Эффект мортидо (джен)

Людей в поселке было так мало, что за несколько недель Бернат успел запомнить по именам и в лицо не только трактирных завсегдатаев, но заодно их родителей, жен и даже детей малолетних — почитай, каждый день, пока до колодца дойдешь, со всеми перездороваться успеешь. А с кем не успеешь, с тем на обратном пути раскланяешься. Вот только Олах поклясться мог, что переступившего порог невысокого пегоусого мужчину в добротном тулупе ему ни разу в жизни видеть не доводилось. Зато все остальные его, похоже, откуда-то знали — сидящие в уголке и перебрасывающиеся шуточками мужики при появлении незнакомца замолчали и странно подобрались, а мирно вяжущая в своем закутке Илдри, по-мышиному прошуршав юбками, метнулась к двери в кладовку и скрылась за ней, хотя в тесной комнатушке, кроме крупы да брюквы, глядеть было не на что.

Гость, однако, на эти причуды внимания не обратил — повертел головой по сторонам, поздоровался в воздух, ничуть не удивившись отсутствию ответа, и направился к стойке, из-за которой на него во все глаза уставился ни лешака не понимающий Олах.

— Здрав будь, добрый человек, — обращаясь уже напрямую к нему, сказал мужчина. — Никак ты тут теперь хозяин, вместо Джаника?

— И тебе не хворать! Твоя правда, я тут теперь за главного. Бернат меня зовут. А ты кто же такой будешь?

— Кристоф Новак, — заметив протянутую к нему руку, мужчина хмыкнул, а в следующее мгновение ладонь Олаха коротко и энергично встряхнули. — Будем знакомы. Сердцем чую, ты обо мне уже слышал.

— Вон оно что… Как не слыхать? Славу в местных краях ты снискал такую, что любо-дорого, — пробасил Бернат, с высоты своего могутного роста разглядывая собеседника с еще большим интересом.

То был плотно сбитый, жилистый мужичок, похожий на немолодого, но крепкого конягу — еще и на ярмарку за тридцать верст съездить можно, и делянку вспахать. Да и глаза под стать: темно-карие, умные, спокойные. Одним словом — человек как человек. На первый взгляд, поприятней некоторых поселковых будет.

— Что, даже руку теперь мыть не пойдешь? — спросил Кристоф, и Олах, не выдержав, хохотнул в ответ.

— Так известность — она, вроде как, не лишай, чтоб мыло переводить. А всякую байку за чистую монету принимать — дураком жить, — сказал он, краем глаза наблюдая, как за спиной пришельца осторожно пробираются к выходу давешние мужики. — Эй, гости разлюбезные, а расчет за харчи каков будет?

— Позже сочтемся, — откликнулся возглавляющий уходящую компанию Ферко, который при виде Кристофа, кажется, даже с лица спал. — Каждый день видимся, чай не разминемся!

С этими словами он первым выскользнул за дверь, за ним последовали и остальные.

— Вижу, ты и впрямь не из робких, — Новак на звук хлопнувшей двери даже оборачиваться не стал. — О том и потолковать хочу. Посетителей я тебе все одно распугал, и раньше чем через час после моего ухода никого не жди, я тут не впервые. Так что налей-ка нам, Бернат, вина за мой счет, и давай перекинемся парой слов, пока тихо, — он неторопливо уселся за ближайший стол, положил рядом с собой шапку и, чуть повысив голос, прибавил: — Только ты уж будь милостива, госпожа, из чулана выйти. А то боюсь, как бы ноги у тебя вконец не устали там стоять.

Выскочившая из кладовки красная до самого лба Илдри только пробормотала себе под нос что-то невнятное и скрылась на кухне. Судя по хлопку задней двери и заполошному скрипу снега — чуть ли не бегом отправилась догонять мужа. Оба мужчины проводили ее взглядами, а затем воззрились друг на друга: Олах — задумчиво, Новак — с затаенным не то весельем, не то любопытством.

— Можно и выпить, — обстоятельно согласился Бернат. Выставив на стол две чистые кружки, он плеснул в каждую сладкого ягодного вина и, крякнув, опустился на скамью напротив Кристофа. — Ну, во здравие.

— Во здравие, — поддержал разрумянившийся в тепле мужчина.

— Коль разговор ко мне имеется, так давай уж, излагай, не томи, — огладив бороду, предложил Олах.

— Скажу сперва, что не от себя пришел — воля господская привела... — неторопливо начал Новак, вертя кружку в руках.

— А говорят, будто ты — слуга упыриный, — прищурившись, перебил Бернат.

— Правду говорят, — нимало не смутившись, подтвердил Кристоф. — Разве что хозяин мой — вампир. Ходит молва, будто у упырей слуги надолго не заживаются.

Под крышей трактира на некоторое время воцарилась тишина. Новак, которому, видимо, торопиться было некуда, попивал вино мелкими глотками, не мешая трактирщику обдумывать услышанное, да разглядывал развешенные по стенам «для красоты» плетенки летошнего лука.

— Что, прям так-таки мертвяк? — наконец, насмешливо уточнил Олах и, когда собеседник его снова кивнул, продолжал: — Из гроба по темноте выползает, чтоб кровь, значит, из простых христиан сосать?

— А тут уж ночь на ночь не приходится, — гость пожал плечами. — Дел у него, как правило, и без крови христианской хватает. Особенно в последнее время. Но да, бывает, что и за этим тоже.

— Ты смотри-ка, и он туда же, — Бернат сокрушенно покачал головой. — Господа — они, похоже, всюду одинаковы. Вечно им до простых смертных дела нет, покуда кровь пить время не приспеет. И чего ж от меня хозяину твоему надобно? Али хочет, чтоб я ему своей в ковш нацедил? Так я, кроме хмельного, никакими иными напитками не торгую, да и даром не отдаю.

