No Good Old Days (джен)

Второй час ночи. Он открывает дверь тихо, насколько возможно — вдруг она уже спит. Нет, не похоже. В прихожей и во всех комнатах горит свет.

Он сбрасывает куртку, стягивает свитер и промокшие насквозь ботинки вместе с носками (носки — из набора “неделька”, проще сразу испепелить), босиком крадется в ванную, держит руки под горячей водой. Часть его мечтает задремать на лохматом белом коврике, а все объяснения отложить на неопределенное “потом”.

Она в спальне — забралась с ногами на кресло, кутается в плед, погружена в чтение, но при его появлении роняет книгу.

— При-ивет. Извини, что так поздно. Ты бы не ждала, ложилась.

— Как прошло?

— Не по плану, но в целом министр не подкачал. Завтра расскажу, ладно? Слишком устал, хочу отключиться от всего этого на время. Что ты читаешь?

— Так, глупости, — она прячет книгу под плед. — Ужинать будешь? Молли прислала пирог, “твой любимый”.

— Ох... Спасибо, не голоден.

— Давай хотя бы Мерло откроем.

— Пить точно не буду. Утром — Скай.

— Нет, только не завтра! Сделай перерыв.

— Мы собрали Зоны и должны закончить, пока всё не расползлось обратно в топографический кавардак.

— Но...

— Ты не хуже меня знаешь, промежуточная фаза обратной трансфигурации — метастабильное состояние, откладывать нельзя. К тому же, у нас договорённость с маггловскими властями. Они эвакуировали всех с острова. Масштабная акция. Не могу я просто взять тайм-аут, слетать в Париж на выходные.

— Давай ещё раз: как ты скомпенсируешь отрицательную магию?

— Мерлин! Хватит уже. Мы это разбирали на сеансе обоюдной легилименции.

— Да, между красным вином и бренди.

— Хорошо, откроем Мерло.

— У меня после разрыва легилименции ничего в голове не держится. С моделью ты перевел обратную магическую энергию в антиматерию, столкнул с материей, они аннигилировали. В данном случае аномалии затрагивают пласты...

— Антипространство уберём под Арку, в первородную Зону. Никакой аннигиляции. Ничем не придётся жертвовать.

— Вы не окажетесь внутри сворачиваемого пространства или между ним и Аркой?

— Да с какой стати?

— Ты сказал, сегодня прошло не по плану. Эй, ты что, глаза прячешь? Ну всё...

— Есть план Б. Его тоже обсуждали, помнишь? Если энергия переводится в материю, пространство чисто гипотетически — во время. Мы, правда, фактор времени изначально отбросили для простоты. По моим прикидкам, петля получится небольшая.

— О боже.

— Перестань. Ждать вечно не придётся, к ужину могу опоздать. Прекрати себя мучить.

— Я не мучаю.

— Н-да? — он выуживает из-под пледа оруэлловскую нетленку.

— На Скае с тобой должна быть я, не Кингсли.

— Ни за что.

— Ты же говоришь, ничем не придётся жертвовать. Смотри на меня, мерзавец!

Он листает “1984”, находит загнутый уголок, пробегает глазами сцену с крысиной клеткой, смотрит на Нарциссу укоризненно, бросает книгу.

— Что ты...

— Инсендио.

— Варвар! Великий роман, между прочим.

— Несомненно. Всех нас переживёт.

Настроение портится окончательно. “Отдохнуть собирался перед последней Зоной? Отдохнул”.

— Давай всё-таки выпьем вина.

Он идет к мини-бару, затем на кухню, в холодильнике находит сыр и видавшую виды чиабатту (мадам хлеб не ест), срезает ссохшуюся корочку.

Нарцисса чувствует себя виноватой.

— Подожди, я тебе мясо пожарю.

— Ты не умеешь. Садись лучше, — он осушает свой бокал почти залпом. — Знаешь, насчёт Оруэлла, мне любопытно: если абстрагироваться от художественной составляющей... считаешь, у нас нечто подобное в принципе возможно?

