Мой домашний ягуар. Игра в танец (гет)

Отправьте меня найти мужчину: в девяти из десяти случаев я найду его в борделе. Ну правда, мужчины настолько предсказуемы, что даже тошно. Они похожи на маленьких зверьков, у которых работает только один инстинкт — спаривания. Иногда кажется, что этот инстинкт затмевает всю прочую умственную деятельность, позволяя руководить мужчиной по своему усмотрению, как послушным псом, питомцем. То, что Локи Лафейсон имеет несколько большую выдержку, я поняла совсем недавно, и все же рискнула начать именно с ближайшего дома удовольствий.

Лошадь, закованная в броню, которую я нахожу привязанной возле общественной бани, лишь подтверждает мои предположения. Я уже мысленно рисую в голове яркую картинку, не уверенная лишь в том, сколько именно голых девиц окажется рядом с трикстером в парилке.

— Сюда, — ведёт меня полуголая работница заведения, не задавая лишних вопросов.

От жара вокруг тело моментально покрывается каплями пота, костюм противно липнет к коже, а волосы на висках завиваются. Это я не говорю о той нестерпимой нехватке воздуха, от которой горло моментально начинает саднить. Как здесь можно работать постоянно, ума не приложу.

Мы минуем ряд одинаковых кабинок, после чего девушка открывает для меня самую дальнюю дверь. Вхожу, готовясь узреть вакханалию, а вижу лишь Лафейсона, растянувшегося на лежаке. Один. Спит.

Меня прямо-таки прожигает злость на эту его невозмутимость, так что церемониться с ним я не собираюсь.

В два шага я подлетаю к нему и, схватив за ногу, стаскиваю на дощатый пол. Пробуждение у него так себе, но я не чувствую ни грамма сочувствия, наоборот, мой кулак добавляет ему удар в челюсть.

— Сукин сын! — я замахиваюсь, чтобы снова ударить его, но Лафейсон перехватывает мою руку. Он ещё сонный, но уже достаточно очухался.

— И тебе добрый день, — говорит он с улыбкой и словно бы даже не замечает, что я только что проехалась по его скуле. Щека-то у него горит, но сам он будто бы не ощущает этого.

Ненавижу его за это. Вот как я могу обучать его, когда он не только к эйджилу невосприимчив, но и к боли?!

— Семь часов! Я провела в седле семь часов в попытках разыскать твою наглую физиономию!

Я срываюсь на крик, а в ответ — лишь невозмутимое движение плечами.

— Виноват, не рассчитал. Хотел было грязь смыть и вернуться, но, видимо, сон сморил.

Ах, его сон сморил!

— А может тебя просто замучили бедного? — с сарказмом спрашиваю я. — Тяжело, поди, угодить всем блудницам этого заведения.

Бровь Лафейсона взлетает вверх.

— Никак ревнуешь? Не бойся, никто сегодня не был ко мне так близок, как ты.

Он лежит на полу, я коленом стою на его груди. Вот уж правда — ближе некуда. Поднимаюсь и сажусь на лежанку. Жара невыносимая, дышать все труднее и больнее. Как в таких условиях ещё можно спать?

— У тебя две минуты, чтобы собраться, иначе, клянусь, я выволоку тебя за дверь как есть, в полотенце, и волоком потащу до самого Народного Дворца.

— Не выйдет, — Лафейсон наконец поднимается, поправляет полотенце на бёдрах. — Твой лорд велел тебе ждать в деревне, а не ехать в Народный Дворец. И это если притвориться, что ты можешь меня вообще выволочь за дверь. Я, если помнишь, могу переместиться куда захочу.

Он может. Но он не станет этого делать, потому что у лорда Рала есть что-то, что ему нужно, и ради этого «чего-то» он пойдёт за мной, куда бы я ни сказала.

— Можешь тешить себя иллюзиями, — снисходительно отзываюсь я. — Только начни одеваться.

Трикстер садится рядом, откидываясь головой о стену.

