Однажды в Лютном (джен)

А потом случился ноябрь одна тысяча девятьсот восемьдесят первого года — месяц, перевернувший жизни и судьбы многих британских волшебников, среди которых был и Маркус Эйвери. Исчезновение Тёмного Лорда застало всех его приближённых врасплох — и пока они пытались понять, что же им теперь делать, ауроры не теряли времени даром. Начались аресты — и одним из первых под них попал Ойген Мальсибер, зачем-то сразу признавший все выдвинутые против него обвинения.

— Дурак! — в каком-то растерянном отчаянии говорил Люциус Малфой, меряя нервными и торопливыми шагами свой кабинет, где, кроме него, сидела его жена, а также Лестрейнджи, Нотт, занявший кресло поближе к камину, МакНейр, Крэбб, Гойл и, наконец, в кресле в самом углу — Эйвери. — Ну кто его за язык тянул? Зачем?!

— А что ему было делать? — спросил Гойл. — Палочку же проверили — и…

— И что? — взвился Малфой, и Эйвери показалось, что он только рад сорваться наконец хоть на ком-нибудь. — На ней написано, на кого он накладывал заклинания? Сказал бы, мол, дрессировал клубкопухов — и никто бы не доказал ничего! Он же легилимент, он же даже допрос с веритасерумом выдержал бы! Нет же свидетелей! Мерлин, — он запустил пальцы в свои на удивление небрежно собранные в хвост волосы, окончательно растрепав их.

— Можно подумать, Крауч его бы послушал, — очень расстроенно и нервно сказал Рабастан. Бледный и непривычно серьёзный, он сидел рядом с братом и время от времени бросал на него испуганные и какие-то ищущие взгляды. — Метки же никуда не делись. Побледнели просто — и всё.

— А значит, он жив! — пылко воскликнула Беллатрикс. Она сидела отдельно, в кресле — тоже бледная, но, в отличие от своего деверя, собранная и напряжённая. — С ним что-то случилось — но он жив, и нам нужно искать его, а не дрожать за свои шкуры, — сказала она с возмущением и презрением.

— Кого искать, Белла?! — раздражённо спросил Малфой, а Нотт, как заметил Эйвери, вздохнул и покачал головой. — Лорда? Где? Отличная идея — искать его, когда за нами по пятам идёт Крауч со своими аурорами! Хочешь привести их прямо к нему? — спросил он очень зло и язвительно — и Эйвери вдруг понял, что Люциусу нет никакого дела до судьбы Тёмного Лорда.

— Что-то я не вижу здесь никого из ауроров, — огрызнулась Беллатрикс, но Родольфус оборвал жену:

— Белл, не сейчас. Обсудим это позднее. Мы не для этого собрались, — он успокаивающе взял за руку нервно потянувшегося к нему Рабастана и крепко и уверенно сжал её. — Позволь, я скажу, — обратился он к Люциусу, и тот, кивнув, с размаха опустился на подлокотник дивана рядом с Нарциссой, которая тоже сразу же взяла его за руку. Родольфус же, напротив, поднялся и заговорил, обводя их всех пристальным взглядом: — Мы с Люциусом и мистером Ноттом всю ночь думали, как нам всем теперь быть — и, я полагаю, нашли решение. Они боятся Тёмного Лорда — даже мёртвого, — проговорил он без улыбки, — а значит, действительно считают его великим волшебником.

— И они правы! — вмешалась Беллатрикс, но Родольфус, едва заметно поморщившись, сделал останавливающий жест, и она неохотно умолкла.

— Нам нужно сказать, что мы все находились под его Империо, — продолжил старший Лестрейндж.

— Все… сколько нас? Девять? — недоверчиво переспросил Рабастан, быстро пересчитав всех присутствующих.

— Десять, — поправил его Малфой. — Нарцисса тоже. Так будет надёжнее, — добавил он быстро.

— У неё нет метки, — презрительно бросила Беллатрикс, но Родольфус поддержал Люциуса:

— Он прав, Белл. Так действительно будет надёжнее.

— Они не поверят! — слегка истерично воскликнул Рабастан. — Десять человек, активных, всегда на виду…

— Одиннадцать, — почти что прошептал Эйвери — но как бы тихо он ни произнёс это, Родольфус его услышал.

— Почему одиннадцать? — спросил он.

— Снейп же, — упрямо сжав губы, напомнил Эйвери.

— Снейп, — с видимой досадой повторил Родольфус. — Мерлин, а я забыл… может, его не тронут? Он же в Хогвартсе — сочтут, что… но, — он оборвал сам себя, — ты прав. Одиннадцать. Ты знаешь, что с ним сейчас? — спросил он, и Эйвери, опуская глаза, помотал головой:

— Нет.

