Пленник сфинкса (джен)

Кажется, трупный яд мстительной мумии отравил меня. Некоторое время я лежал в горячке, и так как дома и укрытия у меня не было, то пришлось пережидать болезнь на полу гробницы.

Меня трясло в лихорадке, я то горел огнём, то трясся, замерзая, не в силах согреть ледяные ладони.

Кот неотлучно находился рядом. Он лежал у изголовья и мурлыкал, отгоняя дымные тени, душащие меня. Играть на флейте я не мог, не в силах прогнать призраков навсегда, и вынужден был терпеть их присутствие, слушать брань и видеть злобные лица, склоняющиеся надо мной.

Я наблюдал их все — изувеченные и изуродованные — с кожей, сходящей пластами, с вытекшими и засохшими глазами.

В кошмарном хороводе не было только одного лица — живого, так похожего на моё собственное. Владелец саркофага не желал переступать порога своей гробницы, он ненавидел ее и боялся так же сильно, как боюсь его я.

Когда горячка прошла и я смог встать, оказалось что болезнь сильно истощила и обезобразила моё тело. Она отметилась гниющими язвами в тех местах, где острые ногти злого духа ранили лицо, плечи, ноги — мышцы были разодраны в кровь, и мне ничего не оставалось, как тайком, оглядываясь и опасаясь, что призраки появятся вновь, пробраться в усыпальницу и забрать бинты, приготовленные для мумифицирования. Ими я перевязал свои гниющие раны, а маслом слегка смазал кожу, чтобы приглушить отвратительный запах разлагающейся плоти.

Постепенно сошло на нет уныние одиночества. Людская молва быстро разносит по земле любое знание, и скоро на меня — блаженного, одинокого сумасшедшего отшельника с котом — стали приходить посмотреть люди. Многие из них говорили, что своей музыкой я трогаю души, заставляя людей радоваться и плакать, и те, кто был рядом в момент борьбы с духами, платили мне едой и мелкими монетами, иногда давали какие-то вещи. Тем я и жил.

Ах, знали бы они, — благоговейно молчащие, сидящие под ярко горящими звёздами и внемлющие торжественной тишине и музыке, — какой ужас на самом деле окружал их!

Видели бы они призраков, бродящих между живыми! Видели разверзающийся кипящий ад! Слышали вопли и проклятия сгорающих и гаснущих навеки душ! Но увы, простому человеку такое зрение недоступно: люди видят только то, что хотят видеть и слышат — что желают услышать. Они говорили, что я творю красоту и живу в ней — а я жил в аду.

Моя игра со сфинксом также не осталась незамеченной для немногочисленных паломников. Когда сфинкс задавал свои вопросы, сердце уходило в пятки, и я начинал метаться и выкрикивать загадку вслух. Мне было страшно, преследователи сжимали кольцо, мумия стояла на страже, мстительно наблюдая мои метания, а я лихорадочно перебирал в уме всевозможные ответы.

Люди слышали лишь звонкий стук камней, осыпающихся с подтачиваемого временем каменного изваяния, а для меня он складывался в слова. Для единственного человека на планете ответ был ценой в жизнь — я метался в ужасе и искал разгадку так, словно солнце погаснет, если не отгадаю. И люди, заразившись моими горячностью, страхом и одержимостью, начинали верить, что разгадать — важно, жизненно необходимо для человечества — и детская забава для них обретала иной, более глубокий, почти сакральный смысл...

— Я лечу под солнцем, но не отбрасываю тени. Как меня зовут?

Обливаясь липким потом от ужаса, ощущая возле себя безмолвного часового, ожидающего момента, когда я ошибусь и ничто уже не сможет меня защитить, я играл, но звуки моей флейты не могли перекрыть вопли сгорающего в свете звёзд очередного моего греха и проклятья, изрыгаемые прочими духами, чьи ряды заметно поредели. Слышал я и встревоженные переговоры между живыми. Они не приближались слишком близко, опасаясь заразиться или же — вот насмешка судьбы! — оскорбить мою святость своим присутствием. Но они слышали мои слова и наблюдали, что я мучительно ищу ответ, и искали его тоже — веря, что ответ необходим...

