Дарэм печально знакомы. — Да ты присаживайся. Хочешь — в кресло, а хочешь — прямо на кровать.

— Почему меня это должно беспокоить? — Сара опустилась на край постели, бережно расправив складки ярко-синего, украшенного кружевом платья, об участи предыдущей хозяйки которого Дарэм предпочла не думать. — Это ведь так чудесно, Нази — настоящее волшебство, как в сказках. Я столько лет мечтала об этом… о том, что появится, наконец, кто-то, кто заберет меня из дома, и тогда жизнь начнется уже по-настоящему! И он пришел за мной, так что теперь все будет просто прекрасно. Иначе и быть не может! Мне даже кажется… нет, я уверена, что именно таким я его все эти годы себе и представляла… — взгляд девушки подернулся мечтательной пеленой, и она прерывисто вздохнула. — Знаешь, я ведь сразу поняла, что это он.

— Да уж точно, что не «она», — кисло согласилась Дарэм, у которой от этих откровений гадко делалось на душе. — Перепутать действительно трудно.

— Я имею в виду, что именно он — моя судьба, — нисколько не смущенная сарказмом собеседницы Сара раскинула руки в стороны и упала спиной на кровать. Благо размеры занимаемого Нази «ложа» позволяли подобные бурные проявления охватившей Шагал эйфории. — До сих пор даже немного не верится. Вот скажи, разве на свете бывают настолько прекрасные люди?

Дарем подтянула колени к груди и, положив на них подбородок, окинула девушку мрачным, задумчивым взглядом. Они были знакомы чуть больше месяца, но этого времени Нази вполне хватило, чтобы составить представление о том, что представляет собой Сара Шагал.

Единственная дочь горячо — пожалуй, даже излишне горячо — любящих родителей. Опекаемая ими со всех сторон, она почти не сталкивалась с миром, в котором так или иначе жили взрослые, вынужденные принимать по-настоящему серьезные решения люди, так что в свои неполные восемнадцать все еще оставалась добрым, непоседливым и энергичным ребенком. Сара, пожалуй, была умна, но ум этот не способен был заменить того, что приходило лишь с опытом. Сара была любознательна, но, сидя в деревне, могла похвастаться разве что обширными познаниями в области сказок, сплетен, да похабных анекдотов, украдкой подслушанных у пьяных завсегдатаев заведения. Ну и, разумеется, в ведении хозяйства, в тонкостях которого она уже сейчас разбиралась гораздо лучше, чем ведущая слишком насыщенный образ жизни Нази когда бы то ни было. Сара умела и не ленилась работать, вовсю участвуя в повседневной жизни трактира даже тогда, когда ее помощь, в сущности, и не требовалась. Сара мечтала о том, что однажды за ней обязательно приедет даже не принц — странник, много повидавший и многое знающий, который возьмет ее с собой в «настоящую» жизнь.

Вот только через пару дней у Сары Шагал не станет никакой жизни вовсе — ни настоящей, ни той, от которой она так страстно мечтала убежать на край света.

«Ты не можешь ее спасти, — напомнила себе Дарэм. — Не в этом чертовом мире и не с твоими возможностями».

— Очень сомневаюсь. Вот только к графу это все равно не относится, потому что он вообще не человек, — сказала она.

Кажется, ее словам все же удалось пробиться сквозь ту радужную дымку, которой было окутано сознание Сары, поскольку девушка перестала мечтательно созерцать полог балдахина и, приподнявшись на локтях, уставилась на Нази своими огромными глазищами.

— Ты о чем? — немного помолчав, все-таки уточнила она.

— Граф фон Кролок, Сара, уже триста лет как мертвец, — Дарэм в упор посмотрела на ничего не понимающую Шагал и пояснила: — Вернее сказать, не просто мертвец. Он вампир.

— Господи, ну и шутки же у тебя, — спустя несколько секунд тяжкого молчания звонко расхохоталась девушка. — И это меня еще попрекают любовью выдумывать!

— А с чего это ты взяла, будто я шучу? — Дарэм вздохнула, обеими руками заправляя за уши лезущие в глаза волосы.

Ни на какой ощутимый эффект она, разумеется, не рассчитывала — Шагал могла бы сейчас прослушать целую развернутую лекцию по нежитеведению, содержащую неопровержимые доказательства вампирской сущности ее «возлюбленного», и все равно не поверила бы ни единому слову. Однако отягощать свою и без того давно переставшую быть чистой совесть еще и ложью Дарэм не собиралась.

