Бесконечная дорога (джен)

Гарриет не видела Снейпа почти до конца каникул. На несколько дней он прекратил есть в Большом зале, а зайти к нему в кабинет ей не хватало духу. Она начала волноваться, не заболел ли он. Почему бы еще ему не показываться? Он же точно не стал бы избегать ее. Он уже должен был прийти к ней и стребовать свой миллион баллов и полмиллиона отработок.

За то время, что его не было видно, Гарриет успела извлечь из воспоминания об их разговоре еще больше деталей. Она кричала, сердито требовала, а он отвечал в основном вопросами — жестким, язвительным голосом.

Он так и не ответил, почему не рассказал про Сириуса Блэка. Единственный конкретный ответ он дал на вопрос о ее маме.

Вы дружили с моей мамой?

Да.

Он как больной сох по твоей матери. Он говорил тебе, что ты его любимая? Он смотрит на тебя, а видит только копию своей балованной принцессы.

В пронизанной лунным светом темноте своего балдахина она размышляла: можно ли странное поведение Снейпа насчет… хм, насчет почти всего, что касалось ее, объяснить тем, что он любил ее маму?

Гарриет не знала. Она недостаточно знала о любви, чтобы строить догадки.

Но хотя бы объявился профессор Люпин — через пару дней после Рождества. Он выглядел заметно хуже прежнего, но был вполне готов поболтать с остальными учителями.

Гарриет не забыла про присланную им открытку. Снова тайны, снова вопросы. Она сидела за гриффиндорским столом, который опять вернули на место вместе с прочими, и следила за профессором Люпином. Она надеялась, что он что-нибудь скажет про открытку, но он только улыбался ей и кивал.

В итоге за день до конца каникул Гарриет встала после своего одинокого завтрака (Гермиона со своим мазохистским учебным графиком после Рождества перешла на сухомятку) и направилась к преподавательскому столу.

— Здравствуй, Гарриет, — улыбнулся ей профессор Люпин. — Как прошло Рождество, хорошо?

— Я получила несколько хороших подарков, — решила сказать она, так как с учетом всего произошедшего не была вполне уверена, что Рождество действительно прошло хорошо. Профессор Макгонагалл до сих пор не вернула ее предположительно проклятую Молнию. — Спасибо за открытку. А что в том сейфе в Гринготтсе?

Долю секунды профессор Люпин выглядел ошеломленным. Потом его улыбка вернулась обратно.

— Всякая всячина, о которой, как я подумал, тебе не рассказывали. Я так понял, ты еще им не написала?

Она покачала головой.

— Откуда вам известно, что там?

Теперь у нее появилось впечатление, что профессору Люпину хочется, чтобы она прекратила его расспрашивать. Однако он сказал только:

— Я знал немного твоих родителей, вот и все. Насколько я понял, Хагрид водил тебя в Гринготтс, но, полагаю, он не знал о сейфе. Он располагается в другой части банка, не там, где хранят деньги.

— Вы знали моих родителей? — Гарриет оказалась не готова к его ответу.

— Да… — профессор Люпин моргнул, услышав, какой резкий у нее голос.

— Вы никогда не говорили.

— Многие люди знали твоих родителей, — после паузы медленно сказал он, и она поняла, что он лжет.

— Достаточно хорошо, чтобы знать, что они хранят в банке?

Еще пауза, на этот раз — чуть длиннее.

— Мы были друзьями в Хогвартсе. Это было давно…

— Да. Точно. Знаете, мне хочется, чтобы хоть раз, хоть кто-нибудь мне сказал все, как есть, а не то, что ему угодно, — зло сказала она и пошагала прочь.

— Гарриет, — произнес профессор Люпин. Она услышала, как скрипнул его стул. Она остановилась, но не потому, что он ее окликнул.

В полуоткрытых дверях стоял Снейп, словно сперва собирался войти, потом решил развернуться и уйти обратно и, наконец, передумал и остался. Он, похоже, следил за Гарриет и профессором Люпином, но выражение лица у него было странное. Как будто он сдерживал улыбку.