Летать под солнцем, не отбрасывая тени... что это может быть?!

Зловещий мертвец склонялся надо мной, нашёптывая угрозы, и мысли цепенели в голове, догадки разбивались вдребезги, от ужаса я забыл и саму загадку, а времени оставалось все меньше…

Порыв ветра, принёсшего откуда-то благодатную влагу, дохнул мне в лицо, и призрак, словно тоже ощутив его, отшатнулся. Казалось, что он даже изменился в лице, его — мои — черты исказились ненавистью и досадой, и я почувствовал, нет, скорее вспомнил, что когда-то меня называли Любимцем Богов...

Неужели они смилостивились и дают подсказку! Неужели я прощён, или гнев великих хоть немного остыл!?

— Ветер! — прокричал я, срываясь с места и обрывая игру. Мертвец, с ненавистью сверкая глазами, растаял в воздухе, превращаясь в туман, а я скакал, как мальчишка, радостно смеясь и выкрикивая одно лишь слово, — ветер — а люди, наблюдающие за мной, в недоумении переговаривались.

К чему была эта загадка? И что означал ответ? Они не понимали смысла моей игры со сфинксом и были разочарованы. Никакой истины я им не открыл, тайны богов остались таковыми по-прежнему. Но мне было всё равно, что думают люди — их гневные выкрики меня не страшили.

Однако, смысл в этой отгадке был.

Ночью налетела ужасная песчаная буря, и те паломники, что проклинали меня и насмехались, отправившиеся в путь по пустыне, были заживо погребены в песках.

Те же, кто сохранил ко мне каплю уважения и остались рядом, укрывшись от стихии в склепе, остались живы.

Так меня объявили пророком. А страшный скарабей на моей груди, сжимающий своим суставчатыми лапами сердце, поблёк и начал сходить...

* * *

Сфинкс стал загадывать загадки реже. Видимо, ему не нравилось то, что я отгадываю их все так быстро, или же мстительный мертвец нашептал своему недавнему тюремщику план, как мучить меня сильнее и изощрённее.

Только теперь не он один задавал вопросы; люди, принимавшие меня за святого пророка, целыми днями надоедали мне, умоляя то заглянуть в их будущее, то дать совет, но чем мог помочь я — который и себя-то спасти был не в состоянии?! Я отбивался от воющих людей, тянущих ко мне руки, а они умоляли подумать о них! В тот момент, когда смерть дышала мне в затылок, мог ли я думать о чем-то другом?!

Я стал обманывать людей и пользоваться ими. Они задавали мне вопросы, а я отвечал на него очередной загадкой сфинкса. Этим я достигал сразу двух целей: человек отставал от меня, погруженный в размышления, а я надеялся, что он найдёт отгадку за меня.

— Добрый человек, добрый человек! — прошептала молодая женщина, осторожно касаясь края моего рубища. Кажется, она приносила какие-то лакомства, частенько ухаживала за мной и перебинтовывала раны. Женщина заботилась обо мне по доброте душевной, ничего не прося взамен. Что она могла получить от гниющего заживо старика?

И теперь она пришла ко мне с просьбой.

— Скажи мне, добрый человек, подскажи, — тёмные глаза, такие же, как у моей матери, смотрели умоляюще. — Я прошу за своего маленького сына... я хочу ему добра, хочу знать, что сделать, чтобы он не ступил на дурной путь?!

Её маленький босоногий ребенок играл рядом, перебирая камешки и строя из них башни. На миг он глянул на меня, и я встретился взглядом с детскими, немного удивлёнными чёрными глазёнками. Мой кот урчал и тёрся об его острые коленки, выпрашивая ласку и внимание, а мальчишка дразнил его, заставляя прыгать и играть.

Когда-то таким беспечным ребёнком был и я сам. Как знать, обращалась ли моя любящая мать за советом к старым мудрецам, да только, видно, не помогли их наущения, или попросту никто не снизошел до неё. Не заметили просящей, не обратили внимания? Пожалели своего времени? Вряд ли кто-то в целом мире находился в таком же бедственном положении, как я — так почему не стали помогать мне, а я должен помочь кому-то?

