Тот, кто ищет (джен)

Я не говорю ни слова — вдруг услышат — просто сую листок в карман джинсов и отворачиваюсь к полкам, а Драко хватает какой-то справочник и, листая его на ходу, возвращается в мастерскую. Я слышу, как он интересуется у одного из воспитателей, не из библиотеки ли Хогвартса этот справочник, и с чего вдруг Хогвартс должен делиться своими книгами с грязнокровками, а я стою в полутьме, отчетливо понимая, что Драко затеял все это, только чтобы передать мне какую-то записку. Может, он хочет меня подставить? Надо срочно посмотреть, что там такое!

Я достаю листок, разворачиваю и подхожу к маленькому оконцу, похожему на щель, откуда слабо сочится серый свет.

Нет. Это какой-то рисунок. Не записка.

Рисунок?

Я щурюсь, но толком разглядеть не могу: кто-то летит на метле… какие-то человечки машут руками… Рисунок движется — как и колдографии, рисунки в волшебном мире редко оказываются неподвижными, но меня это до сих пор удивляет.

Кто-то идет к кладовке, и я торопливо засовываю листок в карман. Должно быть, там какой-то шифр. Тайный смысл. Символы, спрятанные так, чтобы казаться посторонним просто детским рисунком, не более того.

Но в любом случае — его Драко нарисовал, что ли? Зачем ему это? Если это шифр… то опять-таки зачем? Помочь мне сбежать? Бред. Да, Драко сейчас тяжело, но рискнуть всем — не только своим будущим, карьерой, жизнью, но и жизнью родителей, чтобы помочь мне — нет, на это он не пойдет.

Листок будто греет сквозь ткань джинсов — в нем загадка, надежда, обещание, как отблеск на черной воде, как случайно выхваченная музыкальная фраза, которая сама звучит и звучит в голове.

После обеда нас выводят на прогулку — точнее, ее имитацию: мы слоняемся по двору под присмотром воспитателей, греющихся безопасным огнем в маленьких баночках, которые можно держать в руках, таскать в карманах (помнится, такую когда-то делала для нас Гермиона). В отсутствие Амбридж расслабляются и воспитатели: болтают, курят, периодически похохатывают, травят анекдоты. Среди них есть те, кто подался в воспитатели потому, что годами сидел в министерстве на пустяковой должности, не смог никуда продвинуться и посчитал, что Учреждение может быть неплохим карьерным вариантом. Есть те, кого Амбридж знает лично и решила помочь «знакомому мальчику» устроиться на работу. И есть такие, как Прилизанный — любящие портить чужую радость, потому что, видимо, им редко выпадал шанс искренне порадоваться самим.

Ветер словно выдувает из тебя душу, влажный холод забирается под одежду. Волны вдалеке шипят и с грохотом обрушиваются на скалы — море вот-вот затопит островок, снесет своей мощью приют, потопит, унесет в темную глубь (так мне, по крайней мере, сначала казалось, несколько месяцев назад). Я ухожу к теплицам, осматриваюсь — за теплицами звонко рассказывает что-то смешное Джимми Пикс, все смеются до слез и ежатся от ветра — и там, между ящиками и горшками с рассадой, разворачиваю наконец-то листок.

Рисунок нарисован тушью — тонкие линии трепещут на бумаге, легкие штрихи очерчивают силуэты и лица вроде бы наспех, но с такой четкостью… Луна Лавгуд — это ее стиль, я однажды видел, как она рисовала от нечего делать на паре по истории магии у Биннса. Ее рука металась по бумаге: штрих, нажим, плавная линия, вверх-вниз, штриховка. Луна прикрывала глаза и замирала, точно ловя что-то в воздухе, а потом опять начинался лихорадочный танец руки по бумаге: штрих, нажим, скольжение… Она рисовала лица учителей, наши лица — несколько линий, в которых емко заключался характер каждого.

— Ты рисуешь по памяти? — удивился я тогда.

Она удивленно взглянула на меня:

— Конечно, Гарри.

— Но это же трудно. Настоящие художники, я слышал, просят людей позировать..

— Наверное, это нужно, если хочешь запечатлеть сходство. А если хочешь запечатлеть суть — необязательно смотреть, не отрываясь…

На этом рисунке, который ветер пытается вырвать из моих окоченевших рук, я лечу на метле. Я — это человечек с лохматыми черными волосами, очками и почти зверским выражением лица, пригнувшийся к метле. Блин, неужели у меня и вправду такое зверское лицо, когда я играю в квиддич! Хотя, наверно, да.