— У нас — то есть между нами? Ты спрашиваешь, способны ли мы предать друг друга?

— Нет, я о другом. У нас — в Магической Британии — осуществим тотальный контроль государства над частной жизнью? Оруэлл довёл до предела советский сценарий, и вроде бы оно неплохо легло на отечественные реалии. Но ты не находишь, что этот сценарий чужд нашей, пардон за пафос, ментальности?

— Хм, — Нарцисса отрезает себе тонкий до прозрачности кусочек сыра. — Ты настолько вымотался, что потянуло в два часа ночи на разговоры “о судьбах Родины”.

— Тебя же потянуло перечитать антиутопию. Не пойми меня неправильно, я не утверждаю, что мы чем-то лучше русских. Ты знаешь, мой отец был красным, когда работы лишился — просто пурпурным, и всё же... Каждая нация слетает с катушек по-своему. Как там... старушка Британия — выжившая из ума, но не совсем ведь пропащая ведьма. Не верю, что она стерпела бы ангсоц. В крайнем случае довела бы его до абсурда в уникальной манере.

— Ха. Может быть. Мне тяжело даётся сослагательное наклонение — плохо с воображением.

— Кто сказал?

— М-м. В самокритике упражняюсь.

— Чушь, с воображением полный порядок, и вообще ты мыслишь новаторски. Могла бы возглавить ДиЭм.

— На комплименты не напрашиваюсь.

— Нет, в самом деле, Забини прав. Без всякого сослагательного наклонения. Ты можешь возглавить ДиЭм.

— Блейз, когда это говорил, на мою грудь смотрел.

— Я оставил папку в лаборатории. Нижний ящик стола. Если вдруг действительно временнАя петля... ты загляни. Там наброски по применению отражателей в качестве изоляторов, сочетание маггловской электроники с нашими технологиями.

— Завещание в той же папке?

— Выпей ещё.

— Прекрасно, продолжим делать вид, что ничего не происходит. Превосходное вино. И вечер дивный.

— Ночь.

— Да. Чудесная ночь для... литературной дискуссии. Ладно. Оруэлл меня убедил. Причём убедительной показалась именно... универсальная простота описанных приёмов подавления личности. Двоемыеслие (ха, звучит как обоюдная легилименция) требует определённого таланта, оставляет место индивидуальности. Но когда доходит до последнего рубежа, все одинаковы. Все ломаются, — Нарцисса раскраснелась, в голосе — нервное веселье. — А ты какой вариант антиутопии находишь максимально правдоподобным?

— Эмн. Следующий. “1985”.

— Нет! Разве можно их сравнивать? Оруэлл и Бёрджесс даже не в одной лиге.

— Один — гений, другой — просто неглупый человек. Мне второй тип как-то симпатичней.

— Я ещё понимаю “Заводной апельсин”.

— Интересно, кстати, Беллс “Апельсин” читала?

— Кажется, нет. В “1985”, насколько помню, до абсурда доведена диктатура профсоюзов. Синдикализм ты находишь более реалистичным, чем ангсоц?

— Завязка — сплошная натяжка, не спорю. Зато какая развязка.

— Никакой! Героя система не сломала, он её — тем более. Обещал своей женщине, что отомстит, а к финалу уже сам не понимает — кому, зачем...

— По-моему, жизненно. Но кульминацией считаю сцену на Трафальгарской площади. Нация вконец распустилась. Беспорядки, разруха достигли апогея. И тогда декоративный монарх, словно припасённый Британией на крайний случай недееспособности правительства, обращается к населению, призывает образумиться. Монарх демократичен и ироничен. Много ли нужно, чтобы обаять толпу? Народ внимает, затягивает чёртов гимн. Кризис миновал, все расходятся по домам, смотрят старое доброе кино...

— Унесённых ветром.

— Точно. На следующий день граждане возвращаются к работе. Профсоюзы слегка умерили пыл, но остались при своём. Падения в пропасть удалось избежать. Вместо этого государственная махина по пологому склону медленно, но верно катится дальше куда-то туда же.