Да и что я мог сказать этой женщине? Чем помочь? Мог ли я честно рассказать ей свою историю и посоветовать крепче следить за своим сыном? Наверное, да. Выслушать её, просто поговорить.

Но в вышине вдруг ожил сфинкс, и я услышал очередную его загадку, а это означало, что мертвецы вновь придут сейчас терзать меня, и времени на разговоры с этой женщиной просто нет.

— Вот дом. Кто входит в него слепым, выходит прозревшим. Что это?

Волнение овладело мной — я уже чувствовал мёртвые руки, тянущиеся к горлу. Женщина тоже стала настойчивее; о, она хорошо знала меня! Накатывающий волнами страх она приняла за экстаз, овладевающий пророками и предсказателями, и просила, упрямо повторяя свою просьбу снова и снова, не отпуская и не отставая. Её лицо заслоняло обзор — я не мог видеть, откуда подкрадывается опасность, и потому отшвырнул просительницу от себя, ударив её.

Как одержимый, я выкрикивал слова загадки сфинкса, стараясь найти на них ответ.

Черноглазый мальчишка, тебе ли адресовано это послание? Я проводник воли богов для тебя, их уста, или они просто развлекаются со мной, как обычно?

Я не мог даже играть, лихорадочно соображая, может ли отгадка как-то помочь этой женщине, стать добрым советом для неё? Очень хотелось крикнуть: "Расти сына в строгости!", но это не было правильным ответом сфинксу, своим добрым делом я погубил бы себя окончательно. Ответ был слишком очевиден, сфинкс словно нарочно загадал такую простую загадку. На самом деле его задание, истинный вопрос был глубже и сложнее. Она или я? Я или она?

"Кого станешь спасать ты, человек?" — прищурив хитрый кошачий глаз, спрашивал сфинкс. Этот вопрос он задал из любопытства, он был частью игры, но выходил за рамки правил. Я ничем не рисковал, отвечая на него неправильно... ну, разве что собственной истерзанной совестью.

Я рыдал, слёзы катились по щекам, и трясущиеся губы вытолкнули почти через силу одно лишь слово:

— Школа...

Это был ответ на загадку. Но был ли он полезен женщине?

Кажется, она осталась довольна.

Бедная женщина простила мне и ярость, и нанесённый ей удар. Она поклонилась мне в ноги, бормоча слова благодарности. Кажется, ей уже пришло в голову отдать сына в школу писцов, а эта почтенная профессия сулила ему хороший доход в будущем.

Убережёт ли мой ответ от беды её сына или напротив, он разбогатеет, очерствеет сердцем и позабудет вырастивших его родителей, как сделал это я? Кто знает...

Сфинкс усмехнулся, а я снова остался в одиночестве, как и прежде отгонять духов...

* * *

Сколько времени прошло с тех пор? Не знаю; наверное, я прожил долгую жизнь, наполненную ужасом и страданиями. Я не берёг себя и надеялся, что болезни быстро источат тело, и я умру, не доставшись призракам, но смерть словно обходила меня стороной.

Волосы мои стали редки и тонки, как паутина, многих зубов не было, морщины избороздили лицо, глаза видели уже не так ясно, слабое тело, источенное болезнями, гнило заживо, и я часто менял повязки, чтобы унять кровь, но смерть всё не приходила.

Я проклинал всех и вся, я поносил мертвецов: и являющихся за мной снова и снова, и тех, которых навсегда отправил в пустоту и пламя. Даже живых, приходящих ко мне за советами и ответами. Я всех ненавидел.

Сфинкс намного реже задавал свои вопросы. Теперь он долго думал, и томительное ожидание стало частью моей пытки. Чем дольше не было очередной загадки, тем страшнее становилось. Что такого хитрого он спросит, если думает так долго?! Смогу ли я отгадать?!

Но не над загадкой так долго думал сфинкс. Всё оказалось намного проще.