На земле стоят человечки, которые изо всех сил машут мне. Я вглядываюсь — и понимаю: это не просто человечки. Луна постаралась изобразить здесь всех, кто мне дорог. Рон подпрыгивает и сумасшедше орет что-то — крика, конечно, не слышно, но я и так знаю, что он орет: «Давай, Гарри, поднажми! Давай!» Гермиона стоит на цыпочках и размахивает своей вязаной шапкой, на лице — нетерпение, радостное предчувствие. Здесь Невилл — его лицо непривычно сурово. Здесь Джинни — она улыбается сквозь слезы, и у меня что-то щемит внутри от ее лица. Здесь Фред и Джордж — держат большой плакат, на котором нарисована перечеркнутая жаба, и я прекрасно понимаю, кого они имеют в виду. Здесь стоят и те, кого там быть не должно — Люпин с Тонкс, например: Тонкс корчит рожи, подмигивает с заговорческим видом, а Люпин улыбается так тепло и щедро, как улыбаются, видя на пороге долгожданного гостя.

Это не шифровка. Не тайное письмо, полное символов. Это просто рисунок, который говорит: Гарри, держись, мы с тобой. Ты не один. Мы вытащим тебя оттуда.

Луна не могла передать мне что-то конкретное, инструкцию к побегу, например — это было бы слишком опасно и для меня, и для нее, и для Драко. Зато она передала надежду — словно невидимая рука протянулась ко мне и коснулась плеча. И, черт возьми, Луна знала, что делала. Порой она чувствовала меня лучше всех остальных.

Я запихиваю рисунок обратно в карман (даже воспитатели не заподозрят в простом рисунке что-то опасное), и бреду между теплиц обратно. Мысли медленно текут в моей голове — надежда, полыхающая во всем теле, мешает думать связно. Значит, Луна настолько доверяет Драко, что попросила его передать мне рисунок? И это при том, что его родители — Пожиратели Смерти, да и он сам год назад принял Метку? Что же могло случиться такого, после чего она поверила ему безоговорочно? Хотя я уже не раз убеждался, что Луна лучше меня разбирается в людях…

Еще… рисунок служит подтверждением того, что с Роном и Гермионой, Джинни, Тонкс, Люпином и остальными все в порядке. Еще и это Луна хотела мне передать. Они живы.

* * *

Снейп периодически появляется в Учреждении на ужине, и сидит, ни на кого не глядя, точно отбывает повинность. Что он здесь забыл? Уж здешние обеды и сравнить нельзя с хогвартскими: голодом не морят, но и вкус не балуют. Амбридж, охваченная «любовным томленьем наивной души», о котором она напевает, когда думает, что ее не слышат, весело тараторит о какой-то ерунде («Северус, я вчера была на приеме в Министерстве. Они убрали этот гадкий темно-синий и добавили в гамму благородное серебро — давно пора! Как вы считаете, Северус?») А тот, кривя губы, отвечает что-то малоразборчивое, с таким выражением, будто детально обдумывает состав зелья, которым можно ее отравить.

А Амбридж болтает и болтает о том, что она уже получила официальное приглашение на какой-то следующий прием, и как она счастлива, что среди журналистов находятся те, кто искренне интересуется мерами в отношении неполноценно развитых волшебников, и что она, Долорес Амбридж, видит своей задачей широкий общественный диалог не только о грязнокровках, но и о судьбах тех чистокровных детей, чье развитие идет не той дорогой…

— Долорес, вы предлагаете, чтобы Новая Магическая Британия в лице нашего Учреждения взяла на себя воспитание еще и чистокровных волшебников? — интонация Снейпа, как всегда, говорит больше, чем слова. Ну да, Амбридж будет идеи подавать, а Снейпу, в отличие от нее, за эти идеи перед Волдемортом отвечать. Он человек осторожный и предусмотрительный, «смелые проекты по переустройству всего» не в его вкусе.

— Северус, но вы же должны понимать, что воспитание в некоторых волшебных семьях далеко от того, что хотел бы видеть Темный Лорд, — поджимает губы Амбридж.

Если Амбридж добьется того, чего хочет… то скоро в Учреждении может оказаться и Невилл, и Луна, и все те, кого до сей поры более-менее охранял статус крови.

Господи, сделай так, чтобы Амбридж побольше думала о «котле, полном крепкой, горячей любви» и поменьше — о проектах по переустройству всего, что кажется ей опасным.

* * *

Но о любви она думает, и еще как!

Рисунки на ее ногтях становятся все изобретательнее — от сердечек и котят она переходит к замысловатым рунам. В одежде появляется загадочность: платки с восточным рисунком, подвески с таинственными символами, а однажды даже дымчатые очки. Амбридж, как ни странно, начинает напоминать Трелони, только не такую потрепанную и сумасшедшую. У девчонок появляется новая тема для разговоров — с ума сойти, сколько они тратят сил и времени, обсуждая ее кофточки, ногти и макияж, не говоря уж о ее личной жизни.

А ее Райли, похожий на холеного леопарда, появляется у нас «с экскурсией» в середине декабря. Пружинящий шаг, широкая улыбка, готовая вспыхнуть тут же, как по приказу, бодрый звучный голос, который сразу слышат все.

