Пыль (гет)

Настя

— Настя, ты что? — спросила удивленно Марина Князева, когда я следуюшим утром вошла в класс и села с Мишей. В больших глазах Марины читалось удивление. Но что такого ужасного в том, что я сяду с Мишкой?

— Мы друзья, — заявила я решительно. — И точка.

Я решительно посмотрела на черную доску, под которой, как обычно, лежали два длинных мелка. За окном шел мелкий противный дождь с мокрым снегом, от которого запотевшие окна были в водяных разводах. Женька, впрочем, с удовольствием рисовал на них какие-то фигурки или узоры. Можно же дать человеку хоть голову поднять.

— Ты не должна была за меня заступаться, — проговорил Миша, на что я махнула рукой. В конце концов друзья.

Но еще сегодня 14 ноября — День Рождения Иры Аметистовой. У нас в классе праздновали так: именинник приносил пакет конфет и раздавал всем. Мне в этом смысле повезло чуть меньше, поскольку я родилась в конце лета, когда еще шли каникулы. Но начиная с третьего класса я, глядя на других ребят, тоже стала приносить конфеты 2 сентября, потому что 1-го, в день торжественных линеек, всем было не до того. Зато на второй день осени мы так и начинали учебный год — с празднования моего Дня Рождения.

— Хорошая традиция — конфеты есть, — с видом учителя проговорил Женька. — Спасибо, Ир. И с праздником!

Аметистова мягко улыбнулась. Сегодня она была особенно нарядной — в коротком темно-зеленом платье с белым воротником и зеленым бантом, точно под цвет ее глаз. Мы по очереди благодарили и поздравляли Иру с днем рождения, получая по конфете «Золотой ключик». Она была моей любимой — сладкая, из шоколада. Даже Влад, у которого не особо ладилось с Ирой, весело улыбнулся.

— С днем рождения и всего самого лучшего, — пожелала я.

Всё-таки не хотелось ругаться с Ирой навсегда. Я могу дружить и с ней, и с Мишкой, к тому же не хотелось терять хорошую подругу.

— Спасибо, — мягко улыбнулась Ирка, протянув мне конфету и крепко обняла меня, а я в ответ обняла ее. Всё-таки она очень хорошая и я искренне желала ей счастья. Ира могла быть жесткой, но в душе она довольно мягкая и отличный друг.

Неожиданно Алекс достал из портфеля фотоаппарат. Некоторые посмотрели на него с легкой завистью: все-таки свой личный фотоаппарат в наши времена был еще большой редкостью. Женька даже слегка присвистнул.

— Твой?

— Мой, — кивнул Алексей. — Шесть на девять, сила! — Кажется, он был ужасно доволен тем, что у него есть такая замечательная штука.

— С тебя фотки, фотограф! — бросил Влад.

— А у меня есть выбор? — Алекс чуть насмешливо поднял бровь и от воления чуть потеребил коричневый чехол своей «фото-машины».

— Капитан Очевидность, ты ли это? — усмехнулась я Владу, на что тот развел руками, будто говоря «я не причем». А то что Алексей принес фотоаппарат — прекрасная идея. Я радостно смотрела на эту технику и ждала, когда он начнет фотографировать.

Между тем, вошедшая Вера Сергеевна мягко улыбнулась.

— С Днем рождения, Ира, — поздравила она, на что Аметистова, поблагодарив, протянула ей конфету.

— Становитесь возле доски, — скомандовал Алекс. — Вера Сергеевна, позволите?

Учительница кивнула. При этом она смерила фотоаппарат внимательным взглядом. Странно. Она будто что-то заподозрила, или мне показалось?

— О, фотоаппарат, отлично! — радостно воскликнула Маша.

Лена согласно закивала. Я разделяла радость девчонок и быстро вышла к доске. Лере и Антону пришлось чуть ли не тащить туда же Соню Петренко.

— Не люблю, — бормотала она. — Вот скажи, что здесь страшного?

— И пожалуйста, — съязвил Влад. — Наблюдай.