Но потом он заметил, что Гарриет на него смотрит, и это выражение пропало. Взгляд у него полыхнул жгучим пламенем, и он исчез, захлопнув дверь.

Гарриет осталась стоять с отвисшей челюстью.

Даже по взрослым понятиям Снейп был странным.

— Гарриет, — неуверенно проговорил профессор Люпин. Она обернулась к нему: лицо у него было настороженным.

— Прости, что расстроил.

— Почему вы мне не сказали, что знали моих родителей? — она проигнорировала вопрос, настойчиво бьющийся в груди, словно сердце: «Почему Снейп не сказал, что знал мою маму?»

Профессор Люпин ответил не сразу. Веки у него дрогнули, словно ему хотелось отвести взгляд.

— Давай… где-нибудь еще это обсудим. Ладно? Зайдешь ко мне в кабинет?

Гарриет и в сердце Запретного леса зашла бы, лишь бы разобраться до конца с этой проклятой таинственностью. Она нетерпеливо проследовала за Люпином из Большого зала, стараясь не наступать ему на пятки. «Наконец-то я узнаю…»

Только вот они напоролись прямо на Снейпа. И она все-таки наступила профессору Люпину на ногу, когда тот остановился, чтобы не врезаться в Снейпа.

— Северус, — сказал профессор Люпин, — доброе утро…

— Мисс Поттер, — Снейп посмотрел сквозь профессора Люпина, как сквозь пустое место. — Вы опаздываете на свою отработку.

— Что? — вырвалось у Гарриет.

— Одну из… многих… которые вы заслужили, гуляя после отбоя, — рот Снейпа искривила противная усмешка, глаза страшновато блеснули. — И так как мне пришлось самому идти за вами, вы только что заработали еще одну.

— Вы не говорили мне ни про какие отработки, — возразила Гарриет, у которой от смущения и злости разгорелось лицо. — Как я могла опоздать…

— Полагаю, вам следовало подойти и спросить, — он все-таки посмотрел на профессора Люпина — злобно, разумеется, с промораживающей до костей ненавистью. — Иди куда шел, Люпин. Мисс Поттер, за мной.

— Я думал, стандартная процедура предполагает предварительное оповещение учеников о наказании? — тихо произнес профессор Люпин.

Если бы взглядом можно было убивать, от профессора Люпина осталось бы только выжженное пятно на стене.

— Мисс Поттер, — рявкнул Снейп, — за мной.

Гарриет открыла рот, но заметила, что профессор Люпин предостерег ее едва заметным движением головы. Разумеется, он был не против, что их остановили. Он, ясное дело, все равно ничего не хотел ей рассказывать.

Она сердито покосилась на него и пошла за Снейпом, но от появившихся на лице Люпина недоумения и… обиды? — ей, как ни странно, легче не стало.

Она поплелась за Снейпом в подземелья. Она рассчитывала, что он отведет ее в свой класс, но он прошел мимо него, вниз по извилистым коридорам — в свою личную лабораторию, ту самую, где они с профессором Люпином все лето варили загадочные зелья. В комнате было холодно и тщательно прибрано.

— Что мне делать? — спросила она, не обнаружив ничего отвратительного, что ожидало бы ее внимания.

— Вы сядете здесь, — Снейп указал палочкой на трехногую табуретку, поставленную в углу комнаты, — будете смотреть в стену и размышлять над глупостью ваших поступков.

Гарриет от возмущения брызнула слюной и залилась краской.

— Садитесь, — бросил Снейп.

Гарриет понимала: что бы она ни сказала, это не спасет ее от сидения на табуретке. Самое большее, на что она могла рассчитывать — это разозлить Снейпа еще сильнее и еще больше испортить ему настроение, но в голову ничего не приходило. Так что она развернулась на каблуках и подошла к табурету, который он засунул так глубоко в угол, что у нее едва поместились коленки, и изо всех сил попыталась представить, что его не существует.

