Бесконечная дорога (джен)

больно ох господи больно она сейчас умрет

гарриет гарриет ты меня слышишь скажи что-нибудь пожалуйста

больно больно смерть огонь бьется ломается рассыпается

лаванда ушла за мадам помфри гарриет ты слышишь

больно мама

* * *

— Вы не говорили, что это заклинание опасно! — повторяла Грейнджер, снова и снова; две стены и приоткрытые двери несколько приглушали ее голос.

— Оно не опасное! — ответила Патил осипшим, заплаканным голосом. — Это мамочка мне о нем сказала! Профессор Трелони…

— О да, она же такая рассудительная, любой бы ее спросил! — закричала Грейнджер, и на короткое мгновение извечное желание Северуса свернуть ей шею поутихло.

— Ой, заткнись про профессора Трелони! — завопила Браун. — Сама ни на что не годна в прорицаниях, но думаешь, что раз у тебя что-то не получается, значит, это что-то — чушь!

Северусу хотелось крикнуть Помфри, чтобы вышвырнула их из палаты… нет, лучше сделать это самому — но встать он не мог, а Дамблдор ушел посмотреть, как там мисс Поттер (Северус пригрозил убить его, если он этого не сделает). Он оставил дверь открытой, и Северус слышал почти каждый вопль скандалящих девчонок-подростков, и с каждым услышанным словом все сильнее хотелось их проклясть.

Какого черта они там устроили, что мисс Поттер опять оказалась в Больничном крыле? Если они были неосторожны, если она пострадала из-за их глупости, они у него застрянут на отработках до конца своих бестолковых жизней.

Он услышал в коридоре тихие, быстрые шаги Дамблдора, увидел движение тени. Затем услышал, как директор говорит истеричным соседкам мисс Поттер:

— Мне крайне необходимо, чтобы вы трое рассказали, что случилось. По очереди, пожалуйста, — добавил он, как раз перед тем как все они затрещали одновременно.

Патил: «…мы проводили ритуал, как было описано в заклинании, исполняли напев…»

Браун: «…не знаю, что случилось, у нас были закрыты глаза…»

Грейнджер: «…я вышла из комнаты, а когда вернулась, Гарри уже…»

Браун: «…выгибалась спиной к полу, было так страшно…»

— Спасибо, — сказал Дамблдор, и они умолкли. — Я понял.

— Я принесла книгу, сэр, с этим заклинанием, — сообщила Грейнджер.

— Не д-должно было так п-получиться, — выговорила Патил. — Я его месяц изучала. Оно не опасное, так не должно было п-получиться!

— С Гарри все будет хорошо? — спросила Грейнджер. Северус вообразил, как она заламывает руки.

— Я не могу этого сказать, — ответил Дамблдор, и сердце Северуса словно сковало льдом. — Мы даже пока не знаем, что с ней случилось. Но мы сделаем все, что в наших силах.

Последовавшее молчание было густым и удушающим, только приглушенно шмыгала Патил — сопливая дура снова расплакалась.

— Прошу меня извинить, — мягко продолжил Дамблдор, — я должен попросить вас троих вернуться в спальню. Нам предстоит здесь много работы.

— Сэр, п-пожалуйста, — дрогнувшим голосом попросила Грейнджер, — можно, я останусь?

Дамблдор ответил не сразу, но когда он произнес:

— В этот раз можно, — Северус не удивился. — Вы могли бы лечь спать здесь. Мадам Помфри очень ясно дала понять, что не позволит никому видеть Гарриет, пока не убедится, что та вне опасности.

Грейнджер, похоже, с этим согласилась, так как Северус ее ответа не услышал; и так как всхлипы Патил с рыданиями Браун тоже прекратились, он предположил, что они ушли.

Он лежал, изнывая от нетерпения, и ждал возвращения Дамблдора.

