Бесконечная дорога (джен)

Гарриет была измучена. Все тело ныло. Гермионе приходилось ее вести, не только потому, что она потеряла очки и едва видела, но еще и из-за левой лодыжки, подламывающейся на каждом шагу. Одной рукой она держалась за Гермиону, а в другой был меч, который сейчас заменял ей трость.

Ветерком пролетел шепот — портреты послали о них весть.

Снейп с силой распахнул дверь в кабинет директора — серьезно распахнул, так, что от удара слетела одна из петель. Гарриет услышала голос миссис Уизли, до того огрубевший от слез и переполненный горем, что он уже не мог выражать счастье:

— Джинни!

Вспышка медных волос Джинни метнулась через комнату, и ее голос заплакал вместе с маминым. Кто-то прохрипел:

— Ровена, Хельга и Годрик — что это с мисс Поттер? — это была профессор Макгонагалл.

— Я очки потеряла, — ответила Гарриет, вытягивая руку, чтобы не врезаться в мебель.

— Судя по виду, далеко не только это! Северус, что?..

— К каким херам провалилась эта долбанная Помфри? — рявкнул Снейп.

— Северус Снейп!

— Я прямо за тобой, — произнес негодующий голос мадам Помфри, — и не надо так выражаться при детях! Да, профессор, я вижу… Мисс Поттер, вы чем занимались?

— Это все я винова-а-ата, — рыдала Джинни.

— Джинни посмотрите сперва, — запротестовала Гарриет, — она весь семестр болела…

— Джинни, что случилось? — воскликнула миссис Уизли.

— Это, это было оно, — пронзительно выдала Гермиона, и несколько человек заговорило одновременно.

Кто-то ухватил Гарриет за локоть — Снейп — и толкнул в кресло.

— Займетесь уже делом? — кинул он мадам Помфри; та фыркнула и принялась водить над Гарриет палочкой. Диагностическая магия защипала кожу, замерцали разноцветные заклинания.

— Куда подевались ваши очки, мисс Поттер? — поинтересовалась она, продолжая работать.

— Я их потеряла, пока падала через трубу в Тайную комнату, — честно ответила Гарриет.

— Что с ее рукой? — требовательно спросил Снейп.

Помфри мягко взяла Гарриет за локоть и отвернула окровавленный дырявый рукав.

— Кровь есть, но я не вижу раны.

— Тут в меня клык василиска воткнулся, — объяснила Гарриет. — Но Фоукс…

В комнате что-то взорвалось, что-то стеклянное. Несколько человек вскрикнуло.

— Да Годрика ради! — взвизгнула профессор Макгонагалл.

— Северус, — прорезал какофонию голос Дамблдора, — можно тебя на пару слов?

— О нет, вы не… — зарычал Снейп, но секундой позже пропал, и Гарриет осталась сидеть с одной мадам Помфри.

— Что-то я переживаю за этого… — забормотала Помфри, но внезапно умолкла и вернулась к работе, словно не хотела говорить об этом при Гарриет.

Она восстановила Гарриет лодыжку, затянула порезы, залечила синяки, а потом перешла к Джинни, а Гарриет сдала Макгонагалл, и та трансфигурировала для Гарриет очки. Надев их, Гарриет увидела, что ни профессора Дамблдора, ни Снейпа не было.

Неудивительно, что стало так тихо, подумала она.

Гермиона держала золотой меч и, кажется, читала его. Гарриет восхитилась ее страстью к печатному слову — Гермиона даже на рукояти меча нашла что почитать.

— Гарриет… гляди, — она повернулась и поманила Гарриет к себе, поднимая меч эфесом вверх. — Можешь читать с этими очками? Посмотри сюда.

Гарриет уставилась на грязное лезвие меча. Прямо у рукояти кто-то выбил чудными англо-саксонскими буквами что-то вроде…

— Тут написано «Годрик Гриффиндор»? — медленно произнесла она.

— Это меч Гриффиндора.

От голоса профессора Дамблдора они обе подпрыгнули. Он тихо вернулся — без Снейпа — и широко улыбался в свою длиннючую бороду.