— Вот уж не думала, что ты станешь всерьез воспринимать байки нашего дурачка Бертока! — поняв, что женщина действительно не торопится засмеяться следом за ней, Сара покачала головой. — Не бывает никаких вампиров, Нази! Это все страшные байки — хороши, только чтобы детей пугать. Ужасные мертвецы, пьющие из людей кровь! Ну, сама подумай, разве такое может быть взаправду?

Дарэм, которая как раз точно знала, что вампиры — это еще далеко не самые поганые существа из длинного списка тех, которые бывают «взаправду», в ответ на последний вопрос утвердительно кивнула:

— Увы, может. Что хуже всего, оно не просто может, оно действительно существует, и Их Сиятельство тому живое подтверждение. Точнее сказать, не окончательно мертвое.

— Ты бредишь! Видно, у тебя от болезни в голове помутилось! — бурно оскорбилась за своего предполагаемого суженого Шагал, и Дарэм, не удержавшись, хмыкнула. В отличие от пылко негодующей Сары, сам фон Кролок к тому факту, что тело его мертво, относился с безмятежным спокойствием, ухитряясь по этому поводу еще и иронизировать. — Да граф нисколько не похож на вампира! Он такой красивый…

Пожалуй, с этим заявлением Нази поспорить не могла. Их Сиятельство действительно обладал весьма примечательной внешностью, и, хотя «красота» была понятием слишком уж условным, Кролок, даже несмотря на тяжелый подбородок, горбинку на носу и немного хищный разлет бровей, вполне заслуживал подобной аттестации. Со скидкой на трупную бледность и черные тени вокруг глаз, которые, как известно, не красят никого.

— Как будто одно другому мешает, — откликнулась Дарэм. — Красивый вампир, Сара, отличается от некрасивого лишь тем, что от первого взгляду приятней. Несколько секунд, перед тем, как он тебя прикончит. Ты же ничего о нем не знаешь. Вы разговаривали, стоя лицом к лицу, всего два раза в жизни, я права? И ты понятия не имеешь, что он из себя представляет. Ладно, в вампиризм его ты верить не хочешь, черт с ним, но ведь он запросто может лгать, может быть злобным тираном или убийцей, который таких наивных и доверчивых девушек, как ты, уже сотни извел!

Как раз последнее утверждение Нази было печальной правдой, которой Дарэм при всем своем желании ничего не могла противопоставить, а оттого злилась все отчетливей. И даже понимание того, что Сара сейчас не может отвечать за свои чувства и мысли, не слишком-то помогало.

— А в любви и не нужно знать, — тем временем с истовой убежденностью в голосе откликнулась Шагал. — Настоящие чувства — они всегда от сердца, и порой одного взгляда хватит, чтобы понять — именно с этим человеком ты будешь счастлива! Вместо того, чтобы говорить все эти гадости, могла бы и получше отзываться о том, кто так помог, когда тебе было совсем худо! Граф столько для тебя сделал! А ты… — девушка проворно вскочила с кровати и, глядя на Дарэм сверху вниз, заявила: — Знаешь, даже если бы ты говорила правду, и он действительно был бы вампиром, ничего не изменилось бы! Я совсем не глупа, Нази. И не слепа. Мою маму отец если когда-то любил, то давно уже забыл об этом, и к другим ходит, сколько я себя помню. Ни одной юбки мимо не пропустит! Иногда они ругаются по ночам, дерутся даже, а потом мама плачет, когда ей кажется, что никто не слышит, потому что она-то отца любит по-прежнему. Вот только ему плевать. И знаешь что? Они оба считают это нормальным, мол, так и должно быть. Все как у всех! Такую же жизнь они готовят для меня. Я не могу толком читать, да и писать тоже почти не умею, потому что мама и папа думают, будто мне это ни к чему. Мне нужно знать, как вино водой разбавлять и как вчерашний суп за свежий выдать! Что меня там ждет? Либо останусь в девках, потому что отец, покуда жив, никого ко мне не подпустит, либо выйду замуж за одного из местных и уже сама стану ему обеды готовить и рожать без остановки. А он, как отец, когда красивой я быть перестану — а перестану я с такой жизнью быстро — начнет мне изменять и изредка поколачивать. Я очень люблю своих родителей, Нази, но жить так, как они, я не хочу. Ей-Богу, я лучше с вампиром сбегу, и пусть он меня съест!

С этими словами Сара резко развернулась на каблуках и, не дожидаясь ответа, выбежала из комнаты, шурша шелковым подолом платья. Дарэм проводила ее мрачным, полным горечи взглядом и с коротким стоном повалилась обратно на подушки. Похоже, ей и вправду удалось задеть Шагал за живое. Вот только пользы от этого решительно никакой не было, да и облегчения говорившая чистую правду Нази не испытала. Скорее уж ровно наоборот — бессмысленно испортив настроение Сары, она заодно окончательно испортила и свое.