— За кабинку уплачено до заката, а ты вся в дорожной пыли, — он проводить пальцем по моей щеке и показывает грязный след. Да уж, от пара я стала «чище некуда». — Давай, Мейсон, расслабься, отдохни.

— Меня расслабляют крики боли, — отвечаю я, кладя ладонь на эйджил. — Хочешь мне с этим помочь?

— Скучная ты.

Лафейсона охватывают клубы зелёного дыма, который возвращает ему его походный костюм.

— Кстати, как там Йормунганд? — вспоминает он.

— Никак, — бурчу я. — Я отрубила ему голову.

Вопреки моим ожиданиям, эти слова ни на секунду не трогают Лафейсона, он с невозмутимым видом затягивает ремни на груди, поправляет сапоги.

— Ну, — встаёт, — идём, покажешь, где он меня ждёт.

Разумеется, мои слова об отрубленной голове он не воспринял всерьёз. Заставляет задуматься — может я действительно теряю хватку?

То, что Лафейсон просто издевается надо мной, понятно и без слов, в то время, как его игра в танец заставляет меня недоумевать. Он то холодный, то пылкий, то весёлый, то раздражённый. То он жалеет раненую змею, то без промедлений перерезает горло ребёнку. Эта неопределённость меня раздражает. Раздражает то, что я семь часов провела в седле, разыскивая его по всем дорогам, а его — сон сморил. То он сбегает под покровом ночи, хотя я прекрасно знаю, что убегать он не намерен, то бросается в смертельную схватку с мрисвизами, только бы покрасоваться. Лафейсон — непредсказуем. Его невозможно понять, так как каждый новый его шаг — противоречие предыдущему. Его постоянная опека граничит с явным пренебрежением, и даже в самые мрачные моменты на его лице можно угадать улыбку.

Собирается он нарочито долго, перепроверяет каждый закуток кабинки, хотя мы оба прекрасно знаем, что из личных вещей у него лишь книга да пара кинжалов.

Пар затуманивает рассудок, заставляя голову идти кругом, и даже самые глубокие вдохи вместо облегчения приносят лишь бóльший жар, бóльшую одышку. И ведь трикстер знает, что мне здесь нехорошо, но упорно издевается, проверяя градус моего терпения.

— Шевелись, — я на пределе.

Наконец его светлейшее величество, бог лжи и обмана, благоволит жалкой смертной мне и делает шаг прочь из этой душегубки.

О, свежему воздуху я едва ли когда-либо так радовалась. И пусть ветер достаточно холодный, а я в промокшей до нитки униформе, подобные мелочи сейчас меня не заботят.

— Ну что, Мейсон, — трикстер кивает на лошадей. — Верхом или тебя перенести до половины пути?

Вот, он снова вроде как проявляет заботу, но у меня нет времени, чтобы оценить его благородный посыл, так как я помню, что лорд Рал находится на важнейших переговорах, и их исход волнует меня более всего прочего.

Когда три шкатулки Одена сольются в одну в руках моего господина, этот мир наконец обретёт свою правильность, стабильность, безопасность. Это будет славное время для всех нас.

Достаю из рюкзака книгу пути и обнаруживаю, что всепроникающий пар на самом деле проник везде — страницы влажные, уязвимые. Бумага так и грозит порваться от одного только прикосновения. Сама книга вроде бы даже тяжелее стала.

Очень медленно и крайне бережно я дохожу до нужной страницы, где меня уже ждёт информация от Джиллера. Так как лишь две книги пути связаны между собой своеобразным тоннелем, то о всех своих решениях лорд Рал сейчас пишет в главную книгу, из которой есть выход ко всем прочим, а Джиллер после этого распределяет информацию по адресатам.

— Наскальная живопись? — Лафейсон хмыкает, сунув нос в мои записи, я отодвигаю книгу от него.

— Просто буквы поплыли, — огрызаюсь я. — Ты случайно не знаешь, почему?

