Эффект мортидо (джен)

Два с половиной пролета. Шесть десятков ступеней, растянувшихся до шести сотен — совсем как в ту, самую первую ночь, когда каждый шаг давался ему с трудом. Насмерть перепуганный и сбитый с толку Кристоф давно отстал и свет его фонаря затерялся во мраке — где уж немолодому слуге угнаться за вампиром?

Веса тела на своих руках Герберт не ощущал, однако нести его все равно оказалось чертовски неудобно. Должно быть, сказывался недостаток нужного опыта. Руки одеревенели, проклятая лестница все не заканчивалась, и, перепрыгивая через бесчисленные ступени, Этингейр умолял любую силу, которая согласилась бы его выслушать, о том, чтобы не споткнуться. Фон Кролок безучастно молчал, и юноше приходилось бороться с настойчивым желанием его окликнуть. Просто чтобы удостовериться — граф все еще «жив» и не испустил дух, не дождавшись исполнения своих же распоряжений.

Герберт мог бы найти комнату поближе, однако страх и привычка гнали его тем путем, который он способен был проделать даже с закрытыми глазами. Свернув, наконец, в хорошо знакомый коридор, он буквально ввалился в свои апартаменты, мельком успев порадоваться тому, что дверь открывается внутрь и, чтобы ее распахнуть, достаточно хорошего пинка.

«Не туда, — стоило барону дернуться в сторону кровати, велел фон Кролок. — На пол».

— Что теперь? — почти падая на колени, выдохнул Герберт.

«Голова. Верни ее на место. Обеими руками, не сильно, но резко, до щелчка».

Слова доносились будто издалека, и юношу не оставляло кошмарное подозрение, что спокойный, лишенный даже намека на страдание голос никак не может исходить от этого изломанного тела. Что фон Кролок окончательно умер еще там, на лестнице, и последние несколько минут Этингейр выполняет несуществующие приказы, порожденные его собственным отказывающимся признавать истину разумом.

Трусливо отмахнувшись от этой мысли, Герберт обхватил голову графа ладонями и, закусив губу, потянул вниз и вбок: сначала осторожно, а когда понял, что это не сработает — сильнее. Что-то хрустнуло, и барон, не выдержав, тихонько заскулил от смеси отвращения и ужаса.

«Хорошо. Остались только раны. С вещами можешь не церемониться, — граф приоткрыл глаза и, очевидно, оценив перекошенное лицо подопечного, добавил: — Со мной, впрочем, тоже. Ниже шеи я все равно ничего не чувствую, но это ненадолго. И я предпочел бы, чтобы ты сделал свое дело прежде, чем регенерация сделает свое. Так что соберись».

— Я?! — сходу не заметив в комнате ничего подходящего, Этингейр решил, что когти послужат неплохой заменой ножу или кинжалу. — На себя сперва посмотрите!

«Временно не имею такой возможности».

Плотная, насквозь промокшая ткань рвалась с треском. Под пальцами Герберта что-то странно сдвигалось и проминалось там, где — он был уверен — ничего проминаться было вовсе не должно. И повсюду, куда бы ни упал его взгляд, была кровь — застывала разводами на серовато-бледной коже, проступала из глубоких следов, оставленных чужими когтями, лилась из рваной дыры в левом боку. В багровых отсветах тлеющих углей повреждения фон Кролока выглядели еще хуже, чем показалось Герберту в темноте холла, и паника, которую юноша уже взял было под контроль, нахлынула снова.

— Какая ирония! Помнится, вы из научного интереса меня вскрыть хотели, — плечи юноши затряслись от мелкого, беззвучного смеха, который, резко оборвавшись, превратился в сухие всхлипывания. — Господи, вы… на вас же… у вас тут сломано… все у вас тут сломано!!! А где не сломано, там разорвано! Да я почти вижу ваши внутренности!

«Познавательное, должно быть, зрелище».

— Идите к черту! — визгливо выкрикнул Этингейр. Словно отзываясь на его пожелание, фон Кролок дернулся раз, затем другой, по лицу его прошла судорога, и юноша быстро спросил: — Что?!

«Время вышло, — граф снова замер, однако от былой его отстраненной расслабленности не осталось и следа. — Теперь уходи. Все, что мог, ты уже сделал».

— Вы что, и мозг заодно сломали? Я останусь тут, пока вы не поправитесь! Мало ли, что может понадобиться, и вообще… — юноша взмахнул рукой, не зная, какой еще аргумент Их Сиятельство может посчитать достаточно веским.

