Просто продолжать жить (гет)

— Итак, вот что у нас есть на сегодняшний день, — заговорил, будто приступая к докладу, Люциус.

Начало декабря выдалось в этом году мягким и слякотным. За окном уже много дней сеял мелкий дождь, от которого земля раскисла, а теряющие последние листья деревья пропитались влагой едва не насквозь. Впрочем, в малой гостиной Малфой-мэнора, где сейчас собрались вместе с хозяином дома Гарри Поттер, Родольфус Лестрейндж и Маркус Эйвери, было тепло и уютно: свечи и камин озаряли её мягким светом, насыщая воздух ароматами смолы, яблок и воска.

— Нам известно, что подобные арки иногда использовались в качестве, в определённом смысле, оружия, — начал рассказ Малфой.

— Я бы, скорее, сказал «тюрьмы», — поправил его Лестрейндж.

— Можно и так сказать, — согласился с ним Малфой. — С той поправкой, что из тюрем выходят — а у нас по-прежнему нет примеров извлечения кого-то из арки. Помещение внутрь — да.

— Однако же казнью это не считалось, — заметил Лестрейндж.

— Нет, — кивнул Малфой. — Что ещё интереснее, подобные вещи почему-то никогда не были запрещены — из чего можно сделать несколько предположений. Либо до определённого момента это была обычная практика, либо, напротив, они встречались настолько редко, что до запрета дело попросту не дошло, либо — и это то, на что мы надеемся — существует способ извлечь помещённого туда человека, причём сделать это без серьёзного вреда как для него самого, так и для окружающего мира.

— Возможно также, — заговорил, когда он умолк, Родольфус, — такой способ существовал до тринадцатого века — а вот потом ситуация изменилась. Дело в том, что, насколько я понял, в это время что-то произошло — что-то глобальное, изменившее климат на всей планете, и отдельно затронувшее волшебников — потому что повлияло, — он сделал паузу и слегка улыбнулся, — нет, не на магию. С самой магией ничего не случилось — а вот с магическими инструментами да.

— С инструментами? — с огромным любопытством переспросил Эйвери.

— С большинством, — кивнул Родольфус. — Я пока не вижу полной закономерности, но в целом пострадали больше всего резонаторы.

— Резонаторы? — переспросил на сей раз уже Поттер.

— Прежде всего, волшебные палочки, — пояснил Лестрейндж. — Хотя так или иначе задело всё, что работает по этому принципу. Всё, что определённым — и прогнозируемым — образом откликается на магию, стало отзываться иначе. Заметили это, конечно, сначала мастера палочек — для обычных волшебников проблема виделась как сложность с управлением своей силой. А вот мастера быстро поняли, что дело в инструменте — и с тех пор технология изготовления палочек изменилась.

— Не удивлюсь, если ты теперь можешь сделать волшебную палочку, — не сдержался Малфой.

— В этом нет ничего особенно сложного, — ответил Лестрейндж. — Талант нужен — ну, и есть масса нюансов, которым, я полагаю, научиться можно лишь лично у мастера. Но сама технология понятна, и что-нибудь грубое и топорное я вполне могу смастерить — зачем только? Будет хуже детской. Так вот, — продолжал он. — Палочки не то, чтобы перестали слушаться — вовсе нет. В определённом смысле они стали даже послушнее — это и составляло основную проблему. Волшебные палочки стали настолько чувствительными, что теперь воспринимали не только непосредственный магический посыл, как это происходит обычно, но и некоторые другие. К примеру, — пояснил он, — я собираюсь накрыть на стол и зачаровываю посуду. Но моя цель — не сервировка как таковая, а, к примеру, чаепитие — и следующим шагом я намереваюсь наполнить чайник водой, а потом её вскипятить. Однако же палочка чувствует, ловит эти мои намерения — ибо они все сцеплены и следуют одно из другого — и исполняет так, как если бы я попытался сотворить их все разом. И в итоге у меня вся расставленная по столу посуда наполнена кипящей водой. Представьте, чем подобные вещи оборачивались в не столь мирных и простых ситуациях.