Не дожидаясь ответа на свой сарказм, я приступаю к чтению послания, и оно беспокоит меня с первых слов. Переговоры провалились. Треклятый старый волшебник умыкнул шкатулку для своего ненаглядного Искателя, лорд Рал потерпел неудачу, Тамаранг лишился королевы, и магистру придётся задержаться там на некоторое время. И коль трикстер снова становится нашим главным козырем, мне приказано увезти его в ближайшую башню морд-сит и приступить к обучению. Я должна пробыть рядом с ним до самого появления Констанции.

Этот приказ вызывает во мне массу противоречий, и я спешу доложить о них лорду. Так как в книге пути можно писать лишь кровью, я без раздумий разрезаю ладонь ножом, который сразу после этого прячу в сапог. В своём послании напоминаю лорду, что Лафейсон следует за нами по своей воле, и предполагаю, что нам все же не стоит портить отношения с его братом-богом.

Трикстер наблюдает за мной с некоторого расстояния, и я надеюсь, что он все же не умеет читать мысли. Знать предмет нашего обсуждения с лордом Ралом ему вовсе не обязательно.

Ответ приходит незамедлительно, он лаконично прост: «Я бы решил, что ты пытаешься прикрыть свою некомпетентность, милая Кара, если бы в твоих словах не было смысла. Обучать его раньше времени не стоит, сперва нам с ним стоит обсудить цену. В таком разе — велю тебе не дать ему скучать до прибытия Констанции, чтобы у него не было времени передумать. В твоих возможностях я не сомневаюсь».

Итак, мне велено развлекать Лафейсона до приезда сёстры по эйджилу. Что ж, это я вполне в состоянии сделать.

Я прячу книгу пути в сумку и подхожу к трикстеру. Он — свободолюбивый зверь. Я вижу это в его взгляде, насмешливом и ленивом. Он ждет, чтобы с ним играли исключительно по его правилам. Если я хочу удержать его интерес, я должна показать, что его правила мне не указ. А стало быть, я должна делать то, чего он меньше всего от меня ожидает. А меньше всего сейчас он ожидает, что моя ладонь скользнет по его груди вниз, что мои пальцы подцепят ремень его брюк, а губы прошепчут: «ты говорил, что за кабинку уплачено до заката?»

* * *

Исповедница сделала шаг к краю обрыва. Так близко к бездне, так близко к пустоте и бесконечному ничему. Ричард дернулся, готовясь в случае чего удержать её, не дать упасть, но рука волшебника легла на его плечо.

— Поверь мне, мальчик, она не собирается прыгать.

Искатель кивнул. Естественно, он знал это. Он знал, что Кэлен лишь хочет увидеть сестру ещё хоть раз. Исповедницы покидали Срединные Земли. Теперь, когда, лишившись шкатулки Одена, Даркен Рал стал ещё раздраженнее и яростнее, исповедницы не хотели рисковать жизнями и отправились на Валерию. Четыре исповедницы — это все, что осталось от могущественного рода Сирус. Они покидали родной дом, чтобы однажды вернуться. Сестра Кэлен, Дэни, была среди числа прочих. Она надеялась построить на Валерии новую жизнь, с мужем и сыном. Вообще-то, сыновей исповедницы не оставляют в живых. Издревле известно, что мальчик-исповедник свою силу контролировать не может, поэтому детей мужеского пола убивают при рождении. Но Дэни… Кэлен не могла требовать от сестры такого, хоть сестра и была готова исполнить свой долг.

«Нет, — сказала Кэлен, — исповедниц и так осталось слишком мало. Мы не можем позволить, чтобы это дитя погибло».

Прочие исповедницы были другого мнения, но Кэлен настояла. Все же, оставаясь единственной исповедницей в Срединных Землях, она по умолчанию становилась главной из них, матерью-исповедницей.

Сама Кэлен вовсе не хотела этого и тем более не собиралась кичиться своим новым положением. Она была все той же девушкой, которую Ричард знал. Девушкой, которая провожала взглядом корабль, стоя на цыпочках на самом краю обрыва.