Не мог же он признаться в том, что не доверяет. Не то миру, не то судьбе, не то самому фон Кролоку. Юноше казалось, что стоит ему уйти или хотя бы просто отвернуться, как граф самым подлым образом скончается. И это совершенно точно будет его, Герберта, виной.

— Ваша Милость, чем помочь? — оглянувшись, Этингейр обнаружил замершего в дверях Новака. Мужчина был бледен настолько, что сейчас и сам едва ли отличался от покойника, однако голос его звучал твердо. В отличие от самого Герберта, Кристоф не метался, не причитал, не пытался немедленно узнать, что именно случилось, и весь его вид говорил о немедленной готовности исполнять приказы «хозяев», какими бы эти приказы ни были.

Пока Этингейр размышлял, что ответить, фон Кролок медленно повернул голову, внимательно глядя Новаку в глаза.

— Как же так, Милорд? — тот сделал пару шагов вперед, и Герберт понял, что между графом и его слугой происходит некий диалог. — Да и некуда мне. На улице я аккурат к рассвету и околею, а в поселке ночью слугу вампирского кто ж на постой пустит? А даже если б и было куда податься, неужто, думаете, я вас брошу, когда вы…

Постепенно волнение на его лице сменилось недоумением и смущением.

— Есть, как не быть, — как будто даже стыдливо пробормотал он и замолк, очевидно, вслушиваясь в то, что говорил ему Кролок. О содержании этой речи Этингейру оставалось лишь догадываться, вот только Кристоф с каждой секундой бледнел все сильнее, хотя, казалось бы, сильнее было уже некуда. Мужчина нервно переступил на одном месте, облизнул пересохшие губы, а затем, шумно выдохнув, произнес: — Ежели оно поможет… то хоть бы и так. Значит, судьба такая. И магии вашей мозгокрутной не надо, я и без нее…

Этингейр так и не понял, что произошло дальше, однако Кристоф, осекшись, подпрыгнул на месте и, спотыкаясь, почти бегом скрылся за дверью, позабыв на столе свой фонарь. Выглядело это так, будто Новак неожиданно получил увесистый пинок пониже спины.

«Как же вы мне надоели, — устремляя взгляд в потолок, проговорил фон Кролок. — Оба. Добрые самаритяне. Быть может, с тебя уже хватит на сегодня добрых дел, и ты просто оставишь меня в покое?»

— На что именно он согласился? — требовательно спросил Герберт.

«Как знаешь».

Спина фон Кролока выгнулась дугой, заскребли по полу бледные пальцы, длинные когти впились в паркет, оставляя царапины на полированном дереве, голова запрокинулась, открывая натянувшиеся до предела жилы на шее. Граф резко вдохнул — поднялась и тут же опала грудная клетка, — и изо рта его хлынули темные, густые потоки крови. Зрачки стремительно расширились, без остатка пожирая светло-серую радужку.

Впавший в странное оцепенение, Герберт завороженно наблюдал за тем, как постепенно истончаются, исчезая, длинные борозды от когтей на груди, животе и боках графа, как начинают стягиваться края зияющей раны на его боку, а голая кость предплечья покрывается тончайшей, едва видимой сеткой мелких кровеносных сосудов. Тело вампира заново отращивало утерянную плоть, возвращаясь к исходному своему состоянию, однако не приходилось сомневаться, что процесс этот для Кролока сопряжен с чудовищной болью. Мышцы его мелко дрожали, вздулись, отчетливо проступив под кожей, переплетения вен, но с губ графа не сорвалось ни звука. Он лишь рвано дышал, глядя куда-то вверх, и эта безмолвная агония была гораздо более красноречивой, чем любые крики. И гораздо более жуткой. Особенно от осознания того, что фон Кролок, имея возможность отрезать себя от любых болевых ощущений одним лишь усилием мысли, проходил через эту пытку добровольно, не желая жертвовать скоростью в угоду комфорту. Вот только со скоростью все равно наблюдались серьезные проблемы.

Слишком много — понял Герберт. Слишком много ран, слишком много раздробленных и сломанных костей. Это только то, что видно снаружи — и одному Богу известно, насколько недавняя схватка и неудачное падение повредили графа изнутри. Сила фон Кролока проливалась, словно вода в сухой песок, рассеивалась, устремляясь ко множеству целей, на каждую из которых в итоге приходилось гораздо меньше необходимого.

— Ну конечно! — осененный внезапной догадкой, громко воскликнул Герберт. — Вот что он имел в виду! Я… потерпите еще немного, я сейчас, я быстро!