Это было непросто, так как уже через пять минут ей стало до невозможности скучно. А Снейп все продолжал шуршать у нее за спиной. Она слышала, как постукивает по крышке стола его нож. Не делал ли он зелье для профессора Люпина?

Она попыталась посмотреть исподтишка.

— Вы заслужили еще один час, нарушив указание, — сказал он, не оборачиваясь.

— Час? — возмутилась Гарриет.

— Два — за разговоры, — ответил он и одним движением ровно разрезал надвое толстый древесный корень.

Да ладно… это же просто… ну и хорошо! Раз ему так угодно, она в жизни с ним не заговорит.

* * *

— Разумеется, она это выяснила, — сказал Ремус своей горшечной Эрментруде. — А если не она сама, то Гермиона Грейнджер, — добавил он с грустной иронией.

Он сам не знал, зачем написал ей про сейф. Если заново подумать, она могла бы посчитать, что это ловушка Сириуса Блэка. Похоже, такая мысль не пришла ей в голову, а вот вопрос, откуда он узнал, пришел. Он предпочел бы, чтобы его не возникло. Вопросы о Лили и Джеймсе привели бы к вопросу, почему он о них не говорил, возможно, к вопросам про Сириуса, и она, разумеется, была бы вполне справедливо обижена, если не разозлена до крайности, обнаружив, что Сириус Блэк — ее крестный отец, и никто ей этого не сообщил.

В сейфе были драгоценности — те, что принадлежали Лили, и унаследованные от Поттеров. Последние Лили редко надевала — на памяти Ремуса только раз, на благотворительный бал, когда они с Джеймсом только обвенчались, еще до того, как из-за войны такие мероприятия стали недопустимы. Но она была благодарна поводу забыть о них: у матери Джеймса был старомодный вкус, и она оставила копии оправ XVI века. К тому же там были рубины, которые, как ей казалось, не шли к ее волосам.

Так ей казалось.

Она купила и свои драгоценности и убрала их в хранилище, когда они с Джеймсом стали скрываться, вместе с тем, что она сама унаследовала — то, что не отошло Петунии, когда умерла их мать. Он не помнил всего, что там было, но ему показалось, что это был бы лучший рождественский подарок, который он мог найти для Гарриет и который она могла бы от него ожидать.

Может быть, рассказ о ее родителях был бы для нее ценнее драгоценностей?

«И, возможно, ты послал ей открытку потому, что знал это и не хотел признавать».

Он провел по лицу ладонью.

— Поговори со мной, — пробормотал он, стукнув палочкой по поверхности их карты. Слова, написанные их почерком, строка за строкой расцвели на пергаменте.

Мистер Бродяга желает Хандрящему Лунатику хорошего дня и сообщает, что унылое лицо едва ли лучше старого.

Мистер Хвост рекомендует быть острожным, а то лицо непременно таким и останется.

Мистер Сохатый недоумевает: неужели мистер Хвост настолько жалок, что счел это достойным оскорблением?

Мистер Лунатик считает, что такое лицо лучше прежнего, пусть остается.

Мистер Бродяга хотел бы посоветовать мистеру Лунатику, хроническому нытику, не наговаривать на себя.

Улыбнувшись, хоть и печально, Ремус прошептал:

— Торжественно клянусь, что не замышляю ничего хорошего.

По пергаменту растянулась карта, разбежались точки. С дрогнувшей в груди болью он поискал точку с пометкой «Сириус Блэк», но ее не было.

Как и точек «Гарриет Поттер» и «Северус Снейп».

На мгновение сердце у него остановилось. Затем он вспомнил, что подземелья ненаносимы, за исключением коридора с классом зелий и учительским кабинетом, и выдохнул.

Но… но зачем Северусу забирать Гарриет вглубь подземелий?

Он постучал пальцами по столу, глядя на затянутое инеем окно. Затем с мимолетным «Шалость удалась» стукнул по карте, сложил ее, убрал в карман и вышел из комнат.