— Долорес, милая, это чудесно! А там что? Мастерские? Какая потрясающая идея! Я ведь могу отвлечь ребят и задать пару вопросов?

Манерой речи он напоминает мне Риту Скитер — та же бодрость, легкость, и одновременно — хищник, который нападет тогда, когда не ожидаешь. На его вопросы ребята, конечно, уже не ведутся, даже маленькие молчат, как партизаны — хватило бедного Оливера, которому после того визита Скитер сильно досталось. Ханна долго успокаивала его тогда… а я думал, что когда-нибудь Скитер должна ответить за все.

Наконец, появляется и Снейп — с демонстративным неудовольствием, которое сочится из каждого его слова и жеста, но Райли, кажется, этого просто не замечает и вцепляется в Снейпа с ожесточением истинного журналиста. Мне даже любопытно, кто кого быстрее доконает.

— Мистер Снейп, как приятно, что вы все-таки нашли минутку и присоединились к нам с Долли!

Фиби, стоящую у соседнего стола, всю перекашивает от смеха: она яростно таращит глаза, надувает щеки, чтобы не засмеяться, но «Долли» — это... это нечто.

— Мистер Снейп, давно хотел спросить: вам, наверное, тяжело руководить Хогвартсом и Учреждением одновременно? — спрашивает Райли, понизив голос до отметки «доверительно-трогательно» — только на Снейпа это не действует, у него иммунитет к дружбе. И к доверию.

— Да.

— Вы необыкновенный человек: занять два руководящих поста в таком возрасте!

— Да.

— Вы один из самых молодых директоров Хогвартса — просто невероятно…

— Да.

— И как вы думаете, какими будут дальнейшие планы Темного Лорда?

— Думаю, я не уполномочен обсуждать их с вами.

Но Райли не теряется. Он выглядит как солидный взрослый, который вынужден разговаривать с капризным, дующимся ребенком.

— Думаю, мы найдем время побеседовать на Рождественском приеме у Родольфуса Лестрейнджа, — говорит он доверительным голосом, словно подмигивая. — Долорес хотела обсудить…

— К сожалению, меня не будет на приеме у Родольфуса.

Райли вежливо улыбается:

— Дела? Но ведь Рождество…

Мне хочется смеяться: не думаю, что Снейп — любитель каких бы то ни было праздников.

Зато я, кажется, понимаю, когда надо устроить кражу крестража. В Рождество.

* * *

Если подумать, я никогда и ничего не делал без помощи Рона и Гермионы. Я привык, что можно обсудить все мелочи, услышать кучу логических доводов Гермионы, услышать что-нибудь ободряющее от Рона… Сейчас приходится действовать в одиночку — так надежнее. Я боюсь, что кто-то проболтается ненароком — и все, крестраж уплывет навсегда, Амбридж тут же спрячет его куда-нибудь так надежно, что ищи потом. Это еще если она не догадается, что это крестраж. А она не дура и, скорее всего, задастся вопросом: чего это вдруг Поттер ввязался в авантюру из-за какой-то безделушки, пусть и дорогой? И если она поймет… то борьбу можно считать проигранной: Амбридж побежит докладывать Волдеморту, а Волдеморт поймет, что тайна его крестражей раскрыта.

Почему в Рождество? Амбридж будет на этом Рождественском приеме, и вряд ли вернется скоро, раз этот ее Райли тоже там будет. А значит, можно договориться с призраками, устроить заварушку и спокойно покопаться у Амбридж в комнате. Если повезет.

Призракам я почему-то верю. Они появляются изредка — воспитатели их отчаянно гоняют (почему, не знаю) — и всякий раз по их бесплотным жемчужно-серым лицам я вижу: они злятся вместе с нами, грустят и тоскуют, будто впитывая наши чувства. Нет, призраки нас не предадут.

Рождество несется на меня, как поезд, которого я безмерно жду, устав от гордого терпения и показной покорности, и которого боюсь, потому что если я провалюсь… то трудно представить, что меня ждет. Точнее, представить-то нетрудно, но не хочется.

Призраку Джейку я излагаю свой план, сидя в карцере за грубость: специально и с большим удовольствием нахамил Прилизанному за ужином, и, естественно, отправился вместо спальни ночевать в карцер. Тут чертовски холодно — хотя, наверное, какие-то Согревающие чары все-таки есть, иначе к утру я превратился бы в ледышку. Зато впереди целая ночь, и никого рядом, меня даже не стерегут (мальчишка без волшебной палочки, да еще с магическим браслетом на руке — куда я денусь?), поэтому можно обсудить план в деталях.

Джейк, сосредоточенно хмурясь, говорит:

— Сделаем. Шуметь мы умеем… Постараемся прикрыть тебя.