* * *

— Мне крайне любопытно, чего ты пыталась достичь, доводя несчастную девочку до истерики, Нази?

Дарэм в ответ промолчала, даже не подумав оторвать пристального взгляда от книги, так что непринужденно облокотившийся о спинку стоящего напротив нее кресла граф продолжал:

— Мне пришлось потратить немало усилий, чтобы ее успокоить. Ты ведь сама знаешь, насколько тщетны твои старания. Влияния зова в любом случае не преодолеть, если я сам не сниму его. Неужели тебе так хочется испортить фройляйн Шагал ее последние дни на этом свете? Не предполагал, что тебе настолько чуждо милосердие.

— Не припомню, чтобы я когда-то давала обещание лгать в вашу пользу, — раздраженно захлопнув книгу, Дарэм снизу вверх зло уставилась на фон Кролока покрасневшими то ли от усталости, то ли от дурного самочувствия глазами. — Да, я знаю, что апеллировать к ее разуму бесполезно, но и делать вид, будто я за нее рада, не собираюсь. А что касается милосердия… вам ли, Ваше Сиятельство, о нем говорить?

— Вынужден тебя огорчить, но именно мне, — граф обогнул кресло и устроился в нем, привычно сцепив пальцы в замок. Слегка склонив голову набок, он окинул до предела напряженную Дарэм внимательным взглядом и спокойно добавил: — В первую нашу встречу ты, помнится, уверяла, что тебе совершенно безразлична судьба живущих в трактире людей, и тебе их совершенно не жаль. Однако, вижу, на словах ты куда хладнокровнее, чем на деле. С твоей стороны это несколько непрофессионально, не находишь?

— Если кому-то Сару и не жаль, так это вам, — сквозь зубы процедила Нази, поскольку крыть ей было и вправду нечем. Фон Кролок был абсолютно прав, разве что причина одолевающей ее злости была далеко не только в жалости к Шагал, но и в осознании собственного бессилия. А еще, приходилось признать, в том, что речь шла не об абстрактном вампире, а о графе, и само существование именно этой причины было наихудшим из всего, что с Дарэм могло произойти.

— О, — фон Кролок едва заметно усмехнулся, — коль скоро ты пытаешься воззвать к разуму Сары, ждать ли мне, что ты, заодно, попытаешься воззвать и к моей совести? Если так, то советую не сотрясать воздух понапрасну. Я знаю, что ты могла бы сказать: она так молода и наивна, она толком еще не видела мира, ей бы жить еще много лет, но тут вмешался я, намеренный безжалостно и хладнокровно оборвать эту юную жизнь. Едва ли не заходясь в злодейском хохоте, надо полагать. — Мужчина коротко вздохнул. — Что ж, Нази, все это почти правда, с той лишь разницей, что я не испытываю ни малейшего удовольствия от ее смерти. Это необходимость. И чем, позволь спросить, жизнь фройляйн Шагал принципиально отличается от жизни любого другого человека, который мог бы оказаться на ее месте? Не тем ли, драгоценная моя фрау Дарэм, что с Сарой вы знакомы лично? Там, под землей, двадцать семь высших вампиров, Нази, и они остаются там лишь до тех пор, пока соблюдаются условия договора. Знаешь ли ты, что случится, если в означенное время они не получат обещанную им жертву?

— И что же? — мрачно спросила Нази, которая, к своему величайшему сожалению, догадывалась, каким будет ответ.

— Они сочтут себя свободными от прошлой договоренности и вольны будут отправиться на поиски пищи самостоятельно, — оправдывая самые неприятные подозрения женщины, любезно просветил ее Кролок. — Я, в свое время, вовсе не для того потратил столько усилий, чтобы разрушать заведенный порядок, ставя под угрозу свою безопасность и безопасность Герберта, из сострадания к одной смертной, коих по земле ходят миллионы. Однако, полагаю, этот довод покажется тебе чересчур своекорыстным, так что могу предложить иной, который тебе, как защитнику людей, будет ближе. В ночь зимнего солнцестояния умрет либо фройляйн Шагал, либо весь поселок внизу, поскольку расположен он ближе всего к замку и, вероятно, именно туда первым делом отправятся пробудившиеся ото сна вампиры. Что же касается жалости… в данном случае я проявляю ее куда больше, нежели ты.

