Дивертисмент (гет)

* * *

— Не могу поверить, что говорю такое, но тебе идет, — заявляет мама, стоит им усесться за стол. Лаванда замечает булочки не то с черникой, не то со смородиной — должно быть, новый рецепт, — и тянется за самой поджаристой. — Для такой прически нужно иметь голову правильной формы, а у тебя в этом смысле хорошая наследственность. И выглядишь ты совсем неплохо, надо признать. Не просто отдохнувшей, а… Это не намек, но ты ничем не хочешь со мной поделиться?

Лаванда откусывает от булочки и мычит от удовольствия. Мама ждет — точь-в-точь как рыбак, у которого клюнуло.

— Ну, я встретила кое-кого.

— Маггла?

Лаванда едва не давится булочкой.

— Как ты?.. То есть — почему ты так решила?

Мама довольно кивает.

—Твоя бабушка любила говорить: от низзла нюхлер не родится. Ты моя дочь, в конце-то концов.

— Но он… он не совсем маггл, то есть он волшебник, но никогда не учился…

— Можешь не продолжать, — мама вдруг протягивает руку и гладит Лаванду по плечу: та с трудом удерживается, чтобы не отдернуться. — Нет, твой отец был обычным магглом, но ему полагалось знать о нас по долгу службы. По крайней мере, он не раз хвастался, что работает в правительстве и когда-нибудь станет премьер-министром. До сих пор не уверена, что Браун — его настоящая фамилия. — Она медлит, наливает себе еще чаю.

— Мне нужно было найти ухажера, чтобы об этом услышать?

Но откровений сегодня и так больше чем достаточно — вместо ответа мама только спрашивает:

— А ты бы поверила? — и заворачивает ей с собой оставшиеся булочки.

Голову Лаванда все-таки бреет.

* * *

В аврорате затишье перед бурей. Все понимают, что вот-вот бомбанет снова, но ведут себя так, будто вернулись прежние спокойные дни.

— Все цветешь, Браун? — бросает Лаванде неутомимый Джек Рэббит — и затыкается, увидев, как она скалится в ответ.

— Цвету, кролик!

Алисия громко хлопает в ладоши, аплодисменты подхватывает еще пара человек.

Лаванда салютует им и выходит в коридор. До официального перерыва около часа, и пусть его соблюдением никто особо не заморачивается, она рассчитывает, что Гарри сейчас в кабинете — и расчет оправдывается.

— Гарри? — говорит она, сразу обозначая, что пришла по личному вопросу.

Он снимает очки и трет глаза: не главный аврор, а маленький мальчик, которому хочется спать, а не корпеть над уроками. Очки возвращаются на нос, взгляд обретает привычную жесткость:

— Ты его видела? Говорила с ним?

— Правда, что Гр… то есть Гермиона сама стерла им память? — спрашивает она вместо ответа, вспоминая вчерашний день, и ферму, и глупых овец, и мягкий халат на кресле, и жареное мясо, и печенье, и лимонад. Можно плевать на все, потому что самое страшное уже случилось, а можно не бояться, когда чувствуешь под собой опору. Какой бы Патронус получился у нее сейчас? — думает Лаванда и почти улыбается: волк, кто же еще? И вздрагивает, опомнившись.

— Не стерла, — говорит Гарри, когда она уже и не ждет ответа. — Наложила поверх настоящей новую, чужую.

Лаванда смотрит на его во все глаза. Да ему же до смерти хочется поговорить! — понимает она внезапно. А не с кем — до того не с кем, что он согласен даже на нее!

— Эти новые личности… они должны были захотеть уехать из Англии как можно скорее, в Австралию. В город Мельбурн, — он шумно выдыхает. — Мы их искали, но не нашли.

— Зачем?

— Она хотела спасти их. Всегда была самой взрослой, понимала, что мы уходим неизвестно куда и можем не вернуться.