— К чему ты ведёшь? Или мы ещё говорим о литературе?

— О ней, но если проводить параллели, да принять твой тезис о социальном генезисе аномалий — закроем мы последнюю Зону, и всё постепенно вернётся на круги своя. Не знаю, что я должен был изменить, как реформировать, но я ничего не сделал.

— Монумент “Магия — cила” снесли после конференции.

— Ха-ха-ха.

— Северус...

— Понимаешь, административное болото засасывает. Система меня не сломала, я её — тем более. Оказалось, нечего там ломать, и так на хлипком Репаро держится. Я только дыры латал, чтобы система худо-бедно функционировала. Мы с Кингсли, страшно сказать, сработались. Тебя это не ужасает?

— Северус, ты не обязан ему мстить.

— Да, да. Как ты сказала, помнить ошибки, сделать выводы, жить дальше.

— Боже. Ты меня слушаешь, запоминаешь мои слова. Не в первый раз уже.

— Это противоестественно?

— Нет, но слегка пугает. Люциус так не делал.

— Тебя многие слушают. И камера тебя любит. На конференции...

— О, про “жить дальше” прозвучало пошло и избито, “мира и безопасности”— штамп, “река слёз” — апофеоз дурновкусия, Беллс меня обсмеяла.

— ?

— М-м, посмеялась бы.

— Перебарщиваешь с самокритикой. Твоя импровизация была самой выразительной частью этой клоунады.

— Именно!

— Я не то хотел сказать. Речи — дело десятое, но как глава компании...

— Опять ты про ДиЭм! Я ничего без тебя не смогу.

— Я никуда не денусь.

— ...

— Хватит уже меня хоронить.

— Ты сам меня словно дразнишь. Сначала исповедь, покаяние, потом инструктаж, — Нарцисса залпом осушает бокал. — Про “Заводной апельсин”: ты знал, что Бёрджесс взялся за него, считая себя приговорённым? Какая-то маггловская смертельная болезнь.

— Рак. Но он не умер.

— Чудо. Может, тебе роман начать или хотя бы трактат по тёмным искусствам. Краткое содержание к утру успеешь... Северус, куда ты?

— Всё нормально. Ты невыносима, но я привык.

— Не уходи!

— Всё в порядке, я в душ.

* * *

Отмокая, Снейп думает о том, что живи он с Нейтом (в холостяцком свинарнике), обошёлся бы без исповеди, поел бы сейчас загодя заказанных рёбрышек на гриле, завалился спать (немытым) и роскошно бы выспался. Парадокс в том, что до появления Нарциссы в его жизни, он даже рёбрышки особенно не ценил. Ничего не ценил. Допустим, Альфред прав, Зона — место, где исполняются желания. Не будь Нарциссы, Снейп действительно пожелал бы сигаретку напоследок и помереть спокойно.

Одежда вся закинута в стирку, и он выходит в махровом полотенце. Нарцисса успела допить остатки вина, накуриться, судя по клубам дыма, и переодеться в чёрный шёлковый халат с драконом. Очевидно, под халатом ничего нет. “Вот чёрт”. Снейп обещал себе, больше никаких “cонно”, читай “вяло”. Нарцисса смотрит так, будто никогда прежде не видела его без одежды. “Последний раз — это как первый!” — написано у неё на лице, и сонливость Северуса испаряется, вытесняется нервозностью, чувством ответственности, которое скорее мешает, тянет за собой страх, но и драйв. Взгляд скользит по струящемуся шёлку.

В глубине души Сев всё ещё хочет сбежать.

— Кхм. Это ужасно, если мы просто уснём в обнимочку? Будто старые супруги, которые вместе посмотрели “Унесённых ветром”, выпили на ночь молока с печеньем....

"Что ты мелешь! Какое печенье! Сравнение с пожилой парой — просто безобразие, да и ассоциации нехорошие."

