Просто продолжать жить (гет)

Из чайной МакНейр, беззвучно смеясь, вышел нарочито быстро — и, немного пройдя по Диагон-Элле, свернул в проулок, ведущий в Лютный, надеясь, что туда Скитер идти за ним не рискнёт, а если пойдёт, то уж там от неё будет несложно скрыться. Мог бы он сейчас аппарировать — не было бы проблемы, но он пока не считал возможным так рисковать, а позволить ей проводить его в Мунго, где у него через некоторое время была назначена встреча с мисс МакМиллан, он просто не мог.

Потому что это вообще её не касалось.

Но Скитер за ним не пошла, и он теперь просто медленно брёл по Лютному, в котором был в последний раз больше двадцати лет назад, рассматривая грязные покосившиеся домики и тёмные витрины и вывески. И так глубоко задумался, что, услышав громко произнесённую свою фамилию, вздрогнул и, оглянувшись на голос, онемел, увидев совсем рядом с собой стену, завешанную старыми плакатами о розыске сбежавших из Азкабана Пожирателей смерти, а также газетными страницами с их портретами. Между ними к стене были прилеплены зачарованные, горящие даже на ветру свечи, а также виднелись исписанные стихами листки пергамента.

МакНейр перевёл взгляд на стоящую неподалёку группу молодых людей и в первый момент решил было, что попал на какой-то дурацкий маскарад — потому что те были наряжены в длинные чёрные плащи, и лишь на одной девушке было красно-чёрное платье. Девушка эта казалась весьма похожей на Беллатрикс Лестрейндж — вернее, старалась добиться такого сходства, в чём весьма, на первый взгляд, преуспела. Представив, что было бы, столкнись с этими ряжеными муж и деверь покойной, МакНейр покачал головой и хотел было сказать, что это совсем не смешно, но ему не дали:

— Вы же Уолден МакНейр, да? — спросил его высокий худощавый юноша с бледным лицом, подведёнными красным глазами и гладко выбритой головой. Его голос звенел от напряжения и волнения, и МакНейр, кивнув и продолжая разглядывать эту странную молодёжь, сказал:

— Именно так. С кем имею честь?

— Обычно меня называют Лордом, — сказал тот.

МакНейр фыркнул, а потом, не сдержавшись, расхохотался.

— Лордом? — повторил он, отсмеявшись и вытирая выступившие на глазах слёзы. Потом оглядел явно сконфуженных и в то же время непонятно почему нервничающих юношей и девиц и спросил: — Так зачем звали-то?

— Вы можете называть меня Стивеном, — неохотно сказал ему бритоголовый.

— Мы хотели спросить, — вступила девушка… да, пожалуй, всё-таки девушка, или очень-очень молоденькая женщина, изображающая из себя Беллатрикс. — Вы ведь знали её? — спросила она, указывая на плакат всё с той же мадам Лестрейндж.

— Знал, — кивнул МакНейр, сам толком не зная, зачем. По-хорошему, следовало бы развернуться и уйти, предупредив их, чтобы не вздумали попасться на глаза никому из Лестрейнджей — потому что Уолдену даже представлять не хотелось, что будет, если эту дикую компанию увидит однажды Родольфус. А вот что произойдёт, если с этой «Беллатрикс» вдруг столкнётся Рабастан, ему даже и представлять было не нужно: он был уверен, что и так знает это отлично. Нет, определённо их нужно предупредить. Нельзя допускать такое.

— Скажите нам! — порывисто воскликнула «Беллатрикс», и МакНейр с трудом удержал смешок: настолько комичным и нелепым выглядело сходство с оригиналом, которого та явно пыталась добиться. — Скажите нам, кого она любила?

— Кто? — ошарашенно спросил МакНейр. Происходящее начинало напоминать ему сон — ему снилось порой нечто такое вот странное, абсурдно-нелепое, и Уолден порою шутил, что его мозг слишком примитивен для того, чтобы производить кошмары, поэтому, когда в нём случается сбой, он просто выдаёт что-нибудь максимально идиотское, такое, что и пересказать-то неловко.

— Беллатрикс Лестрейндж! — взволнованно проговорила фальшивая «Беллатрикс». — Мужа или Тёмного Лорда?

МакНейр вдруг ощутил совершенно неожиданное и непонятное ему самому раздражение. Какое этой девчонке дело?