— Самому бы не мешало, — проворчал Антон, но Миронов не обратил внимания со словами: Сонь, праздник же!

Ее обогнала вернувшаяся из уборной Вика Гришкова, они с Машей быстро выскочили вперед. Я стояла между Юлей и Соней, чувствуя себя как никогда хорошо. Наконец то в нашу жизнь не мешается политика! Среди ребят стоял шум — Лера с Леной слегка подпихивали остальных и получали в ответ.

— Стоп. Давайте не забудем именинницу в центр посадить! — сказал Женька. Он хлопотал вокруг нас, видимо, тоже желая изо всех сил снять возникшую пару дней назад неловкость.

Ира с гордым видом присела на стул, пригладив подол платья. Она сияла от счастья и в то же время немного вздернула подбородок, будто придавая себе важности. Когда Вера Сергеевна, встав в центре, все же успокоила Леру с Лерой, Алекс скомандовал «Улыбочку», но улыбка появилась на моем лице еще до этой его команды.

— Ира, с Днем Рождения! — Маша еще раз тепло обняла подругу. В тот же миг мелькнула еще одна вспышка.

— Так не честно: фоткать без предупреждения! — возмутилась Маша. Мы засмеялись.

— Случайные фотки — самые лушие! — пояснил Алекс.

Мы засмеялись. Урок русского прошел, как обычно. Лера старательно определяла у доски суффиксы, а Женька, не понимая их, все время норовил расспросить у Антона. Тот отмахивался, делая вид, что устал ему объяснять одного и тоже. Петухов умудлился поставить жирную кляксу, и под общий смех безнадежно пытался убрать ее промокашкой. Все изменилось после урока, когда мы перешли в кабинет математики. Речь снова зашла о подраках имениннице: мы пытались узнать, что именно получила Ира дома в День Рождения.

— А мне родители туфли подарили! Красивые, на венском каблуке, — вдруг тепло улыбнулась Ира.

— Да ты что? — ахнула Маша. — Прямо на венском? А какого цвета?

Ира хотела что-то сказать, как вдруг к моему удивлению Лена смерила ее насмешливым взглядом.

— Не тем ты интересуешься. Совершенно не тем, чем должна интересоваться пионерка!

Мы притихли. Ира вдруг растеряно посмотрела на нее. Кажется, когда начиналось нападение на нее, она решительно не знала, что делать.

— А… почему? — вдруг хлопнула она ресницами.

— Потому что венский каблук — это буржуазные пошлости, если хочешь знать, — прищурилась Ленка. — Других обвиняешь, а сама буржуазная в душе, тряпки дорогие любишь!

— Знаешь что, ты сама не лучше! — отрезала Ира.

Я удивленно посмотрела на Лену, а потом на Иру. Странно это как-то — с чего вдруг Лена так задумалась о правилах и придралпсь к обуви? Может я чего-то не понимала, но чувствовала, что может назреть ссора.

— Не ссорьтесь вы уже, — мои мысли неожиданно высказал Влад.

— Нет, пусть уж договаривает, — ответила Ира.

— Ну как дети малые, в учителей играете, — съязвила Вика, на что Алекс смерил ее холодным взглялом, но я была с ней в чем-то согласна

— О, сразу Ирен кинулся защищать! — сверкнула Ленка глазами.

Алекс, однако, тоже не лез за словом в карман.

— Так я не слышу ответа начет политических взглядов кое-кого, — прищурился он. — И кое-кто, — выделил он голосом, — вчера один голосовал против всего отряда!

— Судя по словам Сбоева вроде как не один! И Настя голосовала, но ее почему-то не назвали, — заявила уверенно Вика, но Алекс холодно ответил, что это не делает ей чести.

Лена заморгала изумрудными глазами.

— Из за чего сыр бор то? Народ, вышло недоразумение, — вставил Влад.

— Недоразумение?! — прищурилась Ира, глубоко вздохнув.

— Ну да. В чем смысл всей вашей ссоры? И…урок кончился.

