Майская ночь, или Таинственное происшествие в Уилтшире (джен)

Когда за Нарциссой закрылась дверь, вместе с ней ушло и то мягкое умиротворение, которое она источала. Потускнел даже свет, струившийся сквозь окно и ложившийся тёплыми золотистыми полосами на пол. В библиотеке воцарилась какая-то неприятная тишина, и Маркус Эйвери нервно поёрзал в кресле, снова ощутив внутри скребущее беспокойство, с которым он успешно справлялся почти всё утро.

— Этой ночью по дому будто бродила смерть, — неожиданно сказал Ойген и Маркус едва не выронил свиток из рук, с тревогой вглядываясь в ставшее непривычно серьёзным лицо своего друга.

— И не просто бродила, — стиснув в руках газету, надломлено подтвердил Малфой. — Я, — он с тоской посмотрел на дверь, за которой скрылась его супруга, — не вижу смысла больше от вас скрывать… Я догадываюсь, за кем явилась костлявая, — он обвёл присутствующих обречённым взглядом и, прикрыв глаза, будто перед прыжком в бездну, патетически выдохнул: — Этой ночью я встретил своего двойника. Не мне вам всем объяснять, что это значит…

— Ох… — Маркус уставился на свои ботинки: в таких вещах ему объяснений не требовалось.

— Доппельгангер? — словно прочитав его мысли, уточнил Долохов, покуда остальные озадаченно и тревожно переглядывались между собой.

Убеждённость, читавшаяся на лице Малфоя, заставила Маркуса снова вздрогнуть. Одно к одному: сначала Лорд, затем Трэверс с его страшилками, теперь вот ещё и это… А ведь ещё вчера Маркус казался себе таким смелым.

— Разве они действительно существуют? — недоверчиво спросил Рабастан, вырвав Маркуса из потока переживаний.

— Более чем, — серьёзно подтвердил его брат, прикрывая своего короля пешкой. — Хотя они, насколько я могу судить, редкость.

— Почти аномалия, — Маркус точно знал, о чём говорит. — У нас на островах подобные явления практически не встречаются, зато в Европе... Вот например, об этом писали в «Мрачных мистериях и зловещих загадках» за девяносто второй, кажется, или за девяносто первый… — он рассеянно положил ногу на ногу и принялся покачивать носком ботинка. — В общем, это случилось в Праге. Вот у нас есть волшебный автобус, а у них там — трамвай. «Карлин кунь» называется, вроде нашего «Ночного рыцаря», только ходит по рельсам, но попасть можно куда угодно. И по салону нисколечко не швыряет, так, покачивает слегка. Сидишь, смотришь в окно, чай пьёшь с фруктовыми кнедликами… Да и штрудель у них замечательный подают — а как, господа, он пахнет! И вот как-то ночью он человека сбил. Насмерть.

— Штрудель? — удивлённо уточнил Роули, оторвавшись от шахматного сражения, и бой на доске застыл.

— Трамвай, — смущённо пояснил Маркус, всегда испытывавший в такие моменты неловкость. А вот Роули избытком неловкости не страдал и дурацких вопросов никогда не стеснялся.

— Оно же, вроде как, невозможно, — он задумчиво почесал нос, и на его лице отразилась вся доступная ему глубина мысли, — на них же всяких чар поналеплено, как на свинье грязи.

— Это и удивительно, — согласился с ним Маркус, глядя, как белый конь воинственно бьёт по доске копытом — и он готов был поклясться, что тот вместе с Роули, оба смотрят на него с одинаковым выражением. — Но главная странность отнюдь не в этом. Дело в том, что, когда погибшему прикрепили обратно голову, выяснилось, что он был как две капли воды похож на водителя этого самого заколдованного трамвая. Вот совершенно, до последней родинки. Хотя никакого близнеца, и вообще братьев у того не было. Погибшего так никто и не опознал, и в итоге хоронили его кондуктор с водителем. И последний ровно через год умер, день в день, минута в минуту! Детям же своим он завещал себя похоронить «рядом с собою», на старом Ольшанском кладбище.

— То есть бедолага переехал трамваем своего двойника — и умер? — переспросил Роули.

— Именно так, — Маркус вздохнул чуть виновато и принялся качать ботинком в другую сторону.