* * *

Стена у Снейпа была потрясающе, изумительно, окончательно, умопомрачительно скучной. На ее фоне урок у Биннса казался праздником.

Гарриет не знала, сколько она просидела на этой табуретке, уткнувшись в угол, но уже вполне была готова биться об стену головой — просто для развлечения.

— Хорошо, — неприветливо произнес голос Снейпа. — Пока достаточно. Можете сходить на обед — после того, как расскажете мне, что вы осознали.

Гарриет, рванувшая было к двери, остановилась. Резкий ответ поднялся в ней, как вода, в которую высыпали мешок камней.

— У вас в той стене пятьсот семьдесят шесть камней.

Пронзительный взгляд Снейпа сосредоточился на ней. Лицо было жестким, словно один из тех камней. Сердце и желудок у нее внутри попытались поменяться местами.

— Возвращайтесь после обеда, — холодно сказал Снейп. — Не вынуждайте меня снова вас искать.

Гарриет развернулась и ушла, не добавив ни слова, постаравшись как можно вежливее закрыть за собой дверь. Она надеялась, что он это заметил.

— Вот ты где, — Гермиона, похоже, испытала крайнее облегчение. — Я тебя уже сто лет ищу и не могу найти… Что случилось? — спросила она, заметив выражение лица Гарриет.

— Я была на отработке со Снейпом, — Гарриет, резко передвинув к себе миску кукурузной каши, шлепнула ложку себе на тарелку. Гермиона подпрыгнула — каша разбрызгалась по столу.

— Отработка? — в ужасе переспросила она. — За что?

Гарриет знала, что Гермиона так и будет спрашивать, пока все не выяснит.

— В ту ночь, когда ты мне сказала про Сириуса Блэка, я… пошла погулять. Ну, уснуть не могла, — сердито добавила она, потому что глаза у Гермионы вспыхнули тревогой и неодобрением. — А ты что бы сделала?

— Я бы точно не пошла ходить по замку, ночью, одна, никого не предупредив! — сказала Гермиона так, словно она и впрямь не могла поверить, что Гарриет так поступила. — Гарриет, ты же знаешь, что Сириус Блэк умеет пробираться внутрь! Если тебя нашел профессор Снейп, то и Блэк тоже мог бы…

У Гарриет совершенно не было настроения выслушивать нотации.

— Я была под мантией, понятно?

— И если Сириус Блэк знал твоего папу, то он и про нее знал! — Гарриет совсем не стало легче от того, что, как она вспомнила, то же самое сказал Снейп. — Это было очень неосторожно, Гарриет! Профессор Снейп вправе огорчаться…

— Ой, правда, что ли? — резко ответила Гарриет. — И ты тоже, да? Полагаю, ты точно знаешь, каково это — выяснить, что кто-то вроде Блэка сделал с твоими родителями… и вы оба со Снейпом…

— Гарриет, конечно, я не знаю, каково это, — у Гермионы на глазах заблестели слезы. — И очень сожалею, честно… Я не для того рассказала тебе о нем, чтобы ты бросилась прямо ему в руки! Разве не видишь, что ему только этого и надо? Что бы ты делала, если бы наткнулась на него той ночью?

— Прокляла бы его, прямо в его предательскую рожу, — Гарриет оттолкнула тарелку и встала.

— Ты куда? — испуганно спросила Гермиона.

— Заканчивать отработку у Снейпа.

— Но обед…

— Вот чудно, что-то есть расхотелось.

Она пошла прочь, быстро и не оглядываясь. Профессора Люпина за учительским столом не было, но ей было почти все равно. Прямо сейчас она не вынесла бы, чтобы ей снова лгали или пытались поучать ее, как жить дальше с тем, что ей уже известно.

* * *

Иногда Северус был благодарен тому, что его вынужденная роль двойного агента помогла ему выработать определенный род умственной гибкости. Без нее он не способен был бы продолжать одно и то же дело, требующее такой точности и сосредоточенности, не озверев и не разнеся все вокруг.

Он точно не пережил бы без этого преподавание.

