Аргус (джен)

* * *

Рыжий паук размером с кошку демонстрирует чудеса проходимости. Где вскачь по веткам, где ныряя в щели, форсирует завалы бурелома, перелезает через гниющие на земле толстые стволы, по краешку обходит заполненные водой ямы и шмыгает сквозь ячейки ловчих сетей, не потревожив их затаившихся хозяев. Я бы не подписался пройти здесь без сорокатонного бульдозера под прикрытием хотя бы пяти стрелков с дробовиками. Но сейчас у меня есть Дедка.

Отпускаем паука вперед и догоняем аппарацией, ориентируясь на магическую метку. Начинали бодро: с вершины холма Дедал шагнул мили на две. Потом уперлись в напичканный магией бурелом, тут иной раз и полсотни ярдов за подарок. Случается, Дедал перестает чувствовать метку, и мы ждем, когда рыжий паук выйдет из слепой зоны, без всякой уверенности, что его не накачивает желудочным соком удачливый собрат. А то по каким-то непонятным сквибу соображениям мечемся наугад, влетая то в гнилую лужу, то в лабиринт загонной ловушки. Влипали без счета, но у перемещений особая физика. Сейчас мы здесь, через миг там, а липкие сети, которые в иных условиях разве что танком рвать, остались на прежнем месте. Увы, в сферу Дедкиной магии попадает много лишнего, мы будто шерстью покрыты обрывками паутины, у Дедки на спине, как рюкзак, наполовину срезанный кокон с прилипшим внутри ребром то ли кролика, то ли кошки.

Куда идем мы с поросенком?.. Странно, я точно помню, что у него было имя. Может, Пиглет? Такое незатейливое имя, поросенок Поросенок...⁽¹⁾ Проехали. Дедка не свинья, и вокруг не Стоакровый лес из книжки, а самый что ни на есть Запретный Лес, страшилка для детей и кормушка для авантюристов всей Магической Британии.

Белому костюму кирдык, время безнадежно потеряно. Шеф уже на службе, и хорошо, если еще не проснулся.

С утра я сам напугал Твилфитта аврорским расследованием, и что он сейчас предпринимает, не имея связи со мной, решает не голос рассудка, а голос миссис Твилфитт. Оптимально для всех, если галантерейщики сидят на попе ровно и ждут Ворюгу. Но могут и сдаться властям, для них это будет затратно, для меня очень болезненно. Я тоже собираюсь сдаться, разница в том, что я обязан доложить по начальству, а у Твилфитта и Таттинга даже при желании нет формального повода предъявлять покойника директору Департамента недвижимости. Желания, впрочем, тоже нет. Пойдут они либо в аврорат, либо сразу к главе ДМП Амелии Боунс, по традиции с подарками и криком «Не виноватая я, это все Ворюга!».

По иронии судьбы для меня не так опасны авроры, как собственный шеф. Достигнув пенсионных восьмидесяти лет,⁽²⁾ он усматривает попытки умаления своей власти в плохо заточенном карандаше и в недостаточно изумрудном оттенке чернил. Если информация о покойнике на моей территории пролетит мимо него и вернется из чужого департамента... Не берусь предсказать его реакцию. Из прошлой жизни приходят на ум дружеские советы подмыться и надеть штаны ширинкой назад.

Однако, денек разгулялся. Под тощими кронами осин банная духота, стряхиваю лезущий в глаза пот, по-собачьи мотая головой. Руками вцепился в Дедала, при каждом прыжке страшно, что выскользнет, хотя знаю, что достаточно сцепиться мизинцами, и он меня не потеряет. Права тренерша: этих мышц для меня много, сердце не справляется, уже у горла чувствую толчки, еще чуть, и выскочит. А Дедка настоящий гигант. Сильнейший маг Хога, Флитвик (Дамблдор с его туманным потенциалом вне рейтинга, и не факт, что выше), выдыхается после десятка парных аппараций подряд. Школяры не замечают, а мне со стороны видно: если скомандовал «А теперь достали перья и записали», значит, тянет время, чтобы восстановиться.

Еще скачок, и лес меняется волшебно, как будто Дедал аппарировал в другой мир. Мы на чистой солнечной опушке, впереди молодая дубрава, ее родоначальник, великан в три обхвата, как будто отошел в сторону, чтобы не мешать юной поросли. Ага, разбежался, иронизирует мой внутренний прагматик. На самом деле если что и пыталось расти под ним, задавил тенью, высосал влагу корнями... А хотя бы и так, все равно хорошо! Вон, родничок пробивается. Есть у старых дубов такое свойство: выводить на поверхность источники.

