Рок-н-ролл этой ночи (гет)

…Это чем-то похоже не спорт,

Чем-то на казино,

Чем-то на караван-сарай,

Чем-то на отряды Махно,

Чем-то на Хиросиму,

Чем-то на привокзальный тир,

В этом есть что-то такое,

Чем взрывают мир!

«Алиса»

Северус Снейп терпеть не мог попрошаек. Как он однажды заявил особо нахальному аскеру: «Я не подаю милостыни, для этого я недостаточно беден». Тот обалдел от такой нелогичности и отстал.

Каковая степень бедности являлась для бывшего Мастера Зелий достаточной, чтобы опуститься до подаяний, истории неизвестно. Однако даже скромный достаток карточного шулера, который позволял не помереть с голоду, совершенно не располагал Снейпа к милосердию. Вот и теперь, вместо того, чтобы бросить в протянутую шляпу хоть пару мелких монет, мужчина сделал морду тяпкой и одарил тощего патлатого аскера таким взглядом, что слова: «Помогите музы…» умерли на губах парнишки безвременной смертью. Раньше от этого взгляда хогвартсские первоклашки падали в обморок, а выпускники покрывались холодным потом. Раньше…

Северус Снейп мог рассказать о милосердии многое. Например, то, что милосердия не существует. Люди скрывают под этим приторно-тягучим словом оправдание собственному равнодушию, стремление к выгоде и тонкий расчет, используют как взятку для своей совести. Милосердие — сказка для восторженных зеленых юнцов и выживших из ума старух. О милосердии человек вспоминает лишь тогда, когда желает применения его к себе.

Милосердие — самое популярное слово в зале суда. Самое бессмысленное слово. Самое лживое. Северус Снейп, вся жизнь которого была похожа на скамью подсудимых, не верил в милосердие. Вечный обвиняемый. Вечный неоправданный. Вечная презумпция виновности.

О милосердии говорила судебная коллегия Визенгамота, вынося приговор об изгнании бывшего шпиона из магического мира. Милосердно звучал треск переломанной волшебной палочки из черного граба, и свернувшийся пружинкой волос единорога плавно осел на каменные плиты пола в милосердной тишине. Кто и когда осмелился бы назвать пытки — снисхождением?

Единственной по-настоящему милосердной оказалась память. Если бы теперь, спустя почти год после судилища, Северус Снейп помнил в деталях слова, лица, запахи и звуки того процесса, он бы сошел с ума. Если бы в памяти четко осталось то ощущение темной безысходности, когда за спиной закрылась дверь «Дырявого котла», он покончил бы с собой. Если бы сердце хранило воспоминания о каждом моменте боли, когда рука привычно тянулась за палочкой и находила пустоту в левом рукаве, оно бы разорвалось. Но память сжалилась над человеком, подернула мучительные картины прошлого легкой дымкой забвения. Не стерла — отодвинула, засыпала шелухой мелких каждодневных забот.

Память мудра, а милосердия не существует.

— Ночь ослепла от слез,

И от вспышек проклятий,

У меня сломан нос,

Кровь и сажа на платье…

Северус дернулся: голос, мощный, юный, насыщенный, грубо выдрал его из раздумий и заставил обратиться в слух.

— Прислонившись к камням

Под разрушенной башней,

Ты глядишь на меня,

Незнакомый, вчерашний…

Он покрутил головой: откуда?.. Лестер-сквер — известное место сборищ золотой и незолотой молодежи — не зря получил название «Хипподром», попрошайки-музыканты стояли здесь на каждом углу. Терзали расстроенные гитары и гнусаво-фальшиво ныли о тяготах рок-н-ролльной жизни.

— Ни движений, ни слов,

Вдох на выдох сменяем,

Мы увидимся вновь,

Мы свое наверстаем…

Снейп видел, как замерла в изумлении стайка студентов, вывалившихся из билетной кассы, как потянулись, зачарованные, на голос двое полисменов, как, словно под гипнозом, дородный бородатый мужик вытащил кошелек из внутреннего кармана пиджака…

— Грохот битвы утих,

И под медные трубы

Смерть целует других

В побледневшие губы…

Люпин, Тонкс, Фред Уизли, Безумная Белла, младший Гойл — в холодных сполохах памяти завертелись лица тех, кого унесла с собой ночь на второе мая девяносто восьмого. Неведомый мальчишка с удивительным голосом знал, о чем пел.

— Первый миг тишины

Зацепился за вечность,

Утро после войны

Навалилось на плечи…

Не на плечи — на еще живую грудь падали каменные слова: «Виновен! Виновен! Виновен!»

Северус обнаружил себя шагающим в глубь сквера, туда, где под кронами деревьев бился и рвался голос, выкрикивающий-вызванивающий слова с неюношеской жесткостью:

— На старинных часах

Снова время по кругу,

Мы увидим в глазах

Отраженья друг друга!

Голос-колокол, голос-набат, голос-вопль, пробивающий тело почти осязаемой болью. Голос-пощечина. Голос-откровение. Голос-маяк.

Северус протолкался через небольшую, но плотную толпу. Он не знал, что именно был готов увидеть, но то, что предстало его глазам, повергло в восхищенное недоумение.

Голос, приведший его сюда, как кролика к пасти удава, принадлежал… девушке.

Невысокое, загорелое, болезненно худое создание, казалось, упадет на землю от малейшего дуновения ветра. Драные джинсы, растянутая мужская футболка, разбитые кеды, обмотанные липкой лентой, чтоб не отвалились подошвы. Спутанные черные кудри, на скуле свежая ссадина. И голос. Будто не умещаясь в хрупкой груди, рвется на волю, и легкая прокуренная хрипотца заставляет кровь стынуть в жилах:

— Без отчаянных фраз,

Без объятий внезапных

В это утро для нас

Начинается завтра!

Последнее слово, взметнувшееся вверх вместе с резким взмахом тоненьких рук, рассыпалось мелкой дробью и осело на плечах слушателей.

Миг оглушительного молчания — и толпа взорвалась восторженными криками и аплодисментами, в раскрытый гитарный кофр на земле полетели монеты и купюры. Худышка неловко кланялась, и Снейп готов был поклясться, мелькнуло в ее смущенной полуулыбке что-то знакомое, но давно и наглухо забытое… Только сейчас он обратил внимание на двоих парней, аккомпанировавших девчонке на гитарах: один длинный, тощий и нескладный, второй низенький и кряжистый, в перекошенных очках. Опять трио…

Гнев поднялся тяжелой удушливой волной, заставив тихо зарычать. Своим невероятным голосом, своей пронзительной песней девчонка разбудила дремавшую доселе память.

Заново осознать всю глубину пережитого унижения. Всю мерзость нынешнего существования. Всю бессмысленность прошлой и настоящей жизни.

Северус развернулся на каблуках с твердым намерением уйти как можно быстрее и дальше, со злобной досадой на то, что не может даже напиться — хорош будет шулер с трясущимися пальцами!

— День растворился вдали,

Делаю шаг наугад…

Нет под ногами земли,

Камни в обрыв летят.

Тот же чарующий голос ласковым полушепотом, нежным распевом погладил по спине:

— Есть только ты и я,

Тонкая нить надежд,

Я буду ждать тебя,

Как первый утренний свет…

Снейп не оглянулся.