Бесконечная дорога (джен)

Северус уменьшил чемодан, прошелся очищающим по клетке (хотя это не слишком помогло, настолько она была грязной) и велел девочке отпустить сову.

— Зачем? — спросила она. Зеленые, как у Лили, глаза расширились за стеклами самых отвратительных очков, какие Северусу только доводилось видеть. Круглые, огромные, оправа целиком из пластмассы — Петуния наверняка выбрала их именно за редкостное уродство.

— Я не собираюсь аппарировать с вашим фамильяром, — сказал он. — Она и сама найдет дорогу в Хогвартс.

Девочка помедлила, но сделала, как было велено, погладив белоснежные перья и что-то шепнув сове. Птица смерила его нахальным взглядом желтых глаз, клюнула хозяйку в ухо и взмыла в сумеречное небо.

— Что такое «аппарировать»?

— Скоро узнаете, — он протянул ей руку. — Держитесь.

Взгляд зеленых глаз метнулся от его руки к лицу, а затем она легонько, как бабочка, прикоснулась к его предплечью.

— Крепче, — приказал он. — Моя рука не кусается.

С таким видом, словно ее вынуждает к этому только угроза снова оказаться запертой в спальне, она осторожно обвила пальцами его рукав.

Он вздохнул, стряхнул ее руку и сам ухватил ее за запястье. Затем, не добавив ни слова, аппарировал.

Панорама Хогвартса обрушилась на них, как цунами. Косой свет заходящего солнца пронизывал траву, золотил башенки и шпили. Девочка шумно вдохнула, словно действительно вынырнула из-под воды.

— Предупреждать надо было! — возмущенно воскликнула она, но потом осторожно покосилась на него и слегка недовольно добавила: — Сэр.

Может, и надо было.

— Сюда, — сказал он, проигнорировав ее сердитый взгляд, и зашагал к воротам. Повинуясь движению палочки, запоры на них заскользили, открываясь, словно лианы, растущие наоборот.

Он чувствовал, как улетучивалось ее раздражение, пока они поднимались по дороге к замку. Приходилось заставлять себя идти помедленнее, чтобы она не отстала. Она выглядела возбужденной, полной несмелой надежды, но в то же время — больной и измученной. Он подумал о кошачьей дверце, о висевшем в душной комнате запахе птичьего помета и немытого тела, и ему пришлось вспоминать пошаговую инструкцию к настою живой смерти, лишь бы не обогнать ее, не ворваться в директорский кабинет и не разнести его в клочья сверху донизу — от сводчатого потолка и до ковровых дорожек.

Северус, если бы с мисс Поттер что-нибудь случилось, я бы знал…

Дамблдор ему благодарен должен быть за то, что он сохранил этим человечишкам их жалкие жизни. Что он ушел из их дома, всего лишь напугав и заморозив. Замки на двери, решетка на окне, и эта маленькая кошачья дверца — просовывать еду…

Настой живой смерти оказался слишком простым. Он попытался припомнить аконитовое, профилактическое средство для оборотней — предварительные результаты его испытаний опубликовали месяц назад. Он следил за прогрессом этого исследования все десять лет, с самого дня анонса. Зелье было трудоемким, малоэффективным и потенциально смертельным, и на его приготовление требовалось полные трое суток. Как только он запомнит список ингредиентов и инструкции, у него будет надежное средство самоконтроля в минуты гнева.

Взбираясь по широкой лестнице, он оглянулся проверить, следует ли еще за ним девочка. Интересно, — подумал он, — Помфри все еще в учительской, пытается дать Минерве анальгетики, или уже ушла в лазарет, когда та отвергла их, как разъяренная кошка?

Первое, обнаружил он, приведя девочку в пустой лазарет.

— Внутрь, — коротко сказал он, когда она с неохотой замялась в коридоре.

— Я не больная.

— Это решать медсестре. — Когда она вместо ответа воззрилась на него со смесью упрямства и неуверенности, он добавил: — Скажите, когда вы в последний раз нормально ели.

— Э-э-э… — она опустила взгляд на свои руки, явно намереваясь незаметно посчитать на пальцах. С таким же успехом ученик с Рейвенкло мог бы попытаться сказать три предложения подряд, ни разу не использовав слово «следовательно».

— Это не должен быть настолько сложный вопрос, — он указал внутрь пустого Больничного крыла, где ряды аккуратно заправленных кроватей сияли белизной и золотом в свете заходящего солнца.