— Тем, что лжете, притворяясь, будто ее с вами и правда ждет счастливое будущее? — Нази, вздохнув, сгорбилась в своем кресле, чувствуя, как злость уступает место тоскливой опустошенности.

— Именно так, — фон Кролок кивнул. — Она счастлива, Нази. Безмятежно и абсолютно. И пускай счастье это не более, чем обман... Об этом знаем я и ты, в то время как для Сары оно вполне подлинно. Ее ничто не тревожит и ничто не пугает, она получила в свое распоряжение целый замок со всем, что в нем есть, получила веру в то, что ее ждет долгая, интересная жизнь. И эта вера не будет омрачена разоблачением до самого последнего ее вздоха. А ведь я мог бы поступить иначе, верно? Мне ничего не стоило бы выкрасть ее из трактира, запереть в подвале и в нужный час просто швырнуть в толпу. Более того, лично для меня это было бы куда более простым решением, поскольку не потребовало бы и четверти усилий, что я прилагаю сейчас.

— Что чувствует жертва вампира, пока умирает? — не желая комментировать последнее заявление, задала Дарэм вопрос, ответ на который интересовал ее вот уже не первый год.

— Зависит от вампира, — с легкостью оставив предыдущую тему, откликнулся фон Кролок. — И от его желаний. Это может быть легко… Юная фройляйн Шагал даже не поймет, что обречена на гибель. Она сама будет желать этого и почувствует лишь удовольствие, приняв смерть, как долгожданное освобождение от всех горестей и забот. Она умрет счастливой, но именно потому, что таков мой выбор. Если угодно — это единственный по-настоящему ценный подарок, который я могу ей сделать в сложившихся обстоятельствах. Однако в случае, если вампир не умеет или не хочет утруждать себя ментальным воздействием на жертву, все происходит иначе. И тогда человек чувствует, как клыки пробивают плоть, причиняя боль, успевает увидеть оскаленное лицо своего убийцы, в эти минуты имеющее мало общего с человеческим. И ощутить, как он выпивает из него жизнь — тоже. В сущности, умирать от зубов вампира — все равно, что быть загрызенным диким животным. С поправкой лишь на не оправдавшуюся уверенность, будто перед тобой был такой же, как ты сам, человек.

Фон Кролок говорил все так же спокойно, задумчиво разглядывая потрескивающее в камине пламя, но Дарэм почему-то ни на секунду не усомнилась в том, что скрывается за этим безмятежным, расслабленным спокойствием.

— И вам в свое время попался вампир второго типа? — почти утвердительно проговорила она, заставив графа посмотреть ей в лицо.

— Вынужден взять назад прежние слова о степени твоей проницательности, — констатировал он.

— Расскажете? — немного помявшись, несмело спросила Нази, удостоившись от фон Кролока еще одного долгого, холодного взгляда, под прицелом которого ей тут же сделалось откровенно неуютно.

— О чем именно ты хочешь знать? — сухо поинтересовался граф, когда женщина уже окончательно успела увериться в том, что ответа не последует.

— О том, кем был граф фон Кролок до того, как превратился в вампира. О том, как он умер. И о том, как именно был заключен договор, о котором вы упоминали, — откликнулась Дарэм, понимая, что второй возможности спросить у нее уже никогда не будет, и граф дает ей одну-единственную попытку. Вспомнив о своем разговоре с Гербертом в первую ночь пребывания под замковой крышей, Нази усмехнулась и полушутя, полусерьезно добавила: — Ну и, разумеется, о том, как все-таки звали того графа. Я уже поняла, что как раз это и есть самая страшная тайна всего вашего существования.

— Это довольно смелые, и, к тому же, довольно личные вопросы, фрау Дарэм, — фон Кролок откинул голову на спинку кресла и осведомился: — А теперь попытайтесь назвать мне хоть одну вескую причину, по которой я должен на них отвечать.

— А вы и не должны, — Нази в ответ пожала плечами. — Но вы можете. В конце концов, почему бы и нет? Это равносильно откровенности со случайным попутчиком, Ваше Сиятельство — к чему бы мы ни пришли в итоге, наше знакомство все равно долго не продлится. Я либо умру, либо покину ваш мир, уйдя по тропам туда, где мне место, так что эти знания я унесу с собой в мир иной в любом случае.

— В этом есть некий смысл, — усмехнувшись, граф кивнул и, задумчиво постучав пальцем по щеке, резюмировал: — Итак, ты задала мне четыре вопроса, и я дам на них ответы в той степени, в которой посчитаю нужным, однако тебе придется предложить мне равную оплату. Расскажите же мне, фрау Дарэм, как и ради чего вы оказались в моем мире, что вам известно о возможностях души путешествовать по тропам, и каково все-таки происхождение столь оригинальных шрамов на вашей спине.