Гарриет не нашлась с ответом. Профессор Макгонагалл подошла и встала рядом, посмотрела на меч, подняв брови.

— Ну, эта шляпа принадлежала Гриффиндору, понимаете, — профессор Дамблдор махнул в сторону заплатанной и грязной шляпы, которая расположилась на столе стоймя, словно глядя на них. — Гриффиндор зачаровал свой меч так, чтобы тот являлся любому гриффиндорцу, который будет сильно в нем нуждаться.

Рука профессора Макгонагалл коснулась плеча Гарриет, легонько сжала и отпустила.

Меч Гриффиндора, думала Гарриет, следя, как Гермиона бережно кладет его на стол. Гарриет не хватило духа намекнуть, что, даже скинь она его с Астрономической башни, на нем, вероятно, и щербинки не останется — он же проткнул пасть василиску, всего лишь немного испачкавшись.

Меч Гриффиндора пришел к ней, когда она сражалась со Слизеринским монстром, которого она, единственная в замке, понимала. Распределяющая шляпа, отдавшая ей меч Гриффиндора, сперва хотела отправить ее на Слизерин.

Что же все это значило?

— Наказания не будет, — профессор Дамблдор, улыбнувшись, повернулся к Уизли. — Более зрелые и опытные волшебники, чем Джиневра, бывали обмануты Лордом Волдемортом.

Миссис Уизли вздрогнула от этого имени; у Джинни из глаз лились слезы. Мистер Уизли, на вид более старый и уставший, чем когда Гарриет видела его прошлым летом, приобнял дочь за плечи.

И в этот миг Гарриет позавидовала Джинни больше, чем любому из людей в мире.

* * *

Когда Дамблдор открыл дверь своей гостиной, в которую он впихнул его, там и заперев, Северус обернулся с рыком, от которого дрогнули стены.

— Вы все время знали, где этот вход, да? Знали? Как и знали, что это гребаный василиск…

— Северус, — начал Дамблдор.

— Когда я упомянул женский туалет, вы меня отвлекли! — он кричал, но не мог понизить голос; да и плевать, клал он на всех, кто там кроме них оказался в комнате, хотя Дамблдор, наверное, предвидел такую его реакцию и уже всех выставил. — И как раз в женском туалете оказался этот чертов сраный вход, вы знали это изначально! Как вы могли, Господи, мать его, Иисусе… Я-то думал, что вам есть дело до девочки, что…

— Северус, — перебил Дамблдор, — я здесь потому, что решил, что тебе может быть интересно знать — Гарриет только что ушла возвращать дневник Тома Риддла Люциусу Малфою.

Северус уставился на него. Дамблдор уставился в ответ.

Северус оттолкнул его с дороги и побежал.

Уходит… он должен сейчас направляться к выходу… он пойдет по главной дороге, она проще всего…

Его сознание изнутри было сейчас похоже на разбитое зеркало — осколки ослепительно сверкали, отражая свет и тьму. Найти Люциуса… найти девочку… найти их, найти…

— Ты не тронешь Гарриет Поттер! — воскликнул пронзительный тоненький голос — где-то рядом, но еще не на виду. Воздух промерзшего коридора сжало силой освобожденной магии; он уловил звук удара по телу, а потом — падения тела на что-то твердое, несколько раз.

Завернув за угол, он обнаружил домового эльфа Люциуса, стоящего перед девочкой с вытянутым пальцем и яростно взирающего вниз, на что-то у основания лестницы. Девочка выглядела потрясенной, но гордой и радостной.

И живой.

— А теперь ты уйдешь, — яростно сказал эльф тому, что было внизу — вероятно, Люциусу. — Ты уйдешь и не тронешь Гарриет Поттер.

Она оглянулась на Северуса, и он впился в нее взглядом; глаза у нее расширились за стеклами незнакомых очков.

— Мы только… — выпалила она.

Но он так крепко ухватил ее за руку, что она сморщилась. У него шла кругом голова — не от бега, от паники. Он никак не мог выровнять дыхание.

— Гарриет Поттер! — пискнул эльф.

— Заткнитесь!