Испытывая лихорадочное воодушевление, юноша уже вскочил было на ноги… и, испустив полный отчаяния стон, рухнул обратно, на мгновение прижав ладони к глазам. Кто бы мог подумать, что его собственное невинное, преследующее исключительно благую цель распоряжение сыграет с ним такую жестокую шутку! Если до визита Кристофа в поселок у Герберта еще был небольшой шанс отыскать там какого-нибудь засидевшегося в гостях или просто беспечно не верящего в байки смертного, то теперь предупрежденные местные ночью на улицу и носа не высунут. И Этингейр был не уверен, что его навыков менталиста хватит, чтобы выманить человека прямо из дома. К тому же фон Кролок, кажется, говорил, что для такого трюка необходимо имя.

Из всех посельчан барон знал лишь троих: первый — строптивый Дэвид, которому уже совсем скоро предстояло лично познакомиться с обитателями замкового кладбища, второй — его куда более осмотрительный приятель — Саний, третий — Бернат Олах, ныне подавшийся в трактирщики. И только о месте пребывания последнего Этингейру было известно доподлинно точно.

Бернат выйдет к нему, это ясно. Выйдет хотя бы от удивления, услышав голос бывшего хозяина, которого наивно почитает мертвым. Чтобы в итоге — как нередко это бывало прежде, — расплатиться собственной шкурой за господские промахи. Для чего, в конце концов, еще нужны слуги? Герберт бросил взгляд на графа — ослепленный болью человеческий разум все еще каким-то чудом удерживал контроль над конвульсивно содрогающимся телом, однако потемневшие глаза и явственно удлинившиеся клыки подсказывали, что борьба идет всерьез, и невозможно предугадать, в чью пользу она завершится. Инстинкты вампира требовали немедленно найти дополнительный источник силы, которую можно было бы потратить на исцеление, а это значило, что до утра может не дожить либо Бернат, либо твердо вознамерившийся быть верным своему нанимателю Кристоф, либо...

— Зачем?! Вы же сами сказали, что я — больше не ваша ответственность! Вы ничего не были мне должны!

Обращаясь к фон Кролоку, Герберт был совершенно уверен, что тот его не слышит, так что промелькнувшая в сознании чужая, «задыхающаяся» мысль стала для него полной неожиданностью.

«Долга не было… но был выбор».

— Опять эти ваши игры в слова! Терпеть их не могу…

Герберт на несколько секунд замолчал, поджав губы и глядя куда-то в сторону. Пальцы его безотчетно постукивали по полу, отбивая неровный, похожий на сердцебиение ритм. Наконец, придя к некоему выводу, барон подался вперед, склонившись так, чтобы заглянуть фон Кролоку прямо в лицо.

— Давайте, — мрачно сказал он. Сообразив, что это короткое слово не навело бы графа на нужную мысль, даже пребывай он в полном здравии, Этингейр пальцем оттянул в сторону изодранный вырез рубашки и пояснил: — Моя кровь. Она ведь тоже годится, верно? Кристоф нам еще понадобится для других дел, так что кусайте. Я готов.

Полноценным ответом фон Кролок юношу не удостоил, однако по ментальной связи от него плеснуло гремучей смесью гнева и отторжения, которая в лишних пояснениях не нуждалась. Более того, при попытке облечь ее в слова, на выходе Герберт явно получил бы нечто малоцензурное, никак не подходящее для применения в приличном обществе, но в целом означающее «нет».

— И даже не смейте со мной спорить! Не смейте! — немедленно приходя в ярость, сердито воскликнул Этингейр, едва удержавшись от того, чтобы стукнуть ладонью по графской груди, с которой проблем и без того хватало: — Кому хочу, тому кровь и даю, поняли? Если бы не я… Да если бы вы за мной туда не полезли, с вами и в половину все не так плохо было бы, как теперь! И вообще, нет у нас времени на ваши капризы. Пока вы тут валяетесь, все вампиры разбегутся, Бал этот ваш уже на днях… Нет, ну это ни в какие ворота не лезет. Я второй раз согласен, и второй раз еще и уговаривать должен! Вот ведь мерзкий человек… Кусайте, кому сказал.

«Не сумею остановиться вовремя…»

— Сумеете, — перебил Герберт. Он наклонился еще ниже, так что теперь отчетливо мог различить собственное отражение в лаково-черных глазах. — Я не слишком-то верующий, но вот в вас… В вас я, пожалуй, и правда готов верить. Только давайте уже быстрее, Бога ради, пока у меня спина не затекла.