— Рассмотрели во всех подробностях? — недовольно буркнула Нази, понимая, что мгновение назад узнала, кто именно раздевал ее перед тем, как она оказалась в постели.

— Ты пребывала в весьма плачевном состоянии, и я пришел к выводу, что тебе не помешает горячая вода, — развел руками граф. — Принимать ванну в одежде не слишком хорошая идея, так что не вижу повода извиняться. Однако, если это оскорбляет твою женскую честь…

— Нисколько не оскорбляет, — перебила его Дарэм. — Я не женщина, Ваше Сиятельство, я некромант, а нас учат не придавать сакрального значения различиям полов. Наше тело — не более, чем инструмент нашей деятельности.

Фон Кролок в ответ на это тонко усмехнулся, и Нази предпочла перевести взгляд на лежащую у нее на коленях книгу. Их и правда этому учили — Дарэм не раз приходилось представать обнаженной и перед орденскими медиками, и перед своими же коллегами в случаях, когда разодранная в клочья толпой умертвий одежда едва ли могла прикрыть хоть что-то, или когда спешно приходилось смывать с себя тошнотворно воняющую трупную слизь в ближайшем озере наравне с работающими в сцепке некромантами-мужчинами. Вот только в случае с графом ее убеждения отчего-то начинали давать странные, не слишком понятные самой Нази сбои.

— Неужели? — иронично переспросил фон Кролок, с интересом разглядывая упрямо прячущую глаза Дарэм. — Что ж, в таком случае, позволь заметить, что инструмент лично твоей деятельности не только функционален, но и эстетически приятен глазу.

— Вы задали мне всего три вопроса, — резче, чем ей того хотелось, напомнила Нази. — Четвертого не будет?

— Отчего же? Ответ за ответ. Четвертый вопрос, как и в твоем случае, касается имени. Кто такой Винсент, Нази? В горячке бреда ты назвала меня этим именем, и я хотел бы знать, о ком идет речь. Ответишь на мои вопросы — и я даю слово, что отвечу на твои. Если же нет, я, в свою очередь, тоже воздержусь от откровений. Полагаю, нам обоим в равной степени не хочется вдаваться в лишние детали, и тебе придется решить, так ли на самом деле сильно твое любопытство.

Имя покойного мужа Нази граф выговорил как-то странно, словно ему по какой-то причине было неприятно его произносить, однако в данную секунду Дарэм куда больше занимала сама суть выставленных графом условий. Фон Кролок молчал, давая ей время как следует подумать и с умеренным любопытством наблюдая за ходом отражающейся на худом лице женщины внутренней борьбы.

— Хорошо, — наконец, решительно сказала Дарэм, вцепившись побелевшими от напряжения пальцами в угол книги. — Ваша цена справедлива, пожалуй, и я согласна ее заплатить. Однако, сначала я жду вашего рассказа, Ваше Сиятельство.

— Полагаешь, будто я, получив свое, не сдержу обещания? — граф слегка приподнял брови и, дождавшись короткого кивка, заметил: — Что ж, не мне тебя винить. Извольте, фрау Дарэм, но учтите, что ответ будет довольно длинным и речь пойдет о времени, далеком от дня сегодняшнего. Однако, прежде чем мы перейдем к делу, я должен уточнить — ты уверена относительно последнего вопроса? Поверь, куда лучше нам обоим было бы ограничиться тремя.

— Позвольте мне самой решить, Ваше Сиятельство, что именно я хочу знать, — нахмурившись, возразила Дарэм, для которой это было скорее делом принципа, нежели такого уж жгучего любопытства. В конечном счете, в самом начале знакомства она великолепно обходилась без каких бы то ни было обращений вовсе.

— Как угодно, фрау Дарэм, как угодно. Также я рассчитываю на то, что вы проявите благоразумие и не станете меня перебивать. Итак. В сентябре одна тысяча пятьсот семьдесят пятого года в семействе графа Леопольда фон Кролока после четырех неудачных попыток его супруги благополучно разрешиться от бремени, наконец, появился сын. Поначалу младенца приняли за мертворожденного, поскольку тот при появлении на свет не испустил положенного крика, однако, благодаря усилиям лекаря, прочистившего его легкие от крови, мальчик все же начал дышать. Родители, посчитав, что их сын сумел побороть смерть, окрестили его «Победоносным» ⁽²⁾, что во многом и определило его дальнейшую судьбу…

— Как-как они его окрестили? — округлив глаза, переспросила Дарэм и предательски дрогнувшим голосом добавила: — Ваше Сиятельство, я очень надеюсь, что вы шутите. И, поверьте, очень зло.