— Но… — начинает Лаванда. — Но…

Она помнит их седьмой курс. Кто-то из магглорожденных сбежал, как Дин — но Дин перед тем уговорил мать и сестер переехать. Кто-то прятался, как Колин и Деннис, как Джастин Финч-Флетчли — у одноклассников-чистокровных…

— Я должен был тогда об этом подумать, — продолжает Гарри, — но не подумал, попросту забыл. Даже не сопоставил с тем, что моим-то родственничкам помогли скрыться. Она могла полагаться только на себя.

Лаванда хочет сказать, что Уизли-то наверняка бы не отказались помочь, но вместо этого спрашивает:

— Что говорят целители?

— Их обследуют, — отвечает Гарри едва ли не с облегчением.

Ей хочется задать еще с десяток вопросов: понимают ли они, что происходит? Помнят ли Рона? Скучают ли — ведь они считали его сыном, пусть и приемным? Но Гарри успевает раньше:

— Ты его любишь? — спрашивает он. — До сих пор?

— Ты с ума сошел!

Гарри поднимает голову и разглядывает ее.

— Я сто лет тебя не видел такой… спокойной.

— Чушь! — взрывается она. — Думаешь, я пришла только из-за этого? Я хотела узнать, наврал он мне или нет, вот и все! А моя личная жизнь тебя не касается!

Ошеломленный Гарри откидывается на спинку стула:

— Слушай, — говорит он наконец, — я так за тебя рад! Я же не идиот, — он качает головой, — отлично понимаю, что тогда натворил, но счастлив, что решился. Признался ей в последний момент, ни на что не надеялся — и вот…

Он смущенно ерошит волосы.

— Мы потом много о нем говорили, думали, что нужно его найти, но понимали — здесь не тот случай, когда можно попросить прощенья. Гермиона как чувствовала что-то, боялась, что он, ну, учинит что-нибудь. Когда Дадли погиб, мы даже наводили справки…

— Дадли?

— Дадли Дурсль, мой кузен. Был свидетелем на нашей свадьбе — единственный, кого я додумался попросить, мы же поженились по-маггловски…

— А Уизли? — все-таки спрашивает Лаванда. — Почему они его не искали?

— Сама понимаешь, я не выяснял. Но у них есть зачарованные часы, которые показывают, что происходит с каждым из них…

— А, семейные?

На стол перед Гарри планирует бумажная птичка-записка. Это что же, они проболтали весь перерыв? Лаванда вскакивает — и спохватывается:

— Последний вопрос: у них… то есть у Грейнджеров остался дом — там, в Мельбурне.

— Дом? — переспрашивает Гарри, не отрываясь от записки. — Думаю, они сами решат, что с ним делать, когда вылечатся. Но я скажу Гермионе…

Лаванда поворачивается налево кругом и выходит, соображая, что же могла упустить.

* * *

—Придешь? — слышит она сквозь шорохи и скрежет.

Здесь, в коридоре Министерства, телефон не должен работать, но он работает, и Лаванда смеется, когда Маррок отвечает ей.

— Черт, — говорит он смущенно, — черт, опять я не поздоровался? Извини, я так рад тебя слышать! Ты придешь?

— Да, около восьми. Мне еще надо зайти к Парвати.

— Я купил курицу. Ты в прошлый раз говорила, я и купил. Будешь жареную курицу?

— Все равно, — говорит Лаванда. — Куда мне аппарировать: во двор или в гостиную?

— Ребята уже должны закончить, но мало ли…

— Значит, в гостиную? — Ей хочется сказать что-нибудь особенное, важное, но из телефона раздается пронзительный свист, а потом он и вовсе перестает работать. Но главное сказано.

Она не понимает, влюбилась уже или вот-вот влюбится, а Парвати удивительно хорошо умеет расставлять все по полочкам… ну и вообще не дело так себя вести, любовь там или не любовь. И, наверно, нужно будет рассказать ей продолжение истории Грейнджеров-старших: в конце концов, думает Лаванда, это уже чужая история, и ее можно обсудить, как любую другую.

— Мисс, вы идете? — спрашивают сзади. Тучный пожилой волшебник тычет пальцем в министерский камин и переспрашивает: — Идете?