— Ты-то своего, надеюсь, не убивал? — мрачно поинтересовался у свояка старший Лестрейндж и задумчиво почесал небритую щеку.

— Это было б, пожалуй, не слишком вежливо, не находишь? — покачал головой Малфой, и Маркусу показалось, что обречённость на его лице на миг сменилось неловкостью.

— Ну вот и славно, — всё так же задумчиво покивал Родольфус, и его ладья с размаху отрубила голову белой пешке.

— Видите, господа, — мирно подытожил Ойген, — насколько опасно чрезмерное самолюбие. Бедный чех не смог пережить собственной гибели! Да ещё и от собственной же руки, вернее, трамвая.

— Полагаешь, это важно? — взволнованно уточнил Малфой. — От твоей руки погиб твой двойник или же от чужой?

— От своей намного обиднее, — немедленно откликнулся Ойген. — Даже винить потом некого!

— А результат один, — тихонько произнёс Маркус — но услышали его, кажется, все. Малфой вздохнул судорожно и глубоко, а затем нервно выдохнул, и веселье, только что почти сумевшее захватить комнату, выдохлось, как не было ничего, а на смену ему вновь пришла удручённая тишина.

— Так, отставить похороны, — твёрдо произнёс Долохов командным тоном, заставившим Маркуса подобраться. — Это мы успеем всегда. У тебя, конечно, Малфой, древний род, и всё такое, но, если память моя не врёт, о неотвратимой и скорой смерти зловещие близнецы предупреждают монархов. А с этим у вас как-то не выгорело, и ты не Его Величество Люциус Первый, божьей милостью король этих и прочих земель, защитник веры.

— Второй, — меланхолично поправил его Малфой, который, вопреки ожиданиям, ничуть не обиделся — напротив, улыбнулся, правда, как-то вымучено. — Первым был бы мой предок в шестнадцатом веке, у которого, как ты, изволил выразиться, не выгорело…

Маркус мог бы, конечно, заметить, что, наверное, тот стал бы вовсе не королём, а всего лишь консортом, но не стал, чтобы не расстраивать хозяина дома ещё сильней — он как раз читал накануне вечером о маггловских предпосылках Статута, и так зачитался главой про Пороховой заговор, что вода в ванной успела остыть, а пена осела. Пожалуй, никогда Маркус не испытывал с книжными персонажами такой солидарности, и только под утро тревожное осознание, что именно его ждёт, если Лорд узнает о его небольшом демарше, накрыло его с головой. Но в конце-то концов, так жить было просто нельзя!

— Вот и я говорю, нельзя, — голос друга снова выдернул его из раздумий, и Маркус понял, что, кажется, часть беседы прошла мимо него, а сам Ойген успел сесть в кресле по-человечески, — видеть во всём только дурные знаки. Тут важно выяснить, злой это был близнец, или не слишком — они, между прочим, иногда, бывает, приходятся очень кстати. Вот у нас в семье случилась такая история — одна моя тётя из итальянской родни… ну как тётя, — Ойген попытался помочь себе жестами, — сестра мужа кузена матушки…

— Кузины, ты наверно хотел сказать? — машинально уточнил Роули, снова поднимая голову от доски.

— Не спрашивай, это сложно, — Ойген покачал головой. — Мы об этом не говорим… вернее, не говорили... — исправил он сам себя, и лицо его на миг омрачилось, — Тогда, до всего... это не слишком важно, — он неопределённо махнул рукой, словно отгоняя роившиеся вокруг него тяжёлые воспоминания. — А важно то, что тётя рассказывала, как однажды довелось ей ночевать у своей подруги. Они допоздна гуляли, а когда вернулись, то увидели в окнах свет, хотя подруга её тогда жила одна. Напугать тётю Одиллию всегда было трудно, — улыбнулся он, — это скорей она… В общем, они с подругой скинули туфли, заколдовали плющ и полезли смотреть, что там творится, а это, скажу вам, второй этаж… И вот, заглядывают они в окно, а в комнате та самая подруга мирно устроилась в своём же любимом кресле и читает любовный роман из тётушкиных личных запасов.

— Возмутительно… — задумчиво поцокал языком Рабастан, делая размашистыми движениями набросок, явно вдохновлённый историей. — И как же они поступили?