Девочка вспыхнула.

— Я не виновата, — сказала она, но неуклюже зашла в комнату и безропотно позволила усадить себя на стул у кабинета Помфри.

«Ни один ребенок не заслуживает, чтобы его морили голодом», — подумал он, но не произнес этого вслух. Вместо этого он сказал:

— Домовик.

Глаза девочки расширились еще до того, как один из эльфов Хогвартса ответил на зов. Когда же он явился, она уставилась на него, как зачарованная. Она казалась удивленной, но не шокированной. Он отметил эту неожиданную странность, решив обдумать ее позже.

Домовой эльф безмолвно согнулся в поклоне. Все домовики Хогвартса быстро усваивали, что если Северус вызывает, то явно не для бесполезных вопросов или пустых приветствий.

— Миску жидкой рисовой каши без добавок и специй, кроме соли. И приведи мадам Помфри и профессора Макгонагалл, где бы они ни были. Объясни им, зачем, — он взвесил, стоило ли просить эльфа найти заодно Дамблдора, но очень уж хотелось сорвать на нем зло наедине до того, как он увидит девочку — чтобы усилить впечатление. Если вообще возможно заставить Дамблдора ощутить себя виноватым. Иногда Северус в этом сомневался.

Эльф снова поклонился и с хлопком исчез.

— Говорю же, я не больная, — сказала девочка, все еще рассматривая то место, где был домовик, со скорее заинтригованным, чем упрямым видом. — В Хогвартсе есть домовой эльф?

— Их здесь около сотни, — ответил Северус. — Даже волшебный замок не очищается сам.

Теперь она хмурилась тому месту, где стоял эльф.

— А кого-нибудь из них зовут Добби? Ну, из эльфов.

Северус удивился:

— Добби? Вы встречали домового эльфа по имени Добби?

Ее взгляд снова метнулся к его лицу, и он успел заметить момент, когда любопытство спряталось за настороженностью: словно озеро затянуло льдом. Она пожала плечами с нарочитой беспечностью.

Да ради всего… Временами дети бесят, и неважно, чьи это дети.

Небольшой поднос материализовался на одном из передвижных столиков для лежачих больных. Хоть и казалось невероятным, чтобы эльфы отступили от буквы приказа, он сотворил ложку и попробовал кашу: уместно безвкусная. Впрочем, домовики дополнили сервировку бело-розовой орхидеей в вазочке.

— Красивая, — сказала девочка, коснувшись орхидеи.

— Пейте, — сказал он, уничтожая ложку, — и если не стошнит, сможете снова поесть через несколько часов.

Она надулась, но взяла миску. Как он и предполагал, она не осилила и половины.

— Не заставляйте себя, или станет плохо, — как раз говорил он ей, когда в лазарет влетела Помфри. За ней по пятам следовала Минерва, сжав губы в линию настолько тонкую и жесткую, что ею можно было бы гранить алмазы.

— Северус, — начала она с ноткой приближающегося гнева, — тебе лучше бы иметь очень хорошее объяснение для…

И замолчала, стоило ей пристальнее взглянуть на девочку. Помфри уже на нее набросилась, рассыпая из палочки красные и синие лучи диагностических чар.

— Ровена милосердная, — Помфри нащупывала у девочки пульс. — Ну хоть лихорадки у тебя нет, — добавила она, всматриваясь в красное от стыда лицо.

Зная, что Минерва вряд ли выпроводит девочку без прямого распоряжения Дамблдора, Северус счел безопасным оставить ее в лазарете.

— Директор? — спросил он коротко.

— Ушел к Хагриду после обеда, — ответила Минерва. — Могу даже не спрашивать, где ты был.

— Разумеется, — он вышел из комнаты, оставив их — угрюмо-заботливую Помфри, девочку, продолжающую утверждать, что она здорова, и надзирающую за всем этим Минерву. С их отрывистыми приказами и резкими взглядами обе женщины казались слишком деловитыми — почти как он сам.

Дамблдор и впрямь оказался у Хагрида — сидел у дома на своеобразном некрашеном шезлонге раз в пять больше, чем полагалось бы человеку его роста. Оба курили трубки, распространяя в сгущающихся сумерках приторно-сладкий дым.

— А, Северус, — усы Дамблдора дрогнули в улыбке, но глаза остались серьезны. — Как там мисс Поттер?