— Веселый ты мужик, как я погляжу, — вздохнул Кристоф, совсем уж неясно к чему прибавив: — Верно в народе говорят, с кем поведешься…. Сам хозяин мой об этом разговоре не ведает и, может статься, даже не узнает. Меня к тебе подмастерье его отрядил…

— Тоже вампир? — не утерпев, опять перебил Олах, который все никак не мог примириться с мыслью, что вполне нормальный с виду Новак всерьез пытается обратить его в местные верования.

Хотя выходцы из этих краев всегда считались людьми «с придурью», так что спорить с ними было себе дороже. Даже в расположенном за много миль к западу поместье Этингейров, в котором Бернат провел последние годы, одного разговора в «людской» было довольно, чтобы отличить чудаковатых трансильванцев и валашцев с их странными повадками и обычаями от уроженцев недавних Баната и Кришаны.

— Истинно так, — тем временем терпеливо согласился Кристоф и, подавшись вперед, положил локти на стол, глядя на Берната снизу вверх: — И он тебе передать просил, чтоб ты, раз тут осесть надумал, бесстрашие свое с умом тратил и после заката больше по подворью с топором не бегал. Даже если тебя оттуда выкликать кто станет. Особенно, если станет. Другие немертвые в наших краях объявились, дикие, голодные. Им человека убить, что тебе чихнуть. Так и местным передать можешь, хотя они-то, в большинстве, жизнью все давно уж учены.

— Вот оно как, значит, — нахмурился Бернат, который, может, образования, как благородные, не имел, а глуп все ж таки не был, одно с другим сложить мог. — Что ж, давай-ка начистоту. Не первый год я живу на белом свете, и если что знаю крепко, так это то, что страшней живого, самого что ни на есть обычного человека, никого нет. И видал я от него такое, что любому чудищу устыдиться впору. В то и верю. А вот в чертей, призраков, вампиров и других тварей, которых люди выдумали, чтоб самим пакостить сподручней было, да на темную силу вину валить — уж не взыщи. Так что передай-ка ты обратно этому твоему вампиру, что, прежде чем советы раздавать, пускай наперво научится по чужим сараям не шастать. Не про его честь добро там положено. Попробует он, или кто другой, еще раз сунуться — я глаза закрывать не стану, — встав из-за стола, он смерил Новака суровым взглядом и мрачно добавил: — Твой хозяин у моего сапоги после смерти попятил, так что правда твоя — нелюдь он. Вот так ему и скажи, да, гляди, не забудь.

Выслушавший всю Бернатову отповедь с какой-то странной грустью Кристоф после этого заявления Олаха отчего-то громко закашлялся. Постучал себя кулаком в грудь, вздохнул протяжно, переводя дух, и тоже поднялся на ноги. Он пошевелил губами, точно собирался что-то сказать, однако вместо этого только рукой махнул, бросив на стол монету, которой хватило бы не на две кружки, а на то, чтобы угостить вином добрую четверть поселка.

— Сам пускай разбирается… — под нос пробормотал он и уже куда громче прибавил: — Передам слово в слово, не сомневайся. Смотрю, мне тебя не переспорить… да только уже от себя прошу, верь во что вздумается, а советом не бросайся. Очень уж не хочется, чтоб встреча наша последней оказалась.

— Ты за меня не бойся, я-то всяко не пропаду, — все еще угрюмо пробасил Олах, провожая гостя до дверей, однако протянутую Новаком руку все-таки пожал.

Как и говорил «упыриный слуга», народ в трактир начал стягиваться далеко не сразу, зато было его не в пример больше, чем обычно. И вроде разговоры все привычные, только нет-нет да и ловил на себе Бернат чей-нибудь любопытный взгляд. А то и не один за раз. Видать, Илдри от мужа таить не стала того, что из кладовки трактирной успела расслышать.

— Вы, ежели спросить чего хотите, спрашивайте, — в очередной раз встретившись глазами с Гюри, талантов лицедея в котором было столько же, сколько в ростовщике щедрости, громко сказал он, и многоголосый гомон тут же стих, точно отрезало.

— Будто сам не догадываешься, — не стал отпираться тот. — Обычай мы хорошо знаем. За снедью и прочим скарбом он к Джанику по осени приходил, и до излета зимы его тут ждать было нечего. А коли вестник Его не в свой срок приходит, да еще и с разговорами заместо возка, так это для всех знак тревожный. Чего ему от тебя понадобилось?

Переводя взгляд с одного лица на другое, Бернат мучительно размышлял — сказать правду или соврать. Правду скажешь — так всех на уши вмиг поставишь. Поселковые даже от Новака шарахаются, а уж хозяев его боятся едва ль не больше чумы какой. Может статься, для того все и затеяно, чтоб народ по домам сидел, не мешал дела обтяпывать…

«Другие немертвые в наших краях объявились, дикие, голодные. Им человека убить, что тебе чихнуть».

А соврешь — грех на душу возьмешь. Случись что взаправду, вина на Олаха вровень с лиходеями ляжет.

— С посланием приходил, — медленно проговорил он и, усмехнувшись, добавил: — Говорит, мол, кроме хозяев его, по округе нынче другие кровососы бродить стали. Так вот, ваши упыри просили передать, чтоб вы настороже были и чужих упырей, значит, не прикармливали.

Увы, как он и ожидал, вся эта чушь виделась таковой только ему одному. Прочие же заволновались всерьез, обмениваясь перепуганными взглядами.

— Хозяев? — тихо переспросил Рыжий Микша. Так переспросил, что Бернат тут же понял, что именно тот хочет знать.

— Ну да, — пожал плечами он. — Кристоф этот сказал, главный-де его господин никаких распоряжений не давал, а вот подмастерье его...

— А я говорил! — сейчас же вскинулся Ферко. — Говорил, что двое их теперь!