Лаванда отступает на шаг и, вместо того чтобы набрать горсть летучего пороха, аппарирует в Мельбурн.

* * *

Улица Пенн-лейн и так-то не слишком многолюдна, а сейчас, ранним вечером, и вовсе пуста. Дом номер пятнадцать по-прежнему выглядит нежилым, но нос не обманешь: Рон не просто здесь, он несколько раз выходил — наверняка за продуктами — и позабыл закрыть одно из окон.

В соседнем доме темно, нет и машины во дворе: Эми с Итаном, должно быть, куда-то уехали. Тем лучше, думает Лаванда, бесшумно подкрадываясь к раскрытому окну. Она прислушивается, улавливая внутри дыхание, и шаги, и запах подгоревшего масла — и левой рукой стучит по раме. В правой наготове палочка.

Шаги замирают. Потом приближаются к окну, отчетливо шлепая по полу, и снова стихают.

— Браун, — констатирует Рон Уизли вполголоса. — Какого опять хрена? Давно не посылали?

В комнате темно, но Лаванде свет и не нужен: она видит встрепанную рыжую голову, изрядную щетину на щеках и подбородке, темные круги под глазами. Похоже, приглашения можно не ждать.

— Тебя здесь никто не потревожит, — говорит она. — В ближайшее время точно.

— Про дом тоже натрепала? Вместе, так сказать, с содержимым? Пора ждать авроров, или рассчитываешь справиться в одиночку?

Внезапная разговорчивость пугает. К окну Уизли так и не подходит и говорит негромко и ровно, как, бывает, говорят наедине с собой.

— Никто сюда не придет, — повторяет Лаванда. — Никто не знает, что ты здесь. И… они в Сент-Мунго.

Он молчит. Поворачивается, тяжело дыша, и уходит вглубь дома. Окно остается открытым.

Ну, думает Лаванда перед тем, как аппарировать, все прошло не так уж плохо.

* * *

На пустые дома ей сегодня везет. В гостиной ни души, из кухни густо пахнет курицей, рисом и приправами. Лаванда уже хочет выйти и поискать Маррока, но слышит во дворе его голос:

— Я вам сказал сюда не соваться без надобности?

— Да ладно, что такого-то? — отвечает задиристый тенорок. — И надобность у нас есть.

— Вот, забирайте и катитесь, и чтоб духу вашего здесь не было!

Глухо звякают монеты — это звук не спутаешь ни с чем. «Работы здесь немного», — вспоминает она. Может, пришли наниматься? Она втягивает носом воздух, но учуять почти ничего не может: запахи еды, и травы, и овечьего стада, и свиней в загоне перекрывают все. Голоса затихают вдали. Проследить за Марроком она не старается, все равно не сможет, а потому оборачивается к двери и ждет, и, перед тем как он обнимает ее, вдруг вспоминает, что не слышала никакой машины. Эти попрошайки, должно быть, ушли пешком.

— Что на работе? — спрашивает Маррок, когда от курицы не остается почти ничего, и приходит очередь клубничного пирога.

— Тихо, — говорит Лаванда, — но чрезвычайное положение пока не отменили, и сомневаюсь, что в ближайшую неделю отменят. Так что завтра и послезавтра я на дежурстве.

— А как насчет выходных? И полнолуния?

Лаванду вдруг осеняет:

— Хочешь, я принесу тебе зелье? Антиликантропное? Чтобы оставаться дома, а не спускаться в подвал?

— Зелье? — недоверчиво переспрашивает он, и Лаванда пересказывает содержание брошюрки, выданной ей когда-то в Департаменте Разумных существ.

— Ну и порядки у вас. Травиться добровольно? — заключает он. — И раз уж ты его пьешь, зачем тебя запирают?

— Я сама прошу, — говорит Лаванда. — На всякий случай. Не сидеть же дома вместе с этим… помощником из Министерства?

— Все, больше никаких помощников! — он хмурится. — И никаких зелий, здесь нам бояться некого!

— Но если снова кто-нибудь придет, как сегодня?