Теней, что преследовали меня, становилось меньше раз за разом, пока в один прекрасный день обитатель гробницы не остался один. Пришел полночный час, я ощущал приближение зла и дыхание мертвецов, но лишь он один, замотанный в старые, истлевшие бинты, предстал передо мной. В изумлении оглядывал я тёмное пространство — ни души. Все до единой были сожжены дотла, всех кинул я сфинксу на съедение, и он уже давно пресытился их не упокоенными загубленными душами.

— Что?! Я свободен?! — прошептал я, и на губах моих заиграла улыбка. О, как я торжествовал! Я готов был смеяться и петь! Он остался один! Одна ночь, ещё одна пронзительная песня, один звонок колокольчика на шее кота — и я свободен! В кипении рождающихся звезд исчезнет и он — мой последний мучитель! Неужели я победил, и его холодные руки не отнимут у меня жизнь? Неужели я не займу его места в аду?! Если бы всё решалось так просто!

Оставалось ещё две души, невольно загубленные мною.

Они явились из темноты тихо, без криков и воя, без стенаний и слез, к которым я привык.

Отец и мать, изуродованные чьей-то жестокой рукой.

Покачиваясь на истлевших ногах, поддерживая друг друга, укрываясь от злого ветра, секущего их песком, они шли ко мне медленно-медленно, словно усталые путники, видящие конец своего долгого странствия.

— В твоей власти освободить их, — жестоко произнес призрак, сверкая тёмными глазами, полными ненависти. — Посмотри: нескончаемо долгое время они страдали за чужие грехи. Неужели в твоём сердце нет жалости? Неужели они не заслужили покоя?

— Что... что я должен сделать? — прошептал я.

Казалось, кровь отлила от моего помертвевшего лица, остановилась и заледенела в жилах, наполнив меня изнутри острой колющей болью, перемешанной со страхом.

— Освободи их, — просто сказал дух, протянув ко мне свою руку. — Идём со мной. Ты понесёшь заслуженное наказание, а они уйдут и успокоятся. Я отпущу их. Я могу сделать это. Ну же!

— Не хочу, — простонал я, умирая от ужаса. — Я не могу!

— Трус! — прорычал злобный дух, и его глаза полыхнули зелёным огнем. — Ты прожил долгую жизнь — дольше них! Ты совершил немало зла, ради спасения своей никчемной жизни отдал в рабство самым страшным демонам столько душ, а свои грехи искупить не хочешь?! Не хочешь спасти свою мать, которая помогла тебе?! Отдай мне флейту и пойдём! Неужели ты до сих пор не привык к ужасу, неужели в сердце ещё осталось место для страха? Неужели твоя трусость глубже бездонного неба?!

Я рыдал и зажимал уши, отворачиваясь от уговаривающего меня призрака. Я боялся услышать дрожащий голос матери, называющий меня сыном, и хулу из мёртвых губ отца, хотя понимал, что заслуживал её.

— Идём вместе, — призрак не унимался, и я чувствовал ледяную руку, сжавшую моё плечо. В ужасе я обернулся — и увидел кота. Зверь спокойно сидел рядом, смотрел на меня прозрачными янтарными глазами, но не защищал больше! Сердце мое упало — я понял, что настал тот самый миг, ради которого затевалась эта страшная игра...

Искупление.

Флейта молчала, но великие боги смотрели на меня.

— Идем! — упрашивал дух, и его умоляющие слова мучили меня больше криков и стонов мертвецов. — Мы вдвоём поднимемся по звездной дороге и сгорим в свете звёзд, но больше не будет ничего — ни страданий, ни мучений, ни памяти, ни злой игры с безжалостным сфинксом. Я готов разделить с тобой твои последние муки. Твои родители будут свободны. Идем!

— Нет! — выкрикнул я, вырывая из цепких пальцев свою руку, и вмиг тело наполнилось пульсирующей болью, потускневший было скарабей на груди налился багровой кровью и крепче сжал лапы на сердце. — Я не хочу! Я провел свою жизнь, убегая от вас, так неужели не заслуживаю покоя?!

Дух смотрел на меня осуждающе, крепко сжав губы.

— Из-за тебя, — сказал он наконец, — все эти годы мучилось много людей. Они ни в чем не были виноваты. И ни один из них не получил покоя.