— Цыц! Прав был, прав. Чего глотку-то драть? — прикрикнул на него Микша и, снова повернувшись к Олаху, продолжил: — Еще сказал чего?

— Нет, больше ничего, — покачал головой тот. Наученный горьким опытом, поминать про касающуюся лично него просьбу вороватого ученичка главного местного пугала Бернат не стал. Хватило ему «проповедей» после той истории с сараем, сотню раз пожалел, что вообще заикнулся.

— Что ж теперь делать-то будем, братцы? — снова подал голос Гюри.

— Что прежде делали, то и впредь делать станем, — веско отозвался Микша. — Каждый пускай за собой да за своими бабами и детьми бдит втрое. Как солнце сядет, никому из дому ни ногой, даже до нужника. Что бы с улицы ни слышалось, не выходить. Потому как ежели кто в темноте удачу пытать вздумает… тому из нас уж никто не поможет. Только сами сгинете да семью осиротите. В дом никого не звать, даже закадычных приятелей. Все приятели, как вы сами, у родной печи в потемках греются.

— А коли путника к нам какого занесет в неурочный час, то пускай он под забором в сугробе околеет, так оно по-твоему получается? — глухо спросил мрачнеющий с каждой секундой Олах и, обведя остальных тяжелым взглядом, уточнил: — А вы, добрые люди, за порог и носа не сунете, даже если его прям перед домом вашим волчье голодное на куски рвать станет?

— Отец мой вот так вышел, — прямо встретив взгляд Берната, спокойно заговорил Микша. — Кума матери моей до потемок у нас засиделась, а как домой пошла, слышим — кричит, точно режут ее. Ну, отец на выручку и кинулся. Времена тогда были тихие, навроде теперешних. Кроме как на долгую ночь, пропадет еще человек-другой — но тут уж гадай, забрали их, или сами в лесу загинули. Вот народ и боялся не так шибко. Лет пять мне тогда было, а до сих пор помню: мать меня с братьями к себе-то прижала, трясется вся, молитву шепчет, а снаружи вопли несутся, да все на разные голоса. Будто там прямиком в преисподнюю ворота отворили. Потом тихо стало. Лишь псы, как один, по всему поселку выли, что твои волки. Так мы под их вой до зари и просидели. Никого не нашли ни на утро, ни потом — ни кумы, ни отца нашего, ни остальных. Только кровь по всей улице: на земле, на стенах да на заборах. Без одного дюжина тогда на помощь прийти решились. По большей части, — те мужики, что в трактире вот этом самом вечеряли. И все без следа сгинули. Так что ты меня не совести. Сам-то бобыль, а у нас семьи за плечами.

Народ принялся расходиться, когда солнце все сильнее стало клониться к лесу. По снегу, удлиняясь, поползли сизые тени, и из-под корней деревьев начали подниматься холодные густые сумерки. Люди негромко прощались с Бернатом, беспокойно переговаривались вполголоса между собой — каждый торопился поскорее добежать до родного порога. Даже Илдри Олах кивком головы отпустил вместе с мужем — ему-то идти было некуда, да и не к кому.

Не торопясь, он убрал со столов грязную посуду и так же неторопливо вымыл ее начисто. Собрал остатки ужина, выскоблил чугунок, подбросил в ярко горящий очаг пару поленьев потолще. Потом вытащил из чулана метлу и принялся за пол, начав с самого дальнего угла.

Одна беда — не было на свете такой метлы, чтобы мысли из головы вымести. Олах мог точно сказать — не было в рассказе Рыжего Микши вранья. Да только и ясности никакой — тоже. Сила нечистая, зверье лютое или шайка разбойничья с полвека назад по улице поселка прокатилась, один Бог и знал.

Не хотелось Олаху думать худого о Джанике, с которым они расстались едва ли не друзьями, а все ж заскреблось после сегодняшнего, заворочалось в душе подлое сомнение.

«Путников у нас тут и вправду не было давно. Но как раз третьего дня к моему подворью лошадь приблудилась, чистая вроде, ухоженная, а седока нет...»

Зато средства на отъезд аккурат к этому времени накопились — судачили ведь поселковые, мол, до того дня никто ни про деньги эти, ни про планы прежнего трактирщика слыхом не слыхивал. Вот и гадай, взаправду ли Актавиана в поселок уже без всадника пришла, или тот всадник в беду попал, да ему никто дверей так и не отпер.

Покачав головой, Бернат едва удержался от того, чтобы сплюнуть на только что подметенный пол — вроде и люд здесь хороший, а копнешь поглубже... До правды уж не доискаться, а настроение себе домыслами изгадил начисто. И не уснешь теперь.

Попинав ногой кучкой сваленные в углу поленья, которых осталось аккурат либо на то, чтобы до первых петухов чем-нибудь полезным руки занять, либо на то, чтоб с третьими — печь затопить, Олах покосился на заледеневшие окна, прислушался к тишине за стенами и, ожесточенно выдохнув, набросил на плечи нагревшийся в тепле кожух. Авось черти по дороге за зад не прикусят.

Ночь выдалась ясная, звездная, так что Бернат даже фонарь с собой брать не стал. Здесь, внизу, в точности как днем, царило безветрие, однако, глянув сперва на шустро ползущие по черному небу мелкие облака, а потом на раскачивающиеся верхушки елей выше по склону, Олах понял, что погода опять навострилась перемениться. Жди со дня на день нового снегопада, а то и вовсе вьюги. Вон и луна в красноту отдает, а это — примета верная.

Выдергивая из поленницы покрытые тонкой изморозью дрова, Бернат поймал себя на том, что, хоть торопиться ему некуда, но все же дело свое он старается закончить побыстрее, невольно прислушиваясь к каждому звуку. То снег зашуршит, то ветка в лесу хрустнет. А сам лес-то — вот он, от трактира рукой подать.

