Воспитывая монстра (гет)

Радио ни на секунду не умолкало, и старшая медсестра, понурив голову, слушала, стараясь не уснуть.

«Знаменитая во всём мире путешественница во времени — Гермиона Грейнджер — отмечает свой двадцатый день рождения в этом месяце. Благодаря своим путешествиям, она вошла в книги по Истории магии и является самой молодой обладательницей не только всеобщего признания, но и Ордена Мерлина первой степени. Она защитила диссертацию на тему временных витков, а так же провела ряд экспериментов по вмешательству в важные исторические события. А сейчас интервью, которое мы записали на прошлой неделе! Наш специальный корреспондент — Виктория Грассман и Гермиона Джин Грейнджер!

Виктория: Гермиона, вы постоянно в прошлом, и в будущем. А что насчёт возраста? Говорят, вы старше, чем должны быть.

Гермиона: Да, это так. Мне сейчас примерно... Двадцать четыре, я думаю.

Виктория: Почему так выходит?

Гермиона: Скажем так, некоторые вещи нам не подвластны. Дата возвращения назад точна, известно даже время, но не всё и не всегда идёт по плану. Иногда на задание заложен месяц, а по факту необходимо два, но вернусь я все равно в тот день, который был назначен. Ради Мерлина, однажды я задержалась ради концерта U2! Я могу прожить там жизнь, но вернусь тогда, когда было назначено!

Виктория: А что с личной жизнью? Трудно устроить свою...»

Медсестра убавила звук и заставила стопку бумаг рассортироваться по датам и фамилиям. Изучив указания врача, она взяла те листики, которые были помечены десятью часами вечера, и отправилась к пациентам, шлёпая резиновыми тапочками по полу. За ней бодро катилась тележка с зельями и настойками, ловко огибая препятствия.

— Простите, мне кажется мои язвы совершенно не так должны выглядеть, — выглянула из-за угла тучная ведьма, будто только и поджидала хоть какого-нибудь сотрудника, чтобы пожаловаться.

— Я обязательно передам дежурному целителю, — устало кивнула медсестра и ещё быстрее двинулась по коридору пятого этажа. Она не любила отвлекаться от своих обязанностей, но стоит признать: доброе сердце и чуткий нрав всё время подводили, и она порой по четверти часа не отходила от пациентов в ущерб обязанностям.

Остановившись около одной из палат, она вздохнула и, пару раз стукнув, вошла.

— Мисс Грейнджер? — девушка в кровати обернулась и приподняла бровь. Худая, истончившаяся, с серым, покрытым пятнами лицом, и синими мешками под глазами. Она так не походила на особу, улыбающуюся с обложки увесистой книги Скитер: «Гермиона Гренджер! Путешественница или расхитительница?» Её голос не походил на то щебетание, что минутой раньше слушала медсестра.

Стоит отметить, что пребывание звезды такого масштаба в больнице вызвало ажиотаж, и каждый раз, входя в её палату, все волнительно повышали голос и старались ловить каждое её слово. Но теперь... Ловить-то нечего. Жалость даже не позволяла сплетничать. Тёмная палата, свет не зажжён специально. Серая ночная рубашка прилипла к спине, а волосы свисают спутанным каскадом на спину.

— Да, я слушаю вас! — она подала голос: хриплый, осипший и неживой.

— Ц... Целитель вас звал. Заключение... Всё. Идёмте! — выдохнула медсестра. Мисс Лидия Скотт всегда боялась сообщать плохие новости или звать больных к целителю, который их сообщит. Она пыталась в каждом больном видеть здорового и так и не свыклась с простой истиной — все умирают, все болеют и не все излечимы.

Гермиона ничего не сказала. Встала, поправила пижаму и обула тапки. Откинув влажные волосы за спину, она направилась было следом за Мисс Скотт, которая то и дело сжимала кулаки и нервничала, но та остановила её. Подняла палочку — из прикроватной тумбочки выехало и само собралось кресло-каталка, ударив Гермиону под колени, заставляя сесть.