Хотелось утешить её, пообещать, что все непременно будет хорошо, но Искатель знал, что возможно это последний раз, когда Кэлен видит своих подруг, сестру, племянника. Он понимал, что никакие слова не смогут утешить её сейчас.

Находясь под пристальным взглядом волшебника, Ричард подошёл к девушке и осторожно взял её за руку. Она лишь крепче сжала его пальцы, не сводя глаз с горизонта.

Корабль ещё был виден между рядами скал, но уже потерял свои очертания.

— Я никогда не смогу так, — неожиданно сказала Кэлен, Ричард обратил к ней внимательный взгляд, предлагая продолжить.

Мать-исповедница молчала, она словно бы передумала что-либо говорить.

— Не сможешь как? — попытался подтолкнуть её юноша.

— Вот так, — Кэлен кивнула в сторону корабля. — Уплыть от забот, с любимым мужем, с ребёнком. Этого всего никогда не будет у меня. Ведь я никогда не посмею сделать такого с тобой, а другого мне не нужно…

Ричард знал. Дар исповедниц — это одновременно и их проклятье. То, что они подчиняют себе других людей — не проявление их силы. Правда в том, что эта сила в них постоянно, и большую часть времени исповедница как раз-таки подавляет её, что не всегда легко. Например, на пике удовольствия сдержать силу исповедница не может, её дар обрушивается на её возлюбленного, лишая его воли. Это необратимо, и это оставляет от человека лишь послушную оболочку. Поэтому исповедница никогда не вступает в связь с тем, кого любит. Кэлен никогда не позволит ему стать лишь её рабом, Ричард знал это. Но он также знал, что когда исполнит свою миссию Искателя, освободит мир от тирана, то попросит девушку об этом. Лучше быть рабом, но с ней, чем свободным без неё.

«Потерпи немного», — хотелось сказать ему, но Ричард воздержался. Он не станет говорить Кэлен раньше времени ничего из того, о чем думает, чтобы она все это время не провела, пытаясь его переубедить.

«Все равно у неё это не выйдет», — Искатель мягко улыбнулся и крепче сжал ладонь любимой. Что бы она ни говорила, но он не отступится от своих чувств. Пока знает, что они взаимны, никакие исповеди его не страшат.

Шкатулка Одена у Ричарда в сумке пока что казалась бессмысленным атрибутом. Искатель вовсе не хотел подчинить себе весь мир. Все, чего он добивался — сделать так, чтобы лорд Рал не одержал губительную власть. Со шкатулкой в кармане он ощущал себя немного ближе к победе над тираном, но понимал, что этого бесконечно мало. Ему не терпелось поскорее лично познакомиться с магистром Д’Хары, убить его или погибнуть самому. Цена была не важна; ради счастья Кэлен, ради мира в Срединных Землях, он готов был пожертвовать собой.

— Они уплыли навсегда, — прошептала исповедница, отходя от края. Она обняла себя руками будто в попытке согреться. Ричард подавил в себе желание коснуться ее. Каждое новое прикосновение — лишняя боль от невозможности быть вместе.

— Не навсегда, — вместо этого твердо пообещал он. — Рал не будет править вечно. Не мне ли напророчено остановить его?

Кэлен кивнула, но на него не взглянула. Мыслями она была где-то далеко. Возможно, на корабле с сестрой, а возможно и дальше — во времени, когда все закончится.

— Куда мы теперь? — вклинился в разговор волшебник. — Неплохо бы раздобыть остальные две шкатулки. Займемся этим?

Мать-исповедница подняла на него испуганный взгляд.

— Две других шкатулки у Даркена Рала. И их охраняет самая мощная магия…

Зедд достал из кармана яблоко и смачно вгрызся в него, разбрызгивая сок.

— Против любой магии найдется свой трюк, — сказал он невозмутимо, небрежно пожав плечами. — В ту щель, куда не влезет даже мышь, вполне может проникнуть муравей.