Сурово напомнив себе, что он — мужик жизнью тертый, а вовсе не баба какая, Олах вернулся в дом, а потом, выйдя на «парадное», обращенное к тракту крыльцо, с лязгом повесил над дверью ярко горящий фонарь. Для тех, у кого не было надежной двери, чтобы захлопнуть ее за своей спиной, и кому в этом поселке, похоже, не стоило рассчитывать ни на чье милосердие.

* * *

Своей новообретенной привычке игнорировать присутствие Герберта фон Кролок изменил в ту ночь, когда подкрепленное волнением и мучительно усиливающейся жаждой напряжение в юноше достигло критической отметки. Вместо того, чтобы, как обычно, сразу по пробуждении отправиться в казематы, граф без предупреждения возник из воздуха прямо посреди отведенной барону комнаты, заставив того немало удивиться, насторожиться и разозлиться одновременно. Герберт заподозрил, что столь внезапный визит связан либо с самовольным вторжением «ученика» в кабинет, либо с поручением, которое он, не сдержавшись, все-таки дал Новаку пару ночей тому назад. Откуда именно графу могло стать известно как о первом, так и о втором, Этингейр понятия не имел, поскольку лично позаботился, чтобы привести все записи Кролока в первозданный порядок, а Кристоф, в свою очередь, клятвенно пообещал о своей дневной вылазке хозяину не сообщать. По крайней мере, без прямого вопроса. В честность Новака Этингейр верил — если самого юношу, по большому счету, интересовала только судьба бывшего слуги, то Кристоф, кажется, не прочь был внести свой вклад в сохранность посельчан в целом. Невзирая на тот факт, что доброго, или хотя бы сносного отношения от этих людей он, судя по всему, отродясь не видывал. В своей способности грамотно «заметать следы» Герберт также не сомневался — в конце концов, за плечами у него имелось больше пяти лет практики на отцовской корреспонденции. Вот только некая часть сознания барона, вопреки всем доводам здравого смысла, на мгновение поверила, будто граф каким-то неведомым образом узнал обо всех преступлениях своего подопытного. И только желание учинить расправу за неповиновение могло заставить Кролока снова вспомнить о его существовании. Однако ни о копании в чужих записях, ни о несанкционированных действиях юноши граф и словом не обмолвился.

— Боюсь, у нас есть еще одна проблема, барон, — не утруждая себя приветствием, сообщил он и, прежде чем Этингейр успел сказать хоть слово, пояснил: — Я имею в виду вашу охоту.

— Ну надо же! А я-то признаться, думал, будто вы позабыли о том маленьком и нисколько не интересном обстоятельстве, что мне — вот уж новость — все еще требуется есть! — притворно изумился тут же отбросивший все свои недавние опасения Герберт, в котором страх окончательно уступил место раздражению. — Впрочем, дайте-ка угадаю. Вам некогда? С тех пор, как вы нашли себе новое развлечение, на меня у вас и минуты свободной нет, что уж говорить о целой охоте! И что же? Хотите, чтобы теперь я сел в камеру по соседству с той, где вы остальных «заживо» разделываете, покуда для меня не отыщется место в вашем плотном графике деловых визитов? Так вот, для начала…

— Для начала, вы сию же секунду замолчите, — не терпящим возражений тоном оборвал юношу фон Кролок. — Время сейчас действительно дорого, и я не намерен тратить его на выслушивание надуманных обличений и абсурдных догадок. Прежде я, кажется, не давал повода обвинить меня в пренебрежении своими обязанностями. Однако, если вы намерены и дальше вести беседу подобным образом, я рассмотрю предложение о камере со всем вниманием.

Вжавшийся в спинку собственного кресла Герберт отважился только на то, чтобы отрицательно покачать головой. Весь его гнев, равно как и нечто подозрительно похожее на обиду, погасли, будто сорванное с фитиля пламя. Фон Кролок продолжал стоять на том же месте, сложив руки за спиной, однако у Этингейра возникло ощущение, будто и без того высокая его фигура сделалась еще выше, и от нее на юношу повеяло такой угрозой, что из желаний в бароне осталось только одно — немедленно исчезнуть. Наваждение длилось не дольше мгновения, после чего граф с едва слышным вздохом прикрыл глаза. А когда открыл их снова, Герберт увидел, как медленно, будто бы неохотно, сужаются бездонные провалы его зрачков.

— Вернемся к этому позже, — глухо произнес Кролок. — Сейчас у меня и впрямь нет времени, сил и терпения еще и на ваши претензии, в чем бы они ни заключались. Так или иначе, вы должны утолить жажду, и я даю вам право решить, как именно. О том, чтобы отпустить вас одного, не может быть и речи. Так что, либо я отправлюсь за человеком вместо вас и доставлю его в замок, потратив силы и время, которое может стоить жизни не только вашей жертве, но и жертве того, кого я мог бы успеть выследить…

— Либо? — все-таки отважился поторопить графа Герберт.

— Либо вы можете разделить охоту со мной, — сказал Кролок и, отвечая на вопросительный взгляд юноши, пояснил: — Но в этом случае вашей добычей станет такой же, как вы, вампир. Я не вправе принуждать вас к согласию, герр Этингейр, поскольку мы договаривались об ином. Однако, на что бы вы ни решились, делайте это быстрее.

«Я не вправе принуждать вас к согласию… но было бы лучше, если бы вы согласились».

Второй части фразы Кролок так и не произнес, однако Герберт неплохо умел читать между строк. А еще Этингейр знал, что если он сейчас потребует от графа, вместо продолжения погони, бросить все и отправиться на поиски подходящей жертвы для него лично, тот, сцепив зубы, выполнит это требование. Просто потому что обещал.

— Обожаю пробовать новые блюда! — загнав поглубже неуютное чувство тревоги, преувеличенно бодро заявил юноша, для верности как можно беспечней пожав плечами.