Бросок фон Кролока был коротким, стремительным, похожим на выпад змеи, и юноша, покачнувшись, покрепче стиснул зубы. В отличие от первого — и до этой минуты единственного в Гербертовой практике — укуса, на сей раз не было никакого дурманящего, граничащего с эйфорией, удовольствия. Только боль, вполне, впрочем, терпимая. Некая часть Этингейра отчаянно противилась происходящему, призывая немедленно оттолкнуть «нападающего» от себя и вступить в схватку. Однако вместо этого юноша расслабился, еще выше запрокинул голову и, осторожно обвив графские плечи руками, прикрыл глаза.

Он действительно на дух не переносил привычку фон Кролока жонглировать словами. Во многом потому, что далеко не всегда мог уследить за этой виртуозной игрой тончайших нюансов значений и смыслов. Игрой, которой сам граф всегда придавал некое особенное, почти сакральное, значение.

Глупая, но искренняя готовность, вопреки запрету, ввязаться в драку с заведомо превосходящим противником, из страха потери. Прыжок в пропасть, без сомнений и оглядки на возможную цену. Кровь, отданная добровольно, и согласие верить без гарантий. Долга и впрямь не было. Был только один выбор, который, в свою очередь порождал другой.

* * *

Крошечный огонек лампады слегка подрагивал, и подсвеченное им снизу лицо Девы Марии неуловимо меняло свое выражение — уголки губ то изгибались в еле заметной улыбке, то опускались, придавая облику Матери Божьей вид печальный и скорбный.

«Запри дверь и молись. Так искренне, как только способен. Надеюсь, тебя она услышит. И не выходи из комнаты, пока не рассветет, что бы ни случилось. Это приказ».

Кристоф привык исполнять указания своего хозяина честно и добросовестно, однако сейчас знакомая, с детства заученная наизусть молитва рассыпалась на отдельные слова, словно бусины с лопнувшей нити. Мысли Новака в этот момент пребывали вовсе не в Небесном Царствии и витали куда ближе к земле. С некоторым удивлением он сознавал, что страха за собственную жизнь испытывает не так много, как следовало бы — может, «перебоялся», когда только-только заступил на службу, а может, слишком крепко засела внутри уверенность, что уж графа-то ему опасаться нечего. Всех прочих — нелюдей и даже людей — можно и нужно, а его — не стоит.

В последнее время фон Кролока он, почитай, и не видел совсем. Дошло даже до того, что Новак несколько раз днем спускался по длиннющей лестнице в склеп, чтобы заглянуть в гроб и убедиться, что хозяин его вообще возвращается домой.

В свете вестей, которые Этингейр велел передать новому трактирщику, не трудно было догадаться, чем именно занят Их Сиятельство за стенами замка, но пытаться выведывать подробности оказалось без толку — оба вампира точно воды в рот набрали. От фон Кролока Кристоф ничего иного и не ждал, а вот внезапная молчаливость всегда готового поболтать Герберта была чем-то действительно новым и тревожным. Тем более, что разговоры разговорами, а дураком, равно как и слепцом, Новак уж точно не был — трупы Этингейр в лесу закапывал, чуть ли не каждый вечер, поутру то на лестнице, то в коридоре пятна кровавые, в камине нет-нет да обнаружатся очередные обгоревшие тряпки, а та одежда, которую хозяин не сжигал сразу — грязная, драная, и запах от нее ни с чем не спутать. Недаром Кристоф столько лет на скотобойне трудился. По всему выходило, что разбирательства Кролока с неведомо откуда взявшимися в их краях «чужаками» были делом нелегким, да еще и небезопасным. Вот только до нынешней ночи Новак даже представить себе не мог — насколько.

Еще и барон в это дело как-то впутался. Но тот, хоть перепуган до дрожи и в кровище по самые уши, но вроде целый. А вот у лежащего на полу фон Кролока вид был такой, словно его «заживо» сожрать пытались, да не успели дело до конца довести — подавились на полдороге и выплюнули. Был бы живым человеком — его бы разве что добить из сострадания и оставалось. Конечно, того, кто и так уже умер, попробуй еще раз убей, но вот что касается мучений…

«Надеюсь, тебя она услышит».