Он и вправду не знал. С того самого дня, когда он узнал о случившемся в канун Хэллоуина в доме Поттеров, Эйвери так и не сумел отыскать своего друга, лишь написав ему пару раз и мучаясь за свою трусость отчаянным чувством вины. Он сам никогда не любил никого так сильно, как Северус — погибшую Лили Поттер, и мог только пытаться представить, насколько тому должно быть сейчас больно и тяжело. Он бы хотел его поддержать, но понятия не имел не то что как сделать это, но даже как добраться до Снейпа: вход в Хогвартс, где жил его друг во время учебного года, для него был закрыт, а на письма Северус не отвечал. Был бы здесь Ойген, он бы непременно придумал что-нибудь, но того уже успели не только арестовать, но даже и осудить — едва ли не за один день… хотя нет. Не за один.

За два.

Даже думать об этом Эйвери было больно. Представлять своего всегда такого солнечного и тёплого друга в том царстве холода и отчаяния, которым был Азкабан, было невыносимо — даже почему-то страшнее, чем думать о том, что очень скоро и он сам там окажется, может быть, даже в соседней камере. И Маркус старался гнать от себя образ умирающего там Ойгена и ел себя поедом за подобное малодушие, и на сей раз даже его любимые книги не помогали ему забыться и успокоиться.

Может быть, потому, что теперь он остался совсем один.

Исчезновение отца стало для него благом — так же, как и случившаяся незадолго до этого смерть матери, которую он толком никогда и не знал и от которой не видел ничего, кроме холода. Общение с ней сводилось у него, по большей части, к утреннему приветствию и выслушиванию коротких, всегда окрашенным нетерпеливым презрением замечаний, а в последние годы зачастую не бывало и этого: миссис Эйвери в моменты возвращения Маркуса на каникулы почти что всегда оказывалась в отъезде. Так что в детстве Маркус привык к одиночеству и очень его любил — потому что когда он был один в своей комнате, он чувствовал себя в безопасности. Однако в школе у него появились друзья, хотя он и сам не понимал, как это случилось, потому что дружить он не умел и первое время страшно стеснялся общаться с однокурсниками. Но Мальсибер, который и был инициатором их общения, казалось, просто не обращал внимания на это смущение, как никогда просто не замечал того, что мешало ему получать желаемое, и своей настойчивостью, всегда отличным настроением и категорическим то ли неумением, то ли нежеланием обижаться в конце концов завоевал сначала доверие, а затем и сердце Маркуса Эйвери. Так же, как, впрочем, и Снейпа — впрочем, сейчас уже Маркус совсем не был в этом уверен. С Северусом никогда ни в чём нельзя было быть уверенным…

Так что всё, что мог сделать Эйвери для своего единственного оставшегося у него друга — напомнить о нём тем, кто сейчас изобретал способ остаться им всем на свободе.

— Ты думаешь, они поверят, что десять... одиннадцать человек ходило под Империо Лорда? Разом? — вновь спросил Рабастан.

Беллатрикс его перебила:

— Лорд мог держать под Империо сотни!

— И что ж тогда не держал? — не сдержался Малфой. — Почему он тогда не взял под Империо Крауча и министра, да и…

Беллатрикс вскочила, сжав кулаки, и Родольфус вдруг сказал громко и повелительно:

— Хватит! Уймитесь оба, — он так посмотрел на жену, что она присмирела под его взглядом, а Эйвери, вздрогнув, вжался в кресло. Когда-то, в детстве, он воспринимал старшего Лестрейнджа как взрослого товарища, доброго и надёжного, однако в последние годы тот начал его пугать, и сейчас Маркус ощутил этот страх снова. Родольфус казался ему чужим, суровым и очень холодным, и Эйвери поймал себя на мысли о том, что не хотел бы его разозлить. — Поверили же они Мальсиберу — а там, если я верно понял воспоминания этого, — он запнулся и не стал называть фамилию, — обвинений было не многим меньше. В одиннадцать человек под Империо Лорда они поверят, — сказал он очень уверенно. — Всё, что нам нужно — наложить Империо друг на друга, чтобы те, кто будет нас проверять, нашёл то, что ищет.

— Оно должно быть одинаковым, — напомнил ему Гойл — и получил в ответ удивительно неприятную усмешку:

— Империо есть Империо. Ты ещё Авады начни различать. У меня есть палочка, — Родольфус извлёк из кармана никому не знакомую волшебную палочку, — будем работать с ней. Потом сожжём, — он вдруг улыбнулся коротко, одними губами. — Нам поверят.

Но верить Краучу и Визенгамоту пришлось в куда более реалистичную версию о куда меньшем количестве несчастных, годами ходивших под Империо Тёмного… Волдеморта — потому что назавтра газеты взорвались сообщениями об ужасной трагедии в доме Лонгботтомов, а ещё через день Лестрейнджей арестовали.

Эйвери, прочтя об этом, пришёл в такой ужас, что, не в силах сидеть в одиночестве в четырёх стенах и, не зная, как теперь говорить с Малфоями, к которым единственным он мог бы пойти, отправился в Лютный — к Ноксу.

Отыскал он его в кабаке — и едва Нокс увидел своего нежданного гостя, как встал и, расплатившись, сделал ему знак следовать за собой, и уже на улице, подхватив его под руку, утянул в ближайшую подворотню и, не задавая никаких вопросов, аппарировал.