Паника накрыла меня с головой. Я ощущал на себе осуждающие и ждущие взгляды — призрака, кота, отца — гневного и стыдящегося меня, сфинкса, с интересом наблюдающего за разворачивающейся у его лап драмой... Для него я был в течение лет всего лишь игрушкой, он развлекался как кот, играющий с мышью! В его каменном сердце не было ни тени сострадания ко мне! Даже пленника гробницы, который столетия не давал ему раскрыть рта и задавать свои вопросы, он жалел больше меня!

— Если ты не пойдешь со мной, — зловеще произнес дух, опуская руку, — сфинкс загадает тебе новую загадку, и если ты не отгадаешь...

— Я отгадаю! — закричал я, трясясь как в лихорадке. — Я всегда отгадывал!

Сфинкс брезгливо отвернулся, интерес погас в его глазах, и он вздохнул, наполнив тишину грохотом камней и шелестом змеящегося песка.

Кот, чуть слышно мяукнув, поднялся и исчез в темноте, переставляя лапки грациозно, чуть помахивая хвостом. В темноте звяканье его колокольчика растворилось, исчезло, смешалось с шумом ветра и стуком крови в висках, и я остался один на один с выбранным мною путём...

— Что люди получают, не выражая благодарности, чем пользуются без размышлений, что губят, не замечая?

Загадка прозвучала четко и бесстрастно, и я упал в песок, торопливо усаживаясь и извлекая флейту из складок своего рубища.

— Мне необходимо время, — шептал я, сосредоточившись на загадке. — Нужно время...

Злой дух молчал, осуждающе глядя на меня, небо вновь раскрыло свои пылающие объятья, и теперь ветер развеял над пустыней два призрака, так долго бывшие мне дорогими. О них я вспоминал чаще других, их жалел больше всех, но...

"Это недолго, — уговаривал я себя. — Они просто исчезнут и страдания их кончатся. Мама хотела бы, чтобы я освободился! Она любила меня..."

Лица родителей превратились в туман, стали еле различимыми струйками дыма, и скоро черты их стерлись — и из моей памяти, и из нашего мира...

Я играл, боясь оглянуться на призрака. Он не угрожал, не смеялся, не кричал. Лишь стоял тихо, ожидая моего ответа, который был бы ему приговором, отправившим его вслед моим несчастным матери и отцу, но я не мог дать отгадку! В ужасе я понял, что все варианты, которые я перебираю в своей голове, не годятся. Я примерял всё — и богатство, и счастье, и славу — но ничего не подходило. В ужасе оглядывался, но не увидел и живых людей; отчего-то они покинули меня, и я не заметил когда.

Ничто вокруг не помогало найти нужную отгадку, и мелодия, которую я выдувал из флейты, вдруг захлебнулась.

— Так каков будет твой ответ? — сухо поинтересовался дух, не глядя на меня. И я вдруг понял, что он не трогает меня не потому, что не может.

Он мог. Ничто больше меня не защищало. Игра на флейте сейчас была всего лишь музыкой, нелепым и жалким свистом, который извлекали из инструмента трясущимися от ужаса губами, и я ощутил всю глупость своего поведения и жалкость своей веры. Только безумец мог поверить в то, что так можно защититься от призрака! Он мог в любой из моментов схватить меня за плечо и разодрать пополам, но медлил, до конца подчиняясь правилам игры и ожидая ответа.

— Скажи, — потребовал он, и я понял, что не могу предложить ему ничего.

— Будь ты проклят! — завопил я, подскакивая и запуская в него бесполезным инструментом. Он не увернулся от летящей флейты, она прошла сквозь него, ещё раз напомнив мне, что мой враг давно мёртв...

Нет, нет! Не может всё кончиться так! Это нелепо, неправильно! Ведь должен же быть хоть какой-то выход, какое-то спасение?!

Я рванул прочь, так быстро, как несли меня мои больные старые ноги, и дух неумолимо и молча двинулся за мной.

— Произнеси ответ!

Я бежал прочь, изредка оглядываясь, и всякий раз натыкаясь на его горящий решимостью взгляд.