— Ждите и будьте готовы, — Кролок скупо кивнул и исчез, так же неожиданно, как и появился.

— Не стоит благодарности! — слегка подавшись вперед, язвительно сообщил Герберт ковру под собственными ногами. На самом деле он был рад хотя бы тому, что граф не потребовал от него личного присутствия в подземелье. Наблюдать в непосредственной близости процедуру допроса Этингейру абсолютно не хотелось. Тем более, что, если он правильно понял, это действо ему еще предстояло сегодня рассмотреть во всех подробностях.

Пытаясь унять нервный озноб, Герберт устремил невидящий взгляд на огонь, размышляя, что хуже — беспокойная неопределенность внутри замка или это путешествие в неизвестность. Впрочем, зная привычки графа, можно было не сомневаться — раз уж он предложил барону составить ему компанию, значит, сам считал это не только одним из наиболее быстрых, но и одним из вполне безопасных способов удовлетворить Гербертовы нужды. Так что барон пришел к выводу, что бессильное и бездеятельное ожидание все-таки куда неприятней.

Юноша настолько сосредоточился на собственных ощущениях, что, когда вернувшийся граф коснулся ладонью его плеча, от неожиданности инстинктивно шарахнулся в сторону, обнажая в мгновение ока вытянувшиеся клыки. И, если бы не надежный подлокотник кресла, этот путь вполне мог бы завершиться для молодого человека прямо в камине.

— С переходом к шестому циклу мы определенно поторопились, — едва заметно прищурившись, констатировал Кролок, давая барону несколько секунд на то, чтобы осознать отсутствие реальной опасности, после чего перешел к делу: — Итак, герр Этингейр, от вас сегодня требуется ровно две вещи. Не шуметь и не путаться под ногами. Вы поняли?

— То есть ровно то же, что и всегда, — Герберт закатил глаза, однако бесцеремонно обхватившие его запястье пальцы фон Кролока сжались так, что юноше показалось, будто он вот-вот услышит хруст собственных костей. Вскинув голову, барон встретился с тяжелым взглядом старшего вампира и, когда тот выжидательно приподнял брови, покорно согласился: — Да, понял.

А в следующую секунду ледяной порыв ветра наотмашь хлестнул его по щекам, бросив в лицо пригоршню снежинок, так что Этингейр вынужден был зажмуриться, сдерживая рвущееся с губ ругательство. Проморгавшись и осмотревшись по сторонам, он обнаружил, что стоит в снегу на пологом берегу реки, на противоположном берегу которой, чуть в стороне едва брезжат сквозь косо летящий снег огоньки какого-то поселения, да смутно угадываются очертания моста. Вокруг не было ни одной живой или немертвой души, так что Этингейр в некотором сомнении оглянулся на графа, задаваясь вопросом, не ошибся ли тот в кои-то веки в своих расчетах. Однако Кролок, судя по всему, был вполне уверен в своей правоте. Он медленно обвел взглядом окрестности, зачем-то сосредоточенно прищурился на затянутое тучами небо, а затем, опустив голову, уставился на снег, на котором Герберт, присмотревшись внимательней, обнаружил почти заметенную, ведущую к лесу стежку, больше напоминающую едва заметную складку на девственно-белом ледяном покрывале. Против ожиданий, Кролок не отправился прямо по следам, а подался в сторону, обходя их по широкой дуге. На Герберта граф больше внимания не обращал, будто его тут и не было, так что молодому человеку оставалось лишь двинуться за ним, выдерживая почтительную дистанцию. Как Кролок в такую метель ухитрялся пользоваться обостренным чутьем, для Этингейра оставалось загадкой — самого его при попытке выйти за пределы человеческого восприятия едва не замутило от мельтешения снежных хлопьев перед глазами, а гул ветра в ушах превратился в оглушающую какофонию звуков — однако для вопросов сейчас явно было не время. Впрочем, стоило им углубиться в лес, как стало немного легче. Ветер поутих, только шумели океанским прибоем верхушки деревьев где-то над головой. Кролок двигался так уверенно, будто ему вообще не требовалось видеть следов противника, чтобы знать, куда именно тот направляется, и, немного подумав, юноша понял, почему: держась с наветренной стороны от проложенной вампиром тропки, граф шел к переправе.

На ум Герберту немедленно пришла старая легенда, гласящая, что немертвые, кроме привычки обращаться нетопырями и не отбрасывать тени, ко всему прочему, не способны пересечь текущую воду. Барон даже задумался о том, что в этих случаях народные байки говорили насчет мостов... Однако, прежде чем он осознал, что к разбойничьему посвисту ветра в кронах добавился скрип снега, а чуть левее, между стволами деревьев определенно что-то движется, Кролок сделал несколько плавных шагов, обогнав бредущего по сугробам мужчину, замер на мгновение, в черном своем облачении почти превратившись в одну из теней, а затем сорвался с места.

Не сразу сумевший осознать происходящее Этингейр остался там же, где стоял. Сам не зная почему, он ожидал неких начальных переговоров или их подобия, однако ни вести беседы, ни хоть как-то оповещать вампира о своем присутствии и намерениях граф, похоже, нужным не считал. Успевший в самый последний момент прянуть в сторону новообращенный боком врезался в ближайшее дерево, с веток которого вниз обрушилась сверкающая снежная лавина, нисколько впрочем, не остудившая пыла сражения. Крупный даже в сравнении с Кролоком мужчина двигался по-звериному быстро и, в отличие от графа, церемониться с откуда ни возьмись взявшимся врагом не собирался. Ни мгновения не колеблясь, он попытался вцепиться Кролоку в глотку, однако тот ловко ушел от сомкнувшихся на пустоте клыков, одним движением вывернув противнику руку до вполне отчетливого щелчка, после которого та бессильно повисла плетью. Еще сильнее разозленный этим, вампир извернулся, коротко взревел и атаковал снова. В противовес ему, граф не издавал ни звука, предпочитая хранить все то же мертвое, сосредоточенное молчание. После еще одного выпада снег окропился россыпью темно-багровых капель, и носа барона коснулся запах крови — пряный, терпкий, прогоняющий страх и замешательство. Вместо них в юноше поднималось совсем иное чувство, не имеющее ни малейшего отношения к человеческому разуму.