Чтобы ответить, Северусу пришлось сосчитать четвертями до десяти, но и после этого ему едва удалось разжать зубы.

— Помфри, без сомнения, расскажет, как только закончит с осмотром.

— Чево? — Хагрид от неожиданности поперхнулся табаком. — Гарри здесь? — спросил он, высморкавшись и вытерев глаза.

— В лазарете, — Северус не отводил взгляда от Дамблдора, а тот смотрел в ответ сквозь вьющуюся дымку трубочного дыма.

— В этом году мисс Поттер приехала немного раньше обычного, — промолвил директор с улыбкой в голосе. — Уверен, она будет в восторге, если ты ее навестишь, Хагрид.

— Точно! — Хагрид поднялся со стула. Он на минуту скрылся в своей лачуге, появился вновь, одернувший рукава и застегнутый как попало, и умчался через лужайку.

— Присядешь, Северус? — Дамблдор выглядел искренне обеспокоенным.

Северус просто смотрел на него, ощущая, что пальцы, как у Минервы, скрючиваются когтями.

— Я, разумеется, сразу же узнал, что ты забрал ее, — продолжил Дамблдор, поглядывая поверх очков.

В этом сомневаться не приходилось. Но Северус также был уверен, что Дамблдора удивил его поступок, хоть он и был готов к нему.

— Вы знаете, что такое кошачья дверца, директор? — спросил он мягко.

Дамблдор не моргнул, только легкая морщинка легла меж кустистых бровей.

— Боюсь, что нет, мой дорогой мальчик.

— Магглы устанавливают их на двери, чтобы кошки могли проходить в запертые комнаты. Маленькие такие дверцы.

— Такого размера, чтобы могла пройти кошка?

— Именно, — сказал Северус еще ласковей. — Такая дверца была на двери спальни мисс Поттер — чтобы Петуния могла просовывать туда еду, не возясь с пятью замками.

Сперва Дамблдор не шевелился. Затем медленно опустил трубку. Наконец, ну наконец-то в его глазах проблеснуло нечто холодное — нечто, похожее на ярость. Но сказал он только:

— Понятно.

— Я же вам говорил, — Северус чувствовал грохот пульса в горле, и запах той комнаты, и стук винных капель, срывающихся со стола на толстый ковер. — Еще тогда, годы назад, Дамблдор, я вам говорил…

— Северус, — прервал Дамблдор мягким, но окончательным тоном — и с легким намеком на то, что лучше не испытывать его терпение, — я все помню, мальчик мой. И я помню, что тебе ответил…

— Ну так сходите посмотрите на нее, — прошипел Северус, желая, чтобы ему хватило силы заставить Дамблдора дрогнуть; но такой силы не было ни у кого, даже у Темного Лорда. — Идите уже в чертов лазарет и посмотрите на нее.

Он повернулся, чтобы уйти, и, остановившись и оглянувшись через плечо, прорычал:

— И спросите у нее про домового эльфа по имени Добби. Может быть, вам она ответит.

И ушел на поиски чего-нибудь, что можно было бы разбить.

* * *

Принимать ванну было приятно.

Когда мадам Помфри сказала Гарри, какое сегодня число, она поняла, что пробыла взаперти в своей комнате всего пять дней. «Всего» — потому что по ее ощущениям времени прошло намного больше. Ее выпускали в туалет утром и вечером, но не давали времени на душ; только обтирание с помощью миски холодной воды, твердого куска мыла и полотенца, пропихнутых через кошачью дверцу.

Теперь Гарриет плескалась в громаднейшей больничной ванне, настолько большой, что она едва касалась бортов, даже вытянув руки, с такой горячей водой, что в воздухе над ней вился пар, а кожа порозовела. Шампунь пах мятой, а мыло — медом.

Как же странно, что этим счастьем она обязана профессору Снейпу.

Странный он тип, этот Снейп. И выглядит странно, и ведет себя странно — и не только сегодня. Сегодня, конечно, он был сверхстранным, но его вообще никогда нельзя было бы назвать нормальным. Он определенно был самым вредным учителем в Хогвартсе, и пара рейвенкловцев постарше проводила исследование, не является ли он самым вредным учителем в мире.

Правда, он никогда не был таким с Гарриет. В первый день на уроке зелий, когда она и без того нервничала из-за зябких подземелий и заспиртованных зародышей животных, плавающих в расставленных вдоль подсвеченных стен банках, он поднял на нее взгляд от журнала и уставился своими темными и холодными, как пустые туннели, глазами, а она заставила себя глядеть в ответ. И его взгляд сперва стал жестче, а потом дрогнул, и он отвернулся, двинувшись дальше по списку — к Дину Томасу.