— Я предупреждал, Нази, но ты не изволила прислушаться к доброму совету, — фон Кролок искривил губы в усмешке и добавил: — Помнится, я просил тебя не перебивать. Впоследствии Господь подарил графу еще двоих сыновей и трех дочерей, не все из которых прожили на свете достаточно, чтобы оставить после себя потомство. Однако, насколько мне известно, несколько линий фон Кролоков существуют и поныне, а еще несколько родов несут через века следы их крови по женской линии. Впрочем, это уже не имеет никакого отношения к делу. Леопольд занимал не последний чин при Карле Втором из династии Габсбургов, в те времена правящем Внутренней Австрией, так что его наследник, имеющий так называемый «титул учтивости» виконта, в довольно раннем возрасте был представлен ко двору. После смерти Карла в одна тысяча пятьсот девяностом он продолжил свое становление уже при дворе эрцгерцога Рудольфа Второго Габсбурга, впоследствии застав и восхождение на престол его наследника Маттиаса, пережив, таким образом, трех правителей Австрии и несколько крупных военных кампаний. Карьера его не всегда складывалась легко. Он считался человеком весьма жестким и, порой, жестоким, а также расчетливым и излишне хладнокровным, что крайне огорчало тех, кому он закрывал дорогу к вершинам. Чтобы понять, насколько велика была степень их огорчения, довольно сказать, что он пережил около полутора десятков покушений на свою жизнь, пять из которых едва не увенчались успехом. Однако, несмотря на все старания общества, к моменту своей смерти он сумел добиться того, что род фон Кролоков занял не последнее место в дюжине самых влиятельных австрийских фамилий, — в голосе графа на долю секунды отчетливо проскользнула гордость. — Каким он был? Что ж, можно сказать, что это был полностью человек своей эпохи, привыкший как к придворным интригам, так и к кровопролитным сражениям на поле брани. В возрасте двадцати неполных лет он благополучно женился на дочери графа Герберштайна Марии, подарившей ему четверых детей — троих сыновей и дочь.

— И что же, по любви женился? — уточнила немного пришедшая в себя Дарэм, решив затолкать как можно глубже ответ графа на вопрос о его имени и не вспоминать о нем, по возможности, никогда.

— Любви? — фон Кролок с коротким смешком покачал головой. — Разумеется, нет, любезная фрау Дарэм. Последнее, на что обращали внимание при заключении брака в те времена — любовь. Она могла сопровождать семейные союзы, а могла так никогда и не возникнуть между супругами, но определяющим всегда был вопрос предполагаемой материальной или стратегической выгоды. И, насколько мне известно, по крайней мере, в нашем мире положение вещей с тех пор не сильно переменилось. В частности, наследник Леопольда свою жену не любил никогда, и она отвечала ему взаимностью, однако они, пожалуй, прекрасно понимали друг друга, и в целом это был весьма прочный союз. Он временами изменял ей, она — ему, но общество тогда смотрело на подобное с пониманием, если только интрижки супругов не становились достоянием гласности. Любовь, настоящая и, как ни иронично, первая за всю жизнь, пришла к нему примерно за год до гибели, в лице девятнадцатилетней дочери виконта Клемена, которую он повстречал на одном из балов в Вене. Эти странные, в чем-то весьма болезненные отношения не могли иметь никакого логического продолжения — он был для нее слишком стар, хотя Элиза и не желала этого признавать, у него за плечами была семья, ее же, в свою очередь, ожидал выгодный брак. Их роман продлился одиннадцать месяцев. Июльской ночью тысяча шестьсот тринадцатого года граф умер милях в тридцати от этих мест, на тракте, ведущем из Салонты в Аюд, в окрестностях которого жила его возлюбленная.

— Надо полагать, повстречался с вампиром? — осторожно спросила Нази, когда фон Кролок надолго замолчал, постукивая пальцами по подлокотнику кресла, явно углубившись в какие-то свои, одному ему ведомые размышления.

