Тот, кто ищет (джен)

Нас водили строем, за нами наблюдали, помечали что-то в своих свитках — но все-таки нам удалось многое узнать и обсудить.

Учреждение — это действительно бывший приют, причем построенный волшебником. Мия Кристал, с которой мы оттирали паутину на лестнице, рассказала, что читала про приют: в девятнадцатом веке остров купил волшебник-экспериментатор Генри Баррингтон, который был одержим идеей обучать детей волшебству чуть ли не с пеленок. Он считал, чем раньше пробудить в ребенке магический потенциал — тем лучше. Его не пугали ни стихийные выбросы магии, которые нередки у детей, ни то, что дети плохо знают себя, не умеют толком ни контролировать, ни анализировать свои действия. Община просуществовала достаточно долго, до начала двадцатого века: идеи Баррингтона оказались близки амбициозным родителям, которые хотели, чтобы их ребенок стал великим волшебником или, по крайней мере, существенно обгонял своих сверстников, начинающих учиться в Хогвартсе только с одиннадцати лет.

А закончилось все плачевно: кто-то из учеников натравил дракона на других детей — хотел их припугнуть, его сильно дразнили. В результате дракон разошелся, и пострадал не только Баррингтон и ученики, но и деревня по соседству.

— Досталось Министерству — такой скандал заминать, — фыркаю я. — Сожженная драконом деревня… Как они это объяснили?

— А никак, — дергает плечом Мия. — У магглов тогда война какая-то была, очень большая. Они и не заметили, что это дракон был. У них там города горели и без драконов.

Мия разговаривает с нами чуть-чуть свысока: похоже, она всех, кто не в Когтевране, считает немножко недоумками.

— Ну неужели не слышали никогда… Скандальный педагогический эксперимент Баррингтона!

Мы с Дином мотаем головами.

— Ну так вот, — продолжает Мия, сморщив нос, — дом потом перешел по завещанию племяннице Баррингтона, она пыталась возобновить его проект, но не вышло…

— А сейчас нас сюда отправили, — мрачно говорит Дин. — Педагогический эксперимент, блин…

— Ну, тут еще дело в том, что остров хорошо защищен, — говорит Мия. — Баррингтон тут кучу чар навел — чтобы дети не разбежались, они же маленькие совсем, чтобы звери не разбежались, он же сюда и дракона привез, и гиппогрифов, и кого-то там еще…

Мне представляется эдакий Хагрид девятнадцатого века, который радостно рассказывает, что трехлеткам гиппогрифы — самое то.

— … поэтому здесь удобно держать нас, — заключает Мия.

В приюте три этажа. На первом, налево от лестницы — столовая, направо — какой-то зал, который мне удается увидеть лишь мельком, пока я тащу тяжеленное ведро воды. На втором — зал, в котором проводят построение, из него два коридора. Один ведет к ряду больших комнат, ставших нашими спальнями, часть которых еще пустует; что в другом коридоре, пока не знаю. На третьем этаже, насколько удалось выяснить — кабинет Амбридж, учебные классы и помещения под мастерские.

Вечером следующего дня привезли новую партию «неполноценно развитых» — Ханна, которая моет окно, зовет нас громким шепотом:

— Гарри, Дин, Мия! Смотрите!

По двору, освещенному всполохами факелов, ведут группу ребят — ни у кого нет с собой чемодана, одеты кое-как, ежатся на ветру, поминутно озираются на того, кто идет позади них — профессор… ох, простите — директор Снейп собственной персоной. Он стремительно проходит к крыльцу и о чем-то говорит с Амбридж, встречающей новеньких. Она сладко улыбается и кивает.

Нас собирают в зале на вечернее построение, Амбридж вновь поет свою песню, а я вновь выискиваю в толпе знакомых. Сразу бросается в глаза зареванное лицо Лаванды Браун — ее, похоже, Пожиратели вытащили с какого-то праздника, потому что на ней нарядное малиновое платье с блестками, поверх которого наброшена куртка. С удивлением обнаруживаю в толпе кудрявую Мариэтту Эджком — она-то что здесь забыла? А, у нее же мама работает в Министерстве… Видимо, на маму надо повлиять… Мариэтта вызывает у меня стойкую неприязнь: она из тех, кто послушно сделает все, что велят ей старшие, любую подлость — как, например, сдать Отряд Дамблдора Амбридж. Но сейчас мы в одной лодке.