— Грешно это, наверное... проклятый ведь. Не для них твое призрение, — поднимая взгляд, под нос себе пробормотал Новак. — Но есть за душой грехи и пострашней, а кроме меня, за него и попросить некому. Только тебе ведомо, чем он при жизни так небо прогневал, и судить его тебе, а не мне. Но может, все же отыщется во вселюбящем твоем сердце и для него хоть крошечная капля милости?

Потрескивала лампада, плавно колыхались тени, лик на иконе безмолвствовал, сверху вниз глядя на Кристофа почти живыми глазами, и мужчина сам не заметил, как задремал прямо в кресле, обессиленно уронив голову на грудь.

Проснулся он, когда низкое, хмурое небо за окном уже смутно серело. Поясница ныла, шея поворачивалась с трудом, и Новаку пришлось, морщась и сдерживая ругательства, некоторое время крутить головой, прежде чем к ней вернулась хоть какая-то подвижность. Кристоф открыл старательно запертую накануне дверь и, высунувшись в коридор, прислушался, однако вокруг царила тишина, обычная для замка днем, когда шуметь тут мог только сам Новак, сквозняки да рассыхающиеся половицы.

По-хорошему стоило бы заняться собственным завтраком, поскольку до темноты по хозяевам все равно ничего нельзя было разобрать. Но вместо этого, Новак, не слишком убедительно пытаясь оправдаться перед самим собой тем, что в спешке от резко нахлынувшего желания бежать что есть духу позабыл очень нужный ему фонарь, отправился наверх. На пороге принадлежащей Этингейру комнаты он немного помедлил, сам толком не зная, чего именно опасается, а затем все-таки вошел.

Утренний свет с трудом пробивался сквозь заиндевевшие окна, камин, без подкормки свежими дровами, прогорел очень давно, и в комнате царил такой холод, что у Новака изо рта при каждом вздохе вырывались призрачные, бледные облачка пара. Фон Кролок лежал там же, где запомнил Кристоф, разве что теперь как-то наискось, почти скрытый от взгляда слуги креслом. Вдвинувшись в комнату поглубже, Новак без особого удивления обнаружил заодно и графского «подмастерья» — юноша полулежал, привалившись спиной к обтянутому гобеленовой тканью подлокотнику, голова свесилась набок, на лице застыло столь нехарактерное для него во время «бодрствования», отчужденно-спокойное выражение, свойственное лишь покойникам. Одна ладонь Герберта покоилась на графском лбу, и во всей этой картине, при желании, можно было бы найти нечто идиллическое, если бы оба ее участника не пребывали в настолько неприглядном состоянии. Впрочем, приглядевшись, Кристоф с облегчением отметил, что многие раны на теле фон Кролока исчезли, а те, что еще остались, выглядели не так чудовищно, как минувшей ночью. Пол покрывала засохшая кровь, и чуть успокоившийся Новак по привычке даже начал прикидывать, чем можно будет ее вывести, а заодно — не стоит ли переложить обоих «спящих» в более подходящее место. Однако, по зрелом размышлении, пришел к выводу, что, во-первых, не зная, как оно там все у вампиров устроено, лучше ничего не трогать, ну а во-вторых, если с Этингейром он, поднатужившись, еще справится, то с Их Сиятельством — скорее всего, только спину надорвет. А вот что к вечеру точно лишним не будет — так это горячая вода. И чем больше, тем лучше. Напоследок окинув комнату еще одним взглядом, Кристоф отправился на кухню. Фонарь, ради которого он приходил, остался сиротливо стоять на столе.

* * *

— Почему всегда именно горло?

Дышать было неприятно, и с левой стороны груди что-то странно булькало. Должно быть, еще не восстановилось схлопнувшееся легкое. Немилосердно болел бок, и сильнее него беспокоила графа разве что рука, которую сразу же после пробуждения захотелось оторвать. Прочие, более мелкие внутренние повреждения на этом фоне казались совсем уж незначительными.

— Память о неудачно перенесенной ангине, — открывая глаза, сообщил он и сел, заставив нависающего над ним молодого человека отшатнуться. Вид у Этингейра был откровенно изможденный: вокруг глаз залегли темные тени, щеки ввалились, и в заострившихся чертах миловидного лица проступило нечто болезненно-хищное. — Как вы себя чувствуете, барон?

— Во-первых, это не я вчера наводил на всех ужас своей… неизысканной фрагментарностью, а значит, не вам сегодня спрашивать! — отрезал тот и, недовольно поморщившись, «припомнил»: — А во-вторых, накануне я был «Герберт» и «ты».