Дивная опушка. Не зря ее выбрал человек из паучьего кокона.

Его палатка растянута ярдах в двадцати от дуба (грамотное решение: в случае чего великан примет на себя молнию). Или — их палатка? Сколько еще жертв в паучьем логове? Вещи подскажут, чуть отдохнем и поглядим. А считать по условной вместимости палатки бесполезно, она же кемпинговая, для комфортной жизни на одном месте, а комфорт — понятие субъективное. Троим — только переночевать на боку, паре — неплохо провести отпуск, а для работы — скажем, травы собирать, — и одному тесновато. «Прихожая» под тентом всего в два фута глубиной, поставил кеды да примус, и все.

Рыжий проводник, выполнив приказ паучьего матриарха, шустро уматывает назад. В ту сторону смотреть не хочется: доставший нас поваленный лес в паутине. Хотя есть и новенькое: на границе рая и ада стоячие ободранные стволы, нам видно три, и к каждому большой стрелой прибит акромантул, уже высосанный собратьями.

Валимся с Дедкой на траву, замечаю тот тут, то там огоньки запоздалой земляники.

— Сони!

Привязанный ритуалом эльф приходит на мысленный зов, но мне охота вслух. И жалобным голосом.

— Хозяин!

— Умыться, пить и земляники. Сначала Дедушке.

Жаль, нельзя изобразить ему дембельский поезд. Заслужил, но — не поймет же. Дембель для эльфа — казнь, а не поощрение.

Сонька стоит, воздев очи горе — проникается важностью задания? Нет, вызвал подмогу. Узнаю девчонок, которые надписывали этикетки во время охоты на холме. Уходя, мы с Дедалом отправили всю команду в Хог: опасались коварства мадам Арагог, да и особых дел для эльфят не осталось, поскольку больше половины их трофеев пауки успели накачать желудочным соком. Подпортили нам триумф... Сейчас спросил девчонок, как успехи на ниве аптечного снабжения (не упрощаю речь для эльфов, пускай учатся). Поняли правильно. Одна осталась докладывать по каждому ингредиенту, другая, чтоб не терять время, пошла собирать землянику.

Дремлю под тихое жужжание: «Яд акромантуловый — девять пинтовых склянок, желез для липкого шелка... желез для крепежных нитей»... Шесть видов желез у этих уродов. Специализация. Сплю.

* * *

Будит меня некто очень знакомый: бицепсы-банки, древнегреческий пресс... Теребит, что-то требует. Вылитый я в зеркале.

ТОЛЬКО ПОЧЕМУ У МЕНЯ ЛОШАДИНЫЕ НОГИ?!

Встряхиваюсь. Кентавр. Оно и по стрелам в столбах было ясно, что их племя держит здесь границу.

— Что ты делаешь в нашем лесу, человек?!

Да задолбали высшие расы!!!

— А ты с какой целью интересуешься, любезный? Предостеречь от пауков или подраться?

Набычился:

— Кентавры не бьют слабых!

— ... А сильных рады бы, да не могут. Какой, однако, миролюбивый народ кентавры!

— Эй, полегче! Я ж не оскорблял человеков!

— Миролюбивый народ — по-твоему, оскорбление?

— А то нет! Запомни, человек: кентавры любят своих самок. А мир они устанавливают. Там, где им надо, и такой, какой их устраивает.

Он широко поводит рукой по двухмильной полосе поваленного леса и пограничным столбам с паучьими трупами, и заключает:

— А миролюбие для слабаков!

— Может, смахнемся, силач?

— А давай!

— Только чур, ногами не драться!

Сник:

— Не выйдет... Не сдержусь. Это ж наш коронный удар: встаешь на дыбы и по тыкве копытами... Может, на луках?

— Не пойдет. Я к луку непривычный, а из своего оружия завалю тебя насмерть. Придется потом все твое племя валить, они ж месть затеют.

— Все мое племя? Твоим оружием? А ты веселый человечек!

(Ага, нас целый клуб! Мальчик-луковка, мальчик-дуболом, мальчик-робот, мальчик-ботан и я, мальчик-вор... Петрушку забыл: мальчик-беспредельщик. В раешниках обожал бить дубиной то тещу, то городового... Блин, веселые картинки для дошкольников — ни одного нормального!).

— Лады, — говорю, — давай повеселимся. Выбирай мишень, и постреляем, ты из своего, я из своего.