* * *

Гермиона считала предсказания чушью. Возможно, все дело было просто в маггловских предубеждениях (гадания — это такая нелепость), или, может быть, в большей мере повинна была профессор Трелони, которая была слишком зациклена на мрачных и тревожных предсказаниях, которые никогда не сбывались, чтобы Гермиона воспринимала ее всерьез; которая слишком увлекалась, предсказывая смерти и травмы, и никогда — счастливые исходы; которая психологически истязала учеников, лишь бы пощекотать себе нервы, — профессор Трелони, первый учитель, которого Гермиона не уважала и не любила (она недолюбливала и Снейпа, поскольку тот был предвзятым негодяем, но по крайней мере полным шарлатаном он не был).

И Лаванда с Парвати, их дурацкое заклинание…

Она сделала копии нужных страниц из книги Парвати и вчитывалась в них, пока мадам Помфри и Дамблдор работали в карантинной палате. Была почти полночь, но она не могла уснуть. Ей надо было разобраться, что пошло не так.

Гермионе потребовалось какое-то время, чтобы осознать, что ее пальцы крутят висящую на шее цепочку. Не ту, что от ожерелья дружбы — от хроноворота. И словно поднявшийся от задутой свечи дымок, явилась мысль: «Если бы я могла повернуть время вспять и остановить это…»

Она в ужасе отшатнулась от нее. Нет… нельзя… профессор Макгонагалл запретила…

Все равно это не сработает. Если бы ей удалось, Гарриет сейчас не было бы в Больничном крыле. Что бы она ни сделала, все произойдет именно так, потому что если бы она могла это остановить, то уже остановила бы.

«Верно, — сказал в ее сознании холодный презрительный голос. — Но ты подстраиваешь свою логику под этот вариант исключительно потому, что первой твоей мыслью было — «учитель запретил».

Глаза обожгло слезами. Она затрясла головой, но голос был безжалостен: «Оказалась ли Гарриет в Больничном крыле потому, что ты была слишком напугана тем, что скажут твои учителя, если ты вернулась в прошлое, или потому, что ты вернулась, но ничего не смогла сделать?»

Стиснув зубы, говоря себе заткнуться, она резкими движениями выровняла пачку скопированных страниц и придвинула поближе к лампе, собираясь читать.

«Да, давай, учись, пялься в книжку. Больше ты ни на что не годна…»

— Заткнись! — закричала она. Голос эхом отразился от стен пустой палаты. «Нись-нись-нись» — как насмешливое хихиканье.

— Ладно, — прошептала она через мгновение, комкая в пальцах страницы. — Мне здорово влетит, меня могут отчислить, и я ничего не добьюсь, потому что случится то, что уже случилось… но ладно! Я пойду…

Прежде чем она успела сама себя переубедить, она крутанула хроноворот, и палата вокруг завертелась — назад во времени.

* * *

— Что произошло? — требовательно спросил Северус, так изогнув шею, чтобы увидеть лицо входящего в комнату Дамблдора. — Что с ней?

— Похоже, она приняла участие в заклинании, взывающем к Гекате и дважды использующем силу троицы, — ответил Дамблдор. Он выглядел старше, чем раньше. Он не должен был так выглядеть, и вовсе не только потому, что прошло всего около часа.

— По мне похоже, будто я учил в школе эту белиберду?

— Геката, — продолжил Дамблдор, почти как будто говорил сам с собой, — в ее ипостаси троицы… И три молодых женщины, объединяющих свои силы, чтобы достичь видения своего прошлого и будущего, — Дамблдор аккуратно положил книгу на тот же шкафчик, где стояли цветы мисс Поттер. — С огромным сожалением я могу сказать, что мы можем предположить, что именно увидела мисс Поттер.

Знаете, что я слышу, когда ко мне приближаются дементоры? Я слышу, как Волдеморт убивает мою маму…

По всему телу медленно пополз холод. Что станет с разумом человека, увидевшего собственную смерть?

Северус закрыл глаза.