Кабинет целителя был просторным и пустым, а от того казался таким же чистым, как операционная. Целитель высшей категории Тёрнер, полный мужчина с седой, ровно постриженной, бородой, занимался тем, что заполнял какие-то бланки и карточки. Он был из тех, кто любит бумажный порядок, считая, что лечение начинается с верно составленной карточки, а больница — с безукоризненного архива.

— Мисс Грейнджер, прошу! — он указал на свой стол, призвав кресло-каталку подъехать к нему. Они сидели друг напротив друга, и доктор внимательно изучал лицо девушки. — Вы так измучены...

— Ближе к делу, прошу вас.

— Простите... — мужчина опустил голову. Это было извинение не за то, что он отвлёкся на постороннюю тему, а извинение за что-то большее, — мы не смогли ничего... Штат целителей, лучший зельевар и ликвидатор заклятий — все были в вашем распоряжении. Мы испробовали всё что могли, но... нет. Ситуация была слишком сложной, он умер.

Гермиона кивнула и поджала губы. В ее глазах не отразилось вселенской скорби, не навернулись слёзы и, кажется, даже не дрогнул ни один мускул. Она лишь немногим чаще заморгала, прогоняя странную сухость в глазах, и незаметно сжала кулаки под столом. Ледяные пальцы не согревались уже который день, будто это она медленно умирает, даже странно было ходить и дышать теперь.

— И... это не всё.

— Я больше...

— Да, верно, — доктор кивнул с облегчением. Ему не придётся произносить это вслух, но, предвещая вопросы, он заговорил быстрее, будто от этого станет легче. — Увы, мы не смогли ничего поделать. У нас прекрасный восстановительный курс, мы обеспечим все возможные процедуры, дадим направление и... — слушать его было невыносимо, и Гермиона просто кивала, уносясь мыслями как можно дальше, чтобы не понимать ни слова. Она изучала скромную обстановку, заголовки бланков, сворачивающихся самостоятельно под строгим взглядом секретаря в лиловой мантии, следила за тем, как одна за другой мимо пролетают совы с посылками для выздоравливающих. Она хотела поскорее уйти отсюда и из Мунго вообще — нечего ей тут больше делать.

Гермиона выехала из кабинета в одиночестве и вернулась в палату. Разговор с целителем утомил её. Такие новости нужно получать быстро, парой фраз, а не терпеть целый разговор, прежде чем остаться одной. Она закрыла рот рукой и тихо заскулила, свернувшись под одеялом.

* * *

Утром нещадно жарило солнце и оно нагрело кровать так, что лежавшая под одеялом Гермиона вылезла из-под него вся мокрая. Больничная атмосфера, тяжёлые дни — она чувствовала себя грязной, ужасно грязной и противной. Вытерев со лба пот и завязав волосы, она встала и замерла, перебарывая головокружение. Дверь палаты была открыта — видимо кто-то приходил, пока она пребывала в тяжёлом беспокойном сне.

— Мисс Скотт?

— Ох, Мисс Грейнджер! Зачем же вы встали!

— Я в порядке! Я собираюсь выписаться сегодня, могу ли я отправить сову?

— Но вам нельзя! — темнокожая и темноволосая, с огромными глазами мисс Скотт стояла, сжав руки в кулаки, и с осуждением смотрела на девушку. Споры с больными были коньком Лидии, она по три раза в день убеждала, уговаривала, умоляла сделать что-либо или напротив не делать. Впихивала через силу спасительные зелья или напротив — изымала принесённые родственниками настои. Сил спорить со своенравной пациенткой к концу смены просто не было, и, заранее понимая, что битва будет проиграна, медсестра лишь сокрушённо качала головой.

— Можно! Я решила. Я отправлю сову?

— Мы уведомим ваших ближайших родственников, в карте указаны... — она склонилась над бланком, — Мистер и миссис Поттер, верно?