— Ну, разумеется. Ума не приложу, что сейчас могло бы быть настолько же важным, — опершись о кресло, граф поднялся и на пробу повел плечами, окончательно убеждаясь, что тело его слушается. Пускай пока еще и не настолько безупречно, насколько ему бы хотелось. Поскольку юноша у его ног продолжал упорно молчать, фон Кролок опустил взгляд и повторно поинтересовался: — Ну и как же ты, Герберт, себя чувствуешь?

— Так, будто вчера еще раз умер, — честно признался Этингейр, с трудом заставляя себя отвести взгляд от руки графа, которая, хоть и не кровоточила, все еще выглядела пугающе «освежеванной». — А заодно так, как будто ел по меньшей мере неделю тому назад, но это, как раз, совсем уж не удивительно, и…

— … крайне глупо с твоей стороны, — перешагнув через вытянутые ноги Герберта и направляясь в дальний конец комнаты, закончил вместо него Кролок. — О чем, позволь спросить, ты думал и думал ли вообще? Твое нежданно пробудившееся благородство едва не сделало бессмысленным…

— Ваше нежданно пробудившееся благородство? — не остался в долгу Герберт, прожигая взглядом графскую спину. — И вот это мне вместо благодарности! Предпочли бы лучше наведаться к Кристофу?

— В отличие от тебя, я всегда здраво оцениваю собственные силы. Шанс, что до этого дойдет, был крайне мал, — откинув крышку бюро, в котором юноша хранил немногочисленные свои записи, фон Кролок по-хозяйски принялся шарить в выдвижных ящиках. — А вот тебя я мог выпить полностью. Получив доступ к крови в подобных обстоятельствах, вампир почти не способен соразмерить свои потребности с чужими возможностями.

— Какого черта вы отчитываете меня за то, на что сами вчера согласились? — вознегодовал Герберт.

— Вчера я был не в себе, и на это у меня, согласись, были довольно веские причины.

— Да вам, смотрю, и сегодня не полегчало! — не успев вовремя схватить себя за язык, огрызнулся юноша, и в комнате воцарилось крайне неловкое молчание.

Этингейр рассматривал паркет, и в душе его чувство жгучей обиды мешалось с осознанием — всего этого наверняка не случилось бы, если бы сам он не совершил глупость, слишком рано обрадовавшись мнимой победе. А еще вернее, если бы он вообще не совался не в свое дело. Тогда фон Кролоку не пришлось бы отвлекаться, стаскивая с него ту вампиршу, не пришлось бы прыгать с обрыва, и он запросто мог бы переместиться обратно в замок, не оглядываясь на не умеющего шагать подопечного. Да и шея с ребрами остались бы целы.

Шагов босых ног по паркету Герберт не услышал и вынырнул из своих мыслей только тогда, когда пальцы графа поддели его подбородок.

— Я действительно высоко ценю твой поступок, — глядя в голубые глаза юноши, спокойно проговорил фон Кролок. — Это было весьма… человеческое решение. Куда более человеческое, чем можно ожидать на девятой неделе после инициации. Раненные вампиры у себе подобных вызывают совсем иные реакции.

— Вы поэтому не хотели, чтобы я остался? — барон слегка нахмурил светлые брови. — Думали, я попытаюсь вас… добить?

— Подобной возможности нельзя было исключить, — не стал отпираться граф и, видя, что Этингейр уже собрался что-то сказать, добавил: — Это не имеет отношения к твоему разуму или так называемым душевным качествам. Таковы наши инстинкты. Инстинкты призывают расправляться со слабыми и временно неспособными защищаться. Они же предостерегают нас от того, чтобы делиться собственной кровью. И, можешь мне поверить, это предостережение не напрасно. Поэтому, как бы я ни был тебе благодарен, моя признательность не отменяет того факта, что это было неоправданным и нецелесообразным риском.

— Ну в итоге же все получилось, и никто никого не убил! Какой теперь смысл читать нотации и строить догадки? — барон пожал плечами и, скосив глаза на зажатый в руке фон Кролока нож для бумаги, очевидно, добытый в том самом бюро, настороженно уточнил: — Ну а это-то вам для чего? Вчера сдержались, так теперь решили восстановить свою мрачную репутацию вручную?

— Заманчиво, но нет, — уголки губ графа едва заметно дрогнули, словно он в последний момент все-таки сдержал усмешку. Очевидно, считая предыдущую тему исчерпанной, он отступил от юноши и уже привычным «деловым» тоном пояснил: — Коль скоро ты сэкономил мне несколько лишних часов, я не намерен тратить их впустую. Дело еще не кончено.