* * *

Когда Больничное крыло вокруг Гермионы снова обрело четкость, его по самый сводчатый потолок наполнял солнечный свет. Мгновение она стояла посреди белого дня, парализованная страхом, уверенная, что ее увидели. Как она могла быть так неосторожна? Она же знала, что Гарриет ходила в Больничное крыло во время урока чар…

Но палата была настолько же безлюдна, насколько светла. Даже мадам Помфри не было (наверное, проверяла профессора Снейпа).

Не рискуя такой редкой удачей, Гермиона рванула из палаты, запихивая хроноворот обратно за воротник блузки.

Она открутила слишком далеко, вернулась слишком давно. Какая от нее может быть польза посреди дня?

Проверив часы, она увидела, что скоро должны начаться чары. Может, она все-таки сможет встретить Гарриет в Больничном крыле, поговорить с ней, попытаться переубедить?.. Не то чтобы от этого будет какой-то толк…

Стоп. Стоп. Гарриет не сразу пошла в Больничное крыло, она сперва вернулась наверх, в спальню — взять зелье от боли, которое она там хранила.

Гермиона сорвалась на бег. Все короткие дороги, которыми они пользовались, в это время дня были слишком оживленными. Ей придется бежать по дальней.

Через несколько минут, держась за бок, в котором начало колоть, она ввалилась за портрет Полной Дамы, промчалась через пустую гостиную и поднялась по лестнице. Она распахнула дверь в их комнату и благословила свою счастливую звезду, увидев там Гарриет — та выругалась, разбив что-то стеклянное.

— Черт, Гермиона! — сердито сказала она. — Это был мой единственный флакон!

— Прости, — пропыхтела Гермиона. — Извини… Я не хотела тебя напугать… я только собиралась сказать… что угодно, только не делай то заклинание!

— Что? — Гарриет, нахмурившись, вытащила липкую расческу и выругалась — Гермиона ненавидела, когда она так ругалась, и где научилась только. Она подняла руку — сбоку был длинный порез, достаточно серьезный, чтобы Гермиона поморщилась.

— Заклинание по прорицаниям с Лавандой и Парвати… тебе нельзя его делать, пожалуйста, поклянись, что не станешь…

— Мне и не слишком охота, сама знаешь, — Гарриет развернула носовой платок и прижала к порезу. — Не собираюсь им говорить, что у меня сегодня началось… фу, ну и бардак. Слушай, мне теперь надо к мадам Помфри, позже увидимся…

— Пообещай! — взмолилась Гермиона, торопясь следом за убегающей из комнаты Гарриет.

— Да с чего это ты? — очень недружелюбно спросила Гарриет. Но она действительно выглядела бледной и больной. Она ведь всю неделю, и даже раньше, выглядела бледной и больной, угрюмой и замкнутой.

— Я… у меня просто жуткое предчувствие, что случится что-то очень-очень плохое, — отчаянно сказала Гермиона.

— Похоже, профессор Трелони тебя все-таки довела, — покачала головой Гарриет. — Это просто старое глупое заклинание. Мне бежать надо… Ты сама на чары не опоздаешь?

И умчалась, оставив Гермиону — потрясенную, расстроенную, злую на себя и ни на волос не приблизившуюся к тому, чтобы предотвратить будущее, в котором ее подруга бредит в ужасе и безумии.

Гермиона вернулась в спальню, чтобы заняться самобичеванием. Ну что за глупый план (если это можно назвать планом — конечно же, нельзя). Ну разумеется, ей должно было хватить ума, чтобы догадаться, что такая недоделанная ерунда не сработает. Очевидно, она не смогла предотвратить заклинание, так как оно произошло. Как бы ей ни хотелось думать иначе, логика утверждала, что вышло именно так. И кроме того, на ней была другая одежда, да и действовала она совсем не так, как должна была, до или после…

Она подавила невольную и острую благодарность к этому случаю твердолобости Гарриет. Если уж благодаря тому, что та приняла ее странное поведение за чистую монету, не случился временной парадокс…

Нет, сейчас не время гордиться своим интеллектом. Сейчас надо спрятаться и ждать, когда можно будет вмешаться и попробовать еще раз.