Она издала слабый гортанный звук, похожий на звук боли. Надо было отпустить ее руку, но он не мог.

— В Башню. НЕМЕДЛЕННО.

Она резко кивнула. Он оттолкнул ее; она покачнулась, но устояла, и он так и не увидел, как она потерла руку, потому что она дотерпела до угла.

Потом он обернулся к домовику. Тот наградил его выразительным укоризненным взглядом, но потом с хлопком исчез из вестибюля. У основания лестницы поднимался с пола Люциус, отряхивал плащ, отбрасывал с лица растрепанные волосы.

— Жалкая полукровная соплячка, — буркнул он. — Она стоила мне слуги! Слабоумная мелкая… ты что делаешь? — спросил он тупо, уставившись на кончик палочки Северуса.

— Показываю тебе цену амбиций, — прошептал Северус.

* * *

Было почти странно, как быстро жизнь вернулась к норме — точнее, к тому, что было нормой в Хогвартсе.

Бросивший работу Гилдерой Локхарт был официально уволен. Через пару недель в «Ежедневном пророке» появилась разгромная статья («докладывает следственный репортер Рита Скитер») с обвинением, что все книги Локхарта были подделкой, и с приложением уймы образцов его рукописей (частично обгоревших). Были даже некоторые признаки того, что на Локхарта подадут в суд. Гермиона выглядела пристыженной, а Снейп — крайне самодовольным. У остальных профессоров выражение лица при упоминании этой истории становилось странным — словно они старались не улыбаться (настроение большей части женского населения Хогвартса варьировалось от сердечных страданий до возмущения.)

Профессор Дамблдор стал вести брошенные курсы ЗоТИ. Иногда он водил учеников по школе, рассказывая о ее защите. Когда стало теплее, он брал их наружу, усаживал на траву и рассказывал истории об Основателях. Для класса Гарриет он выбирал легенды о мече Гриффиндора, которые все слушали с восторгом, сбившись вокруг него, и научил их разоружающему заклинанию. Гарриет получила высший балл.

Колин, миссис Норрис и Пенелопа Клируотер остались лежать окаменевшими — до мая, пока мандрагоры не вызреют достаточно; но мадам Помфри уверяла всех, что быть окаменевшим — это как надолго уснуть. Гарриет наделась, что им не снятся кошмары об огромных глазах. Было бы ужасно видеть страшные сны, от которых невозможно проснуться. Она, по крайней мере, от своих проснуться могла.

На Валентинов день Гарриет получила столько открыток и шоколада, что за гриффиндорским столом эта огромная куча погребла ее до пояса. Панси Паркинсон отправила ей букетик, который должен был обрызгивать смердящим соком всех, кто его нюхал, но его раздавил десятифунтовый шоколадный торт, украшенный носками из глазури — подарок от Добби из кухни.

Профессор Дамблдор никому не рассказал, что в Джинни Уизли вселялся дух Тома Риддла и что Люциус Малфой был причиной произошедшего; вместо этого он во всем обвинил одного Волдеморта. Проведя с родителями месяц в Румынии, в гостях у ее брата Чарли, Джинни вернулась в школу поздоровевшей, но она ужасно смущалась Гарриет. Вспоминая насмешки Риддла, Гарриет догадалась, что она может бояться того, что он ей рассказал. Она пыталась застать Джинни наедине и сказать ей не беспокоиться, но как только Джинни видела, как она подходит, она густо краснела и смешивалась с ордой студентов, которые толпились вокруг, дабы в восьмидесятимиллионный раз послушать историю про василиска Слизерина и меч Гриффиндора.

Гермиона предложила написать ей письмо, и Гарриет послушалась. По крайней мере, попыталась. Написав «Джинни», она как-то завязла и принялась жевать перо, отвлекаясь только на то, чтобы сплюнуть огрызки.

— Просто напиши, что чувствуешь, — сказала Гермиона.

В итоге Гарриет написала так:

«Джинни, этот Риддл — самый большой козел в мире. Ну, это и понятно, он же стал Волдемортом. Меня не трогает ничего, что он наговорил, и все, что он сказал тебе — тоже полная чушь. Я все еще твоя подруга, если ты не против».