— Нет, Сев, не ужасно. Мне очень нравится... про супругов. Но молока у нас нет, только кофе. Кофе и сигареты.

Она освобождается от одежды одним движением, как Джулия из “1984” в сне Уинстона. Или то была явь? Он вздрагивает от её прикосновения. Она стаскивает c него махровое полотенце, опускается на колени. О-о, что-то новенькое. То есть, казалось бы — тривиально, но он думал, для неё — табу, уже не надеялся. Никуда он теперь не сбежит. Техника — дело наживное. Она очень старается.

— Нет, я... не умею этого делать.

— Расслабь челюсть.

— М-м... ... ... Секунду. Я не против, просто... я так дышать не могу.

— Дыши как обычно — носом.

— Прости.

— Всё прекрасно, — он поднимает её, прижимает к стене.

Ему нравится стоя, лицом к лицу, но это не слишком удобно из-за разницы в росте, приходится фактически её держать. Она обвивает его ногами. Опускаются, почти валятся на пол. Поцелуй — глубокий, настоящий, сбивающий ритм и дыхание. Драйв со вкусом отчаяния из серии “как в последний раз”, которое она, уловив, уже не может преодолеть. Она отрывается, прижимается губами к его шее, царапает себе ладонь ногтями. Держаться! Немного осталось, он уже близок. Или нет? Не реветь, плакать тихо, это ответственный раз! Только бы не заметил.

— Что-то... ... не так? Ты... ... ... в норме?

— Умн, ага.

Она перекидывает свою гриву, закрывается волосами. Меняет позу. Надо же завершить это достойно! Хотя что тут может быть достойного. Поза классическая, коленно-локтевая. Не новшество, но редкость, потому что как животные в самом деле, ужасно унизительно. Сейчас, впрочем, идеально — стиснуть зубы, смотреть в пол, его не видеть. Не чувствовать, конечно, не получается. Грешно смешивать боль и удовольствие. "Вот так и становятся извращенцами... Терпеть! Теперь уже точно скоро". Если бы ещё не его рука на её коже... Северус... Притворяться больше нет сил. Он останавливается, она рыдает в голос.

— Ты... издеваешься надо мной!

Он подбирает полотенце, снова оборачивает вокруг бёдер, пытается выровнять дыхание, пьёт воду, смотрит возмущённо.

— Это неполезно, между прочим, — закуривает. — Вернусь, и первым делом завершим начатое. Ты же сама меня завела! Кошмар какой-то.

Он расправляет плед, протягивает ей, помогает подняться, переместиться на кровать.

Он обнимает её крепко-крепко, а она всё плачет.

— Я пойду с тобой завтра.

— Нет.

— Ты не можешь мне запретить.

— Ты должна остаться, присмотреть за Драко.

— Он взрослый. Ты даже не догадываешься, насколько.

— Не сомневаюсь, у него большое будущее. Но он пока к этому не готов, ты нужна здесь. Нельзя ДиЭм на Драко оставлять.

— Это всего лишь компания.

— Это... наследие.

— Если вдруг усну, разбуди меня перед уходом. Слышишь? Обязательно.

— Хорошо.

Они лежат без сна сколько-то часов, рука в руке. Подкрадывается рассвет. Нарцисса закрывает глаза, пульс её замедляется. Дремлет?

— Люблю тебя, — шепчет он.

Она сжимает его ладонь и наконец забывается.

* * *

Звонок в дверь. “Какого дьявола! У меня ещё час.” Нарси ворочается, рука ложится ему на грудь. Осторожно высвободившись, натянув джинсы и закутавшись в плед, он плетётся убивать кого бы то ни было. Скорее всего, соседа сверху. Этот стремительно вырождающийся молодой аристократ — хороший в целом парень, нелюбопытный (Сев даже Фиделиусом пренебрег), но с чудовищным музыкальным вкусом, живёт вне времени без всяких хроноворотов, может и в пять утра трезвонить, чтобы стрельнуть сигаретку.