Она знала, что за время чар Лаванда, Парвати или Гарриет ее не обнаружат, но теоретически кто угодно мог войти в их спальню и увидеть ее там, где ее не должно было быть. Нужно где-то спрятаться…

Ее взгляд упал на платяной шкаф. Она поморщилась, но идея была здравой. Ей надо было оставаться поблизости.

Но в шкафу было душно и неудобно. Она подстелила несколько своих чистых школьных мантий, чтобы было немного покомфортнее, и чуть приоткрыла дверь, чтобы через щель падало достаточно света и можно было разбирать свои записки.

Она ударила палочкой по книге, применив заклинание, модернизирующее язык, убирающее слова вроде «обавание» или «наготовати»:

Взывая к богине Гекате, заклинание Единства прославляет силу ведьмы и твое неповторимое прозрение в священном круговороте жизни. На вершине своего магического цикла, когда силы жизни текут сквозь тебя и кровь прошедшего месяца очищает путь для месяца нового, заклинание Единства может позволить тебе погрузиться в опыт былого, в значимые его моменты, и осветить судьбу, которую они определят в твоем будущем. Найденные воспоминание и предсказанная судьба будут зависеть от самой ведьмы, но они непременно будут частью священного круга твоей собственной жизни, так же, как и ты сама — часть жизненного круговорота.

Богиня Геката напоминает нам о важности перемен, помогает освободиться от прошлого, особенно такого, которое сдерживает наш рост, и принять перемены и превращения. Она может потребовать нас уйти от того, что для нас привычно, безопасно и надежно, и отправиться в путь по темнейшим пространствам души.

Новые начинания, как духовные, так и повседневные, могут вызывать сомнения и страх, но Геката направит тебя, озарив предстоящий путь. Богине Гекате смерть и умирание так же знакомы, как рождение и жизнь, и ее мудрость проницает все земные тайны.

Ради тебя ее взгляд проникнет туда, где лежит давно забытое или даже сокрытое, и поможет совершить выбор и отыскать путь. Не раз воссияет она для тебя, как указующий огонь, во снах или в медитации. Воззови к ней — и познай священную тайну ее направляющей руки.

Это объясняло ритуал, состояние транса. Это никак не объясняло, что делать, если заклинание пошло не так.

В энный раз Гермиона увидела, насколько сглупила, позволив Гарриет участвовать в заклинании, которое открывает окна в ее прошлое и будущее. Она знала, что дементоры вытягивали воспоминания до того ужасные, что Гарриет падала в обморок (воспоминания о ночи, когда умерли ее родители, в этом Гермиона была уверена, хотя Гарриет никогда об этом не рассказывала); а будущее, связанное с определяющим ее судьбу моментом, отмечающее направление ее жизни, тоже было без сомнения связано с Сами-Знаете-Кем. Но она до того была уверена, что заклинание бесполезно (и не то чтобы эта дурацкая книга помогла), что прорицания — смехотворный раздел магии, в лучшем случае неточный, что Лаванда и Парвати — бесталанные дурочки; так была уверена, что удовольствовалась тем, что просто сидела и демонстрировала, насколько она лучше всех.

А теперь, сознавая собственную ошибку, ей придется смотреть, как она совершит ее снова.

Они были правы, те волшебники, что предупреждали: хроновороты — проклятие.

* * *

Первыми вернулись Лаванда и Парвати. Они вошли, недовольно бурча, потому что Гарриет где-то бегала. Гермиона помнила, как та ускользнула прочь после ужина, хотя и не спросила, куда она пошла. Подальше ото всех, как ей подумалось. Та история с Сириусом Блэком очень ее расстроила.