— Да, как скоро они смогут меня забрать?

— Мы немедленно отправим уведомление о выписке, ваши документы и рекомендации будут готовы в течении пары часов. Вам хватит этого, чтобы собраться? — Лидия смиренно рапортовала заученный текст, прогоняя жалость и желание вмешаться в судьбу Гермионы Грейнджер. Пациентка действительно имела право уйти когда пожелает, она не была заразна и жизни уже ничего не угрожало, но вид её не внушал спокойствия. Казалось, что девушка вот вот рассыплется прахом прямо в коридоре.

— Спасибо, я буду готова через два часа, — сухо поблагодарила девушка и вернулась в палату.

В душной комнате уже поменяли постель, проветрили помещение и сменили увядшие цветы. На пушистом больничном пледе сидел посетитель. Высокий, рыжий, смутно напомнивший о прошлом, которое казалось сейчас таким далёким, будто было десятки лет назад.

— Рон? — он вздрогнул и обернулся. В глазах за секунду до этого светилась радость встречи, теперь же они наполнились тревогой. Видеть это было неприятно, и Гермиона быстро пересекла палату, чтобы достать сумку и начать укладывать вещи.

— Гермиона, я пришёл...

— Рон, не нужно. Мы не вместе, ты не обязан!

— Но я хочу, чтобы мы были вместе! — он держал в руках букет цветов и старательно приглаживал непослушные вихры на голове. Он был милым, но далёким. Она помнила свою к нему любовь: первую, чистую, но забытую. Она понимала себя прежнюю, за что и почему полюбила его, но теперь сама мысль была ей чуждой.

— Рон! — Гермиона присела на кровать и привлекла его к себе, чтобы он сел рядом. — Я только что родила ребёнка, который умер. Ребёнка от другого человека, Рон! Я практически двое суток была в агонии, на грани, и не знала, есть у меня сын или нет, а он уже был мёртв, — слова казались жесткими и почти материальными, они больно били по сердцу, но она должна была их произнести. Она и сама не ожидала, что так легко сможет бить ими других, но этот потерянный взгляд Рона — обречённый, но смиренный, стоил этой боли. Он понимал насколько всё страшно и сложно, и не был уже так решителен, — я больше не смогу иметь детей! Прошу тебя, иди! Найди ту...

— Но мне нужна ты, пусть без детей, но... — он говорил тихо, уже понимая, что это бесполезно, просто последняя попытка.

— Ох, не глупи, Рон! Я. Родила. От. Другого! Как ты думаешь, могу я быть с тобой?

— Кто он? — Уизли был бледен и растерян. Он боялся услышать имя, узнать, откуда взялся этот человек, кем он приходится ему, Гарри или самой Гермионе. Там, в прошлом, это мог быть кто угодно. Пугающая правда сейчас была как никогда нужна, но в то же время, упади в эту секунду метеорит, помешавший Гермионе ответить, и Рон счёл бы это благословением.

Уже позже Гермиона безо всяких осуждений думала, что он прав, возможно, та пропасть, что отделяла её от него была на самом деле не так велика? Она ушла от него за неделю до задания, вернулась через два месяца. Да, она прожила там намного дольше, но для него не минула и весна. Он всё тот же Рон, не повзрослел и не изменился, всё так же болеет за «Пушки Педдл» и напевает «Уизли — наш король» по утрам. А она прошла большой путь, долгий. Она изменилась так, как не успела за всю жизнь, она полюбила. Полюбила жизнь, квиддич, мотоциклы и Его. Полюбила вставать поздно и ложиться под утро, терять дни напролёт в постели. Полюбила идиотские шуточки и встречать закат, стоя под пронизывающим ветром на обрыве. Она столько всего узнала, о чём даже не думала раньше, что весь мир теперь казался далёким и глупым, она считала себя мёртвой и уже прожившей лучшие годы. Старухой, которая ничего не ждёт и ни во что не верит.