Ринуться в гущу схватки, зубами вспарывая податливую плоть, уничтожить. Неважно, которого — того, что справа или того, что слева. Лучше всего — обоих, тем самым подтверждая свою силу и свое право существовать. Рот наполнился слюной, Герберт часто и бурно задышал приоткрытым ртом, чувствуя, как царапают нижнюю губу острые кончики клыков. А потом резко стиснул собственную левую руку, так что когти довольно глубоко вошли в предплечье. Вспышка боли иглой прошила уплывающее сознание, позволив Этингейру отчаянным рывком восстановить контроль.

«...как показывает практика, это весьма эффективный способ привести вас в чувство. Я бы даже сказал — слишком эффективный».

Однако юноша чувствовал, что даже его странной, обнаруженной графом на вторую же ночь способности приходить в себя от острой боли надолго не хватит. Так что, дождавшись, когда новообращенный окажется к нему спиной, Герберт одним длинным прыжком сократил дистанцию и со всего размаха ударил его под колено обутой в сапог ногой, после чего безыскусно вцепился в плечи.

— Сделайте что-нибудь! — громко завопил он, ощущая себя лайкой, повисшей на бешеном медведе. Отпускать нельзя — убьет, а не отпустишь — все равно убьет.

Однако этой короткой заминки Кролоку вполне хватило, чтобы рывком вытащить болтающийся у пояса печально знакомый Этингейру двуручник, разворачивая его параллельно земле.

«В сторону».

Повторять дважды не пришлось — Герберт немедленно разжал руки, в точности, как на тренировках, перекатом уходя вбок, и широкое лезвие с тошнотворным чавканьем вонзилось вампиру между ребер, опрокидывая его на спину. Фон Кролок налег на рукоять, заставляя меч глубоко, почти на половину клинка, уйти в промерзшую до каменного состояния почву, и пригвожденный к земле немертвый забарахтался, воя от боли. Однако сил его было недостаточно для того, чтобы вырваться из «ловушки», преодолев сопротивление продолжающих давить на крестовину графских ладоней.

— Павший, — наклонившись ниже, спокойно констатировал Кролок.

Упершись коленом в грудь мужчины, он отнял одну руку от меча и, взяв того за волосы, заставил запрокинуть голову, вглядываясь в полные бессильного бешенства глаза.

— А сразу так сделать было нельзя?! — отдуваясь, поинтересовался сидящий в снегу Герберт, все еще пытающийся осмыслить не то собственную храбрость, не то собственную же глупость.

— Помолчите.

Притихший было вампир неожиданно дернулся — совсем еще короткие, едва наметившиеся когти рассекли плотную ткань дублета на графском боку, и тот, раздраженно поморщившись, сильнее прижал мужчину к земле. Оба снова застыли в странном подобии шаткого равновесия, а Герберт, сообразив, что любая попытка отвлечь фон Кролока во время «допроса» может обернуться дополнительными проблемами, благоразумно предпочел последовать только что прозвучавшему «совету» и до поры до времени оставить собственные мысли при себе.

Почти черный ореол медленно вытекающей из-под тела новообращенного крови расползался все шире, и Этингейр, не в силах спокойно переносить ее запах, поднялся наконец на ноги отходя подальше. Сделав десяток шагов в том направлении, в котором двигалась их «жертва», юноша обнаружил отчетливо проглядывающую впереди опушку и подумал, что прозорливость графа порой воистину пугает, начиная походить на предвидение. Если бы Герберт сделал иной выбор, павший вампир наверняка успел бы добраться до поселения… В котором, возможно, еще недавно жил и работал, даже не подозревая о том, как все закончится.

За спиной юноши раздался тихий, булькающий хрип. Оглянувшись на графа, Этингейр обнаружил его все в том же положении — разве что теперь он обеими ладонями придерживал голову «допрашиваемого» так, будто с минуты на минуту намеревался слиться с ним в жарком поцелуе — а вот самого распростертого на земле вампира колотило крупной дрожью. Конечности его конвульсивно подергивались, спина выгибалась дугой и на месте мужчину удерживала, кажется, только графская воля. И его же колено. Выглядело все это настолько болезненно и жутко, что барон был почти счастлив, когда фон Кролок спустя некоторое время отстранился, с силой проводя ладонью по лицу.

— Ночь начинается даже слишком удачно, — негромко сказал он и, боковым зрением поймав вопросительный кивок приблизившегося юноши, пояснил: — Тупиковый экземпляр, обратившийся недавно и пока не успевший совершить убийства. Благодарю за выдержку, барон, ваш ужин ждет вас. Зовом можете не пользоваться, больнее от вашего укуса ему уже не станет.

Герберт в ответ только кивнул, наклоняясь к вяло барахтающемуся на снегу полностью дезориентированному мужчине. «Тупиковый экземпляр»… Таким тоном люди говорили о сломанных часах или неудачном помете купленной на разведение борзой. Впрочем, для фон Кролока все эти немертвые и были чем-то средним между бешеными животными и вещами, от которых требовалось побыстрее избавиться. Вампирская часть Этингейра, вонзив клыки в шею жертвы, с упоением забирала себе остатки «жизни» своего же собрата. В то время как перед мысленном взором человеческой равнодушно поблескивали навершия двух десятков воткнутых в карту булавок.