Через какое-то время она услышала, как вернулась она сама. Было очень странно слышать собственный голос и знать, что он не в записи.

«Идиотка, — ругала она себя. — Идиотка!»

Когда же наконец вернулась Гарриет, она получила новый урок: то, чего ты нетерпеливо ждал, может оказаться еще болезненнее, чем само ожидание.

Они начали ритуал. Парвати зажгла курения, и Лаванда повесила их к потолку, позвякивая цепочками. Гарриет должна была сидеть на своей постели, подняв колени, глядя на них двоих с усталым и смиренным лицом. Гермионе надо было бы ее утешать, а не корпеть над книгой по нумерологии, сосредоточившись на ее превосходстве над прорицаниями. Ну какая из нее подруга? Весь год, пока над Гарриет висела угроза убийства, Гермиона изучала магглов!

Вот они рисуют линии друг другу на лбу и на руках… вот ложатся… вот завели свой нелепый речитатив…

Гермиона крепко сжала ожерелье: половинка сердца впилась в ладонь.

Через тонкую щель, которую она оставила между дверцами шкафа, Гермиона увидела, как другая-она закрывает книгу с видом полного отвращения и наконец-то, наконец-то уходит из комнаты. Гермиона возликовала, хоть и не могла отделаться от горькой мысли, что, может быть, если бы она тогда задержалась, то могла бы заметить, как что-то пошло не так, и тут же все остановить.

Что ж, именно для этого она здесь сейчас. Как говорится, лучше поздно, чем никогда.

Хотя, наверное, при этом обычно не подразумевают путешествия во времени.

Лаванда и Парвати продолжали говорить, но Гермиона больше не слышала голоса Гарриет.

Затем, словно выдернули шнур, голоса в соседней комнате просто остановились посреди предложения. От неожиданной тишины у Гермионы зашевелились волосы.

Сейчас.

Задержав дыхание — хотя она и знала, что ее никто не увидел — Гермиона открыла дверь и выбралась из шкафа. Ее босые ноги ступали беззвучно. Вообще-то сейчас, когда умолк речитатив, звуков в комнате не было вообще. Парвати и Лаванда мирно лежали с закрытыми глазами, протянув друг к дружке руки.

А Гарриет глядела в потолок широко раскрытыми глазами, лицо у нее было застывшим и искаженным, словно от боли, словно она видела нечто, что ее ужасало; и в то же время в ее глазах была пустота, словно она смотрела на что-то, незримое для Гермионы.

Гермиона опустилась на колени и взяла ее за руку, пытаясь отделить ее от пола. Рука не поддавалась, словно скованная треугольником с руками Лаванды и Парвати.

Шрам Гарриет был воспаленного жгуче-красного цвета, словно он горел, словно за ним скрывалось пламя. Все ее тело закостенело, Гермиона даже не слышала ее дыхания.

Я должна что-то сделать… Что, если я что-то сделаю не так? В книге не сказано… «Ну так придумай что-нибудь сама! Ты же вроде как умная, нет?»

Кожа вокруг шрама Гарриет начала трескаться — словно скорлупа яйца.

Гермиона подавилась воздухом, зрение застилали слезы. Затем она подняла палочку и заклинанием сбила с потолка курильницу.

И когда Лаванда и Парвати подскочили, отдернув руки, Гарриет закричала, словно ее рвали на части. Она выгнулась — спина на фут поднялась над полом, так что она касалась его только макушкой и ступнями, и она все кричала и кричала…

— Приведи Помфри! — крикнула Гермиона, и Лаванда порскнула, как кролик.

И тогда Гермиона сорвалась с места. Она запрыгнула в шкаф, как раз услышав, как она сама вбегает в комнату, крича: «Гарриет? Гарриет!» — а Парвати плачет так горько, что не замечает, что Гермиона в двух местах сразу…

Гермиона соскользнула на дно шкафа, дыша через нос. Она так и не поняла, помогла ли хоть чем-то. Может быть, нет. Когда бы она вернулась в комнату, если б не эта сумятица? Сколько еще Лаванда и Парвати лежали, пойманные заклинанием?