Она вышла из здания Мунго спустя два часа, с увесистой папкой рекомендаций в сумке. Весна была в самом разгаре и чертовски напоминала ту весну семьдесят седьмого, когда Гермиона вышла из здания Министерства в лёгком платье с широким поясом, в лаковых туфельках и с красивым шарфиком в волосах. Она шла тогда по улицам старого Лондона и отчего-то ей казалось, что в этот раз всё будет иначе.

Так и случилось... иначе.

А сегодня все как прежде. Лишено вкуса, как недосоленный пирог, лишено цвета, как выгоревшее фото. Казалось, даже запахов больше нет в мире, они все слились в один: удушливую сладковатую вонь тоски.

Гарри и Джинни ждали у машины, тихо о чём-то беседуя. Гермиона тут же подавила желание заплакать, так знакома была ей эта картина — рыжеволосая, красивая женщина и мужчина в очках. Гарри... так похож на отца, только глаза мамины. Сколько раз она это слышала? Теперь она понимала, почему все это говорят. На руках у Гарри сидел черноволосый малыш, и это тоже заставило зажмуриться, прогоняя видение, будто отпечатавшееся на сетчатке, как яркий свет. Они были похожи на них: на Джеймса, Лили и малыша Гарри, — такие же они были там, в восьмидесятом, когда Гермиона видела их в последний раз.

— Привет! — кисло протянула Гермиона, протягивая Джинни сумку, — как вы?

— Дома расскажем, если захочешь, а так нормально, живём, — осторожно пожала плечами Джинни, обернулась к мужу и невольно улыбнулась. Маленький Джеймс дёрнул Гарри за волосы, отчего тот зашипел и хотел было рассмеяться какой-то семейной шутке про сына и дёрганье за волосы, но сдержался.

Джинни заняла место водителя и обернулась, проверяя, пристёгнут ли малыш Джеймс, который явно любил поездки на автомобиле и довольно дёргал ремни безопасности. Гермиону он помнил, но она была такой неузнаваемо — серой и печальной, что обращаться к ней со своими улыбками не спешил, а чтобы что-то спрашивать, нужно было ещё научиться говорить. Она внимательно посмотрела на мальчика, до этого момента она думала, что встретить ребёнка будет страшно, вдруг это разбудит что-то в душе, но Джеймс был хорошо знакомым, «другим» мальчиком. Он вызывал старое, тёплое чувство любви и привязанности, которое ощущаешь к чужим детям.

— Мы нашли тебе дом, — подал голос Гарри.

— Нет, Гарри. Не нужно! Я всё равно не буду там жить! — Гермиона немедленно приготовилась спорить, но в зеркало заднего вида увидела непререкаемый взгляд Джинни. Она была сосредоточена на дороге, но успевала контролировать и Гарри, который завёл трудный разговор, и Джеймса, который восхищённо бил по стеклу при виде машин и домов, и Гермиону, которая, как бомба замедленного действия, молчала на заднем сиденье.

— Прекрати! Это особняк на Гриммо. Мы купили в Годриковой впадине дом и уже переехали. Сейчас едем туда, а после ты можешь переселяться на Гриммо, если, конечно, захочешь! — Гарри говорил несколько резко, отрывисто, торопился выложить всё и сразу. Гермиона вздрогнула, она была уверена, что они едут на Гриммо, где Поттеры жили до её отъезда, готовилась к этой встрече. Теперь мысль о новом доме вселила надежду на спокойствие и возможность меньше думать. — Мы не выгоняем тебя из нашего дома и нашей семьи, можешь жить сколько захочешь, но знай, что у тебя есть дом. Это всё.

— Хорошо, я с радостью «поживу» там! Пару дней в году... — последнее она прошептала и откинулась на сиденье, благодарно закрыв глаза.