После этого он больше ни разу не посмотрел на нее по-настоящему — ни на уроках, ни вообще в том году. Когда он скользил по подземелью, браня других учеников за отвратительные зелья, он проходил мимо нее. В ее домашних работах он указывал только букву оценки, и всегда бросал пергамент на ее стол вместо того, чтобы передать в руки. Хотя на уроках он неприятно удивлял гриффиндорцев неожиданными вопросами, он ни разу не спросил ее (и всегда игнорировал маячащую руку Гермионы, хоть и с другим видом — не так, как игнорировал Гарриет).

Гарриет была озадачена, но признательна, хоть и жила в вечном страхе, что однажды сделает что-нибудь, что утвердит за ней звание второго Невилла, и тогда он станет называть ее безнадежной дурой и невежественной тупицей, препарируя ее неудачи. Но Снейп никогда не был настолько гадким с гриффиндорскими девочками, как с мальчишками. Однажды он сказал Лаванде Браун, что та вылетит с его занятий до конца учебного года, если не прекратит думать о Майроне Уагтейле хотя бы на две минуты; а если Гермиона отвечала на заданный не ей вопрос, он говорил ей перестать быть не знающей меры выскочкой; но Гарриет он не трогал. И она очень старалась, чтобы ее не трогали, используя отшлифованные на Дурслях приемы, благодаря которым выглядела покорной и незаметной. Разумеется, у Дурслей ее характер постоянно прорывался, и раз или два то, что Снейп говорил Рону или Невиллу, возмущало ее, но Гермиона всегда пинала ее под столом прежде, чем она успевала открыть рот и все испортить.

Да и в самом деле, Снейп был страшнее дяди Вернона. Дядя Вернон был вредным и глупым; Снейп был умным и по-настоящему злым.

Еще он спас ей жизнь, помешав собравшемуся ее убить Квирреллу проклясть ее метлу, и судил следующий матч, чтобы помешать ему попытаться сделать это еще раз. Но в остальном он, казалось, вообще не замечал ее существования.

А теперь он объявился у Дурслей, проклял их и привез ее в Хогвартс. Это было здорово похоже на спасение.

Это было так же странно, как визит Добби.

Странное выдалось лето. Наверное, это Хогвартс повлиял, подумала она удовлетворенно. Она была не против странной жизни — до тех пор, пока жизнь была связана с магией.

Осмотрев свои пальцы, она обнаружила, что кожа на них совсем сморщилась. К тому же вода теперь была просто теплой, а не обжигающе горячей. Видимо, пора было вылезать.

Кто-то повесил ночную рубашку и халат на крючок на стене и положил пушистое белое полотенце с гербом Хогвартса. Может быть, домовик?

Точно: в Хогвартсе же есть домовые эльфы. Если Добби здесь не работает, возможно, они хотя бы знают, как его найти. Гарриет все еще надо было кое о чем его расспросить. Например, о том, что именно может быть в Хогвартсе настолько ужасного, что оно оправдало бы пожизненное заточение в доме номер четыре.

Особенно после того, как Добби сказал, что дело не в Волдеморте…

Она натянула рубашку, гадая, почему Снейп был так удивлен, что она знакома с домовиком Добби. Кажется, его особенно потрясло само имя. Может, это необычное имя? Ругательство на домоэльфийском? Или он знаком с домовым эльфом по имени Добби?

После насыщенной паром ванной воздух лазарета казался разреженным и зябким. Ее пробрала дрожь. Замки в высокогорьях никогда не прогреваются летом. Камень под ее босыми ногами был чистым, но холодным.

Время было уже ночное, и высокие окна, тянувшиеся рядами по стенам палаты, стали черными и мерцающими. В обширном пятне лимонно-желтого света сидел профессор Дамблдор и читал книгу с яркой движущийся картинкой на обложке — на ней мальчик и дракон плыли в лодке по океану.

— Профессор? — изумилась Гарриет.

Он поднял на нее взгляд — яркий, любопытный — и улыбнулся. По крайней мере, так она предположила; из-за бороды трудно было судить наверняка, но сама борода шевельнулась, как от улыбки.