— А вы уверены, что уже… можно?

Лично Герберт был твердо уверен в обратном. По его мнению, если фон Кролоку чем и следовало заняться в ближайшее время, так это мирным лежанием на диване в ожидании момента, пока самые крупные, даже теперь буквально бросающиеся в глаза раны закроются окончательно. Вот только сам граф, похоже, взглядов своего ученика не разделял.

Проигнорировав вопрос Этингейра, он наклонил голову, намотал собственные жесткие, слипшиеся от крови волосы на кулак и, перехватив нож поудобней, в несколько резких, уверенных движений отсек спускающиеся ниже лопаток пряди «под корень», небрежно бросив их поверх того, что осталось от вчерашнего его костюма. Герберт наблюдал за этим «святотатством», не в силах проронить ни слова.

— Советую поступить так же, — натолкнувшись на его ошарашенный взгляд, заметил граф. — Отрезать куда проще, чем пытаться отмывать и распутывать.

Он повернулся, явно намеренный покинуть комнату, и только тут Этингейр, наконец, обрел дар речи.

— Что, вот так по коридорам и пойдете? — спросил он.

— А ты, не иначе как в заботе о целомудрии Кристофа, предлагаешь мне завернуться в простыню? Полагаю, даже если мы нечаянно столкнемся, обморок ему не грозит и без подобных ухищрений с моей стороны, — Кролок едва слышно хмыкнул, а юноша, спохватившись, осознал, что у него имеется гораздо более насущный, если не сказать «жизненно важный» вопрос.

— Можно мне с вами? — граф едва заметно приподнял брови, и Этингейр, сглотнув, умоляюще добавил: — Пожалуйста! Клянусь, вчерашнее больше не повторится! Я буду делать все, что только скажете. В конце концов, вы теперь должны мне ужин!

— Боюсь, даже с учетом твоей клятвы, я вынужден отказать. Принять ванну я способен без посторонней помощи, не говоря уже о том, что предпочитаю делать это в одиночестве, — выдержав паузу, необходимую для того, чтобы до Герберта дошел смысл его слов, фон Кролок сухо добавил: — Если намерен сопровождать меня вне замка, на сборы — полчаса после того, как я закончу. Не успеешь — уйду один.

* * *

Беснующийся на высокогорье ветер меньше чем за сутки успел припорошить тонким слоем снега место недавнего побоища. И три изуродованных окоченевших трупа заодно.

— А вот это действительно досадно.

В обрамлении коротких, неаккуратно торчащих в разные стороны волос лицо фон Кролока странным образом выглядело гораздо моложе и при этом «жестче».

— Перестарались с усмирением? — Герберт присел на корточки рядом с единственной на этой поляне женщиной, зачем-то заглядывая в уже остекленевшие глаза.

— Нет. Просто в отношении раненных наши оставшиеся на ногах «собратья» полагаются на инстинкты куда больше, чем ты, — не став тратить время на бессмысленное разглядывание окончательно упокоившихся вампиров, граф прошелся меж деревьев, ища взглядом что-то на земле. — Или учинили расправу умышленно, дабы помешать мне при первом же удобном случае продолжить наше знакомство. Во всяком случае, я на их месте поступил бы именно так.

Обнаружив, наконец, то, что искал, фон Кролок наклонился и вытащил из разворошенного сугроба прекрасно знакомый Герберту меч. Осмотрел критически и явно привычным движением вогнал в висящие за спиной ножны.

— Вот только мы вовсе не на их месте, — не сказать, чтобы юноша желал искалеченным немертвым дополнительных страданий, однако в сложившихся обстоятельствах столь милосердное окончание их земного пути было совершенно некстати. И подозрительно спокойная реакция Кролока на эту новость Этингейра несколько изумляла.

— Завидуешь? Не стоит. Тем более, что как раз на такой случай я оставил себе небольшой… что ж, давай назовем это запасным вариантом, — граф приблизился к злополучному обрыву, один вид которого вызывал у молодого человека содрогание, и, оглянувшись через плечо, поманил Герберта к себе. — Не желаешь ли повторить?

— Благодарю покорно. У меня еще с прошлого раза, знаете ли, впечатлений довольно, — к Кролоку юноша, тем не менее, послушно подошел, хотя и остановился не рядом, а, скорее, у него за спиной, стараясь держаться как можно дальше от края пропасти. — И что же это за… Подождите... Вы хотите сказать, что даже во время драки, пока вас на части рвали, просчитывали возможные варианты?!