Дорога показалась бесконечно долгой, и когда за поворотом стали виднеться башенки церкви и флюгеры на крышах домов, Гермиона радостно выдохнула. Она и сама всегда мечтала жить в Годриковой впадине. Тихо, красиво. Старинная деревня, со своими тайнами и историями, величественная и прекрасная. Машина остановилась у большого особняка из белого кирпича. Так она и представляла жизнь Гарри, Джинни и их маленького сына. Так она могла представить свою жизнь.

* * *

Вещи Гермионы уже ждали её в новой спальне. Она была просторнее и светлее комнаты в доме на площади Гриммо: светлые стены и лёгкие занавески, так и только так могла всё устроить Джинни. Большая кровать, мягкая и манящая устроиться в ней на пару дней.

— Ну вот, тут ты можешь оставаться сколько захочешь, — улыбнулась Джинни, пересекая комнату и открывая настежь окна. — В соседней комнате детская, если Джеймс будет мешать спать наложи заклинание если хочешь, но сейчас он стал куда спокойнее по ночам.

— Всё хорошо, пусть шумит сколько угодно!

— Выглядишь усталой, — вздохнула Джинни, присаживаясь на кровать. — Эта поездка... Ты расскажешь?

— Возможно. Но не сегодня, если можно. Скажи, что я пропустила за два месяца? — это был стандартный уже вопрос: «Что я пропустила за...», а там уж самые разные даты — от недели до полугода, она любила слушать Джинни или Гарри после возвращения. Обычно это были долгие истории, преисполненные шокирующими новостями и сплетнями.

— Джордж и Анджелина назначили дату свадьбы. А Полумна, наконец представила, своего Рольфа, очень милый молодой человек, они придут на день рождения Джейми в следующую субботу, — Джинни смущённо опустила глаза и Гермиона поняла, что она что-то хочет сказать, но боится.

— Что, Джинни?

— Мы с Гарри... В общем-то, ты первая про это узнаешь, но...

— Ты беременна? — тихо спросила Гермиона и увидела как Джинни, краснея, кивнула. Мир не рухнул, только чуть-чуть кольнула зависть.

* * *

Гермиона проснулась среди ночи от тихого голоса Джеймса за стенкой. Он не плакал, просто что-то бормотал, но Гермиона всё-таки поднялась и вышла из комнаты. Просторная детская освещалась банками со светлячками и лунным светом, падающим в огромное окно, словно волшебный тюль. Джеймс стоял в кроватке и улыбался, протягивая к Гермионе ручки — узнал её. Темнота скрыла следы болезни, она не казалась такой пугающе далёкой.

— Здравствуй, Джеймс Сириус, — тихо поздоровалась Гермиона, гладя мальчика по голове, ероша его мягкие чёрные волосы. От знакомого имени по рукам побежали мурашки. — Что же ты не спишь? Неужели у такого крошки уже бывают кошмары?

Он сопел всё громче, устроив на плече Гермионы голову, пока не уснул, но она не хотела прощаться с ним. Села в кресло у окна, тихо покачивая ребёнка и глядя на его спокойное умиротворённое лицо.

— Ты похож на папу. И на дедушку. Может, ты вырастешь таким же смелым и сильным, как они. Таким же талантливым. Я буду надеяться на это, и мне очень жаль, что я этого не увижу. Но у тебя есть мама, папа. Есть дядя Рон. Есть такая большая, замечательная семья. Что бы с тобой не случилось, береги их, береги своего маленького братика или сестрёнку. Люби их. Как же жаль, что я не узнаю её или его. Но знаешь что, Джеймс Сириус? Я буду бороться для того, чтобы твоя семья стала ещё больше. Я верну тебе бабушку и дедушку. Верну Сириуса и Люпина. Верну дядю Фреда. Я сделаю всё, что от меня зависит, чтобы исправить мир, который так много потерял. Пожалуйста, вырасти умницей без меня, я так в тебя верю, — Гермиона вытерла слёзы свободной рукой, и уложила мальчика в кроватку, а потом обернулась и остановилась в двух шагах от Гарри, который смотрел на неё потерянно и испуганно.

— Гермиона. Что ты хочешь сделать?