— Мы постоянно об этом спорим, — вмешался юноша с длинными собранными в хвост русыми волосами. — Видите ли, аргументы ведь можно найти за обе позиции…

— Конечно, она любила мужа! — перебила его невысокая полная девушка с жидкими светлыми волосами. — Лорд — это же почти символ… вождь! Его нельзя любить, как мужчину — а вот Родольфус…

— Ну, ты сравнила! — перебил её коротко стриженый темноволосый парень. — Он же был просто человеком — но разве можно любить кого-то, когда есть настоящий бессмертный?

— Вот именно, что бессмертный! — возразил другой, с усыпанными веснушками худым широким лицом. — Высшее существо невозможно любить так же, как человека — она восхищалась им и была бесконечно предана, но любила она всё-таки мужа!

— Не факт! — возразила светловолосая полная девушка.

МакНейр слушал их препирательства, горячо и торопливо излагаемые аргументы, и почему-то вспоминал школьные уроки аппарации с рассуждениями о «пути в ничто», казавшиеся ему тогда столь же абсурдными и далёкими от реальности.

— Вы даже не представляете, о чём говорите, — сказал, наконец, он, прервав кого-то на полуслове. Ему больше не было смешно — ему было горько и грустно. Конечно, дети во все времена играли в войну и любили изображать из себя героев — но увидеть на месте героев самих себя и того, кому он отдал большую пока что часть своей жизни, ему было… Он задумался, пытаясь определить это чувство, и вскоре понял, что это, прежде всего, досада. Стоило пережить столько всего, отсидеть в тюрьме, освободиться, чтобы узнать, что нынешние дети играют в тот ужас, который ты отчасти сам сотворил и окончания которого когда-то так ждал.

— Так расскажите нам! — пылко воскликнула «Беллатрикс». Как её, интересно, зовут на самом деле?

— Рассказать? — переспросил он — и задумался. Что ж… может быть, это поможет. Слишком он хорошо знал, что бывает, когда романтизируют подобные вещи. — Ладно, — кивнул МакНейр. — Я расскажу. Но не здесь, — он поморщился. — И не так, — кивнул он на их наряды. — Я сейчас занят — встретимся завтра здесь в полдень… но, — строго подчеркнул он, — без всего этого вашего маскарада. Увижу хоть одного ряженого — разговора не будет, — предупредил он и, развернувшись, ушёл, чувствуя спиною их взгляды и слыша их встревоженные и возбуждённые голоса.

До Мунго он добрался немного раньше оговоренного времени и, чтобы не вызывать у мисс МакМиллан неловкость, некоторое время сидел на скамье неподалёку от входа. День был хоть и пасмурным, но жарким и душным, и МакНейр расстегнул воротник, жалея, что пока недостаточно силён для того, чтобы наложить на себя охлаждающие чары. Он совсем отвык от тепла, а жара и вовсе мгновенно заставляла его потеть, однако даже это почти не помогало ему охладиться. Ему не хотелось идти к ней таким — разгорячённым и потным — но мысль вернуться домой, вымыться и переодеться пришла к нему слишком поздно, и времени на это уже не хватало. Так что он отправился на сеанс массажа как был, лишь зайдя в туалет умыться и вымыть шею и руки.

— Добрый вечер, — встретила его мисс МакМиллан улыбкой. — Жарко сегодня… вам непривычно, наверное? — спросила она, протягивая ему стакан холодной воды.

— Очень, — кивнул МакНейр, с признательностью принимая и залпом его осушая. — И странно: прежде погода меня никогда не тревожила.

— Вы двадцать лет провели практически в одном температурном режиме, — сказала она, беря баночку с кремом и смазывая свои ладони. — И это были холод и сырость. Конечно, вам сложно адаптироваться к высокой температуре, — она взяла его правую руку в свои и начала разминать. — Но тепло хорошо для вас: вы так быстрее восстановитесь. Хотя у вас и так этот процесс идёт замечательно, — она улыбнулась ему, а он подумал, что её голубые с прозеленью глаза удивительно выразительны. — Как вам наш мир? — спросила она, с силой массируя его пальцы.

— Я видел сегодня нечто очень странное, — сказал он, продолжая ей любоваться.

— Расскажите? — попросила она.

И он рассказал. Она слушала очень внимательно, впрочем, ни на секунду не прерываясь и не ослабляя силы своих движений, а, дослушав, кивнула:

— Я про них слышала. И видела нескольких в школе. Они странные, но никому не причиняют вреда.

— Пока нет, — сказал он. — Знаете, мы тоже были романтиками в их возрасте. И мне это дико, — он поморщился, и она тут же спросила:

— Я сделала вам больно?