— Именно, — граф бросил на Нази короткий взгляд и каким-то странно неловким движением потрогал собственную обернутую шелковым платком шею. — Впрочем, в его глазах это был вовсе не вампир, а молодая, одетая в дорогое платье женщина, бредущая вдоль обочины и едва не кинувшаяся под копыта его коня, громко умоляя о помощи. Ему пришлось остановиться хотя бы для того, чтобы не затоптать несчастную, что и стало последней в его жизни ошибкой. Легкость, с которой хрупкая с виду женщина опрокинула на землю мужчину вдвое крупнее себя, была поразительна. А затем… что ж, затем она вцепилась ему в горло, разорвав клыками гортань и, утолив жажду, бросила все там же, на обочине. Умирал он скверно и, по его ощущениям, довольно долго... хотя, полагаю, эти несколько минут просто растянулись в его восприятии на несколько часов. Мне сложно судить. Очнулся он незадолго до полуночи, абсолютно целый, разве что залитый собственной кровью, и отправился дальше, поскольку единственное, что он точно помнил, так это то, что должен непременно успеть в Аюд, где его ждали и, увы, дождались, — фон Кролок сумрачно усмехнулся. — Элиза умерла быстро. Быстрее, чем он успел осознать, что произошло. Ему отчаянно хотелось тепла, фрау Дарэм, но по рукам его текла одна только кровь. И ее оказалось недостаточно. Впрочем, ее никогда не бывает достаточно.

— А что случилось потом? — Нази слегка подалась вперед, вглядываясь в застывшее, точно посмертная маска, лицо своего собеседника и больше всего опасаясь, что граф сейчас окончательно замкнется в себе, так и не рассказав историю до конца.

— Потом?... — рассеянно и отчужденно переспросил граф. — Потом он обезглавил убитую им Элизу, поскольку в его времена вампиры были отнюдь не сказкой, и даже селяне знали, что стоит делать с их жертвой в первую очередь, дабы жертва эта не обратилась в еще одного охотника. Подобной участи единственной женщине, которая подарила ему несколько месяцев настоящего счастья, он не желал. Незадолго до рассвета он оставил ее оскверненное тело неподалеку от поместья Клеменов, дабы Элизу могли отпеть и похоронить на освященной земле, уберегая тем самым хотя бы ее душу. Затем он вернулся в охотничий домик, в котором было назначено их свидание, и укрылся от дневного света в земляном подполе, чтобы потом отправиться на поиски той, что его обратила. Пешком он вернулся почти на пятнадцать миль назад, начав искать с места, где повстречал вампиршу, и спустя несколько недель поиски привели его к замку, в котором мы сейчас находимся. Разумеется, его появление не осталось незамеченным. Оценив упорство и хитрость графа, который, толком еще не сознавая своих способностей, за время скитаний сумел не погибнуть от рук церковников и не пасть от зубов защищающих свою территорию сородичей, его приняли как еще одного члена общины. В замке обитало семеро немертвых, еще около пяти десятков были рассеяны по окрестностям. Наследник Леопольда «прожил» здесь несколько лет, обучаясь управлять доставшимися ему возможностями и выжидая подходящего момента… Вампиры были стары, уверены в себе и в своих силах. Годы в их обществе давались нелегко, но он умел ждать. Зимой одна тысяча шестьсот двадцать первого года, когда его окончательно «приняли в семью», он убил всех семерых, начав с обратившей его Кристины. В те годы священная война против немертвых уже набрала воистину угрожающие масштабы. Стало очевидно, что еще каких-то пять лет — и она докатится до этих глухих лесов, так что граф предложил оставшимся в округе вампирам сделку, условия которой тебе прекрасно известны.

— С трудом верится, что они так просто согласились на подобное, — с сомнением протянула Дарэм, вызвав у графа еще одну холодную, жутковатую полуулыбку.

— Они действительно не согласились, — он покачал головой и, отвлекшись, наконец, от обезличенного повествования, на протяжении которого рассказывал о себе так, словно речь шла о ком-то постороннем, бесстрастно заметил: — Однако я способен быть убедительным. А еще я потратил много усилий, чтобы изучить их привычки и повадки, в то время, как они сами не слишком-то интересовались моим существованием. Когда община за год сократилась на четверть, я сделал им предложение снова. А когда, спустя еще полгода, из сорока девяти вампиров в окрестностях осталось лишь двадцать пять — еще раз.

— То есть, вы убивали своих сородичей? — уточнила женщина, которая такого поворота событий никак не ожидала.

— Люди ведь убивают других людей, не так ли? — откликнулся фон Кролок. — Почему же ты отказываешь вампирам в возможности убивать других вампиров? Они, разумеется, пытались прервать мое существование, однако способность к объединению усилий свойственна немногим из нас, полагаю, ты это прекрасно знаешь. Все мы до последнего заботимся лишь о себе, так что, при должной сноровке, мне не составляло особого труда избавляться от них поодиночке. А уж жалости при этом я испытывал, поверь, гораздо меньше, чем к той же фройляйн Шагал. Я не намерен был окончить свои дни в руках ставленников Инквизиции, так что почел за лучшее предпринять некие меры для обеспечения собственного благополучия.