— Дорогая моя девочка, добрый вечер, — проговорил он, отмечая место в книге и складывая ее на коленях. — Мадам Помфри сообщила мне, что ты наслаждаешься заслуженной ванной.

— Да, сэр, — сказала Гарриет. Ее глаза остановились на подносе с едой, стоявшем на столе рядом с ним. Она подумала, не наколдовал ли он его: у стола были ножки в виде когтистых лап грифона, на синей скатерти вышиты падающие звезды, а в середине стояла ваза желтых цветов, позванивающих, как маленькие колокольчики.

— Не помню, чтобы такое было в Больничном крыле, сэр, — сказала она, указывая на стол.

— А, нет, — его улыбка стала шире. — Это я немного увлекся, убивая время. Ты знала, что я раньше был профессором трансфигурации? Прежде, чем к нам присоединилась неповторимая профессор Макгонагалл. Я скучаю по постоянной возможности трансфигурировать всевозможные вещи, так что время от времени даю себе волю, — он стряхнул с руки длинный рукав, вытягивая палочку. — Какой тебе нравится цвет, моя дорогая?

— Зеленый, — удивленно сказала Гарриет. Тетя Петунья ненавидела, когда она одевалась в зеленое. Кроме того, это был цвет Слизерина, но сам зеленый был в этом виноват не больше, чем ее палочка — в том, что имела общую с Волдемортовой сердцевину.

Дамблдор обрисовал в воздухе контуры, и словно произошел взрыв звезды — появилось настоящее кресло, с обивкой такого прекрасного темно-зеленого оттенка, что он сразу же напомнил Гарриет цвет Запретного леса этим вечером на закате.

— Спасибо, сэр, — кресло было обито самым мягким вельветом, какой ей только доводилось трогать.

От запаха еды у нее потекли слюнки. Опять жидкая каша (Гарриет скривилась), рис и тонкие полоски какой-то рыбы.

— Прошу, — пригласил жестом Дамблдор. — Уверен, ты должна была проголодаться.

Он опять улыбнулся, но Гарриет померещилось, что она почувствовала за этой улыбкой что-то еще — как если бы между ней и этим спрятанным чувством была завеса и несколько закрытых дверей.

Сама не зная отчего, она ощутила неловкость и смущение — как и раньше этим вечером, пока мрачные мадам Помфри и профессор Макгонагалл обменивались через ее голову «взрослыми» взглядами. И чем больше она повторяла, что все в порядке, тем угрюмей они становились.

— Меня нормально кормили, — сказала она профессору Дамблдору.

— Рад это слышать, — отозвался он, но почему-то от этих слов ей захотелось спрятаться. Она занялась рисовой кашей, громко позвякивая ложкой по миске, чтобы нарушить тишину.

— Тебе, должно быть, любопытно, зачем я здесь, — через пару мгновений заговорил Дамблдор. От неуловимого чувства не осталось и следа. — Помимо того, чтобы насладиться твоим бесспорно приятным обществом, разумеется.

Гарриет застыла, как Дадли, с замершей за щекой ложкой.

— Я думала, что это вы послали за мной профессора Снейпа?

— Ты весьма проницательна, моя дорогая, — сказал Дамблдор. Гарриет была почти уверена, что крошечная пауза ей померещилась. — Но задавалась ли ты вопросом, почему?

— Я подумала, что это, наверное, Гермиона что-то сделала, — признала Гарриет. — После того, как Добби сказал мне, что воровал мои письма, я догадалась, что она могла бы понять, что что-то не так, и тогда она… Гермиона — она не из тех, кто сидит в сторонке.

— Да, я получил письмо от мисс Грейнджер — маггловской почтой, на самом деле. Я так понял, у нее нет совы? Ее предположение о том, что у нашего мира есть осведомители на маггловской почте — одно из тех славных деяний, столкновение с которыми меня всегда восхищает.

Если бы не Гермиона… Хотела бы Гарриет быть хоть на осьмушку настолько умной.

— Кстати говоря, кто такой Добби? — с любопытством спросил Дамблдор.

— О, это домовой эльф. Приходил предупредить меня, рассказывал о какой-то опасности в Хогвартсе. Это один из эльфов замка?

— Боюсь, мне не доводилось знакомиться с домовым эльфом по имени Добби, — сказал Дамблдор. — Ни в Хогвартсе, ни где-либо еще. Но, судя по рассказу, он один из тех ребят, встреча с которыми меня до крайности интересует. Он ничего о себе не рассказывал?