Это было не очень красноречиво, но Гарриет и так знала, что не сильна в этом. Следующим утром за завтраком она исподтишка смотрела, как явно озадаченная Джинни открыла письмо, а потом, по мере прочтения, краснела, пока не сравнялась оттенком кожи с собственными волосами.

В тот же день Джинни уверенно подошла к Гарриет после чар, повисла у нее на шее и залилась слезами. Гермиона и Рон помогли Гарриет оттащить ее от любопытствующих одноклассников, потому что Джинни без конца рыдала: «Прости меня, прости».

— Это было ужасно, — рассказала она Гарриет, успокоившись. Ресницы у нее слиплись от слез, и выглядела она жалко. — В первый раз, когда он начал мне отвечать, я подумала: как повезло, что кто-то оставил волшебный дневник в одном из подержанных учебников и забыл его там… Он был такой… такой понимающий. Что бы я ему ни говорила, даже такие вещи, которых я боялась или стыдилась, — он давал мне почувствовать себя смелой и умной просто за то, что я их подумала… — и новые слезы полились из ее глаз.

— Профессор Дамблдор сказал, что Риддл мог очаровывать людей, когда ему было надо, — тихо ответила Гарриет, держа Джинни за руку.

Джинни вытерла нос рукавом, и Гарриет сделала мысленную отметку — брать с собой носовые платки.

— А потом у меня начались провалы в памяти… целые часы пропадали… Я помнила, как открывала дневник и начинала писать Тому, а потом чернота… у меня на руках оказывалось что-то красное, на мантии — перья, и я была с кем-нибудь, не зная, как с ними встретилась… Я хотела рассказать тебе и Гермионе, что происходит, но Том заставил меня сбросить на тебя те доспехи, и после того, как ты чуть не умерла, он сказал, что если я не сделаю, как он хочет, если я скажу тебе, кому угодно скажу, в следующий раз он заставит меня убить…

Это был длинный и грустный разговор, но после него стало лучше. Джинни и Гарриет снова стали подругами. Фред и Джордж больше не дразнили сеестру, хотя Джинни высказывала Гарриет и Гермионе подозрения, что это ненадолго.

Ну и, наконец, Снейп снова начал игнорировать Гарриет. Он без задержки проходил мимо ее котла в классе, без разговоров вручал домашнюю работу, больше не заставлял ее оставаться последней и полностью прекратил преследовать ее по школе. Стало как на первом курсе, когда Гарриет, единственная из учеников, была словно полностью невидимой.

— Полагаю, он тебя защищал, — сказала Гермиона, когда Гарриет обратила внимание на это отклонение от былого. — Он начал ходить за тобой только после Хэллоуина, когда напали на миссис Норрис…

— Ха, — ответила Гарриет, хотя, заново взглянув на поведение Снейпа (как бы оно ни было неприятно, оно произвело впечатление), она осознала, что Гермиона права. — У него прикольный способ выражать заботу.

— Полагаю, это связано с тем долгом, о котором ты мне рассказывала — его долгом твоему отцу, — Гермиона перелистнула страницу книги, которую Дамблдор порекомендовал на уроке: «Сказки Барда Бидля». Гарриет нравилась та, что про трех братьев, потому что в ней была Мантия Невидимости. И иногда ей грезилось, что она держит Воскрешающий Камень и к ней приходит мама, и говорит ей, как она гордится ею, как скучает, как сильно любит, как жалеет, что ей пришлось ее покинуть.

— Снейп же с этим в том году разобрался, — заметила Гарриет, отмахнувшись от этих образов.

— Очевидно, профессор Снейп так не считает, — чуть пожала плечами Гермиона.

— Потому что не остановил ни Квиррелла, ни Риддла лично… — протянула Гарриет. — Наверное, ждет возможности вытащить меня из-под поезда или типа того.

Это само по себе было небольшой загадкой, но, к счастью, загадкой последней. И по мере того, как дни становились длиннее и солнечней, а мандрагоры созревали, Гарриет быстро и окончательно о ней забыла.