— Кто? — хрипит Снейп через дверь.

— Я.

Голос женский. У Северуса глаза слипаются и вата в голове.

— Кто “я”?

— Грейс. Стиллс!

— Да тихо ты.

Щёлкает замок.

— Сэр!

— Ш-ш-ш. Всё, хана, Зона расползлась?

— Н-нет вроде.

— Вторжение?

— Какое вторжение?

— Не знаю. Черчилль даже в военное время разрешил себя будить досрочно только в случае вторжения. То есть, когда уже полчища врагов начнут штурмовать Альбион. Кингсли, насколько мне известно, последовал примеру кумира. Я, конечно, не министр, но… если нет снаружи вражьих орд, проваливай. Как ты вообще меня нашла?

— Боюсь, слежка за вами становится дурной привычкой.

Снейп оглядывается на дверь спальни, выталкивает Стиллс на лестничную клетку, сам выходит следом — босиком и в пледе.

— Где же ты была, когда мы с министром сутки по лесу шатались? Не уследила. Или по кустам пряталась? Ладно, в чём дело?

— Вы не отвечаете на сообщения.

— Ответил.

— Но я просила о встрече.

— И дала понять, что это не совсем по работе. Значит, не срочно.

— Нам необходимо поговорить до вашей встречи с министром.

— Слушаю. Покороче, если можно — пол холодный.

Она опускает глаза на его голые ноги, краснеет.

— Не здесь. Я должна вам кое-что показать. Выйдем сейчас, как раз успеем.

— Да вы все надо мной издеваетесь! Хорошо, жди. Нет, за дверью. Пардон.

Грохот на лестнице пролётом ниже. Стиллс чуть не подпрыгивает, а Снейп вяло моргает. Они смотрят не в сторону шума, а друг на друга. Снейп поднимает бровь.

— Вражьи орды?

Грейс криво улыбается. Сосед вползает по ступенькам, источая клубные ароматы, виснет на перилах.

— Джо-он, салют. Мэ-эм, классные туфли, очень секси. Вы вроде перекрасились, да? Раньше лучше было.

Снейп вздыхает и затаскивает Стиллс обратно в квартиру. Она осматривается с нескрываемым интересом, делает робкий шаг вперёд.

— На банкетку пока присядь.

Она опускается, снимает туфлю, трёт лодыжку.

Снейп плотно прикрывает за собой дверь спальни, быстро одевается. Нарцисса так и не проснулась. Во сне она расслаблена и беззаботна. Он любуется тенью от её ресниц ещё одно остановленное мгновение. Пора.

* * *

Светает. Снейп на ходу заматывается шарфом, слушает цоканье каблучков Стиллс. Улица безлюдна.

— Грейс, говори уже. Кругом — ни души.

— Кингсли попытается вас убить.

— ?! Тьфу, — ноги сами ведут Северуса обратно к дому, — я ещё успею кофе выпить.

— Не отмахивайтесь!

— Откуда такая осведомлённость? Тоже дамский клуб посещаешь? Кингсли ещё сам не решил, как поступит.

— Вы читали его мысли, но он старается об этом не думать. Я его знаю очень давно. Друг семьи. Мне даже легилименция не требуется, просто вижу всё в его глазах. Он не хочет, а вроде как должен. Вы ведь тоже обещали Малфою.

— Это тебя не касается.

— Кингсли рассчитывает столкнуть вас в Арку. Не рискуйте. Сделайте это первым.

— Ха.

“Хренов неисправимый романтик”, — ругает себя Снейп.

— Представляешь, я надеялся, Кингсли тебе небезразличен.

— Так и есть. Это был сложный выбор. Но меня гложет совесть. Считаете, вы прочли Кингсли и понимаете его. Человека определяют не мысли, а поступки. Мысли он сливает в омут. Те, с которыми нельзя жить — стирает. Раньше меня просил.

— Он очень тебе доверял.

— У нас осталось меньше часа. Аппарируем отсюда.

— Куда?