Она описала Доббину жалкую старую наволочку (по сравнению с которой вещи, которые она носила у Дурслей, выглядели, словно купленные в «Харродсе» — хоть она и не сказала этого Дамблдору), и что его семья волшебников должна быть ужасной.

— …И он долбился обо все головой каждый раз, когда говорил что-нибудь не то, чтобы себя наказать, — рассказывала она, вспоминая, как Добби бил себя по голове настольной лампой. — Он сказал, что ему постоянно приходится это делать — он даже собирался прижать себе уши печной заслонкой за то, что сходил ко мне и предупредил… И в его семье ему это позволяют, и даже говорят добавить.

Она остановилась, снова смутившись, но все равно пылая от гнева. Но Дамблдор смотрел сурово и совсем не улыбался.

— Образ жизни домовых эльфов — разновидность рабства настолько крепкого, что оно видоизменяет саму их суть, — сказал Дамблдор. — Многие наши старинные семьи видят в этом не священный договор между волшебником и эльфом, но право, которое дает им магия, и этим правом они чудовищно злоупотребляют. В итоге домовые эльфы, подобно Добби, ужасно страдают. Правильно, что тебе это не нравится.

Уши у Гарриет пылали.

— Он сказал, что было даже хуже, когда Вол… Извините, Сами-знаете-кто…

— Ты можешь произнести это имя, моя дорогая, — проговорил Дамблдор, мимолетно улыбнувшись.

— Ну… Добби сказал, что домовикам приходилось еще хуже, когда Волдеморт был в силе. Он радовался, что тот исчез, и пришел меня предупредить, как он сказал, потому что я… ему нравлюсь, я так думаю, из-за… ну вы знаете, — промямлила она. Казалось таким нахальством говорить о том, что она его победила — ведь она тогда была такой маленькой, даже не помнила этого… А в мае она просто держалась, в прямом смысле, пока профессора ее не спасли.

— Звучит так, моя дорогая, что раз Добби рисковал выдать себя и быть наказанным за то, что тебя предупредил, он в крайней степени тобой восхищается, — сказал Дамблдор, и у Гарриет заполыхали лицо и шея.

— Вами он тоже восхищается, сэр, — пробормотала она.

— Однако пришел он именно к тебе. Хотя он никогда не встречал тебя, он достаточно о тебе беспокоится, чтобы ради тебя рискнуть собой. Это благородный поступок, достойный величайших из нас. Помни об этом, Гарриет.

После этого он сложил пальцы домиком и вперил взгляд в темный потолок, за что Гарриет была ему благодарна — глаза у нее сильно защипало от слез.

— Добби рассказал о характере этой опасности? — спросил Дамблдор, продолжая рассматривать тени над головой.

— Нет, — Гарриет моргнула несколько раз, прогоняя слезы. Она не собиралась плакать, только не в этот день, когда у нее появилось все, что нужно для счастья. — Я спросила его, не связано ли это с Волдемортом, — глаза Дамблдора тут же сосредоточились на ее лице, — но он сказал, что точно уверен, что нет.

— Не связано с Лордом Волдемортом, — повторил Дамблдор. — Больше он тебе ничего не говорил?

— Ну, он вел себя так, как будто о чем-то догадывается, но сказать не может. Каждый раз, когда он пытался, у него начинался припадок. Потом он хотел, чтобы я пообещала ему не ездить в Хогвартс, а я сказала, что не могу… — она рассказала об испорченном торте, о письме из Министерства и совсем вскользь упомянула, как ее наказали. Интересно, как много рассказал директору Снейп…

Дамблдор внимательно выслушал, кивнув, когда она договорила.

— Ты знаешь толк в жизни, верно, моя дорогая? — произнес он, и глаза его замерцали, как звезды на мантии.

— Ой, нет, сэр, — сказала Гарриет. — Я предпочитаю жить спокойно.

— Выходит, я зря договорился, чтобы ты провела остаток каникул у Уизли?

Гарриет подумала, что ослышалась.

— Правда? Сэр!

— На самом деле, миссис Уизли крайне настаивала на том, чтобы увидеть тебя сегодня же вечером, — глаза Дамблдора блеснули еще ярче. — Она сообщила мне, что может сделать со мной в случае опоздания, и открывшиеся перспективы навевают мне мысли о твоем друге Добби…

Гарриет уронила ложку в миску.