Они оказались на окраине какого-то леса, и Эйвери, сделав шаг, первым делом по колено провалился в… болото?

— Не дёргайся, — Нокс с силой дёрнул его за руку, помогая выбраться на твёрдую землю. — Здесь опасно. Чуть в сторону — и начнёшь свой путь к превращению в торф.

— Где мы? — удивлённо и встревоженно спросил Эйвери, оглядываясь и видя вокруг с одной стороны лишь деревья, а с другой — поросшее высокой травой, между которой иногда поблёскивала вода, болото.

— В Дортмуре, — не слишком информативно ответил Нокс. — Я верно понял, что ты попался?

— Попался? — непонимающе переспросил Эйвери. — Я? Нет, — поняв, о чём спрашивал Нокс, сказал он. — Я — пока нет, — зачем-то повторил он. — Я просто… а мы здесь зачем? — он не хотел ныть и не хотел жаловаться — не стоило втягивать во всю эту дрянь ещё и Нокса. Да и чем тот мог помочь? Зачем он вообще явился к нему? Просто потому, что больше ему идти было не к кому?

«Не к кому», — честно ответил он сам себе. И никогда больше не будет — потому что Ойгена нет, а Северус… да что уж — говорить надо как есть: они вряд ли сумеют дружить вдвоём. Да и Снейп никогда не был тем, кто умел утешить и посочувствовать, а уж сейчас если кто-то из них и нуждался в сочувствии, то вовсе не Эйвери. И он постарался бы его дать, если бы у него был шанс — но Северус явно не желал его видеть.

— Я решил, что ты подался в бега, — посмеиваясь над самим собой, сказал Нокс. Он был заметно навеселе — или, может быть, даже пьян, и от мысли о том, что в таком его состоянии они только что парно аппарировали, Эйвери стало немного не по себе. — Но сделал это в своей неподражаемо-нелепой манере, в очередной раз выставившись на всеобщее обозрение. Тебя же в Лютном уже все знают! И с радостью аурорам сдадут, едва те назначат награду.

— Нет, — покачал головой Эйвери. — Сбегать я бы не стал.

— Что так? — кажется, искренне удивился Нокс — и Эйвери, охваченный благодарностью за пускай и непрошенную, и ненужную, но всё же мгновенно предложенную ему помощь, ответил неуместно тепло:

— Я всё равно не смогу жить в бегах… спасибо тебе, — он протянул Ноксу руку, которую тот, покачав головой, и пожал. — Меня ни в чём не обвиняют пока… и, может быть, и не будут, — проговорил он негромко и очень горько.

— Тебя, я смотрю, это не очень-то веселит, — заметил Нокс, ёжась и вздёргивая свой воротник. — Холод какой… идём, что ли, — он передёрнул плечами и предупредил: — Тут рядом, но не настолько, чтобы у тебя не было шансов ухнуть в трясину. Ступай точно след в след.

Они медленно шли по болоту — жижа чавкала под ногами, которые уходили в почву то на дюйм, то на два. Тонкие ботинки Эйвери промокли почти мгновенно, и он ощущал её всей ступнёй, особенно между пальцами, и каждый раз морщился от этого чувства. Он шёл и думал о том, зачем же Лестрейнджи так сделали. Зачем они пошли к этим Лонгботтомам? Белла твердила, конечно, что они должны что-то знать, но ведь Руди был совершенно уверен, что ни они и никакие другие ауроры ничего о Лорде не знают — зачем же они пошли? А потом Белла свела своим Круциатусом их с ума, этих ауроров, и теперь всех Лестрейнджей поймали, и Крауч ни за что не выпустит никого из них из своих рук, тем более что вместе с ними попался и его сын. О, Маркус отлично понимал Крауча-старшего, порой очень напоминающего ему его же собственного отца, и точно знал, что сына он накажет со всей доступной ему жестокостью. Зачем же они это сделали?!

— Да стой ты! — голос Нокса вернул Эйвери к реальности. Сморгнув, он увидел, что они стоят у крохотного каменного домика, дверь которого Нокс сейчас держал приоткрытой. — Заходи, — велел он.

Внутри домик ожидаемо оказался куда больше, чем снаружи, и почти весь был заставлен какими-то ящиками и коробками, но Эйвери, растерявший, кажется, в последние дни большую часть своей непосредственности и наивности, не стал задавать никаких вопросов. Сев на предложенный стул, он очень устало и грустно поглядел на Нокса и тихо сказал:

— Я просто не знал, куда пойти, а дома сидеть не мог. Один мой друг уже в Азкабане, второй, — он вздохнул, — просто очень несчастен и тоже, может быть, туда сядет… а теперь вот и третий, кто мог бы выслушать и понять… — Эйвери снова вздохнул и умолк.

— А я тебе говорил, что ты не с теми связался, — почему-то зло сказал Нокс, возясь где-то в углу. — Будешь? — спросил он, подходя к Эйвери с бутылкой мутноватой жидкости и стаканом в руках — и когда тот грустно кивнул, наполнил его почти доверху.