Тот же механизм позволял ему усмирять свою ярость до тех пор, пока угроза человекоубийства не опускалась до относительно приемлемых величин. Если бы не необходимость продолжать работу, он мог бы придушить дочь Лили прямо там, где она сидела. Или стояла. Или хамила.

Невыносимая мелкая…

Отработка была спонтанным решением. Он увидел, как она уходит с (подозрительным, союзничающим с маньяком) Люпином и в приступе тревоги решил положить этому конец. К сожалению, это означало держать при себе обидчивую и непослушную тринадцатилетнюю девочку, перед этим основательно испортив ей настроение.

Порождению Лили и Поттера за свое выживание следовало благодарить Нарциссу.

Нарцисса с детства страдала хронической болезнью, с ухудшениями в холодное время года. Болезнь легко было держать под контролем с помощью зелий, и она давно настояла на том, что лучшим в этом вопросе является Северус. Хотя он мог бы по множеству причин отдавать ей эти зелья за гроши, Нарцисса всегда платила ему приличные суммы (в дополнение к компенсации за цену ингредиентов). Он прибавлял их к своим накоплениям на путешествия.

У него никогда не было возможности путешествовать — подолгу, обдуманно и свободно, как ему мечталось — и, наверное, никогда не будет; но, ей-богу, деньги у него на это были, на случай, если когда-нибудь все-таки удастся.

Он тоскливо размышлял о своем контракте, мечтал о далеких горах и присматривал за зельем Нарциссы, когда послышался звук, который было ни с чем не спутать — хлопанье крыльев заблудившейся в коридоре совы. Обычно такие совы искали его, и время от времени они терялись.

Невербально открыв дверь, он призвал сову: роняя перья, та пулей влетела в комнату и упала на один из пустых столов.

— Для меня? — спросил он, снимая письмо. Сова была слишком ошеломлена, чтобы узнать его.

Это было для него. Он сломал сургучную печать, а сова тем временем поднялась на лапы и скрылась из комнаты со всей доступной скоростью.

Он всегда первым делом смотрел не на приветствия, а на подпись. Это письмо было от миссис Джейкоб Гринграсс.

(Джейкоб Гринграсс был практически отлучен от семьи, жил на континенте, меняя отвратительных любовниц, и тем не менее его жена до сих пор четко подписывала письма его именем).

Она извещала Северуса о том, что ее дочь Лето уходит из Хогвартса. Лето должна была как можно скорее выйти замуж, и на седьмой курс она не вернется.

«Так как вы декан Слизерина, я вполне естественно чувствую, что могу вам довериться, и молю вас ходатайствовать перед директором за мою дочь по случаю ее ухода».

Это была типичная ситуация для слизеринских матерей. Северус за эти годы, на самом деле, уже двадцать семь раз сообщал, что такая-то ученица не вернется в школу, потому что выходит замуж. Родители-слизеринцы инстинктивно не доверяли директору-неслизеринцу. Так как за все время в Хогвартсе был только один директор-слизеринец, это было что-то вроде факультетской традиции.

Было неудивительно, что Лето Гринграсс должна была стать Ученицей №28, но Северус не смог удержать вспышку отвращения, напомнившего ему Минерву. Он знал, что это чистокровная традиция соблюдается не только среди консервативных слизеринцев, но ему никогда не нравилось, что так много учениц жертвуют амбициями ради удачного замужества.

(Он винил в этом свое маггловское воспитание. Даже чистокровные не-мальчики не видели в этом ничего такого).

Но выгодное предложение часто плохо оборачивалось для девушек. Было легко сменить карьеру, если ты Пожиратель Смерти с не выплаченным долгом жизни, однако магические браки связывали намертво. Когда служитель говорил: «Теперь вы связаны на всю жизнь», — это не было фигурой речи: брачные заклинания разрывались только со смертью. Это была одна из причин, по которым чистокровные не признавали законными браки с магглами: настоящий брак требовал двух палочек, а у магглов их не было. Для всего порядочного общества полукровки вроде Северуса официально считались бастардами. Все законы, что ставили их выше, были не более чем джентльменским соглашением. Это была еще одна из несправедливостей, которые поставили его в такие сложные отношения с обществом и сделали настолько привлекательным предложенное Темным Лордом будущее.