— А, слышала? — кивает он. — Бывшие работники. У меня насчет пьянства строго: в первый раз увижу — прощаю, на второй перевожу в свинарник, на третий — за ворота. Сколько уже зарекался им деньги давать — пропьют, к гадалке не ходи, но… — он беспомощно пожимает плечами.

— Может, останешься? — спрашивает Маррок после ужина. — Еще ненадолго?

Остаться хочется ужасно. Она уже почти решила, что в следующий раз не станет накладывать чары на дверь, но… не сегодня.

— Не сегодня, — говорит она вслух. Он тут же оказывается рядом, совсем близко, его дыхание отдает клубникой, и кофе, и немного вином, его зубы прикусывают ей нижнюю губу и осторожно тянут, так что внутри становится горячо и щекотно. Лаванда почти сдается — но тут он отпускает ее.

— Позвонишь?

Конечно, она позвонит.

* * *

— Ой, кто это к нам пришел?

Ответить Лаванда не успевает — Лилавати с радостным визгом бросается к ней, раскинув руки. Лаванда подхватывает ее, целует мягкую смуглую щечку:

— Ты моя красавица! Смотри, что у меня есть!

Она увеличивает извлеченную из кармана коробку, высыпает на ковер разноцветные кубики.

— Это маггловская игрушка. Кубики соединяются — вот так, и можно построить из них что угодно — хоть дворец, хоть крепость, хоть корабль, и там будут жить эти человечки…

Минут сорок они разбираются с «маггловской магией» под испытующим взглядом Парвати, потом Лаванде недвусмысленно заявляют, что она ничего не понимает в замках, принцессах и драконах, и разрешают удалиться.

— Что еще за новости? — спрашивает Парвати, разливая чай. — Неделю не показываешься. Я вчера стучалась в камин — ты даже ответить не соизволила!

— Я не ночевала дома, — оправдывается Лаванда, неожиданно сообразив, что отыскала единственно правильный аргумент. Парвати подается к ней.

— Не ночевала? Насчет твоих дежурств я в курсе — Падма добыла расписание. У мамы тебя тоже не было…

— Откуда ты знаешь?

— Послала ей рецепт ореховой помадки — она ответила, что сейчас же попробует приготовить. При тебе вряд ли стала бы.

— И как тебя не отправили на Слизерин? — смеется Лаванда, но Парвати не дает ей уйти от темы:

— Так где же?

— Я кое-кого встретила…

— Меньше недели назад? И уже у него ночуешь? А подробнее?

Лаванда не собирается врать. Еще чего не хватало — врать Парвати! Опустить кое-какие подробности — совсем другое дело.

— Ну… у родителей Грейнджер был дом недалеко от Дерби, они там жили до того, как заклятье начало спадать и их забрали в больницу…

— И тебе, конечно, что-то в этом доме понадобилось, — подхватывает Парвати. — Все еще считаешь, что виновата?

— Не в том дело. Мне нужно было собрать сведения, прежде чем идти к Гарри. В доме, понятно, никто не живет, я как раз расспрашивала соседей, а он… он привез им мясо. А потом предложил подвезти меня.

— Маггл?

— Волшебник, но он никогда не учился. Ему и письмо не приходило.

Парвати хмуро глядит на нее:

— Ясно. Укусили до школы?

— Он не помнит, когда. Говорит, всегда такой был. И спросить не у кого — его воспитывали магглы.

— Надо же, прямо как по заказу. И волшебник, и оборотень, и понятия не имеет о нашем гадюшнике.

— Да ладно, — Лаванда тянется, берет Парвати за руку. — Все же нормально… то есть не нормально, а хорошо. Очень! И у нас ничего не было, я просто прихожу к нему, мы ужинаем, разговариваем, а потом я ложусь и сплю. Там тихо, и… и он сам готовит, вчера курицу сделал…

— Камина у него нет, — говорит Парвати. — Координаты аппарации давай. И маггловский адрес.

— Погоди, ты же сама хотела, чтобы я с кем-нибудь встречалась? И что?

— Ну, хотела, — угрюмо подтверждает Парвати. — Я и не отказываюсь, это на всякий случай.