— Умение в любых обстоятельствах думать на перспективу — очень полезное качество, мальчик. И тебе оно бы точно не помешало. Наш будущий помощник там, внизу. Не стоит заставлять ее ждать. Руку.

Обреченно вздохнув, Этингейр вцепился в графский локоть, мысленно порадовавшись тому, что шагать на этот раз им предстоит не в полете. Дно разлома было неровным, усыпанным валунами, среди которых то тут, то там ухитрялся пробиваться чахлый кустарник. Следы Герберт заметил почти сразу, благо последний снегопад здесь, очевидно, прошел несколько дней тому назад. А, чтобы засыпать подобное, потребовалась бы, пожалуй, долгая и полноценная метель. Широкая, петляющая меж камнями окровавленная полоса тянулась куда-то влево и, как вскоре выяснилось, оканчивалась у почти отвесно уходящей вверх стены ущелья.

— Пресвятая матерь Божья, — Этингейр поспешно напомнил себе истину, которую поведал ему Кролок после первой же охоты. Истина эта гласила, что тошнить вампира никак не может. И в обморок он свалиться тоже не способен, хотя как раз от последнего сейчас юноша, пожалуй, не отказался бы.

Каким-то чудом забившаяся в небольшое углубление в скале вампирша пребывала в состоянии, на фоне которого фон Кролок накануне мог бы сойти за злостного симулянта. И, что было особенно жутко, она все еще продолжала «жить». Тело, будто небрежно смятое чьей-то рукой, дернулось, реагируя на появление гостей, из груди женщины вырвалось хриплое, полное бессильной ненависти рычание, обнажились в хищном оскале клыки. В ответ Герберт услышал точно такое же рычание и с изумлением осознал, что исходит оно от него самого. Именно сейчас он понял, чего опасался граф — желание вгрызться в глотку беспомощной вампирше было настолько велико, что Этингейр на всякий случай попятился и отвернулся, изучая сеть трещин на ближайшем камне, у которого и осведомился:

— Думаете, она вообще в состоянии что-то сообщить?

— Несомненно, — а вот Кролок со своими инстинктами справлялся настолько хорошо, что порой у юноши возникало подозрение: об их наличии у себя граф бессовестно лжет. — Несмотря на то, что разум ее утерян, внутри него по-прежнему хранится все необходимое. Хотя добыть эти сведения будет непросто.

— Это… из-за падения?

Герберт покосился на женщину. Даже в бою, при полной трансформации, в глазах вампиров читалась некая осмысленность, пускай извращенная и бесконечно далекая от людской. Однако в этом взгляде не было ничего, кроме всепоглощающего, слепого и полного ярости безумия, от которого юноше, несмотря на все его рефлексы и жажду крови, делалось откровенно не по себе.

— Да, — осторожно приближаясь к вампирше с наиболее безопасного бока, подтвердил Кролок. — И из-за боли. К тому же, вполне вероятно, что один из ударов повредил голову. Тело полностью восстановится через несколько ночей, а вот человеческое сознание — уже никогда. Только то его отдаленное подобие, что есть у низших. И даже по их меркам она была бы… несколько диковата.

Герберт на мгновение зажмурился и тряхнул головой в попытке изгнать из нее мысль о том, что от точно такой же участи его самого отделяли несколько секунд, полсотни футов и отменная скорость реакции графа.

— И вот после этого люди еще слагают легенды о вампирской неуязвимости, — передернувшись, пробормотал он.

— Как и в каждом мифе, в этом есть доля истины, — фон Кролок примерился и, увернувшись от щелкнувших клыков, схватил женщину обеими руками, поворачивая так, чтобы она при всем желании не сумела его достать. — Проблема в том, что неуязвимость плоти не означает неуязвимости разума. В конечном счете вампир всегда выживает. Умирает только человек. Пойдем, здесь нам больше делать нечего.

— Я думал, вы допросите ее прямо тут, — приближаться к графу, как ни в чем ни бывало держащему свою судорожно подергивающуюся и пытающуюся кусаться ношу, Этингейру не хотелось, однако иного выхода у него не было.

— В замке удобней. И перед общением с этой обворожительной дамой не только тебе, но и мне придется поохотиться, — Кролок нетерпеливо дернул подбородком, и барон торопливо положил руку ему на плечо. — Тем более, процесс потребует куда большей аккуратности, чем обычно. Я вовсе не собираюсь повторять одну и ту же ошибку дважды, оповещая Фриду о нашей встрече заранее.