Кентавр молча тянет из лыкового короба за спиной палку. Я к ней присматривался: скорее всего, лук, раз в том же коробе стрелы, но уж больно вид неказистый, даже сучки не срезаны заподлицо. Может, дротик — бросить и забыть? Нет, упер палку в землю, привстал на дыбы, гнет всем весом... Ба, натяжение верных четыреста фунтов! Хагридов арбалет как детская рогатка по сравнению с этим монстром!⁽³⁾ Накинул петельку тетивы, подергал — звук густой, контрабасный.

— Ближний столб... Для начала.

Вскинув пустой лук, он застывает на четверть минуты — ловит ветер? Не глядя тянет из-за спины стрелу, накладывает, и сразу рука пошла назад, оттянул тетиву до уха, отпустил. Чавкающий звук, треск. Стрела, такой же дрын, как лук, только потоньше, вонзается в столб на фут выше паучьего трупа, пробивает насквозь и застревает, уткнувшись сучком.

Оборачивается с довольным видом, а мне что, я успел перемигнуться с Дедалом. Вскидываю свой... пускай будет ПСС, Пистолет Системы Станиславского, я его вот только что придумал. Хотел пальцем «выстрелить», но поднял руку, и сработал рефлекс: согнулся палец, ища спусковой крючок, левая нога отшагнула, разворачивая корпус боком к мишени, глаз поймал ровную мушку... Так вжился, что кожей ощущаю насечку рукоятки. Спускаю курок и успеваю удивиться, что не слышно выстрела. Срезанная чуть наискось верхушка столба со стрелой кентавра падает наземь и раскалывается по трещине.

— Возьми свою стрелу, любезный.

У кентавра недовольное, но ничуть не удивленное лицо. Да и то, было бы странно, если бы волшебное существо удивлялось волшебству. Срывается с места, выворотив копытами два клока дерна размером с тарелку, галопом скачет к столбу. Стрелу не глядя сует в короб и долго рассматривает то обломки полена в траве, то, привстав на дыбы, верхушку столба. В первый раз это здорово впечатляет, даже когда знаешь, что сработала магия перемещений. А непосвященный голову сломает, гадая, чем оставлен такой идеально отполированный срез.

Возвращается задумчивый (душераздирающее зрелище — задумчивый кентавр).

— Ворюга, а говорили, ты сквиб!

— Про кентавров тоже чего только не говорят...

Похоже, клиент дозрел: подрастерял понты, можно спрашивать:

— Не знаешь, чья палатка?

— Идиота. Нашел местечко для стоянки!

— Я правильно понимаю, что ты его не видел?

— Ну! В заревой обход тут ничего не было, в полуденный уже пустая палатка.

— Давно?

— Недели полторы... Сегодня одиннадцатый день, точно.

Гляжу на палатку — целехонька. Ну, почти: в марлевом пологе неровная дыра с детский кулачок, как пить дать белка таскает тряпье, гнездо утеплять к зиме. Будь в палатке завалящий пакетик семечек, тут бы такое пошло бурнокипение жизни! Мышка за семками, лиска за мышкой, акромантулы за всеми, кентавры за акромантулами...

— Благодарю за помощь. Рюкзак отнесешь в замок...

— Какой рюх зах?!

— Мешок, заплечный, в котором ты унес продукты. Все, что было в карманах, должно там и быть, до иголки. Если от продуктов остались пакеты, банки с надписями, тоже туда.

— Пустых банок пожалел?!

Кентавр багровеет и этак меленько подскакивает на передних. Охота на дыбы и по тыкве копытами, но впечатления от ПСС еще свежи. Пока.

— Хозяина палатки нашли в паучьем коконе. Надо узнать, кто он, чей он, чтобы хоть известить родню. В рюкзаке могут быть документы, письма. На худой конец по банкам и пакетам найдут магазин, в котором их продали... Это понятно?

Кивает. Вряд ли способен понять идею документов (Разве без бумажки не видно, что я Белое Копыто, или меня можно перепутать с этим ничтожеством Футовой Пипиской?). Зато родня для него святое, и опознание по личным вещам — очевидное дело. У него все вещи личные дальше некуда. Все обе, не считая стрел. Короб из лыка явно плела женщина — раскрасила шашечки уже побледневшим ягодным соком, — лук выстругивал сам и помнит каждый сучок. Может, и стрелы помнит... Странно, что не вижу ножа. В коробе ему не место — пока достанешь... Нищета в племени, вот что! Нож на семью, а то и на несколько, торчит в колоде между их юртами-ярангами, кому надо, подойдет и отрежет...