Нас ведут ужинать (кстати, еда здесь вполне ничего — или я после житья с Дурслями непривередливый), и я вдруг замечаю братьев Криви.

— Гарри! — кричит Колин и с сияющими глазами бросается ко мне.

— Мистер Криви, поведение! — резко дергает его за рукав воспитатель, оказавшийся рядом.

— Да я на минуточку, только поздороваться, — оборачивается к нему Колин, светясь от счастья. — Это мой школьный приятель, Гарри Поттер, понимаете? Я только…

— Мистер Криви, замечание, — говорит Амбридж, проходя мимо, и я вижу, как разворачивается пергамент в руках у воспитателя. — Дисциплина — прежде всего.

— Вы, может, запретите нам пользоваться человеческим языком? — язвительно отвечаю я.

— Нет, это вовсе необязательно, мистер Поттер, — переводит она на меня взгляд. — Но вы будете пользоваться им тогда, когда это предусмотрено правилами. Воспитатель Бенджамин, — Прилизанный уже стоит рядом и что-то отмечает в пергаменте, — проведите с Поттером после ужина воспитательную беседу. Он в этом нуждается.

За ужином мне кусок в горло не лезет — я злюсь, глядя на Амбридж, разгуливающую вдоль столов с умиротворенной улыбкой. Вероятно, ее мечта действительно сбылась: перед ней сидят усмиренные, притихшие дети, которых отныне можно загнать в правила, надежно ограничить и свести любое свободолюбие к минимуму. Если бы она могла сделать так, чтобы мы не испытывали чувств, то она бы это без сомнения сделала — ведь тогда у детей не останется ни шанса на непредсказуемые поступки, на то, что она называет «непослушанием».

* * *

Комната, в которую привел меня Прилизанный после ужина, была снабжена бронзовой табличкой «Кабинет воспитателя» и располагалась в правом крыле второго этажа. Там было уютно — не то что наши продуваемые ветром спальни: на полу — индийский ковер с изысканным орнаментом, у окна — стол, на котором стоит лампа с абажуром, начинающая источать мягкое свечение, стоило воспитателю Бенджамину взмахнуть палочкой. На стене висит акварель — в отличие от картин в Хогвартсе, она не волшебная: улица какого-то европейского городка, круто уходящая вниз, в утренней дымке тонут крыши, очертания домов, балкончики с резными решетками… По тротуару идут люди, в небе маячат птицы… На мгновение мне стало грустно, что я ни разу никуда не ездил и вообще ничего не видел, кроме Англии. Другие люди ездят семьями отдыхать — Гермиона вот была во Франции с родителями, Уизли всей семьей ездили в Египет… А моя голова всегда была полна мыслями о Волдеморте, о том, каков будет следующий удар, и думать о заграничных поездках казалось почти… кощунственным?

Да и с кем бы я поехал? Наверное, было бы круто поехать с Сириусом... если бы он не умер.

— Гарри, я хочу тебе кое-что показать, — у Прилизанного, как и у Перси, был высокий голос, который звучал вовсе не так авторитетно, как ему хотелось бы. Поэтому он старался говорить медленно и важно — но выглядело все это ужасно смешно.

Он прошел ко второй двери в кабинете, отпер ее заклинанием и сделал приглашающий жест:

— Я думаю, ты, как неглупый мальчик, сам все поймешь.

Его покровительственные интонации уже достали! Так же, как когда-то достал Перси, когда мы с Роном «расшумелись, как дети» и «вели себя безответственно», а мы всего-то гоняли на метлах по двору Норы.

Я подошел к Прилизанному, заглянул во вторую комнату — и меня передернуло от того, что я увидел там.

Это была комната с голыми стенами, никакой мебели — только деревянная скамья, достаточно широкая и длинная, с толстыми веревками, аккуратно сложенными в моток. И несколько ведер с торчащими из воды пучками розог.

Так вот что придумала для нас Амбридж...