Миссис Джейкоб Гринграсс, полукровка со Слизерина, тщательно скрывала свои маггловские корни. Она вышла за чистокровного — настолько родовитого, насколько это было возможно; но первый ее взгляд упал на Люциуса. В те дни так бывало со всеми. Нарцисса, скрытная, безжалостная и хитрая, обошла всех: отдавая одних на съедение сплетням, других стирая в пыль, она растерзала всех своих врагов и отбросила прочь, как хлам. Нарцисса всегда была неприкосновенна. Он не мог точно припомнить день, когда Будущая Миссис Джейкоб Гринграсс вышла из гонки — и даже как ее тогда звали, — но теперь у нее было четыре дочери, которым суждено было пройти тот же путь, что прошла она.

Он надеялся, что Лето удалось урвать кого-нибудь богатого, раз ей пришлось так спешно убегать. В таких обстоятельствах самое большее, что там могло быть — легкая симпатия. Он надеялся, что ей повезет и однажды чувство окрепнет во что-то настоящее, как бы маловероятно это ни было.

Дафна Гринграсс, безусловно, шла по той же дороге. Пусть она была разумна и уравновешенна, как ученица она всегда исполняла только необходимый минимум: как и большинство слизеринских девочек, она гораздо больше внимания уделяла своему общественному положению. Возможно, ему стоило порекомендовать ее Нарциссе. Если уж Дафна решилась сосредоточить свой ум на договорном браке, она также вполне могла бы попытаться стать одной из богатейших женщин в Англии.

Но Астерия… Возможно, он и тут мог бы кое-что сделать. Подтолкнуть ее. К чему-нибудь, кроме свадьбы с изнеженным принцем.

Ему не следовало делать это самому. Он никогда не влезал в интриги учеников, кроме тех случаев, когда считал, что иначе они бы умерли (что, к сожалению, происходило чаще, чем ему хотелось бы). Он до того жалко распорядился собственным счастьем, что понимал, что у него не хватит интуиции для устройства счастья других. Но если думать, что мир предлагает лишь один способ помочь себе, можно слишком долго не замечать, что были и другие пути.

Заканчивая зелье Нарциссы, светящееся в сумерках серым перламутром, он стал закладывать основы своего плана. Простые планы всегда работали лучше. Их можно было по необходимости перестраивать.

Когда девочка вернулась, надувшись и волоча ноги, у него все было готово.

Он, на самом деле, был удивлен, что увидел ее, к тому же почти вовремя. Но что-то… что-то было…

— На ваших ботинках снег? — обманчиво мягко спросил он.

Она замерла, вскинула взгляд на его лицо. Впервые он задумался, не будет ли ее патронус тоже ланью, если ей удастся когда-нибудь его вызвать.

— Я выходила во двор, — ответила она после чуть более длинной, чем надо было, заминки. Голос был почти нормальным.

Он прищурился, глядя на нее сверху вниз. Она смело встретила его взгляд.

— Возвращайтесь в свой угол, — сказал он.

Он закончил зелье Нарциссы, разлил его по хрустальным фиалам, которые были на самом деле необходимы для его транспортировки: оно было настолько чувствительным, что реагировало бы на любой другой материал. Бутылочки были зачарованы на неразбиваемость, и он добавил еще слой чар, чтобы открыть их могла только Нарцисса. Это была его стандартная практика, даже для тех клиентов, что не были его друзьями, однако едва не были отравлены насмерть в прошлом.

К тому времени, как он убрал на рабочем столе и разложил все по местам, девочка, как он предположил, достаточно намаялась, чтобы быть готовой к его предложению.

— На сегодня все. С одним условием, — добавил он, когда она спрыгнула с табуретки, и позволил словам повиснуть в воздухе.