— Что это значит? — Ричард нахмурился. Он знал, что все слова волшебника несут в себе большую мудрость, и ему было стыдно, что он не понимает его с первого раза. Но он правда не представлял, что или кто может миновать охранные чары, будь то мышь или муравей, у них явно не было шансов.

— Пришло время тебя кое с кем познакомить, — Зеддикус кивнул головой в такт своим мыслям и растянул рот в улыбке.

Кэлен подалась вперед, ощущая, что пришло время открыться тайне, которую старик бережно хранил двадцать четыре года. Тайне, которая была известна ей, но не Ричарду.

— С кем? — спросил Искатель, бросив встревоженный взгляд на девушку. Он понял вдруг, что она ожидает чего-то. Чего-то, о чем он не имеет ни малейшего представления. Чего-то, что давно известно ей, и отчего она так подобралась сейчас. Чего-то, что, очевидно, может перевернуть всю его жизнь.

Зедд нарочно тянул время. Собирался ли он с духом, либо просто нагнетал обстановку, Ричард не знал, но вот волшебник сделал шаг вперед и опустил руку на его плечо.

— С моей внучкой.

Ричард даже не успел удивиться тому, что у Зедда есть внучка, как старик добавил: — С твоей сестрой.

* * *

Никто и никогда не отвергает морд-сит! То, что этот наглый божок за последние сутки сделал это дважды, вводит меня в ступор, злит и раздражает одновременно. Развлечь его. Да скорее море загорится, чем Лафейсон поведется на мои попытки его соблазнить. А, между прочим, начала это не я. Не я вчера ворвалась к нему в палатку и вышвырнула возможного любовника, не я доводила его до экстаза, целуя и касаясь везде и всюду. То, что теперь он ведет себя как холодная глыба, для меня не то что непонятно — я в бешенстве.

На мое предложение вернуться в баню, он лишь равнодушно пожимает плечами.

— Да, сходи, тебе не помешает, — говорит он и едко добавляет: — Я здесь подожду.

Хочется его пнуть, но я не делаю этого. Мне нужно его удержать, а не оттолкнуть.

— Я должна сопровождать тебя на любом этапе пути, так что оставлять тебя одного не стану, — напоминаю я. — Или ты идешь со мной, или я никуда не иду, все просто.

Змеиные глаза трикстера прищуриваются. Он щелкает пальцами, перенося нас обратно в кабинку, а за следующим щелчком я понимаю, что на мне не осталось одежды. Маг же лишь откидывается на стену спиной и принимается ждать. Чего? Что я сейчас зачерпну воду из кадушки и начну отмываться? Вот так, у него на глазах?

— Верни мою одежду! — я набрасываюсь на него с кулаками, но он никак не реагирует на мои удары, даже не пытается их парировать.

— В одежде не очень-то удобно мыться, — замечает он, вскидывая бровь. — Так что — ты будешь просто стоять или уже примешься за дело?

Он кивает на бочку с водой, из которой от одного лишь движения его пальцев начинает подниматься пар.

Честно признаться, идея смыть с себя дорожную пыль выглядит очень заманчиво, так что я подхожу к бочке и, зачерпнув ковшом немного воды, обдаю ею свою спину. Горячие струи текут по плечам, стекая на поясницу. Это блаженство. Я перестаю думать о том, что Лафейсон опять попытался навязать мне свои правила, решаю воспользоваться представившейся возможностью. Снова и снова поливаю тело водой, умываю лицо, шею, счищаю грязь с рук и из-под ногтей, промываю порез. Я даже перестаю злиться на него, потому что мне действительно хорошо.

Когда же я бросаю взгляд через плечо, чтобы поймать на себе его взгляд, в котором я надеюсь все же обнаружить искру желания (приказ лорда Рала, не моя личная прихоть), то понимаю, что никаким желанием не пахнет даже близко. Лафейсон стоит, как стоял, подпирая плечом дверной косяк, вот только теперь в руках у него книга, и он, похоже, увлечен ею. Книга! Когда я во всех возможных соблазнительных позах больше часа отмывала себя, он читал! Раздражение, которое только недавно ушло, захлестывает меня с новой силой.