— Ты говорила, у твоего Санджая есть маггловский телефон? У меня теперь тоже! Записать номер?

— Все записать, — приказывает Парвати. — И голову не терять. И не пропадать. Сначала этот сукин сын Кармайкл, потом поганец Уизли... Не хватало тебе только опять вляпаться.

Она морщится и трет висок, и пахнет страхом, любовью и тревогой.

— Что-то видишь? — спрашивает Лаванда. Ни у одной из них так и не проявился пророческий дар, но у Парвати иногда бывают — не предчувствия даже, а какие-то неясные видения будущего.

— Не знаю я, — бормочет Парвати. — Так, ерунда. Просто беспокоюсь, как ты. Сегодня опять с ним встречаешься? И, кстати, имя-то у него есть?

— Есть, — Лаванда глубоко вздыхает. Ей почему-то страшно произнести его вслух. — Маррок. Маррок Блэйд.

* * *

—Эй, Браун! — кричит на всю дежурку Джек Рэббит. — Пойдешь со мной на Бодминскую пустошь?

Комната замирает. Лаванда ошеломленно смотрит на Рэббита.

— С тобой? — Только и говорит она. — Еще чего не хватало!

— Слышал, кролик? — Алисия подходит и становится рядом. — Даже если бы она не шла со мной, тебе бы все равно не светило, — и утаскивает Лаванду в коридор.

— Не дергайся, Браун, — усмехается она. — Считай, что я протянула тебе руку помощи. И готова спорить — ты понятия не имеешь, что это за Бодминская пустошь! Есть такая квиддичная команда — «Пушки Педдл»…

* * *

Пригласительные лежат в ящике стола, но Лаванда чует их — запах пергамента и краски заставляет морщиться и тереть нос. «Пушкам Педдл», объяснила ей Алисия, хочется напомнить о своем славном прошлом и пустить пыль в глаза, но ни денег, ни спонсоров попросту нет, вот и приходится устраивать товарищеские матчи в честь столетия их последней победы на Чемпионате Британии, да еще выбирать каждый раз какой-нибудь Мерлином забытый стадион. В Бодминской пустоши не играли уже давным-давно — «Пушки» наверняка погнались за дешевизной.

— Не претендую на твою компанию, Браун, — смеется Алисия, — хотя не отказалась бы, конечно. Там главное не матч, а тусовка, все квиддичные собираются, так что пересечемся, если надумаешь. Вот тебе на всякий случай пару лишних пригласительных, сходите с Патил.

Лаванда благодарит. В принципе, она может пойти — матч состоится за неделю до полнолуния. Но Маррок вряд ли захочет, а Парвати терпеть не может квиддич и «Пушки Педдл» особенно, из-за…

Дурацкая мысль не отпускает до конца дня. Сегодня ее дежурство: когда Роза и Джимми уходят, Лаванда достает билеты и рассматривает их: как обычно на квиддиче, указана только трибуна — место можно занять любое. Она почти решается, но медлит, в очередной раз ищет себе оправдание.

Маррок, как всегда, отвечает сразу, после первого же звонка, но вместо обычного: «Придешь?» начинает извиняться:

— У нас тут вакцинация овец, думали закончить до обеда, но все еще возимся…

— У меня все равно дежурство, — напоминает она. — Не хочешь сходить со мной на квиддич? Через неделю?

— Квиддич? Это где летают на метлах? … Да, иду! — бросает он кому-то в сторону. — Детка, расскажешь мне все завтра? Ты же придешь? В восемь, как обычно?

* * *

Пригласительных три штуки, уговаривает себя Лаванда. Все равно остаются лишние. Парвати точно не захочет… то есть, захочет, если Маррок пойдет, но… Обстоятельства для знакомства уж точно не самые подходящие — толпа народу и уйма знакомых. Не нужно было звать его, запоздало спохватывается она, это же ужас что такое получится, а уж сплетен будет! Но что сказано, то сказано — зато кое-что другое она еще может исправить.

В Мельбурне идет дождь.