— Плюс! Война закончмлпсь и наступил мир! — вставил Женька, но его проигнорировали, хотя я была полностью согласна.

— Нет, пусть договаривает, — холодно повторила Ира. В ее взгляде появилось что-то жесткое.

— Да хватит всем уже! Что случилось то? — удивленно воскликнул Миша.

Я кивнула. Опять, опять политика вмешивается в нашу жизнь! Весь праздник полетел насмарку, словно его и не было.

Ира смерила Мишу пристальным взглядом и, развернувшись, выбежала из класса. Лена опустила голову, Женька удивленно присвистнул, Влад стоял рядом с Леной, не зная, казалось, что делать, а Антон удивленно созерцал на происходящее.

— Ира всё-таки куда большая пионерка, чем некоторые, — уверенно произнес он. — А трепаться все способны.

— Вышло недоразумение, и Лена виновата, но проехали, — вставил пять копеек Влад, на что Зиновьев пожал плечами.

— Вообще-то кое-кому до Иры как до стратосферы, — хмыкнул Алекс, даже не повернувшись в сторону Лены. Женька не выдержал и фыркнул.

— Но ничего действительно плохого я не хотела, — тихо пробормотала Лена. Казалось, с Алексом вся решительность исчезала, чего нельзя было сказать насчёт поведения с Ирой.

— Не хотела — да думать надо было, — подтвердила Лера, сдержанно кивнув.

Я быстро выскочила из класса, желая найти Иру и поддержать ее — ведь на данный момент она ничего не сделала Лене, я вообще не понимала причин этой странной ссоры. За мной выбежала и Маша. Ира сидела на подоконнике и горько плакала. Подойдя, я крепко обняла ее.

— Ничего не понимаю, — всхлипывала она. Маша нежно погладила ее по голове. — Ничего ведь не сделала, ровным счетом ничего!

— Это правда, — подтвердила я. Очень не хотелось, чтобы Ира так плакала, особенно в собственный праздник. — Мы разберемся, обещаю.

— И я обещаю, — закивала быстро Маша. — Странно это всё, странно. Но не переживай.

— Мы всегда тебе поможем, — добавила я. — И Леша с Антоном тоже, поверь!

— Может, она просто мне завидует, — хмыкнула Ира, утирая слезы. Сейчас, раскрасневшись, она была похожа на меленькую девочку, у которой мальчишка сломал любимую куклу.

Я глубоко вздохнула. И дураку было понятно, что Ира и Лена теперь возненавидят друг друга. Что еще хуже: Алекс наверняка поможет Ире, а Влад — Лене. Вот не хватало еще и войны в одном классе! И Лена своя, и Ира своя, и тот же Миша тоже свой! Я вспомнила недавнее обсуждение собрания над Мишей. «Какая справедливость, если между нами не будет единства и начнем избавляться, пусть и ради цели, друг от друга?» — сказал тогда Влад и как же к месту сейчас была эта фраза…

— Знаешь, странно это, — сказала я Маше на перемене. — Не находишь?

— Правда, — кивнула она, задумавшись. — Но Ира с Леной не ладят. Может она решила отомстить?

— Но за что? — я в самом деле ничего не могла понять. — Что такого сделала Ира, что целая ссора из-за обычной обуви?

— Не знаю, — пожала плечами Маша. — Может за Мишку или за собрание. Ну за то что заблокировали. Хотя не похоже — не будет она мстить за каждый чих, я ее знаю.

— Но зачем нарывалась тогда? — рассуждала я, пытаясь хоть как-то разобраться. — Да и с Мишей они не особо общаются.

— Сама не понимаю, они как петухи, — усмехнулась Маша. — Но может поговорю. Авось что и выяснится.

Сейчас я почему-то вспомнила далекое первое сентября, когда мы только пошли первый раз в школу. Утром было такое ясное, безоблачное, деревья на проспекте Суворова стояли все в золоте. Сухие листья шуршали под ногами, нашептывая что-то таинственное и ободряющее — должно быть, о том, что с этого часа начинается совсем новая жизнь.