— Можешь вернуть мне одежду! — рявкаю я совсем не благодарно и ни капли не дружелюбно.

Трикстер, наконец, отрывается от чтива, смеряет меня взглядом и довольно улыбается.

— Очень хорошо, — тянет он, пряча книгу во внутренний карман камзола. — Свежая и обновленная, да?

— Одежду вернешь?

Он пожимает плечами.

— Снова ни слова благодарности?

Он не выглядит оскорбленно или рассерженно, скорее просто признает тот факт, что его заслуги снова никого не впечатлили. Если бы он хоть иногда делал добрые дела нормально, а не в своей извращенной манере, уверена, у него появились бы благодарные соратники.

— Не вижу необходимости, — бурчу я. — Я-то и запачкалась только потому, что таскалась за тобой в эту глушь.

— Ладно, — снова движение плечами. — Но я хочу, чтобы ты поблагодарила меня, когда я верну тебе одежду.

Вот еще. Я что теперь — должна благодарить его за то, что он вернул мне то, что отнял?

— А иначе что — не отдашь? — в этот раз плечами пожимаю я. — Хорошо.

Я подхожу к двери и берусь за ручку с твердым намерением покинуть помещение. Морд-сит чуждо смущение. Я могу пройти голой до самого лагеря, если потребуется.

Сильная ладонь перехватывает мой локоть. Лафейсон рывком притягивает меня к себе, моя кожа уже привычно касается заклепок на его лацканах.

— Настолько гордая, да? — губы угрожающе близко, кажется, я могу чувствовать яд каждого слова.

— Настолько жаждешь похвальбы? — бросаю я в ответ, нисколько не пугаясь напора. Я даже голая и без эйджилов могу навалять ему как следует. А словами биться тем более горазда.

Но битвы слов не происходит, так как тактика Лафейсона меняется — он резко разворачивается, припечатывая меня к стене и, подхватив под бедра, отрывает от земли. Шероховатые доски царапают кожу, но мне все равно, потому что я вдруг понимаю, что одержала маленькую победу. Он покрывает поцелуями мое лицо, шею, останавливаются на миг возле ключицы, и я ощущаю легкий укус. Затем его губы возвращаются к моим, и сквозь поцелуй я понимаю, что мы перемещаемся — от стены к лежанке, на теплые влажные доски, такие же неровные, как и стена, но зато достаточно удобные. Руки, которые теперь снова свободны, блуждают по моему телу, дразня и обещая, и в тот миг, когда я пробую снять с него одежду, то не встречаю сопротивления. Сегодня мне дозволено лишить его и камзола, и рубашки.

Я не знаю, что меня ожидает, и насколько это отличается от всего того, что у меня уже было, но чувствую, что сегодня и сейчас все иначе. И пусть Лафейсон ведет себя по схеме «счастливчика», но я уверена, что записывать его в этот тип еще рано.

Наконец я заканчиваю возиться с завязками его брюк и ощущаю всю мощь и жар, которые хранит его тело. Моя рука ласкает и волнует, а Лафейсон лишь рычит в ответ, кусая мои губы. Нет, он определенно не болен, он полон сил и возможностей, и когда он погружается в меня одним резким толчком, я еще сильнее убеждаюсь в этом.

Да, он совершенно точно не «счастливчик». Его движения тягучие, мучительные, он явно намеренно оттягивает развязку, издеваясь изощренно и умело. Он предлагает варианты, каждый из которых еще острее заставляет ощущать его страсть. Его гибкое тело надо мной, подо мной, мы сидим, стоим, лежим, мы целуем и кусаем, мы ласкаем и царапаем. Нет, я ошиблась — борьба продолжается, только в этой битве проигравших не будет. Я даже не сразу вспоминаю об эйджиле, а когда вспоминаю — мигом прогоняю эту мысль. Мне хорошо, действительно хорошо и без него.