— Нет, что вы, — он удивился. — Даже если б и сделали, — он улыбнулся и качнул головой. — Понимаете, это как внезапный и неприятный привет из прошлого. Мне казалось, наш пример должен чему-нибудь научить… вы говорите, вы видели их. И кто же до сих пор тоскует по Тёмному Лорду?

— Я не знаю, — призналась она. — Они меня никогда не интересовали… у нас в школе таких было несколько — они держались особняком. С разных факультетов… не знаю, — повторила она, улыбнувшись. Короткая тёмная прядка выскользнула из аккуратно зачёсанных назад волос и упала на лоб, и Роуэн привычно сдула её, слегка тряхнув головой. — Ни разу не видела их на Диагон-Элле, — призналась она, начиная разминать его пальцы по одному. — Мне кажется, они обычно собираются где-то в Лютном — просто не ходите туда, и вы их больше не встретите.

— Так они же от этого не исчезнут, — возразил он. — Дело не в том, вижу их я или нет. И ведь ладно я, — он вздохнул.

— Вы думаете, кому-то из ваших товарищей это может быть ещё неприятнее? — понимающе спросила она.

— Неприятнее? — переспросил он. — Ну… можно и так сказать. Не стоило бы им кое с кем встречаться…

Роуэн понимающе кивнула и вдруг быстро и незаметно облизнула губы, словно слизывая с них стремящийся сорваться вопрос, который она в последний момент сочла неуместным.

— Хотите что-то спросить? — подбадривающе проговорил МакНейр.

— Хочу, — порозовев, призналась она. — Но не думаю, что это уместно и вообще моё дело.

— Спросите, — он улыбнулся.

— Почему вы стали Пожирателем смерти? — смущаясь, горячо спросила она. — Вы же хороший человек — это видно… почему вдруг?

— Хороший? — иронично переспросил он. Ему захотелось взять её маленькие руки в свои, накрыть их ладонями и прижать к своему лицу, но он даже не шевельнулся, а вместо этого просто ответил: — Вам кажется. Вы совсем не знаете меня и просто под впечатлением этого броска… и общего антуража, — он усмехнулся совсем не зло и проговорил почти ласково: — Не очаровывайтесь мною. Не стоит.

— А если я уже? — шутливо спросила она, и её светлые глаза с длинными загнутыми кверху ресницами сверкнули.

— На мне много крови, — сказал он серьёзно. — В этой войне не было ни капли романтики — только кровь, грязь и подлость. И всего этого я никогда не чурался.

Она промолчала, лишь опустив глаза и сосредоточенно продолжая работать над его рукой, и только когда закончила с правой и взялась за другую, вдруг попросила, не поднимая на него глаз:

— Расскажите.

— Про войну? — спросил он.

— Почему вы стали Пожирателем смерти? — упрямо повторила она.

— Вы вряд ли поймёте, — ответил он мягко, и она, вспыхнув, глянула на него почти возмущённо, но вопрос задала короткий:

— Потому что я молода?

— Потому что вы нашли своё дело, — ещё мягче возразил он, и она, удивлённо и растерянно на него глянув, спросила:

— Дело? При чём тут?

— Я в юности не задумывался, чем хотел бы заняться, — честно сказал он. — Мне хотелось служить — как я сейчас понимаю, не важно, кому и в чём. Но идти в Министерство, — он пожал плечами. — Это не то. Я искал человека, за которым пойти, а не дело — и это было глупо, конечно, — признал он. — И нашёл… ну, и идея мне казалась тогда привлекательной.

— Почему? — тихо спросила она. — Вы не любили магглорождённых?

— Да нет, — подумав, ответил он. — Я их и не знал толком… но тогда мне казалось, что да, не люблю. Я никогда не отличался ни умом, ни талантами — ничем, кроме, пожалуй что, верности, — сказал он спокойно. — И крови никогда не боялся.

Ему не хотелось говорить ей всё это. Роуэн МакМиллан не просто ему понравилась — она его волновала. Так, как прежде волновала всего одна женщина — та, которая с самого первого дня была для него недоступна, и он принял это когда-то, не рассуждая и не пытаясь переменить. И сейчас это чувство казалось ему не более уместным, чем предыдущее — но на сей раз пропасть, их разделявшая, была не социальной и не финансовой, а куда более глубокой и ещё менее преодолимой.

Потому что деньги можно заработать или, в конце-то концов, украсть, статус — достичь, но с возрастом сделать ничего невозможно. Этой девочке было едва ли лет двадцать — и не ему, стоящему на пороге шестидесятилетия, было вообще о ней думать.