— В подвале министерства был секретный лабораторный блок с медотсеком для экспериментов в области ментальной магии. Сейчас всё закрыто, персонал распустили. Я сама подчищала сотрудникам память. Остался один пациент. Навещаю его иногда. Кингсли предпочёл, кажется, забыть, а вы должны знать. Не тратьте магию, я перенесу нас обоих.

Она подходит вплотную. Её пальто расстегнуто, и Снейп замечает на блузке, под ключицей пятнышко крови.

— Тебя не рановато выпустили из Мунго?

— Я не сумасшедшая.

* * *

Белый коридор, стерильность. Череда дверей, в каждой оконце. Похоже на камеры. Грейс произносит заклинание, коридор размыкается перед ней и съедается мраком за её спиной. Нет, это всего лишь разновидность Люмоса — потолочные лампы зажигаются и гаснут. Снейп ловит себя на том, что пытается проснуться. Ущипнуть себя? Прокусить губу? Металлический привкус во рту вполне реален. Потому что это не сон. Грейс распахивает дверь комнаты 101.

Пациент не привязан ремнями к кровати, ничего такого. Сидит себе с приоткрытым ртом, болтает ножками, смотрит в стену. По подбородку стекает струйка слюны.

Снейп вспоминает Алисию, Фрэнка и других жертв Круциатуса/ментальной магии. Он спускался в преисподнюю их сознания. Им даже без легилименции страшно заглядывать в глаза. Пациент не таков. Похож не на жертву — на симулянта. Хитрюга, он только ждёт, когда исчезнет мучительница Стиллс...

— Грейс, выйди.

— Не тратьте магию. Попусту.

... И тогда он утрётся, сощурится, дунет в ус, достанет очки из нагрудного кармана. Взгляд сфокусируется.

— Северус, не надо.

— Уйди!

Часть его уже понимает: всё это правда. “Что же ты натворил, Шекли”.

Нет. Выставить Грейс, и пациент заговорит. Всё ему выскажет, всё припомнит. Как он погубил любимую женщину, потому что бредил ею, а о других не думал вовсе, как друзей не выручил, потому что был неосторожен, как осторожничал и не спас коллегу.

— Кингсли сожалеет, — заверит его пациент. — Он и о тебе будет сожалеть. Он уже раз подписывал тебе приговор — лишение магии посредством, чего уж там, лоботомии. Цивилизация не стоит на месте. А ты думал, ментальной магией только ДиЭм интересуется? У нас же курс на инновационное развитие, технологический рывок! Методы современные и доктора хорошие. Ты мог ему помешать. Но вы вместе отбивались от активных граждан, карикатуры на себя разглядывали. Это сближает, понимаю. Твоя новая женщина официально разрешила тебе не мстить — только, мол, вернись ко мне. Заживёте дальше припеваючи, потому что как бы ты ни облажался, она тебя обнимает, словно ваши души бессмертны.

— Души бессмертны, Филиус.

— Кто из нас растерял остатки разума? Это любовь так действует?

— Нет, это во мне маггловская кровь кипит. Одной магии, видишь ли, недостаточно. Иногда нужно нечто большее.

— Чудо? Ну, попробуй.

Северус смотрит пациенту в глаза, и чуда не происходит. Легилименция не встречает сопротивления — никакой преграды, ни малейшего огонька разума. Провал.

Грейс пытается привести Снейпа в чувства. Его трясёт, и он всё ещё бормочет: “Уйди”.

— Прости меня, Северус, прости. Прости. Хочешь Обливиэйт?

У неё тоже слёзы в глазах.

* * *

Кингсли цепляется за высохший вереск и крошащиеся камни. Левитация проще физкультуры, да только магия ещё пригодится. Последний уступ — всё, он на плато, упирается ладонями в колени. Голова его гудит, давление скачет. Бесы внутри черепной коробки разбуянились — празднуют. Глубокий вдох, медленный выдох. Министр рывком распрямляет спину. Ветер треплет его багровый плащ.