— И вы никогда не хотели… просто умереть? — вполне искренне спросила Дарэм, передернув плечами. Почему-то ей пугающе легко оказалось представить фон Кролока, месяц за месяцем методично отрывающего головы собственным «соплеменникам». До тех пор, пока они не сделали то, чего он от них хотел.

— В мое время вампиры считались существами, которых ждет геенна огненная, так что я, став одним из них, отнюдь не торопился столкнуться с собственным посмертием. И теперь, благодаря тебе окончательно убедившись, что моя более поздняя теория верна, и после окончательной смерти душа моя навеки останется скитаться между тропами в абсолютном одиночестве, я не могу сказать, какой из исходов хуже. К тому же я привык во всем идти до конца, а что есть самоубийство, как не попытка избежать возникших перед тобой трудностей? — фон Кролок неторопливо поднялся со своего места и принялся расхаживать по комнате у женщины за спиной, так что теперь Нази не видела его и лишь слышала шорох тяжелых складок его плаща. — Так что же, драгоценная моя фрау Дарэм, вы удовлетворены моими ответами или желаете знать что-то еще?

— А ваша семья? Что стало с ней? — спросила Нази, понимая, что ей потребуется немалое количество времени, чтобы переварить и как-то уложить в голове всю информацию, которую столь щедро выплеснул на нее граф.

— Насколько мне известно, Мария скончалась спустя десятилетие после моей смерти, дети наши выросли, и каждый прожил вполне неплохую жизнь, оставив после себя потомков. Фон Кролоки в австрийской части империи и поныне вполне почитаемы, но ко мне это уже не имеет ровным счетом никакого отношения. Пока не прошло первой сотни лет, я не возвращался в места, где меня знали. Мертвецам среди живых, по моему мнению, не место. Даже если мертвец этот прекрасно себя осознает и, можно сказать, сносно себя чувствует. Я с самого начала предпочитал, чтобы моя родня считала меня полноценно умершим человеком, а не... как это ты выразилась? Ах да, «нежитью высшего порядка».

— Это мне вполне понятно, — Нази кивнула. — Если и есть что-то, чего я так и не смогла из вашего рассказа уловить, Ваше Сиятельство, так это, каким образом вы вообще сумели контролировать собственный голод. Я всегда была убеждена, что это невозможно.

— Здесь все куда проще, чем тебе представляется, Нази, — начал фон Кролок, но был бесцеремонно прерван появлением в комнате еще более, чем обычно, взъерошенного и явно чем-то взволнованного Куколя.

— Ыые, аер! — с порога заявил он, после чего, обернувшись к Дарэм, добавил: — Афуе, фау.

— И тебе доброй ночи, — Нази, уже приучившаяся интуитивно разбираться в невнятном наречии горбуна, кивнула.

— Аер, ам эол Аал, — снова обратился к своему хозяину Куколь и, слегка разведя руками, добавил: — Оый.

— Что-что? — переспросила Дарэм, оглядываясь на графа, на бледном лице которого обозначилось столь болезненное выражение, словно у Их Сиятельства разом заныли все его вампирские зубы.

— Куколь говорит, что нас почтил своим присутствием достопочтенный Йони Шагал, — «перевел» фон Кролок. — Достопочтенный и мертвый. Кто бы сомневался, что именно этим все и закончится.

— Мертвый в том смысле, в каком я подумала? — уточнила женщина и, не дожидаясь ответа, спросила: — Вы или Герберт?

— Если бы это было моих рук делом, милая моя Нази, герр Шагал не в состоянии был бы нанести нам этот визит вежливости, — граф раздраженно взмахнул рукой. — Прости, но я вынужден тебя покинуть. Таких гостей не стоит долго держать в приемной.

С этими словами фон Кролок шагнул, очевидно, прямиком в холл собственного замка, оставив ошарашенную Дарэм наедине с Куколем и собственными невеселыми мыслями.

1) Молескин — с 19 века производящаяся во Франции и высоко "котирующаяся" во всем мире записная книжка с обложкой из так называемой "кротовой шкуры" т.е. высокопрочной эластичной ткани

Вернуться к тексту

2) на латыни "победоносный" или "упорный в борьбе" звучит как "vincens". Не удивительно, что фрау Дарэм такому ответу совсем не обрадовалась.

Вернуться к тексту