Окна в доме номер пятнадцать закрыты; Лаванда аппарирует к задней двери и ищет щель пошире, чтобы сунуть туда нос, убедиться, что Рон Уизли никуда не делся. Но стоит только коснуться задвижки, как ее отбрасывает на пару футов с громким хлопком. Этот болван что, установил здесь защиту?

Она слышит знакомые шаги, оглядывается и в последний момент оставляет пригласительный билет прямо на пороге. И сбегает за секунду до того как дверь открывается.

* * *

—Там будет много твоих знакомых? — спрашивает Маррок, после того как она пытается описать ему квиддич вообще и праздник «Пушек Педдл» в частности.

Еще одно чудо, думает Лаванда. Так не бывает — чтобы два человека думали одинаково.

— Мне-то без разницы, — добавляет он. — Но вряд ли ты меня туда тащишь, чтобы похвастаться перед подружками и бывшими, а?

— Если мы придем вместе, все будут смотреть на тебя, а не на игру, — кивает Лаванда. — Хотя на нее так и так смотреть не будут!

Он придвигается к ней, обнимает, притягивая к себе. Диван широкий, низкий и мягкий, они запросто могут поместиться вдвоем, если лягут… но он опять ограничивается поцелуем. Ладно, двумя. У Лаванды колотится сердце, она ведет ладонями по его плечам, по груди, слышит его тяжелое дыхание… и запах. Запах не врет — и все-таки он расцепляет руки и отстраняется.

—Я не понял: если мы куда-то в самом деле соберемся… в смысле, в твой мир — как мы сможем туда добраться? Ведь ты переносишься этой своей…

— Аппарацией. Я тебя перенесу, это просто, нас учили.

— Куда угодно? — недоверчиво спрашивает он. — На этот матч тоже — где там он будет?

— На него не смогу, я же там не бывала ни разу. Какая-то Бодминская пустошь. Но по пригласительному можно получить портключ.

— Это еще что?.. — начинает он — и сокрушенно качает головой: — Ладно, проехали. Все за один раз не упомнишь, да и поздно уже.

Лаванда не запирает дверь — но просыпается только утром от собственного Темпуса.

* * *

Дежурство в спокойное время — не такая уж плохая штука. На третьем уровне их остается всего трое — по одному на отдел, не то что на втором, в собственно аврорате. У Стирателей сегодня дежурит какой-то новенький, которого Лаванда знает плохо, зато отлично понимает, почему назначен именно он — все, кто имеет отношение к квиддичу, не упускают возможности хорошо провести время вместе с «Пушками Педдл».

Так что чай ей приходится пить одной, и никто не смотрит удивленно, когда Лаванда сооружает себе сэндвич со свининой домашнего копчения. Конечно, она не видела, как именно эта свинина хрюкает в сарае, но знает, что Маррок приготовил ее собственноручно. Неделю назад — целую неделю! На ферме ремонт, запланированный давным-давно, еще до их знакомства, и рабочие не уходят на ночь. Зато можно звонить, и они разговаривают каждый вечер, и уже завтра…

Сирена застает ее с полным ртом мяса и полной головой фантазий. Сирена вместо отметки на карте на их уровне — общий сбор, высший приоритет, что-то из ряда вон. До сих пор Лаванда ни разу ее не слышала.

Она вылетает в коридор, сталкивается со встрепанным новеньким, который пытается что-то спрашивать, и с Дунстаном из Комитета по выработке объяснений для магглов. По инструкции им полагается подняться выше, в аврорат, и они бегут — ни у кого не хватает терпения дождаться лифта.

— Бодминская пустошь, нападение на стадион, — повторяет дежурный. — Вы поступаете в распоряжение старшего аврора Праудфута…

— Правая трибуна, вывести гражданских, по возможности нейтрализовать террористов, — командует Праудфут. — По секторам: первый, — он тычет пальцем в новенького…

Второй достается Лаванде.