— А банок не жалко, — говорю. — Вообще, если что нужно по хозяйству, приходите, обсудим.

Запыхтел:

— Кентаврам...

— Знаю, не нужны подачки человеков. Так я и не подачку предлагаю. Ты взгляни как мужчина. Как старший в семье! У тебя дети, у меня дети. Когда мои дети болеют, их лечат травами, а ты знаешь, что где найти в Лесу. Может, и у меня найдется то, что нужно твоим детям. Мучица...

— Лучше овес, давленый!.. Ладно, коль так. Рюх зах я вечером принесу, как обход закончу. Только это... Хагриду не говори.

— Обижает?

— Не... Сам обижается: «Не уважаешь, меня, лошадь?!» Ему выпить не с кем, и наливает по пинте, меньше посуды не признает. А мне с утра границу обходить!

— Тогда встретимся у озера, на том берегу от замка. Из хижины будет не видно.

— Приду, как луна взойдет. Если, что, я Магориан.

— Ну, а я Ворюга.

— Кто ж тебя не знает...

Уходит, а я рыбкой в палатку. Цигель, цигель, ай-лю-лю! (Это на каком языке?)

Что тут у нас? Разбросанные вещи из рюкзака, у входа побольше. Можно представить, как людоконь, опустившись на передние колени, выудил рюкзак своим сучковатым луком и сортировал барахло, кидая ненужное назад в палатку... Спальник самый популярный: одеялко с молнией по краю, почковидный котелок по типу германского, кто его только ни копировал, простые белые футболки. Не хватает принта на груди: «Я безобидный магл». Ага, в Запретному Лесу, милях в двадцати от Хогсмита, и это ближайший населенный пункт... Что характерно, не вижу пакета с грязным бельем, и по запаху таковое не определяется. Хотя, может, все перешибает дух от моих носков.

Выхожу и, сковыривая на ходу промокшие в болотах туфли, бреду к родничку в корнях дуба. Дедка постигает дзэн, валяясь на припеке, девчонки кормят его с рук земляникой. Тут же на травке Сони, поджал коленки к подбородку и со смаком предается пороку зависти.

Долго стою в ледяной воде. Кислые носки скрутил и кинул акромантулам, новыми поделится покойник, по его делам бегаю. Родничок возмущенно журчит, омывая перекрывшие русло мозолистые лапы. Терпи, маленький, мне бы тоже хотелось, чтоб ты истекал из мраморного бювета в Баден-Бадене, и астеничные дамы пили твои воды из тонких кружек с носиком, а я втирал им про Кафку, дожидаясь, когда приличия позволят сказать: «Пойдемте лягемте в койку». Но жизнь устроена немножечко иначе, по крайней мере, моя, и я не вижу в этом трагедии. По мне, так лучше самому прокладывать русло на воле, чем с рождения течь в каменных берегах струйкой регламентированного напора.

Цепляюсь взглядом за брошенные в траве туфли, а они поразевали рты. Гвоздики на отставших подошвах по-акульи в три ряда, цвет отдает в желтизну. Поднимаю, смотрю, не верю. Протираю глаза, результат осмотра не меняется. По привычке искать хорошее в каждой жопе говорю себе, что теперь хотя бы точно знаю, куда попал. Это не мир магии. Это Страна Дураков. Где еще в последнем десятилетии двадцатого века подошву модельных туфель прибивают деревянными гвоздиками?!⁽⁴⁾

* * *

В приемной шефа появляюсь весь в пылу боя, роняю на пол ногу, свистнутую у прибитого к столбу дохлого акромантула. Рядом картинно валится Дедал с прилипшим к спине ошметком кокона.

Визг, ждущие приема дамы цепляются друг за друга, забыв о палочках. (Что, сынку, помогли тебе твои ляхи?). Секретарша, страшная, как жизнь моя, грудью встает у кабинета шефа. Порыв искренний, она оборотня не пропустит, пока жива. Узнаёт меня, опускает упертые в косяки руки.

— Ворюга?!

— Прозерпина! — Снимаю крышку с затрофеенного у покойника котелка, добротно сделано, ни капли не пролил. — Вода из волшебного родника. Пей сейчас, а то вдруг свойства потеряются.

— А сам-то пил?

— Только на ней и держался! — киваю на оторванную ногу.