— Условие? — она оглянулась на него со смесью упрямства и тревоги.

— Вам предстоят еще отработки, — сказал он с явно обманчивой мягкостью: она поняла это и забеспокоилась. — Однако я мог бы… предложить вам их сократить, если вы согласитесь на замену.

— Ладно, — тут же ответила она.

— Вы даже не выслушали, в чем состоит предложение, — он ощутил раздражение сразу по нескольким причинам.

— Оно не может быть хуже, чем пялиться в стену.

— Откуда вам знать, что я не придумаю ничего хуже — чтобы доказать, что вы неправы?

— Оно хотя бы короче? — спросила она.

Он знал, что улыбка, которой он ей ответил, отнюдь не была приятной.

— Вы уже согласны.

Она отплатила впечатляюще сердитым взглядом. Он решил, что начало положено.

— Напрягите память, — сказал он. — Хэллоуин. Вспомните Астерию Гринграсс.

На лице у нее сменились эмоции: негодование, раздражение, настороженность, понимание… и, наконец, растерянность. Он не мог вспомнить, было ли так же легко читать Поттера или Лили, или это просто у нее такое нетипично выразительное лицо.

Возможно, дело просто в том, что улучшилась его способность расшифровывать движения лицевых мышц.

— Итак? — поторопил он. — Вспомнили?

— Да, конечно, — все еще растерянно ответила она. — Как тут забудешь. Что с ней?

— Мисс Гринграсс не может приспособиться к жизни в интернате. Недавняя потеря старшей сестры, без сомнения, сделает это еще слож…

— Дафна умерла? — прервала его, побелев, девочка. — Когда?

Он собрался с мыслями после короткого удивления.

— Никто не умер, и дело не в Дафне — речь о старшей из сестер, Лето. Она уходит из школы, так как ей предстоит замужество.

Девочка обмякла от облегчения, а потом наморщила нос.

— Почему это плохо?

— Потому что, — нетерпеливо продолжил он, — Лето была единственным человеком, помимо Дафны, с которым Астерия могла поговорить. К тому же она начнет тосковать по сестре, что еще больше ее ослабит. Вы должны попытаться положить конец этому разрушительно замкнутому поведению.

— Я? — девочка еще больше растерялась, и в ней снова стала видна тревога. — Что я могу сделать?

— Предоставлю вам самой это решать.

Теперь она запаниковала. Как интересно.

— Но… но я ее даже не знаю. Что, если я не смогу помочь?

— А вот это решать мне. Вы уже приняли предложение, мисс Поттер.

Паника сменилась встревоженным беспокойством.

— Я не очень хорошо… с людьми… Лучше Гермиона, чем я… или кто-нибудь из слизеринок…

— Я дал вам задание, — сказал он тоном, который прекратил бы любой спор с негриффиндорцем. — Вы либо возьметесь за него, либо вернетесь в свой угол.

По ее лицу было видно, что она успела забыть начальные условия сделки, но она быстро перешла к упрямой решимости.

— Выбираю угол, — заявила она. — Я не… не подхожу, чтобы помогать…

— Вы уже однажды спасли ее от детской жестокости, — ответил он — холодно, чтобы подавить ощущение, что это напоминание близко к комплименту. — Тут то же самое.

Она моргнула. Затем посмотрела на него, и он осознал, что не может понять, о чем она думает.

— Ладно, — сказала она. — Берусь.

— Да, — усмехнулся он. — Я свяжусь с вами позже и объясню детали. Теперь уходите.

Она ушла с задумчивым видом. Он подождал, пока она отойдет подальше по коридору, а затем погасил свет и пошел следом.

* * *

Уверившись, что они ушли, Ремус снял дезилюминационное. Если бы его поймали, было бы трудно отделаться фразой вроде: «Я просто потерялся в подземельях» — под маскировочными-то чарами.

Он узнал достаточно, чтобы задуматься, но слишком мало, чтобы прийти к решению.

И ушел, глубоко задумавшись.