Портключ вышвыривает ее на поле. Лаванда проезжается по мокрой упругой травке, трясет головой в поисках своего объекта, но аппарировать туда не успевает: прямо с трибуны, украшенной черно-оранжевыми флагами «Пушек», на голову ей кто-то валится, и она кричит: «Арресто Моментум!» раньше, чем слышит сверху усиленный Сонорусом голос Праудфута:

— Щиты на трибуны! Быстро!

Кто-то цепляется за барьер, его совершенно определенно сталкивают вниз. Лаванда ставит щит, но человек именно в этот момент разжимает пальцы и падает — и ей приходится выбирать между ним и остальными на трибуне, и она кричит от невозможности сделать хоть что-нибудь, зовет на помощь и почти не верит, когда откуда-то стремительно вылетает метла, и тот, кто сидит на ней, подхватывает падающего.

— Там! — кричит Лаванда, когда метла опускается в нескольких футах от нее. Там — это в первом секторе: новенький не справляется со щитом. Она видит, как люди в аврорской форме пробиваются в первый сектор, рассекая толпу на трибуне и направляя ее к выходам, но не успевают.

Зато успевает ее внезапный помощник — на метле подлетает к новенькому и добавляет к его щиту свой. Формы «Пушек» на нем нет, на лоб низко надвинута черно-оранжевая шляпа: болельщик, как и почти все здесь. Авроры наверху орут: «Ступефай!» и «Петрификус Тоталус!», кто-то успевает аппарировать, трибуны пустеют.

Лаванда опускает щит, в кои веки радуясь волчьей выносливости. Новенький сидит на траве — в общем, для первого раза он справился совсем неплохо, — а незнакомец в шляпе идет к ней. Лаванда невольно принюхивается, втягивает знакомые запахи травы, пота и злости, но не успевает сказать ни слова — тот заговаривает первым:

— Браун, это опять они, из Дерби.

И, пока она соображает, что к чему, аппарирует с места.

* * *

—Опять те же, из Дерби, — повторяет Лаванда. — Нет, не видела, узнала по запаху. Нет, перепутать невозможно, это они.

Она опять врет. Врет ради Рональда Уизли, но, если уж — вот сюрприз! — быть честной до конца, то винить ей, кроме себя, некого. Не притащила бы ему те билеты —не пришел бы он на матч, и… И неизвестно, что случилось бы с гражданскими в первом секторе и с тем бедолагой из второго.

Два курса учебки, вспоминает она. И квиддич едва не с рождения. Такое и за десять лет не забывается. И кем она после этого будет, если снова сдаст его?

Лаванда отвечает на вопросы, пишет рапорт, втайне поражаясь, что никто не заметил, что все ее вранье шито белыми нитками. Аврорат гудит — естественно, домой уже никто не уходит.

— Чуть тебя не подставила, — сокрушается Алисия, ставя перед ней на стол большую чашку чая. — Те, кому ты эти билеты отдала — они в порядке?

Лаванда неопределенно дергает плечом, не отрываясь от пера и пергамента.

— Ну и слава Мерлину. Прямо как тогда, скажи? — Алисия вздрагивает. — Ну ничего, мы-то уже не те!

Это уж точно, думает Лаванда. Не влюбленная по уши шестикурсница и снисходительно принимающий обожание предмет ее чувств, а кое-как приспособившийся к своей болезни оборотень и беглец из магического мира. Ее слегка трясет, очень хочется спать, но до конца дежурства еще несколько часов, а потом нормальный рабочий день, а потом…

* * *

…Она уже может водить по Пенн-лейн экскурсии, описывая красоты Мельбурна — вернее, местных закоулков, заборов и пустырей.

— Эй! — зовет Лаванда шепотом и скребется в заднюю дверь дома номер пятнадцать.

На этот раз ей открывают почти мгновенно. Рон Уизли стоит в проеме двери с курткой в руках.

— В аврорат потащишь? — спрашивает он вместо приветствия. Ну, виделись они в самом деле так недавно, что можно и не здороваться.

— Аврорат про тебя не знает, — отвечает Лаванда. — Но у меня есть вопросы — у меня лично. Зайдем?