Мама вела меня за руку. Я шла сосредоточенные и, пожалуй, немного испуганная. крепко сжимая свободной рукой сумку, в которой лежали букварь, тетради в клетку и в косую линейку, пенал с карандашами. Тогда я впервые познакомилась с Машей и Ирой у входа в школьный двор. Мы подружились сразу, не думая о том, что между нами может быть что-то темное. Мне не хотелось, чтобы оно было и сейчас, но оно почему-то неодолимо возникало шаг за шагом.

* * *

Алексей

Фотографии я принес в школу на следующей неделе. Напечатать их все я не мог, но пять штук сделал аккуратно в том же фотоателье, что и летом. У отца я обнаружил пустую пластику и быстро вставил ее. Карточки нужно было добить поскорее, поэтому после дня рождения я наснимал ребят во дворе. Ира, забыв об огорчении, улыбалась возле школьного бревна, держа в руках букет кленовых листьев, а Незнам залез на брусья, бросив рядом с ними портфель. Теперь на перемене все весело рассматривали карточки. Я подарил их Ире, Насте, Владу, и одну — в наш кабинет русского и литературы. Вера охотно установил общую карточку в стеклянный шкаф, и на перемене мы весело рассматривали ее.

— Давайте и Иру поставим, ее день рождения! — предложила Маша.

— Хорошая идея, — подтвердила Настя, согласно кивнув.

Некоторые зашикали, но Маша с Настей всё же поставили фотку подруги с кленовыми листьями. Радостная Ирка обняла их обеих и послала победный взгляд Ленке: «Мол, твоя фотография здесь не стоит!»

С Настей я также поговорил примерно через неделю и попросил о встрече с ее отцом. Однако Всеволод Эмильевич пока был слишком занят подготовкой к предстоящему в январе партийному съезде: каждые две недели он уезжал в Москву по каким-то делам, связанным с наркоматом тяжелой промышленности или ЦКК. Мне оставалось терпеливо ждать середины февраля, когда закончится съезд и жизнь войдет в обычное русло. Ничего, подожду… Ждать мне приходилось гораздо дольше.

Мишка ничего не сказал ребятам, продолжая внешне вести как ни в чем не бывало. Его мать по-прежнему находилась под следствием, и никаких признаков его завершения не было. Несколько раз Ира напоминала ему об общем решении класса, но ничего из этого не получилось. Впрочем, Мишке было не позавидовать. Из девочек с ним общались только Лена и Настя, а остальные — только по мере необходимости. «Как бы его из пионеров не выбросили», — прошептала Юля, когда однажды мы шли вниз по нашей старой каменной лестнице с потертыми бордовыми перилами. Ездить по ним было больше нельзя — поставили шипы.

С началом третьей четверти центром нашей жизни стал открывшийся съезд партии. К его началу наш актив подготовил экстренный выпуск стенгазеты с передовицей и фотографиями ведущих строек страны. Мы с Антоном и Ирой буквально сбились с ног, доставая их из разных газет и журналов. Юля и Настя делали подписи и рисунки (хотя их на сей раз было мало), а Ира помимо прочего рисовала оформительные виньетки.

Споры по газете нередко перемещались домой к Антону, коль скоро он жил ближе всех к школе — на проспекте Суворова. В пылу болтовни Юля не заметила, как сгрызла донышко у тюбика канцелярского клея: мы потащили ее к умывальнику поскорее промыть рот, а Ирка отчаянно махала руками, не нужно ли срочно вызвать доктора. Мы вышли от Антона глухим вечером, смотря, как мокрая метель заметает дорогу. Настроение было хорошим, и мы вдвоем стали обстреливать снежками, что быстро переросло в снежное побоище: даже Ира, выбрав защитную позицию за ящиками у гастронома пыталась обстреливать нас. Кончилось тем, что мы с Антоном просто искупали визжащую Юльку с сугробе, несмотря на попытки Насти с Ирой отбить ее перекрестным огнем. Я пришел домой совсем мокрым, и сразу наткнулся на холодной взгляд мамы.