— Я готова! Только оденусь… Мы еще не опоздали, сэр? Который час, сэр?

— Четверть двенадцатого. Впрочем, миссис Уизли убеждала, что будет ждать всю ночь, — сказал он. — Поясняя при этом, что со мной сделает, если я до этого доведу…

— Я быстро! — пообещала Гарриет и умчалась.

Вопреки всем ожиданиям, день в конце концов оказался замечательным.

* * *

Впервые за месяц Северус пожалел, что в школе нет учеников. В текущем расположении духа он бы с удовольствием запугал кого-нибудь до слез и срезал несколько сотен баллов с целующихся по углам парочек.

Так как под рукой не было малолетних кретинов, над которыми можно было бы поиздеваться в дисциплинарных целях, он прибег к другим методам. Засушил целое поле сумеречных фиалок, загнал в нору семейку полевок, оскорбил Филча (но не его кошку — завхоз был ценным союзником), ввязался в искрометную перестрелку с Пивзом и завершил свою мальчишескую эскападу тем, что растревожил всех птиц в совятне.

Белоснежная сова девочки еще не вернулась. Что же, лететь ей предстояло несколько часов, и она, вероятно, наслаждалась свободой — если подобное доступно совам.

Совершив все эти безобразия, он ретировался в свои апартаменты, дабы предаться тягостным думам.

Поскольку он провел в подземельях почти все лето, воздух в них был менее затхлым, чем обычно в это время года. После камео Темного Лорда в мае Дамблдор попросил Северуса оставаться неподалеку на тот случай, если директору понадобится сцедить с него информацию. Взамен Северус получал очень мало сведений, но лучше загадочный Дамблдор и лето в Хогвартсе, чем несколько недель в безрадостном Коукворте, пусть даже в тупике Прядильщиков проще доставать сигареты.

Он задумался у камина. Когда-то давно Дамблдор вручил ему коробку старых фотографий и попросил передать их Минерве: ей нужны были фотографии Ордена былых дней. В ней он нашел новую карточку Лили — без Поттера, Блэка, даже без ребенка. Разумеется, в коробке были и другие фотографии, на которых она была с кем-нибудь из них в разных сочетаниях, но он выбрал только этот портрет Лили, прежде чем свалить остальное перед Минервой. Он хранил его в рамке на каминной полке, зачаровав так, чтобы никто, кроме него, его не видел.

— Твоя дочь — невоспитанная паршивка, — сказал он ей. Она уперла руки в боки и лукаво на него взглянула.

— Хотя они все такие. И у нее больше поводов, чем у многих.

Значительно больше поводов, чем у многих…

В памяти всплыло лицо Петунии, увидевшей его стоящим в их гостиной — ясно и отчетливо, как в Техниколоре. Она ненавидела его с первого момента их встречи в детстве, но еще никогда она не смотрела на него так. Значит, тогда, годы назад, Лили рассказала ей о нем.

Он вспомнил, как она метнула взгляд в сторону сына, как ее рука дернулась к нему в немом и отчаянном «нет». Мальчик смотрел в мерцающий телевизор, поглощая еду; он даже не понял, что происходит, пока Северус не заморозил их, и так не смог достать ложку изо рта.

А глаза Петунии, полные муки, следили за палочкой Северуса.

Он никогда не видел сходства между нею и Лили, но в тот миг изумился, насколько одинаково они боятся за своих детей. А потом он поднялся по лестнице и нашел запертую девочку с пустыми, не верящими глазами, и даже без легилименции заподозрил, что ее недоверие родилось не столько из того, что пришел именно он, сколько из того, что она вообще не предполагала, что за ней придут.

Если никто не отменит заклинание, семья девочки останется, как мухи в янтаре, в ловушке его Иммобулуса до следующего дня. Им предстояла неприятная и страшная ночь.

— Им повезло, что они до сих пор дышат, — сказал он фотографии Лили. Та смерила его непроницаемым взглядом и отвернулась. А как ей еще себя вести? Он же жестокий ублюдок.

И в данный момент он себе этим нравился.

Небольшой стеклянный шар на каминной полке заблестел золотым, сообщая, что за дверью Дамблдор.

— Войдите, — крикнул он.

Директор прошелестел внутрь. В свете ламп его мантия мерцала, как небо ясной зимней ночью.

— Добрый вечер, мальчик мой, — сказал он. — Слышал, ты тут развлекаешься. Не ты ли трижды уронил напольные часы Пивзу на голову?