Подножье холма оседает в пучину. Остаточные аномалии преломляют пространство, отрицательная магия язычками чёрного пламени лижет утёс, клубится, переходит в антипространство и стекается к Арке, которая проглядывает за горизонтом как ободок меркнущего солнца. “Око бури, — думает Кингсли, — или зрачок обскура”.

Снейп пинает камешек. Тот летит туда, где хмурое небо отражается в воде.

— Кинсгли, у тебя есть любимая антиутопия?

— Придумал бы что-нибудь поумней. Скай рушится.

— Магглы выслали за нами вертолёт.

— Хорошо. В антиутопиях социальные язвы доведены до гротеска. Я предпочитаю реализм.

— Что-то в стиле “Пролетая над гнездом кукушки”?

— Опять американская проза. Не читал.

— Я видел Флитвика.

— ...

— Чарльзу Уизли ты готовил то же? А Перси...

— Чарльза я намеревался просто припугнуть, и Перси об этом известно.

— Допустим, верю. Флитвик сейчас у Минервы. Я сказал, его нашли в Зоне.

— Вот как... Почему?

— Допустим, у меня тоже есть воспоминания, с которыми нельзя жить.

— Меня, наверное, Грейс сдала. Теперь она всем расскажет.

— Уже нет.

— ?!

— Всего лишь Обливиэйт. Это не ради тебя, а ради неё. Правда о тебе разъедала ей душу. Напрасно ты сам не стёр ей память. Словно проверял, сколько ещё правды она сможет вынести. Или ждал, что она ужаснётся, осудит как следует, а потом отпустит тебе грехи?

— Это было испытание верности.

— Жестоко.

— Устал я от вашей сумеречной зоны, Сев. Иногда нужно просто выбрать сторону и держаться до конца.

— Я держусь.

— Ты ходишь по краю.

— Вертолёт жду.

— С Грейс ты мне всё испортил.

— А ты начни с начала, только уже без игр в духе “полюби меня чёрненьким”... Я не то имел в виду. Ты ведь был счастлив, пока не развёл вокруг себя Древний Рим, был первоклассным рядовым аврором. Меня тоже утомляют кабинетные баталии за бюджет, с радостью устроиться бы снова в скромную подпольную лабораторию. Занялся бы незаконными экспериментами. Ты бы меня искал, ловил, арестовывал.

— Нельзя вернуться в старые добрые времена. Как только отдам власть, меня самого упекут в Азкабан.

— А ты сбеги. Если встретимся случайно, я тебя, пожалуй, не сдам.

— Жалею, что мы не зашли в то заведеньице в Вестминстере, где магглы проспиртованы, и мясной пирог...

— “Принц Альберт”. Пиво там попахивает ослиной мочой.

— Не беда, я в бытность свою рядовым аврором пил и не такое.

— Н-да.

Снейп всматривается в размытый горизонт.

— Повернись, Сев.

— Подожди... Я не имею права тебя судить, прощать уж точно. И я не Грейс. Зато я тебя понимаю.

— Тогда ты знаешь, что это тяжёлое решение.

— Потому что мы вместе собаке пасть порвали?

— Не только. Мы ей ещё глаз выкололи. И ты едва не укокошил старушку, предположительно спасая меня.

— За свою шкуру беспокоился. Мы же условились не вспоминать об этом.

— Но я никогда не забуду.

— Кингсли, пусть сейчас всё обставлено как гибель Помпеи, мы ещё можем завершить разговор в пабе.

— Ты настоящий змей. Вот только у меня своя правда, от такой не отказываются за пинту взаимопонимания. Повернись, я не хочу бить в спину.

Снейп поворачивается.

— Авада Кедавра, — произносит министр.

Зелёный луч поражает цель и распадается на кванты. Качнувшись назад, Снейп срывается, падает. Высота проваливается в глубину. Кингсли делает шаг к обрыву, видит, как тонет тело. Арка отражается в воде, а под ногами министра осыпается остров.