Теперь понятно, почему она так радовалась. Не просто заставить неугодных ей детей писать строчки пером, расцарапывающим руку, нет, этого мало! Напомнить им, что они еще дети, что всех вас можно (и нужно) перевоспитать вот таким вот нехитрым способом. Не сражаться — так, как сражались мы в Отделе Тайн — а унизительной болью и стыдом подчинить новому режиму…

А ведь меня ни разу в жизни не секли. Смешно — чего только со мной не происходило: и с метлы падал, и василиск меня кусал, и дракон чуть не пришиб хвостом на Турнире, это уж не говоря о поединке с Волдемортом… но не такое. Тетя Петуния могла дать подзатыльник, дядя Вернон — пригрозить спустить шкуру, взгреть «по первое число»… но это не имело ничего общего с унизительной процедурой, которую я как-то в детстве увидел в кино. В школе, где мы учились вместе с Дадли, учительница однажды поставила кино на уроке, это было что-то по Диккенсу — и там главного героя жестоко секли. Дадли с приятелями тогда начал ржать, и учительница чуть не сорвала голос, пытаясь навести порядок.

— Гарри, — говорит воспитатель Бенджамин, похоже, пристально наблюдавший за моим лицом, — пойми: у каждого твоего поступка и слова будет последствие. Последствие может быть хорошим, а может быть и не очень. — Он делает два шага к скамье, морщится, глядя на нее. — Все это, конечно, неприятные, но необходимые меры. Альбус Дамблдор был, безусловно, очень обаятельным, но крайне неосмотрительным человеком. Он воспитал тебя как героя, готового в любой момент пожертвовать жизнью ради идеалов, но, согласись…

— Не смейте говорить о Дамблдоре, — произношу я пересохшим горлом. — Вы не имеете права!

По лицу Прилизанного разливается кислое выражение.

— Гарри, чем скорее ты поймешь, от каких вещей из своего прошлого тебе следует отказаться, тем будет лучше. Многие помогут тебе встать на правильный путь, забыть о прошлом, но… — и тут его лицо становится спокойно-жестким, — если ты будешь упрямиться, мы выбьем это из тебя. И из любого, кто вздумает брать с тебя пример.

В этот момент на пороге кабинета появляется Снейп (только его еще не хватало!), и Прилизанный спешит к нему:

— Господин директор, проходите. Я как раз знакомлю мистера Поттера с правилами поведения…

— Очень рад, — бесстрастно произносит Снейп, а его глаза, казалось, успевают вмиг охватить все: и кабинет с индийским ковром, и вторую комнату со скамьей, и мое бледное лицо, и довольного, как кот, воспитателя Бенджамина. — Если вы не против, я хотел бы побеседовать с Поттером.

Прилизанный делает движение к двери, но Снейп останавливает его:

— Нет-нет, ваша помощь может понадобиться. — Издевательская усмешка кривит губы. — Поттер не любит легилименцию и может выйти из себя.

И вот сейчас меня прошибает холодный пот. Ты, гад, будешь копаться у меня в памяти и вытащишь все, что я знаю о планах Ордена! Кое-что в тот последний вечер в Норе обсуждали при мне…

Я начинаю пятиться, отступаю к стене, глядя в его худое лицо с острыми глазами, которые вот-вот вопьются в мой мозг. Снейп окатывает меня насмешливым взглядом, доставая палочку:

— Вы собираетесь от нас бегать, Поттер?

Я утыкаюсь лопатками в стену — вот и закончилось мое бегство, сейчас мой мозг предаст меня, я провалюсь в воспоминания, как в колодец… А все потому, что слабак: не смог научиться закрывать сознание — хотя Дамблдор говорил, что это важно!

Не паникуй, для легилименции важен зрительный контакт — закрой глаза! Я крепко зажмуриваюсь, слыша, как он фыркает:

— Поттер… я понимаю, что в Вашей голове, скорее всего, не найдется ничего особо ценного и важного, но я должен вас допросить. Согласитесь — лучше это сделаю я, чем Темный Лорд…

— Да пошел ты!

Он снова, как тогда на лестнице, отвешивает мне пощечину.

— Думаете, тем, что вы будете дерзить всем и каждому, вы докажете, что Гарри Поттер герой? — он сильно стискивает мое плечо. — Запомните, Поттер: здесь это вам не сойдет с рук. Здесь нет Дамблдора и это не Хогвартс, чтобы нянчиться с ребенком, посчитавшим себя Избранным. И откройте уже глаза.

— Не открою, — мотаю я головой. Я буду биться за свои воспоминания, я ничего вам не отдам.