Может быть, недолго.

Может, вечность.

Она прижалась лбом к коленям и слушала, как воет Гарриет, словно обезумев от страха. Глаза щипали слезы, сердце стискивало от вины и боли, потому Гермиона не знала никого смелее Гарриет.

* * *

Гермионе удалось выбраться из шкафа только после двух ночи. Когда она прокралась обратно в Больничное крыло, профессор Дамблдор сидел у покинутой ею кровати, читая книгу заклинаний, которую она дала ему много часов назад.

Гермиона тут же подошла к нему. Она никогда не думала, что встретит вероятность собственного исключения так стоически, с таким безразличием. В этот миг она вообще сомневалась, что ее это волнует.

Профессор Дамблдор безо всякого удивления поднял на нее взгляд.

— Ну, дорогая моя? — спросил он. — Есть ли сдвиги?

— Я не знаю, сэр, — прошептала она. — Я… не знала, что делать.

— Так или иначе, — ласково сказал он, закрывая книгу, — хорошо, что вы попытались.

— Вы не… сердитесь? Сэр, я нарушила правила…

— Я всегда знал, что ты это сделаешь. Для того, чтобы обладать таким безусловно соблазнительным предметом и при этом использовать его только для учебы, нужно обладать гораздо менее чуткой душой, чем ваша, мисс Грейнджер.

То, как близка была Гермиона к подобному, заставило ее устыдиться — глубоко, до отвращения к себе.

— Как она, сэр?

— Боюсь, очень больна. — На его лице не было улыбки, и он вдруг показался очень старым. — Мисс Патил была права: заклинание должно было быть вполне безвредным. И тем не менее…

«Возможно, она видела слишком много, чтобы можно было вынести». Гермиону изнутри пронзило холодной дрожью.

— Насколько очень больна, сэр?

Мгновение профессор Дамблдор глядел на нее, словно обдумывал, разумно ли ей сообщать об этом. Затем ответил с мягкостью, которая напугала ее так же сильно, как и сами слова:

— Она может сойти с ума, мисс Грейнджер. Возможно, уже сошла.

* * *

Северус не мог вспомнить, проклинал ли он что-нибудь в своей жизни с такой яростью, как положение, в котором находился последние несколько дней — если такое вообще бывало. Зная себя, можно было сделать вывод, что это нечто: но его злость на то, как он так не вовремя оказался прикован к постели, в муке как душевной, так и физической, лишенный при этом любых способов мысленно отвлечься, могла сравниться только с ненавистью к своей беспомощности в этой ситуации. Заняться было нечем, и при этом он ничего не мог предпринять.

Ссылаясь на угрозу Сириуса Блэка, Дамблдор не передал мисс Поттер под опеку целителей Святого Мунго, однако он к ним обратился. Они топали по карантинному отделению, бестолково болтая, и Северус даже не мог сорвать на них раздражение, так как Помфри заперла дверь и набросила на нее заглушающие чары.

То же самое относилось к миссис Патил, так называемому специалисту по прорицаниям. Ей больше прочих повезло, что Северус не мог встать, иначе он бы высказал ей все — за то, что она, идиотка, вырастила настолько тупую дочь, что та подвергает подруг заклинаниям, отправляющим их на грань безумия, безо всяких признаков — даже три дня спустя — что они сумеют оттуда вернуться.

* * *

— Миссис Патил, — сказал профессор Дамблдор, — благодарю, что пришли.

Гермиона редко восхищалась людьми, которые бы не олицетворяли власть или не были интеллектуальными гигантами, а миссис Патил была всего лишь профессиональной гадалкой. Но в ней было нечто настолько мрачное, и она была до того откровенно красивой и элегантной, что Гермиона обнаружила, что чувствует смущение и неловкость. Она отругала себя за такую глупость. Какая разница, что миссис Патил красива?