— Н-да, — протянул Малфой. — Неприятно.

— Поэтому наши нынешние палочки делаются немного иначе — и, грубо говоря, они не столь чувствительны, если я всё правильно понял. Впрочем, возможно, с тех пор технология ещё раз менялась.

— Вы хотите сказать, — вступил Поттер, — что эти арки тоже являются резонаторами?

— Я полагаю, что да, — сказал Лестрейндж. — И вот почему. Мы знаем, что Совет волшебников связал их с переменами климата — и знаем, что ситуация начала улучшаться, когда арки, в целом, изъяли и запретили. Единственное, чего мы не знаем — это с чем они резонировали.

— И как вытащить то, что туда попало, — добавил Малфой. — Что, я полагаю, важнее.

— Это может быть связано, — медленно проговорил Поттер. — Я почти не знаю теорию магии — но, насколько я понимаю, резонирование есть, по сути, управление, и работает по принципу простейшей цепочки: действие — отклик. Если арки реагировали на нечто одним образом — то, возможно, на его аналог они среагируют по-другому. Но именно среагируют. Надо просто знать, что это.

— А разумно, — сказал Малфой, тщательно скрывая удивление, на которое Поттер, не сдержавшись, ответил насмешливым взглядом — мол, мы, авроры, конечно, народ простой и не чета вам, теоретикам-аристократам, но тоже кое-что можем. — Как с теми же палочками — заклинания разные, а принцип один.

— Ответить на один вопрос проще, чем на два, — резюмировал Лестрейндж. — Только, я боюсь, пока что это нам мало чем помогает. Лично у меня до сих пор нет идей, что бы это могло быть такое. Но вообще разумно предположить существование определённых заклятий, которые просто надо найти. Если это вообще возможно.

— В принципе, — подал голос Эйвери, — заклятье можно восстановить… если понять принцип действия.

— Можно, — согласился Лестрейндж и повторил, — если понять этот принцип. Так что нам в любом случае нужно разузнать, с чем же они всё-таки резонировали.

Проводив гостей, Малфой остался сидеть в гостиной, задумчиво шевеля время от времени угли в камине. Что-то не давало ему покоя — какая-то мелочь, о которой они все забыли и которая казалась ему всё более важной. Однако сколько он ни раздумывал и ни листал бумаги, которых собралось уже не так уж и мало, он так и не вспомнил ничего — и неожиданно вернувшийся через пару часов Поттер застал его в весьма дурном настроении.

— Забыл захватить с собой, — сказал он, протягивая Люциусу какую-то папку. — Я ведь был в Годриковой Лощине.

Скверное настроение Малфоя словно бы сдуло ветром — он мгновенно подобрался и, принимая папку, попросил:

— Расскажите!

— Да нечего рассказывать, в общем-то, — пожал Поттер плечами — лукавя.

Как было рассказать, что он ощутил, когда вошёл в старый, с разрушенным углом дом? Чары уберегли внутренности и от разграбления, и от дурной погоды, сохранив всё нетронутым — точно так, как это было в вечер тридцать первого октября одна тысяча девятьсот восемьдесят первого года.

Обычный, даже простой дом. Внизу — неизменные кухня, гостиная и столовая, плюс ещё одна комната, дверь в которую была заперта. Но спешить Гарри было некуда, и он, оставив её в покое, медленно прошёл по гостиной, замирая возле каждой попадавшейся ему на глаза личной вещи. Детская книжка с крупными яркими картинками на диване… Старый квиддичный плакат на стене — нет, плакатов два, они просто висят совсем рядом... Какая-то небольшая тряпка, позабытая под подоконником… Небрежно сложенное, почти скомканное полотенце на ручке дивана — светлое, в широкую голубую полоску… Зайчик — тряпичный игрушечный зайчик в полосатом красно-жёлтом свитерке… Серебристый фантик от конфеты на полу — и ещё один… нет — целых три — за диваном… Обычная жилая комната, из которой словно только что вышли — даже пыли нет.