И вдруг тяжелый взгляд черных глаз точно просачивается сквозь мои веки, лезет, как червь, в голову, погружается в ворох образов, послушно выплывающих навстречу. Я кричу, закрываю лицо руками — нет, нет, думать о другом, вспоминать о полетах на метле, о контрольных, о Драко Малфое, о чем угодно, только не об Ордене, не о крестражах, не о том, что Дамблдор говорил мне — но сквозь кружение метел и свист бладжеров просвечивает серьезное лицо Гермионы, которая вот-вот произнесет слово «крестражи», тонет в клубах дыма Нора, и уже доносятся эхом разговоры Грюма, мистера Уизли, Люпина и Тонкс, которые обсуждают… обсуждают…

Я лежу на ковре, не понимая, как тут оказался, а Снейп стоит надо мной, сложив руки на груди.

— Спасибо, Поттер. Эмоции всегда делали вас уязвимым… Бенджамин, отметьте в досье, что сеанс легилименции прошел успешно.

Я вскакиваю, шатаясь, кидаюсь к Снейпу, но легкое заклинание, произнесенное им вполголоса, впечатывает меня в стену.

— Держите себя в руках, Поттер, — холодно говорит Снейп. — Я вам не Темный Лорд. Красивые жесты не в моем характере…

— Убийца, — выдыхаю я, тщетно пытаясь оторваться от стены, к которой меня будто придавили катком или прессом. Снейп, не опуская палочку, с удовлетворением наблюдает за мной, а потом лениво произносит:

— А вы — мелкий сопляк, которому не место на войне. Безрассудные поступки и сопли — вот все, на что вы способны.

Встревает Прилизанный:

— Господин директор, я отметил, что Поттер совершил попытку нападения на вас! Мы примем меры. Строжайшие, я обещаю.

— Непременно, Бенджамин, — Снейп усмехается. — Не нарывайтесь, Поттер. Советую запомнить, кто вы. И вести себя соответственно.

* * *

Ночью по спальне течет шепот, складывающийся из множества голосов: все обсуждают, что с нами будет, разрешат ли видеться с родителями, надолго ли мы здесь и так ли ужасен Волдеморт, «как о нем говорит Поттер». Меня поминутно окликают, Колин спрашивает, о чем мы разговаривали с воспитателем, Ханна успокаивает плачущего Оливера Бишопа, напевая какую-то песенку, Мариэтта и Лаванда жалуются на то, что в таких условиях невозможно жить, еда противная, а в душевых воспитатели выдали всего по одному полотенцу. Скоро, наверно, они упомянут, что и зеркал в спальне нет, и шкафчиков, а постельное белье без гербов Хогвартса.

Я лежу, притворяясь спящим, и под аккомпанемент шепота пытаюсь восстановить череду образов, всплывавших в голове, когда Снейп, как червь, рылся там, выискивая цепкими пальцами нужное. Успел ли он увидеть наш разговор с Роном и Гермионой про крестражи? Похоже, что нет — иначе тут же смылся бы докладывать Волдеморту. Что еще? Горящая Нора — это не секрет… а вот разговоры накануне… Тонкс говорила о том, что нужно убежище, которое не было бы связано ни с кем из нас, где можно спрятаться, если что-то случится с Норой, и что она знает подходящее место… но ничего конкретного. Она не называла адреса, она рассуждала абстрактно…

В моих воспоминаниях, кажется, и в самом деле нет ничего ценного, но кто знает?

А я совсем не умею защищаться от легилименции. Оказывается, даже зрительный контакт не нужен — то-то Снейпа так насмешило, что я закрыл глаза. Против его знаний и сил я никто — школьник-недоучка, да еще и без волшебной палочки, которая, наверно, валяется где-нибудь на пепелище Норы.

И еще крестражи… Дамблдор ушел, оставив нам только знание о том, сколько может быть крестражей. Они спрятаны в каких-то значимых для Волдеморта местах, уничтожить крестражи можно только чем-то разрушительным вроде клыков василиска, адского огня… это уже Гермиона откопала, что бы мы без нее делали? Но от этого знания проще не становится: мы же адский огонь в карманах не носим, да и василиски как-то перевелись.

Надо бежать отсюда. Наверняка у кого-то из воспитателей есть метла… украсть ее и рвануть ночью так быстро, как получится. Уж летать-то я умею. Пусть попробуют догнать.