«Такая, что ты сама некрасивая. — Заткнись».

— Директор, — произнесла миссис Патил голосом таким же мрачным, как и ее взгляд. — Я глубоко сожалею о случившемся.

— Спасибо, — тем же тоном отозвался профессор Дамблдор. — Трагическая история. Мы надеемся, что вы сможете что-либо прояснить в этом деле — что могло пойти не так или что следует предпринять.

Вместо того, чтобы возразить, что у нее нет таких сведений, миссис Патил ответила:

— Почту за честь, — и проследовала за ним в комнату Гарриет.

Гермиона пошла с ними. Профессор Дамблдор ей разрешил (к вящему недовольству мадам Помфри).

При виде Гарриет у нее заныло сердце. Та, непрерывно бормоча, извивалась на постели в наложенных мадам Помфри магических путах: волосы спутались и промокли от пота, глаза были полуоткрыты, так что видны были только белки. Она лежала так уже три дня. Даже не спала. Просто продолжала дергаться и бормотать, иногда вскрикивая, но никто не мог понять ни слова, а она никого вокруг не замечала.

Целители из Мунго ничем не смогли ей помочь. Даже их советы были противоречивы. Один сказал погрузить ее в магический сон, другой предложил зелье, третий заявил, что ей противопоказаны любые магические средства для сна или приведения в сознание, а четвертый посоветовал обратиться к ним через несколько дней и сообщить, как у нее дела.

— Это мне не по силам, директор, — прошептала мадам Помфри профессору Дамблдору, когда Гермиона, по их мнению, спала (хотя Гермиона не представляла, как в такой момент вообще можно уснуть). — Не знаю даже, как подступиться.

Миссис Патил стала их новой надеждой.

Гермиона старалась не думать — «последней».

Миссис Патил села в кресло у кровати Гарриет и несколько минут просто смотрела на нее. Затем она протянула руку, широко раздвинув пальцы, и провела ими в воздухе на фут выше тела Гарриет, от колен до головы. Наконец она медленно и мягко опустила руку Гарриет на лоб, закрыв глаза, когда ее ладонь коснулась кожи Гарриет.

Гермиона мысленно негромко фыркнула, но для полноценного презрения она была слишком встревожена. И если эти приемы Гарриет помогут, какая разница, что они выглядят банально?

— Она заперта в потоке времени, — сказала миссис Патил, открывая глаза.

— Прошу извинить мое невежество в прорицаниях, мэм, — вежливо сказал Дамблдор.

— Временных линий больше одной, директор, — голос ее был простым и внятным, совсем не похожим на туманные интонации профессора Трелони. — Все сущее имеет собственный запас времени — люди, деревья, мухи, даже горы. В этом мире человеческое тело и разум склонны крепиться к настоящему, хотя мы всегда ощущаем безжалостную тяжесть прошлого и магнетическое притяжение будущего. Настоящее время имеет на всех нас необыкновенное влияние. Важно соблюдать его естественные границы. Даже мельчайшие вариации нашей естественной временной линии могут представлять большую опасность. Проще говоря, если наше время будет нарушено, придется плохо. — Она смахнула волосы со лба Гарриет. — У этой девочки личное время в хаосе.

— Хотите сказать, что Гарриет не представляет, где находится в пределах своей собственной временной линии? — спросил Дамблдор.

— Для человека, обладающего такой малой подготовкой, — она коротко, сухо улыбнулась, — вы разобрались быстро. Да. Ее временная линия спутана.

— Но этого ведь не должно было быть, — отчаянно проговорила Гермиона. — В книге не говорится о том, что что-то может не получиться…

— Заклинание Единства часто причиняет страдания тем, у кого были болезненные переживания в прошлом, — сказала миссис Патил еще мрачнее, чем прежде. — Жаль, Парвати не сказала мне, что собирается предложить участвовать Гарриет Поттер. Учитывая лишь то немногое, что я знаю о ее прошлом, я бы ей запретила.