Прозерпина доверчиво берет котелок двумя руками, пьет, капли бегут по подбородку. Прости, подруга, но где бы я взял для тебя шоколадку? А вода вкусная, по-настоящему бодрит, и сорванные мозоли у меня на ногах подсохли буквально в пять минут, пока эльфы снимали палатку. Может, правда волшебная вода.

Просительницы смотрят горящими глазами, нога давно отсканирована, и по ней восстановлен живой акромантул, как динозавр по окаменевшей какашке. Чует мое сердце, что Битве у Волшебного родника суждено стать сплетней месяца.

— Уф-ф, больше не лезет! — Прозерпина высовывает из котелка и впрямь помолодевшую мордочку. — Остатками я умоюсь! Только...

— Не пройдут! — заверяю, и секретарша кидается в туалет. Бегом! Пока свойства не потерялись.

Эта страшненькая — единственная искренняя женщина среди сотен, давивших диван в комнате отдыха за кабинетом шефа. Преданная, любящая, мудрая. Будь у нее сорок лет назад нынешние финансовые возможности, стала бы красивая. А сейчас боится играть в чужие игры. Серой мышкой привычнее.

Ее долго нет, подозреваю, что размазывает волшебные остатки по всему телу. Мы с Дедалом подвергаемся жестокому рассматриванию в упор, отягощенному сиськами. Гестаповки на одно лицо: мать и, как ее старые снимки, дочь с внучкой. Могу поспорить, что пришли по делу о наследстве, в таких случаях часто берут младшеньких, чтоб давить на жалость. Вот и давили бы на нее, а не на то, что давят! Дедке, и то неловко, хотя понятия о привлекательности у нас и у эльфов различаются так же, как тела. Он отпрашивается домой, не отпускаю, мы же из боя, из пекла, а его там заставят надеть чистую наволочку. Обиженный Дедка набрасывает невидимость, и тогда старшая обращается ко мне:

— Мистер Ворюга, не сочтите за бестактность: у вас на пиджаке то, что мы думаем?

— Леди, если вы думаете о ловчих сетях, то да, влипал, и неоднократно.

— Но шелк акромантулов не режется сталью!

— А у меня ее и нет!

На лицах работа мысли, даже младшенькая морщит лобик. (На вид типовая слизеринка, курс пятый-шестой. Сплетни, интриги, рукоделье или контрабандный магловский роман, чтобы развлечься в ожидании жениха). Битва у Волшебного родника обретает масштаб эпоса.

Врывается бурлящая энергией Прозерпина:

— Аргус, это чудо!

Вертит головой, давая рассмотреть порозовевшие щеки. Так счастлива, что мне впору провалиться на месте со стыда. Холодная вода из-под земли привела кожу в тонус, ни больше ни меньше. Через полчаса эффект пройдет... Хотя полчаса счастья лучше, чем ничего, верно?

Рассказываю о покойнике из кокона: магл, доказательства я лично добыл у паучьего логова — в общем, он сам дурак, а Департамент на высоте.

Прозерпина исчезает в кабинете шефа, напоследок игриво вильнув плоскими ягодицами. Доложит, как надо, а у меня еще палатка со всеми вещами — пускай шеф пороется, щегольнет дедуктивными способностями.

Надо почаще гундеть: «Магловский, магловская, магловский», чтобы шеф на этом и зациклится, не задаваясь вопросом, как магл очутился в дебрях Запретного Леса.

Я лично вижу три варианта, самый очевидный — аппарировал с волшебником. Если сам не волшебник. Маловероятный — по воздуху. Осуществимый, но не в этом случае — прорвался со спецподразделением. «Дошел пешком, в одиночку» просто не рассматриваю ввиду абсурдности.

Среди стульев для посетителей нахожу один, с промятыми ямками, как от двух больших яблок в песке. Подсаживаюсь и шепчу:

— Дедал, а кентавр-то врет, как сивый мерин.

— Гнедой, — сварливо поправляют два яблока. — И не мерин, у него причиндалы — дай Создатель каждому. А так — да, врет.

— В чем, по-твоему?

— Он видел этого... «туриста».

— Не просто видел, а договорился с ним. Палатка стоит на виду, так охраннику легче присматривать.

— Это ясно, Аргус. По-моему, кентавр видел, как «туриста» в кокон замотали!

— И поэтому сразу же забрал продукты?.. Нет, Дедка, тут пятьдесят на пятьдесят. Видел, не видел, а к вечеру так и так очистил палатку от продуктов, чтоб ее зверье не разорило.