Чувствовать что бы то ни было Гарри сейчас себе запретил — у него была цель, и эту цель следовало достичь. А поплакать он сможет потом — хотя какой теперь в этом смысл? Почти сорок лет прошло…

— Как давно здесь никого не было, — раздался у него за спиной женский голос, и когда Поттер, вздрогнув, резко на него обернулся, у него в руках была волшебная палочка. — Здравствуй, — смотревшей на него с портрета женщине было с виду лет сорок. — Ты… Ты не Джеймс, — произнесла она медленно.

— Я Гарри, — облизнув пересохшие губы, ответил Поттер. — Его сын. А вы…

— Если ты — его сын, то я — твоя бабушка, — ответила та. — Евфимия Поттер. Подойди, — попросила она, и он шагнул к портрету, освещая и себя, и его Люмосом и жадно рассматривая свою неожиданную собеседницу. У неё было мягкое и, как показалось Гарри, доброе лицо, а короткие тёмные волосы были уложены в простое каре и заколоты у висков. Одета она была не менее просто: клетчатая бежевая мантия, а из украшений — длинная золотая цепочка с крупным кулоном в виде цветка подсолнуха. — Ты похож на него, — сказала она, наконец, его рассмотрев. — Ты очень похож на Джима… глаза только как у матери. Красивая была девочка…

— Вы ведь знаете, что с ними случилось, — зачем-то сказал Гарри.

— Я видела, как Джим умер, — кивнула женщина, и Гарри вдруг с острой ясностью ощутил, что говорит не с живым человеком, а с портретом — хотя, кто её знает… может быть, она и при жизни была вот такой. Сдержанной. — И слышала, как кричала Лили…

— А потом нас закрыли, — раздался другой, мужской голос, и из глубины портрета выступил мужчина, в котором Гарри сразу опознал Флимонта.

Своего деда.

Фамильное сходство было сильным, но вовсе не полным: тот был худ и высок, и лицо имел вытянутое, а волосы — светлые и прямые. А вот глаза были карими — точь-в-точь как у Лили, понял вдруг Гарри. У его Лили, Лили-Луны.

— И мы потеряли возможность общаться с портретами вне этого дома, — продолжал он. — И так и сидим здесь — без вестей. А ты, значит, Гарри, — сказал он, приближаясь к самому краю рамы и как будто бы пытаясь из неё выглянуть.

— Я… да, — Поттер запустил пальцы в волосы и потянул их — как всегда делал, когда по-настоящему волновался. — Я всё расскажу вам, — пообещал он. — И заклятье сниму. И вообще, — тряхнул он головой, беря себя в руки, — я вас заберу. Я ведь не живу здесь.

— А где? — удивлённо спросила Евфимия.

— В доме Сириуса, — ответил ей Гарри. — Вы ведь помните Сириуса?..

Они проговорили тогда весь вечер и почти половину ночи — и именно Флимонт подсказал ему, где искать нужные записи. Покидать дом они с Евфимией отказались — так же, как и остальные портреты, которых обнаружилось тут не меньше десятка — но чары, мешающие им перемещаться в другие места, Поттер снял — и вернулся тогда домой в совершенном раздрае. Он тогда не спал до утра, меряя шагами то гостиную, то лестницы, то чердак, а когда проснувшаяся Джинни столкнулась с ним в коридоре, вывалил на неё всё разом и отвёл туда, в тот дом, где родился.

И что из этого он мог рассказать Малфою?

— Я сам не знаю, что там, — сказал Поттер, отдавая папку. — Я спросил портрет Флимонта Поттера — он сказал, что всё нужное здесь.

— Я не знал, что сохранились портреты, — заворожённо проговорил Люциус, даже отложив папку.

— Сохранились, — кивнул Гарри. — И не только их. И я, — он глянул ему в глаза, — пожалуй, не готов обсуждать это с вами.