Кровь вампира казалась куда более горькой, почти острой, и густой. Силы в ней было ощутимо меньше, зато Герберт буквально чувствовал, как вся она мгновенно впитывается в него самого, полностью готовая к поглощению и использованию. Поначалу пытавшийся сопротивляться, так что Этингейру несколько раз пришлось прерывать свое занятие, новообращенный постепенно затих, перестав метаться, и когда Герберт оторвался от его горла, утирая рот тыльной стороной ладони, он встретился взглядом с пустыми черными глазами, белки которых за время графского допроса сделались ярко-алыми от лопнувших сосудов.

— Пора, герр Этингейр, — выдернув меч из груди мужчины, фон Кролок требовательно протянул юноше руку, хвататься за которую тот, впрочем не торопился.

— Так почему вы сразу его не ткнули? — подбородком указав на двуручник, поинтересовался он.

— Потому что скорость реакции у обычных обращенных ничем не уступает моей, — после секундного молчания все-таки решил снизойти до ответа граф, голосом особенно выделив слово «обычных», явно намекая на не самые лестные особенности Гербертова вампиризма. — Слишком велик риск повредить сильнее, чем необходимо. В голове его и без того царил хаос, и болевой шок работы мне, поверьте, нисколько не облегчил.

— Тогда на кой черт вы вообще таскаете с собой оружие?

— На случай, когда обойтись иными средствами невозможно. Однако эта ситуация к таковым не относилась.

— Но вы почему-то передумали, — отметил юноша, удостоившись от наставника долгого взгляда, понять значение которого ему не удалось.

— Я просил вас не вмешиваться, — вместо ответа холодно сказал Кролок.

— Вы и так полчаса с ним резвились, а если бы не я, провозились бы еще столько же! — возмутился барон. Признаваться в том, что еще секунда — и противников у графа вполне могло стать двое, ему не хотелось.

— От момента, когда мы его увидели, до вашей выходки прошло чуть больше четырех минут, — спокойно сообщил граф, и собиравшийся добавить к своей речи еще пару едких аргументов Этингейр осекся.

— Мне показалось, что гораздо больше… — пробормотал он.

— Что ж, по крайней мере, повышать скорость восприятия событий, не задумываясь, вы, кажется, научились. Однако выражение восторгов по этому поводу придется отложить, — очевидно, потеряв терпение, Кролок схватил юношу за шкирку, рывком ставя на ноги.

— А с ним что? — понимая, что сейчас ему предстоит очередное путешествие сквозь пространство, торопливо спросил Герберт.

— Ничего, — граф тоже посмотрел на неподвижное тело. — Он уже не поднимется. Это, герр Этингейр, третий, последний способ по-настоящему уничтожить немертвого. Мы можем взять только часть силы, но, если не суметь или не пожелать вовремя остановиться, отдающий кровь вампир погибает. На сей раз — окончательно.

Больше Кролок ничего добавлять не стал, увлекая Герберта следом за собой. Как тут же с ужасом осознал юноша — в замковое подземелье, нынешний обитатель которого, на свою беду, все еще был «жив». Точнее, обитательница.

— Нет-нет-нет… — растрепанная, облаченная в грязное, залитое кровью платье женщина на дрожащих руках отползла в дальний угол, не сводя с графа загнанного, полного ужаса взгляда. Герберта она, кажется, не заметила вовсе. — Только не вы!

— Тише, Вилма, — в несколько широких шагов преодолев разделявшее их расстояние, граф опустился перед женщиной на колени, аккуратно поддевая пальцами ее подбородок и заглядывая в глаза. — Успокойся. Совсем скоро все закончится.

— Не надо больше... пожалуйста… — из груди женщины вырвался сухой, судорожный всхлип. — Я сделаю все, что вы хотите…

— Я знаю, — голос фон Кролока звучал непривычно мягко, и в нем Герберт впервые услышал то, в существование чего у графа никогда не верил всерьез — сочувствие. Кролок обхватил лицо вампирши ладонями точно так же, как недавно проделывал это с немертвым в лесу, — Мне очень жаль, но у нас нет другого выхода. Тебе придется потерпеть еще немного. Обещаю, это — в последний раз.

Уже догадываясь, что будет дальше, Этингейр развернулся лицом к стене, малодушно зажимая уши руками.

* * *

Чувство опасности нахлынуло так резко, что у Фриды на мгновение поплыло перед глазами.

— Что? — немедленно спросил Мартен, снизу вверх разглядывая вскочившую на ноги женщину.

После этого вопроса замолчали и остальные. Только увлеченно кувыркалась в снегу Агнесс, да Джизи продолжала что-то тихонько напевать, неотрывно глядя в пламя костра. В последние ночи она стала совсем плоха, и привлечь ее внимание способен был разве что огонь. И кровь.

— Я не знаю… — неуверенно прошептала Фрида, чувствуя, как в подол ее порядком пообтрепавшегося платья вцепилась когтистая ладонь сына. — Здесь что-то не так…

— Ума не приложу, что бы это могло быть? Полагаешь, это «что-то» имеет отношение к тому обстоятельству, что мы вот уже полмесяца питаемся людьми? Я ни в коем случае не настаиваю, но вдруг до тебя это дошло только теперь? — осведомился лежащий на спине и изучающий снеговые тучи Элиас, после чего несильно отпихнул в сторону теребящую его за рукав Агнесс. — Пойди вон, раздражаешь. Ч-черт! Если ты еще раз посмеешь меня укусить, маленькая дрянь, я тебе руку отгрызу!

Ответом ему стало тихое угрожающее рычание, которое постепенно начало заменять девочке многие слова. Равно как и во всех ее повадках и реакциях, к ужасу Фриды, становилось все меньше человеческого.

— Если ты не захлопнешь пасть, я тебе самому отгрызу все, что между ног болтается, — рявкнула Лиссия, которую Элиас, кажется, приводил в бешенство одним фактом своего существования. Впрочем, Лиссию приводило в бешенство практически все.