* * *

Северус смотрел, как свет играет на огромном, с яйцо размером, рубине, украшающем эфес меча Гриффиндора.

— Невероятно претенциозно, — сказал он, заметив, что Дамблдор наконец зашел в кабинет. Не самое подходящее начало, чтобы впервые прямо заговорить с Дамблдором после того, как он сорвал голос из-за закрытия Тайной комнаты — но уж какое было.

Это случилось четыре месяца назад. Сейчас замок золотила новая весна. Северус так и не простил Дамблдору то, что он не рассказал про василиска и комнату, и был вполне уверен, что не простит никогда. Он задумывался, так ли чувствовала себя Лили после того, как он назвал ее тем словом, хотя громадность нанесенной обиды — сознательного сокрытия информации о чудовище ради целей, которые Северусу даже близко не были доступны, — превосходила любой ущерб, который можно нанести словами, в том числе большинством слов, являющихся заклятьями. Он снова и снова прокручивал произошедшее в голове и был полностью убежден: Дамблдор изначально знал о расположении входа в Тайную комнату и не только не раскрывал его сам, но и делал все возможное, чтобы помешать другим его обнаружить. Это далеко выходило за пределы всего, в чем Северус мог его заподозрить, и как он ни мучился над этим, он никак не мог поверить, что Дамблдор действительно подверг такой опасности учеников, о которых он, разумеется, волновался. Разумеется. Ну нельзя же быть настолько лицемером?

Ответ должен был быть скрыт в девочке. Считал ли Дамблдор, что защищает ее? Он подозревал, что она наследница или как минимум под контролем Темного Лорда. И тем не менее он не пришел ей на помощь, кроме как, оказывается, отправив ей в поддержку феникса. Почему?

На этот вопрос разум Северуса ответа дать не мог. События прошедшего года были ему отвратительны.

Ты мне отвратителен.

Но он устал от того, что всю зиму было не с кем поговорить. С Минервой у него были слишком напряженные отношения, особенно с учетом того, что Поттер была в команде по квиддичу. Она не верила, что Дамблдор с самого начала знал про комнату. Ее прозрение о хитроумных планах директора на подобное не распространялось. Северус почти не мог ее винить, хотя из-за ее мнения на эту тему он и с ней не мог пообщаться.

— Ну, это же меч Годрика Гриффиндора, — охотно ответил Дамблдор. Как будто Северус не отвернулся от него с самого Нового Года и не объявился только теперь в его собственном кабинете без предупреждения. И хотя Северус не стоял к нему лицом, он явно расслышал по голосу, как замерцали его глаза.

— Отлично совпало, — продолжил Северус. Первые в этом году лучи весеннего солнца сверкали на хрустальных фиалах Дамблдорова шкафа, отражались на многочисленных украшающих рукоять меча рубинах, так что они казались крошечными и яркими следящими за ним глазами. — Легендарный меч Гриффиндора одолел Слизеринское чудовище.

— Да… — задумчиво произнес Дамблдор. — Но иногда мне думается…

Северус ждал, но больше ничего не последовало. Он чуял решимость Дамблдора молчать, пока Северус не сдастся и не перестанет притворяться, что он его наполовину игнорирует. Обычно он бы уперся, просто из чувства противоречия, но сегодня не нашел в себе сил, чтобы настолько подчеркивать свою самость. Этот год измотал его заботой — пусть даже заботой в той искаженной форме, на которую он был способен. Он слишком долго обходился вовсе без нее.

Обернувшись, он обнаружил, что Дамблдор сидит у окна и смотрит вниз. Запоздалый снег припорошил зелень, и все, что могло отражать свет, сияло белым золотом.

— Ну же, директор? — холодно сказал Северус. — Что вам думается?

— Знаешь, было восхитительно снова учить детей, — непонятно к чему сказал Дамблдор. — Мне бы хотелось, чтобы ты позволял себе сильнее этому радоваться, Северус.

— Надо любить людей, чтобы этому радоваться.