Гермиона собралась с духом, чтобы задать следующий вопрос:

— Могло это произойти из-за того, что я прервала заклинание, пока Гарриет еще была под его действием?

Миссис Патил поглядела на нее, и в ее молчании Гермиона прочла свой приговор. Она не могла избавиться от чувства, что миссис Патил видит намного больше, чем Гермионе хотелось бы показать.

— Возможно, — произнесла она наконец, — но не должно было. В худшем случае такое воздействие причинило бы мисс Поттер головную боль. Чтобы довести ее до этого состояния, все трое должны были пропустить достаточно силы, чтобы преодолеть естественное течение времени. Я не могу представить, чтобы на подобное были способны три тринадцатилетние ведьмы. Заклинание этого даже не требует.

Но Гермиона заледенела. Это из-за нее. Это она виновата.

— Будущее может быть изменено, — сказал профессор Дамблдор, — но прошлое — нет. С каждым вздохом мы меняем свое будущее, но с прошлым ничего не поделать. Я прав, миссис Патил?

— Правы, — миссис Патил казалась слегка удивленной.

— На прошлом можно только учиться, — продолжил профессор Дамблдор. — Хотя это, как правило, вызывает сожаления. Благодарю, миссис Патил. Можно ли что-нибудь для нее сделать?

— Как я уже сказала, наши временные линии привязаны к настоящему. Если урон не был, — крошечная пауза, — непоправимым, ее время постепенно выправится. Я боюсь, что вы можете только ждать. Наши временные линии нельзя безопасно менять с использованием внешней силы. — Она заправила прядку Гарриет за ухо. — То, что вы видите перед собой… результат такого воздействия.

— Спасибо, — поклонился ей профессор Дамблдор.

Профессор Дамблдор проводил миссис Патил прочь, но Гермиона осталась рядом с Гарриет. Она наполнила в раковине фарфоровую миску и принесла к постели полотенце — вытирать пот со лба Гарриет.

— Прости, пожалуйста, — прошептала она и вытерла слезу, упавшую Гарриет на щеку.

Голос профессора Дамблдора, хоть и негромкий, ее напугал. Она не слышала, как он вернулся. Она склонила голову, чтобы он не увидел, что она плачет.

— Если устанешь сидеть с ней, — ласкового сказал он, — можешь в любой момент позвать мадам Помфри.

— Да, сэр, — «не позову».

— Вчера — сегодня лишь воспоминание, — пробормотал профессор Дамблдор. — А завтра — сегодня только сон.

Затем он ушел, беззвучно прикрыв за собой дверь.

Гермиона вытерла свое залитое слезами лицо полотенцем. Шмыгнула. Она надеялась, что миссис Патил поможет. Несмотря на все свои насмешки…

Но это она сама оказалась слабой, невежественной и неразумной. Она лгала Гарриет про хроноворот, потому что боялась того, что Гарриет захочет с его помощью сделать, и вот до чего ее собственные действия довели ее лучшую подругу.

— Гарриет… — она окунула полотенце в миску и выжала его, черпая силу в его реальности, пытаясь собраться. Она положила его Гарриет на лоб. Мадам Помфри его залечила, но шрам все еще был ярко-красным.

Миссис Патил клала сюда руку — вот так. Теперь Гермиона гадала, не стала ли она сама частью какого-то ритуала или испытания, а не только пыталась сделать Гарриет легче.

— Гарриет, — прошептала она. — В начале года профессор Макгонагалл дала мне хроноворот. Именно так я попадала на все уроки. Она заставила меня пообещать не говорить тебе…

И она рассказала Гарриет обо всем. Она притворилась, будто это тренировка перед тем, как Гарриет снова придет в себя: во второй раз рассказ, наверное, будет легче и больше похож на исповедь.