Он не пожалеет и не отвернет, нет!

Но должен же быть какой-то выход?!

— Скажи ответ!

Не помню, как забежал я в гробницу и снова оглянулся. Дух был рядом, но как будто замедлил свои шаги. На лице его отразилась мука и ужас, и я, отирая пот с лица, злобно и радостно выкрикнул:

— Ага! Что, не по вкусу тебе это место?

Призрак сделал шаг вперёд, но опять остановился. Он словно боялся своей темницы, ему нестерпимо было даже смотреть на то место, где он в страшных муках умер, и я, хохоча, отступал дальше по коридору, глядя ему в глаза.

— Ты ни за что не получишь меня, ни за что! — яростно кричал я, наполняясь исступленной радостью. Понимая, какие страдания духу причиняют воспоминания об этих лабиринтах и зловещих залах, я помчался вглубь гробницы, издеваясь над ним и подзывая к себе.

— Давай же, иди сюда! Посмотри — здесь всё так, как ты помнишь! Так, как увидел в последний раз!

Я забежал в усыпальницу и с хохотом сдвинул крышку гроба.

— Иди сюда! — кричал я. — Хочешь посмотреть на своё последнее пристанище? Оно дорого тебе? Удобно в нём было лежать? Надолго хватило дыхания прежде, чем ты начал умирать?

Хохоча и издеваясь над страданиями несчастного, я отбил у сосуда с маслом горлышко и вылил содержимое внутрь кедрового саркофага, размазал блестящее масло по стенкам, пропитывая сухое дерево.

— Иди сюда! Тут все готово для тебя! Узнаешь ли ты этот изысканный аромат? Его ты вдыхал последним?

Не долго думая, я забрался в саркофаг — я был совсем тощий, мне достаточно было и небольшой щели, чтобы пролезть внутрь богатого гроба, — и задвинул за собою крышку. Мне пришлось напрячь все свои силы, чтобы приподнять её и соединить пазы и шипы, чтобы крышка встала ровно на свое место.

— Иди сюда! Отважишься ты подойти к своему последнему пристанищу и вытащить меня отсюда?!

Злобно хохоча, я ослабил руки и ноги, и тяжелый саркофаг захлопнулся, заглушив мой голос навсегда...

* * *

— ...где ты там пропал?!

Я вздрогнул, очнувшись от тяжёлой полудрёмы, овладевшей мною тут, у подножия статуи, где я присел передохнуть. Почти догоревшая сигарета прижгла мне пальцы. Кровь гулко бухала в висках, холодный утренний ветер выстудил одежду и я продрог. Но в ушах всё еще стоял хохот человека, замуровывающего себя в саркофаге, и тяжелый стук крышки, опускающейся навсегда.

— Господи, да это был всего лишь сон! — пробормотал я, потирая ладонями лицо. — Слава Богу!

Какая странная история мне приснилась! Некоторое время я сидел потрясённый, припоминая подробности странного сна, изумляясь и гадая, а была ли такая легенда на самом деле или сошедший с ума негодяй, обременённый грехами, сам её выдумал и наказал себя, вырыв гробницу и замуровав себя там заживо. Но меня снова позвали, и я тряхнул головой, прогоняя дурноту и остатки сна.

Не мог, не мог безумный старец не отгадать последней загадки, она ведь так проста.

— Жизнь, — произнёс я, припоминая последний вопрос сфинкса. В наступающем рассвете его изуродованный профиль был хорошо виден на фоне набухающего светом яркого неба. — Жизнь!

Так что же помешало старику её отгадать? Он действительно не знал, или... или просто напугался, не смог признаться самому себе, что загубил свою жизнь?

В утренней тишине я вдруг услышал нежный тонкий звук, который был для меня неожиданней пистолетного выстрела. Я вздрогнул и обернулся.

Маленький котенок, серый с подпалинами, испещрённый чёрными тигровыми полосами, скача на тонких лапах, играл с тонкой, еле шевелящейся тенью на ступенях храма, а на его шее, привязанный на тонкую красную ниточку, позвякивал колокольчик...