— Тогда мне стоит пожелать, чтобы ты позволял себе больше любить людей, — Дамблдор, тем не менее, улыбался. — Я рассказывал им о замке, понимаешь, об Основателях… и все это, а также произошедшее в комнате, заставило меня подумать…

Он снова умолк и взглянул в окно. Впервые Северус предположил, что эта заминка могла и не быть провокацией; что Дамблдор действительно задумался. После сотни лет — вполне возможно.

— Об этом мне поведала сама Распределяющая шляпа, — Дамблдор все еще смотрел на что-то за окном. — Это было, о, много лет назад. Эта история не часто упоминается, потому что никто не желает ее слышать… Но кажется правдой то, что много-много веков назад, когда Слизерин покинул школу, он оставил остальных троих с разбитыми сердцами. Все-таки они с Гриффиндором были лучшими друзьями. Основатели так и не стали больше прежними после того, как перестали быть четверкой.

Северус, на самом деле, слышал эту историю раньше. Он часто уходил в неф Слизеринской гостиной, тот самый, где молился Салазар, и, съежившись на твердом холодном пространстве, где озерная вода светила зеленью, проникающей через выточенный в стене христианский крест, думал о Лили и размышлял, почему даже тысячу лет спустя маги и магглы, слизеринцы и гриффиндорцы не могут быть вместе. Иногда он утешал себе сознанием, что такое не удавалось еще никому, так что это не его личная неудача; а иногда презирал себя за это, думал, что должен был смочь, должен был быть достаточно велик, чтобы превзойти их противоречие. Он ведь должен был быть достаточно велик. Превыше Салазара Слизерина и Годрика Гриффиндора.

Мечты юности всегда умирают, когда рушатся королевства детства.

— В таком случае, — услышал Северус собственный голос, — Слизерин, вероятно, жалел о своем уходе.

Дамблдор улыбнулся ему, как будто Северус сказал что-то чудесное, а не тоскливое.

— Да. Именно об этом я и думал.

Мягкие, умиротворяющие звуки кабинета Дамблдора окружили их в наступившем молчании. Северус смотрел, как Дамблдор глядит в окно — серебряный свет мерцал на очках-полумесяцах, — и гадал, многие ли из слухов о его юности — правда.

— Однако все это не учитывает василиска, — сказал наконец Северус.

— Пожалуй, — пробормотал Дамблдор. — Но как мы можем быть уверены, что Слизерин хотел убить магглорожденных учеников? Мы знаем лишь, что это делал Том Риддл. Это, в итоге, была одна из его прихотей, как и бедняжка Джинни Уизли. Не одного лишь Слизерина можно обвинить в приручении чудовищного питомца… В конце концов, наш дорогой добрейший Хагрид известен тем, что выращивал драконов, пауков-людоедов и трехголовых псов, — он рассмеялся. — Это для начала.

— …погодите, — прямо сказал Северус. — Вы, Альбус Дамблдор, величайший из существующих покровителей Гриффиндора, хотите мне сказать, что все-таки не считаете Салазара Слизерина совсем уж плохим парнем?

Дамблдор слегка пожал плечами, продолжая улыбаться.

— Я хочу сказать, что истина бывает гораздо менее опрятна, чем заставляют нас думать легенды… менее опрятна, и с ней гораздо сложнее жить… но, в конце концов, она намного ценнее. Разве ты не предпочел бы истину, что Слизерин не был чудовищем?

— Нельзя предпочитать одну истину другой, — у Северуса стиснуло сердце — то самое, которого у него не было. Не полагается болеть тому, чего нет. — Приходится соглашаться на ту, что есть. Нечто либо истинно, либо нет.

— Разве? — солнечный свет превратил синеву глаз Дамблдора в прозрачную воду. — А я не уверен. Но, думаю, после тысячи лет можно выбирать те истины, которые нам по душе. В конце концов, лишь это, — он коснулся длинными пальцами своей груди, — имеет значение.

— Разумеется, — отозвался Северус. Усмешка появилась легко — то ли от долгой практики, то ли из-за привычки, то ли искренне. — Язык сердца. Я на нем не говорю, как и на парселтанге.

Но Дамблдор, сверкнув чистыми и ясными глазами, только улыбнулся.