— Остуди пыл, милая, — издевательски протянул молодой человек, улыбаясь так широко, что стали видны клыки. — Я, разумеется, понимаю, что ты крайне неравнодушна к этой части моего тела, но меня не возбуждают потасканные поселянки.

— Все замолчите! — прикрикнула Фрида.

Беспокойство все прибывало с каждой секундой. Женщина судорожно пыталась отыскать причину, но горы молчали ровно так же, как несколько минут назад, и не было вокруг ничего, на что можно было бы списать ее волнение. Голоса вампиров, и не подумавших прекратить грызню — к счастью, на этот раз только словесную — точно отдалились, сделавшись несущественными… А затем на Фриду со всего размаха обрушилось ощущение чужого присутствия. Ей даже почудилось, будто прямо в переносицу ей внимательно уставились чьи-то глаза. Глаза, в которых не было ничего, кроме холода и всепожирающей пустоты. Спустя всего один судорожный вздох это чувство пропало, «прихватив» с собой и неясно откуда взявшуюся тревогу тоже.

— Нужно уходить, — обращаясь к ночному лесу, прошептала сказала Фрида, однако ее все равно отлично расслышали.

— Куда? Только же, почитай, отдохнуть присели, — крякнув, отозвался Корнель.

— Неважно, — женщина обернулась, и остальные наконец сумели разглядеть в отсветах пламени выражение ее лица. — Куда угодно. Главное — сейчас.

* * *

Смысл пребывания Герберта в каземате стал понятен лишь в тот момент, когда фон Кролок закончил свои манипуляции с сознанием измученной Вилмы.

— Одного вампира вам не хватит на тот срок, на какой хватило бы человека. А устраивать охоту чаще мне бы по многим причинам не хотелось, — сказал он, придерживая женщину за плечи. — Так что вам придется пользоваться случаем.

Этингейр, который отчасти ощущал себя так, словно вместо уже не подающей голоса женщины Кролок все это время пытал его самого, выбрался из своего угла и, подойдя к наставнику, точно так же, как и он, преклонил колени.

— Иначе и правда нельзя? — едва слышно спросил он, не отводя взгляда от изможденного болью худого лица.

— Увы, нет, — так же негромко ответил Кролок. — Если бы мне был известен иной способ, я бы им воспользовался. Поторопитесь. Мне еще нужно вывести вас отсюда, а с создателем Вилмы намечаются сложности.

На этот раз, повинуясь порыву, Герберт все же накрыл женщину зовом, хотя не был уверен, что она еще способна чувствовать хоть что-то. Первый, иссушающий голод он уже утолил, однако это нисколько не мешало ему впитать дополнительную силу, почувствовав себя гораздо лучше. Физически и, как ни странно, морально тоже. По крайней мере, для Вилмы это действительно означало избавление. Хотя бы от пыток.

— В чем заключаются эти сложности? — подхватив на руки окончательно простившееся с этим миром тело женщины, спросил он, глядя на хмуро постукивающего пальцами по стене графа.

— Этот вампир просуществовал достаточно, чтобы начать чувствовать связи. Он обнаружил мое вмешательство и, как минимум, насторожился. Вероятнее всего, меня будут ждать, — судя по тону, разговаривал Кролок скорее с собой, нежели с Гербертом. Переместившись вместе с юношей в морг, он с мрачной усмешкой добавил: — Эта ночь и впрямь начиналась слишком хорошо.

— И что вы собираетесь делать?

— Ровно то же самое, но, вероятно, с несколько большими потерями, — откликнулся граф, отступая от Этингейра, однако тот, непочтительно сгрузив труп прямо на пол, сам ухватил его за рукав, мешая немедленно шагнуть.

— Вы имеете в виду — с еще большими, чем прежде? Ну, вот что... Я иду с вами! — упрямо сверкнув глазами, заявил барон.

— Исключено, — граф дернул рукой, однако хватка Герберта была крепкой.

И воспоминания о дыре на том месте, где должна была располагаться добрая треть графской ладони, равно как и о спотыкающихся неровных шагах над собственной головой, этой цепкости весьма способствовали. Если все вышеперечисленное Кролок считал обычными потерями, у молодого человека не было ни малейшего желания столкнуться с итогом потерь неординарных. Сам того не подозревая, граф слишком нужен был ему «живым».

— Я могу помочь! — выпалил он. — И сегодня, кажется, это уже доказал! Признайте, наконец, что мои действия пошли на пользу!

— Вы будете мешать, — холодно откликнулся граф. — Вы уже мешаете, расходуя драгоценное время на глупые споры, хотя мы, помнится, обо всем уже договорились. Намерены помочь — займитесь похоронами.

На несколько секунд они замерли друг против друга, после чего Этингейр, потупившись, разжал пальцы. Разумеется, фон Кролок был абсолютно прав, и они действительно договорились обо всем еще в ту ночь, когда наткнулись на первую жертву "чужаков". Вот только, давая слово, Герберт вообразить не мог, что граф на деле окажется настолько физически непрочен, и его на самом деле возможно не только ранить, но и — что куда страшнее — убить.

— Хорошо, — со вздохом согласился он, отступая на шаг назад, и яростно добавил: — Катитесь куда пожелаете и можете даже не возвращаться!

На это громкое заявление Кролок отвечать не стал, впрочем, юноша ответа и не ждал. Время мучительно растянулось, опускающаяся рука графа двигалась неправдоподобно медленно, и когда тот рывком ускорился, перейдя на иной режим восприятия, как рекомендовал делать это самому Этингейру непосредственно перед перемещением, юноша, улучив даже не последний момент — сотую долю последнего момента — просто вцепился ему в плечо, проваливаясь в уже знакомую, полную призрачных дверей, тьму.