Северус прогнал воспоминания о Петунии с сыном и Лили с дочерью, — словно смотал пряжу в клубок, убрал в шкаф и запер дверцы.

— Он метнул топор, — ответил он холодно.

— Этим часам было, кажется, триста лет, — любезно сообщил Дамблдор. — Подарок Карла Второго директору Хайду.

— Обоим уже сотни лет не интересно, который час, — грубость не произвела на Дамблдора никакого эффекта — ни позитивного, ни негативного, поэтому он спросил: — Что вы хотели?

Дамблдор без приглашения сотворил себе сиденье у камина (потому что у Северуса не просто так было одно кресло) и уселся, и будь он проклят, если его взгляд не скользнул по каминной полке. Северус был уверен, что директор фотографии не видит. Просто он предполагал, что она там.

— Думаю, тебе будет приятно узнать, что Гарриет пока надежно укрыта в Норе.

Северус подтверждать не стал, просто смотрел, ровно и безразлично.

— И я хотел сказать тебе, — продолжил Дамблдор, рассматривая теперь маггловскую картину, которую Северус нашел в старом антикварном магазине — лесная сценка, старик гладит лань, — что ты правильно поступил, что забрал ее.

Северус испытал отвращение от того, как его собственное сердце подпрыгнуло от благодарности. Разочаровывать Дамблдора ему было примерно настолько же отвратительно. Но ответил он холодно:

— Я и так это знал.

Дамблдор улыбнулся изображению старика и лани.

— Разумеется. Хочешь услышать, что рассказала Гарриет?

И да, и нет, черт возьми.

— Она упоминала домового эльфа Добби?

— Да, — Дамблдор наконец-то перевел на него выжидающий взгляд.

— Добби, — со вкусом произнес Северус, — это домовой эльф Люциуса Малфоя.

Дамблдор моргнул и сел ровнее.

— Он одет в грязную наволочку, и у него зеленые глаза размером с теннисный мяч?

Северус кивнул. Дамблдор сложил кончики пальцев вместе, коснулся ими усов.

— Гарриет сказала, что он пришел предупредить ее об ужасной опасности, ожидающей ее в Хогвартсе, — сказал он, уставившись в пространство. — Опасности настолько большой, что ей надо было оставаться у маггловских родственников, чтобы сохранить себе жизнь.

Северусу показалось, что он провалился на сотню футов под лед в полярные воды. Его взгляд тоже метнулся к каминной полке, с которой на них смотрела фотография Лили — такими же ясными и любопытными, как у дочери, глазами.

— Вы в это верите? — хрипло спросил он.

— Как посмотреть, — сказал Дамблдор, продолжая глядеть в пустоту. — Все возможно. Как ты думаешь, мог ли домовой эльф Люциуса Малфоя действовать по своей воле?

— В смысле, что вероятнее — розыгрыш от кого-то из Малфоев или то, что они действительно затевают в Хогвартсе что-то темное?

— Именно.

Северус погрузился в размышления. Хотя и он, и Люциус были присягнувшими Пожирателями, Люциус лишь однажды поздравил его с тем, как тот «ловко ускользнул». Люциус без промедления порвал все связи, которые мешали ему сберечь шкуру, но он уважал аналогичную потребность в окружающих. Северус, разумеется, никогда не рассказывал Люциусу, что он на самом деле сменил сторону. Малфой считал само собой разумеющимся, что они одинаково относятся к Темному Лорду и уклонению от случившегося скандала, и Северус был вполне уверен, что вернись Темный Лорд — и Люциус в числе первых побежит по головам выцарапывать его благосклонность в яростном стремлении защитить собственные интересы.

— Как считаешь, мог ли Том связаться с Люциусом? — спросил Дамблдор. Его взгляд был мрачным и пронзительным.

— Нет, — убежденно сказал Северус. — Темный Лорд не опустится до того, чтобы умолять своих разбежавшихся слуг. Если он вернется… — он ощутил, как сквозь него прошла мощная волна обжигающе-холодной ненависти при одной мысли, что это существо вновь ступит на землю. — Он покажется перед заблудшими только после возвращения былой силы. Он захочет, чтобы мы, избежавшие наказания, пали пред ним ниц. Я искренне уверен, что Люциус считает Темного Лорда навсегда умершим.

— Смог бы ты это проверить? — Дамблдор посмотрел прямо на него.

— Естественно.

Директор улыбнулся.