— Тётя Одиллия и её подруга с палочками наперевес взбежали вверх по парадной лестнице… и обнаружили, что в квартире никакого света не было и в помине, — Ойген сделал загадочное лицо. — Они всё обыскали, но не нашли ни малейших следов чьего-то присутствия, а роман, вместе с остальными, как и положено, лежал в тётиной тумбочке — а когда они успокоились и всё-таки разошлись по соседним спальням, то никак не могли уснуть. Тётя любила рассказывать, что в ту ночь следила за тем, как луна путешествует за окном, и когда та почти что скрылась за рамой, тётушкина подруга явилась к ней кофейником и восхитительным семифредо… — голос Ойгена прозвучал теперь столь мечтательно, что Маркус вспыхнул, вновь испытав мучительный приступ стыда за всё, чего его друг был так долго лишён, в то время как сам Маркус все эти годы потакал своим небольшим слабостям. Вот и вчера, он в порыве отчаянного и героического безумия, вопреки воле Лорда, оказался перед непростым выбором в виде это самого семифредо, на холодной молочно-белой поверхности которого распускался вишнёвый цвет, переходящий в завязи и превращавшийся в восхитительные спелые вишни, и ореховым пирогом, пропитанным ореховым же ликёром.

— Они как могли, успокаивая друг друга, — продолжил Ойген меж тем, — проговорили всю ночь, но чем ближе был рассвет, тем сильней они нервничали. А потом, когда прокричал петух, в соседней комнате что-то ужасающе сперва затрещало, а затем посыпалось с грохотом, и когда тётушка и её подруга распахнули дверь в соседнюю спальню, то увидели заваленную обломками рухнувшего потолка кровать и то самое кресло. Так что, может, твой двойник и не хотел ничего дурного, а надеялся предостеречь?

— Предостеречь? — фыркнул, а затем почему-то разозлился Малфой. — Как видите, ничего не рухнуло… ни на кровать, ни с кровати!

Родольфус хмыкнул. Повисла недолгая, но многозначительная тишина, и Маркусу вновь стало ужасно неловко.

— Кто знает, — шутливо возразил Ойген, спасая ситуацию, как всегда. — Ты бы на всякий случай всё же проверил свой потолок. Или крышу…

— Спасибо, Ойген, но я пока ещё вроде в своём уме, — Малфой усмехнулся, но как показалось Маркусу, совершенно неискренне. — Абсолютно.

— Абсолют, как правило, недостижим, по крайней мере при жизни, — задумчиво протянул Трэверс, видимо, уставший стоять: он по привычке уселся верхом на стул и устроил подбородок на бледных ладонях, сложенных на резной спинке. — Можно оставаться в своём уме, но не быть в собственном теле. Подобное, например, встречается на Тибете. Слово «тульпа» вам что-нибудь говорит? Местные маги часто таким развлекаются: сидят на циновках в медитативном трансе, а в это же время их двойник воскуривает рядышком благовонья…

То, как присутствующие переглянулись, Трэверс, как всегда, просто проигнорировал, а Маркус, украдкой посмотрев на него, вспомнил, что читал об этом когда-то давно, но почему-то в памяти всплывал термин «йидам» и какие-то многорукие божества. Сам бы он многое отдал за то, чтобы завести такого вот полезного двойника — хоть с одной парой рук, хоть с несколькими — тогда бы он ни за что не попал в подобную неприятность.

Разве много он просил от жизни? У него был его коттедж, эльфы, книги и масса времени. Он гулял, когда хотел, или читал; но что самое главное, никогда не проводил столько времени с посторонними и не всегда приятными ему людьми, пока этот кошмар снова не начался. И начался словно в зловещем романе — ночью, на кладбище; вот только его закрыть и спрятать на дальней полке было совсем нельзя, как и отказаться становиться его персонажем. Ох, Игорь Каркаров вот попытался затеряться ещё в прологе, и теперь похоронен между страниц; и Маркус старался не представлять, как тот умер. Как и не представлять, что ждёт его самого.

Да, Маркус знал, что он практически бесполезен, как знали это все в ближнем круге. Как знал сам Тёмный Лорд, но не желал и не мог быть столь расточительным с фигурками на доске, чтобы вот просто взять оставить его в покое. И, конечно, он не был бы сам собой, если бы не нашёл Маркусу мало-мальски достойного применения.