Это новый опыт и, возможно, обычные женщины сталкиваются с таким время от времени или даже постоянно, вот только морд-сит это недоступно. Никто и никогда не относится к нам как просто к женщинам. Нам говорят, что мы богини наслаждения, и от нас ждут этого. То, что получаем мы взамен — заботит далеко не каждого. Сейчас же я ощущаю себя просто женщиной в руках мужчины. Женщиной, от которой не ждут каких-то особых приемов, и которой дают столько же, сколько берут. Это вводит в ступор, потому что рождает совсем нежелательное чувство привязанности. Я здесь только до прибытия Констанции, не стоит привыкать к чему бы то ни было.

— Мейсон, — голос Лафейсона вырывает меня из мыслей.

— Мм? — тяну я.

— Ты не обязана делать это. Передавать меня подруге.

О чем это он? Как он вообще знает? Подсмотрел, прочел мысли? У меня много вопросов и, тем не менее, я не спешу показывать своего смятения.

— Это, по-твоему, подходящее время для разговоров? — спрашиваю я, скривив губы.

Он сидит на лежанке, я — у него на коленях. И мы все еще не перестаем двигаться. Так чего же он вдруг решил побеседовать?

— Самое подходящее, — он накрывает ладонью мою грудь, одновременно с этим закусывая мою губу. — Я не хочу никакой Констанции. Мне и одной тебя вполне хватает.

Раз уж на то пошло…

— А как же — любовь втроем? Совсем не интересно? — я снова бросаю ему вызов, но он лишь улыбается и целует меня.

— Тебя одной достаточно.

Он опять перемещает меня на спину и покрывает мое тело дорожкой из поцелуев.

Это сумасшествие какое-то. Я, бывалая морд-сит, чувствую себя маленькой девочкой, получающей подарок ко дню рождения. Глупое чувство эйфории накрывает меня с головой, отнимает последние крохи здравого смысла. Лорд Рал велел передать трикстера Констанции. Он велел отдать его, и это должно что-то значить для меня. Но я впервые ощущаю непреодолимое желание ослушаться. И дело уже не в моих принципах — я больше не думаю о том, что сломить Лафейсона — первоочередная задача. Я думаю о другом — он мужчина, которого я хочу. Он превосходит всех, кого я прежде знала, исключая лорда, разумеется. Но я уверена, что нигде и никогда я не встречу того, кто был бы хоть наполовину так хорош, так силен, так велик. Поэтому, когда к Лафейсону приходит разрядка, я не останавливаю его. Родить ребенка от такого мужчины — честь. Рано или поздно я все равно должна была бы выбрать себе мужчину для продолжения рода, чего таить — более достойного претендента я не найду, хоть всю жизнь буду искать. Да, он раздражает, да, ему часто хочется врезать, но он лучший любовник, что у меня когда-то был, этого отрицать я не стану.

— Ты все еще хочешь отдать меня Констанции? — рука скользит вдоль моего бедра, задевая чувствительные точки, губы нежно накрывают мои.

Мы покрыты каплями влаги — пар и пот, и нам снова не помешало бы помыться, но эта игра не заканчивается, и я принимаю ее снова и снова, пока мое тело не капитулирует под его ласками, а вдох не застревает где-то в горле.

Мужчина довольно ухмыляется, притягивает меня ближе и зарывается носом в мои слипшиеся волосы.

— Так что — я твой ягуар или ты все же отдашь меня новой «хозяйке»?

— Хочешь потешить свое самолюбие?

Мой вопрос вызывает его улыбку.

— Даже если и так? Иногда хочется просто услышать, что я хорош.

— Ты хорош, — сдаюсь я. — И никакая Констанция не коснется тебя.

Он опускает голову на согнутую в локте руку, некоторое время просто рассматривает меня.

— Хорошо, — говорит он наконец. — Я рад. Еще одной такой занозы я бы не пережил.

И до того, как я успеваю как-то среагировать на эти слова, он смеется.