Обсуждаем, почему кентавр не стащил палатку. В целом ясно: понимал, что вещички пропавшего человека в стойбище натолкнут авроров на очевидные подозрения. Но Дедка гнет свое: мол, чтобы бояться подозрений из-за вещичек пропавшего человека, надо знать, что человек пропал с концами. Что его могут сто лет не найти в паучьем коконе! А если кентавры не видели, как пауки убили «туриста», то чего им бояться? Народ они вороватый по нищете, палатку в своем лесу сочли бы за дар небес и сперли обязательно!

Время к ланчу, а Прозерпины все нет. Ох, не про магла в коконе она докладывает шефу! Да и не докладывает.

Наконец, выходит. На щеках уж не румянец — огонь! Стыдливо улыбаясь, распахивает мне дверь. Дедал за мной, невидимый, чем-то бренчит в увязанной комом палатке.

В кабинете недвусмысленно пахнет сексом, шеф пурпурен, как очищенная для винегрета свекла, и самодоволен, как гиппогриф.

— Аргус! Зерпи мне все рассказала! Это замечательно!.. Вот так живешь, кладешь всего себя без остатка на алтарь служения обществу, и за рутиной не замечаешь, что рядом, прямо у ног твоих, растет настоящий герой!

Он воздвигается над столом и выходит мне навстречу! Верить ли глазам своим?! Аристократ из Священных Двадцати Восьми... Оглядываюсь на часы и убеждаюсь, что верить глазам можно: через две, нет, через полторы минуты перерыв на ланч, и шеф просто сокращает мне время для доклада, а себе путь до ресторана.

— Аргус... Тут вот что... Я, разумеется, не смею настаивать... Но меня бы очень обрадовало, если бы... Не срочно, Мерлин упаси! — Шеф доверительно кладет руку мне на лацкан, кажется, просьба не ограничится Луной с неба. — ...А, возможно, через неделю или даже две, когда ТАМ все успокоится, ты бы принес немного Живой воды и для меня!

Осознаю, что «Зерпи мне все рассказала» может и не включать покойника из кокона. И что шеф влип в паутину на моем пиджаке!

Усугубляя идиотизм ситуации, в кабинет влетает полупрозрачный феникс...

1) У Милна так. Вообще, Борис Заходер привнес в книжку блестящие находки. «Любит ли Слонопотам поросят, и КАК он их любит?»

Вернуться к тексту

2) Не нашел в сети, просто помню, что при Маргарет Тэтчер пенсионные возрасты в Англии были огромные, пенсии с мрачной иронией называли «пособием на похороны». Сейчас пенсия мужчинам назначается в 65 лет, уже принято решение поднять до 67. Так что 80 для волшебника, считай, льготный возраст.

Вернуться к тексту

3) Подразумевается, что рабочий ход тетивы у лука больше, чем у арбалета. Из школьного MVквадрат пополам можно вывести, что двукратный прирост рабочего хода (другими словами, пути, на котором тетива толкает стрелу) вчетверо увеличивает энергию стрелы.

Вернуться к тексту

4) Кто не знает — это не моя фантазия, а суровый реал. Подошвы пришивали навощенной дратвой, а чтобы она не пережевывалась при смещении слоев кожи, добавляли деревянными гвоздиками. (Железные держались подольше, но превращали жизнь в кошмар: вылезает такой гад, когда наступишь всем весом, пускает тебе кровь, а рукой не нащупаешь — прячется). Кожаные подошвы и сейчас не любят влаги, а без водоотталкивающей пропитки, на деревянных гвоздях, норовили разинуть рот при первом же дожде. Так что галоши не дурацкая мода предков, а необходимость.

Наконец, в годы войны Григорий Семенович Петров создал «мертвые» клеи популярной поныне группы БФ. От средневековой дратвы и липовых гвоздиков к полимерам! Каков скачок технологий!

В быту БФ стал вроде железного коня на смену крестьянской лошадке.

Взял наш Гога клей БФ,

И, немного попотев,

Склеил он буквально враз

Непослушный унитаз

Ну и так далее. От Москвы и до Калуги стилем рубят буги-вуги.

Кстати, свой первый переворот в технологиях Петров совершил еще до революции: он отец русских и американских (!) ФФ пластмасс.

Не повезло человеку с фамилией. Бутлерова легко запомнить. У Зинина еще усы до плеч, со школы снятся. А Петровых много...

Вернуться к тексту