В доме пыльно и затхло, но если посмотреть насквозь и принюхаться, можно увидеть, каким он был раньше: аккуратным, без всяких там побрякушек: только самое необходимое. Единственное жилое и живое место в нем сейчас — угол гостиной с диваном и низким столиком: должно быть, Рон там и обитает.

— По татушке узнал, — начинает он без предисловий. — Морсмордре, но не магическая, обычная. На шее, под волосами. Может, и не тот самый — без разницы, у них у всех такие. Еще Флагранте какой-то ненормальный, никогда раньше такого не видел. Даже бадьян едва берет.

Он плюхается на диван, вздергивает рукав и демонстрирует длинную красную отметину. Потом подбирает с пола початую бутылку и пьет, запрокидывая голову. Не пиво — Лаванда чует, — всего лишь имбирный эль.

— На сливочное смахивает, — голос звучит на редкость мирно. — Есть которое еще больше походит, но дорогое, зараза!

— Где ты взял метлу? — неожиданно даже для себя самой спрашивает Лаванда.

— На поле. Они же сначала игроков с метел посшибали. Много там?..

— Пятеро погибших, около тридцати раненых. В основном переломы.

Списки она перечитала несколько раз, но близких знакомых не нашла, кроме придурка Рэббита со сломанной ключицей и ребрами.

Рон еще раз отхлебывает, со стуком ставит бутылку на пол.

— Может, что-то еще? Приметы, палочки, манера колдовать?

— Вы, значит, целым авроратом ни фига не заметили. Надо меня лишний раз помурыжить. Сказал, что знал, — и бормочет под нос: — Ничего себе поболеть сходил.

— Можно подумать, тебя заставляли! — не выдерживает Лаванда.

— А билеты тогда зачем? Посмотреть, клюну я или нет?

— Ты, Уизли, вообще по-хорошему не понимаешь! — бросает она в сердцах. — Точно как в школе! Ну, не брал бы, если такой принципиальный!

— Я, Браун, не легилимент, — цедит он сквозь зубы. — Мыслей не читаю. А с объяснениями у вас хреново. Не помнишь, что со мной с твоей подачи случилось? И тоже без объяснений, прикинь?

Лаванда молчит. Рон поворачивается, уходит на свой диван, нашаривает под ним новую бутылку — и до самого хлопка аппарации больше на нее не смотрит.

* * *

—Значит, завтра я ее уложу, и сразу к тебе, — говорит Парвати как о чем-то само собой разумеющемся. — Ну его, этого Фэлсворта — от его рыбьих глаз у меня сердце в пятки уходит! И не смотри так, дома я уже договорилась. Та-а-ак… — тянет она. — Я чего-то не знаю?

Лаванда молчит. Врать она больше не может, а признаваться попросту боится.

— Только не говори, что позвала этого, как его — Блэйна? — Парвати смотрит в упор.

— Блэйда. И не позвала! Это он меня, то есть я к нему…

Парвати складывает вышитую салфетку, которую сама же подарила когда-то: вдвое, потом вчетверо, потом еще раз. Разворачивает и начинает сначала. Тонкие смуглые пальцы с безупречно-розовыми ногтями слегка дрожат, и свет дробится на гранях большого рубина в обручальном кольце.

— Ты у нас взрослая девочка, — говорит она. — Я тебя учить не собираюсь и все такое, но… Но ты хотя бы зелье заказала?! И на него тоже?

Лаванда выдыхает, тряся головой. Можно не врать. Заказать — не значит принять.

Они допивают чай, Парвати обнимает ее и ныряет в камин.

Три часа пополудни, никакой луны еще и в помине нет, но Лаванда чувствует ее каждой костью, каждым дюймом кожи. Как всегда. Ходить — и то трудно, что уж говорить об аппарации! Может, все-таки не стоит… Телефонный звонок кажется приветом из другого мира. И голос Маррока звучит спокойно и даже весело, будто им предстоит что-то приятное, поездка на пикник или на праздник.

— Уже еду! — докладывает он. — Через час на Кингс-Кросс!

Лаванда срывается с места и, только вытаскивая из шкафа ворох одежды, понимает, что ей немного легче.