— Вот и хорошо, — холодно сказала она. — Завтра пойдешь в школу в старом, болотного цвета. Здоровый малый, скоро двенадцать лет, а ведешь себя как шестилетний балбес!

— Ну ладно… — мы немного поиграли в снежки, — пробормотал я. Если мама злилась, то, к сожалению это было надолго.

— В снежки… Извалялся весь… Ужинать хоть будешь?

— Угу… — пробормотал я, чувствуя вкусный запах жареного мяса с фасолью.

— Вот и «угу»…

Взяв пальто, мама со вздохом осмотрела его и понесла в ванную. Зимой она ходила по дому в старом французском наряде, который ей передал мой дедушка: в теплых серых брюках и голубой кофте с длинным рукавом.

— А у тебя все хорошо? На работе? — спросил я, садясь за наш желтый шлифованный стол. Меня удивила легкая мамина задумчивость, словно она мыслями находилась где-то в другом месте.

— Да так… По-разному… — раздался мамин голос.

— Что-то случилось?

Мама посмотрела на меня, а затем подошла к маленькому шкафу. Не знаю почему, но сейчас она показалась мне очень слабой.

— Так, ерунда… — Мы незаметно для себя перешли на французский.

— На работе неприятности? — спросил я

— Ну так… У нас новый замдиректора — Князев. Редкий хам и неприятный человек. — В голосе мамы звучала грусть и легкая надтреснутость. — Просто неприятный.

— Ты с ним столкнулась? — я прищурился. — По грустному взгляду я понимал, что произошло что-то неприятное.

— Не столкнулась, а так… — поморщилась мама. — Он пришел в отдел и стал на меня кричать: «Где у вас словарь?» Я говорю, что у мне он не нужен. Этот Князев так нагло посмотрел на меня и сказал: «Вы понимаете, что это незаконно! Завтра же исправить!» И смотрел на меня, словно он один мой начальник… — голос мамы почему-то дрогнул.

Я ничего не говорил, смотря на маму. Сейчас ее строгость и требовательность куда-то исчезли, а она стала слабой девочкой.

— А у нас тоже есть Князева в классе… — протянул я.

— Гадко, что он кричал на меня при других сотрудниках. Словно я виновата… — голос мамы дрогнул: она словно не обращала внимания на мои слова. — Словно я плохо работаю… Противно…

Я с ужасом подумал, что она сейчас может всхлипнуть,

— Набить бы рожу этому Князеву! — сказал я убежденно уже по-русски. — Кулаком в нос, и чтобы кровь по лицу текла.

— Алексей! — вдруг крикнула мама. — Я запрещаю тебе говорить такие веши. Как хулиган какой-то растет!

Я зафырчал и ушел в комнату. Мама, похоже, тоже была не в настроении, чтобы болтать со мной вечером. Она села работать, а я, сделав уроки, достал книжку про англо-голландские войны и сел читать про отважного адмирала де Рюйтера, который колотил надменный английский флот в пух и прах. На обложке были нарисованы фрегаты, сражавшиеся в на светло-зеленых волнах холодного Северного моря.

Где-то недалеко тикали часы. Слушая их стук, меня почему-то преследовало чувство, что в нашем доме поселилась тревога. Только вот из-за чего, я понять не мог. И от того, что тревога была мне не понятна, на душе появилось противное чувство злости, словно мне хотелось ударить кого-то большого и злого — точно также, как де Рюйтер рвал в клочья паруса вражески кораблей. Только вот кого и как это сделать, я точно не знал.

* * *

Настя

В январе партийный съезд в самом деле стал нашим главным уроком. Мы с гордостью рассматривали передовицу «Правды» с тусклыми кремлевскими залами и Сталиным, выступавшим за трибуной. Международные дела вдруг отошли на второй план. На время проведения съезда политинформацию стали вести комсомольцы из десятых классов: у нас выступал белокурый Василий Кошкин. Собственно говоря, выступлением это было назвать трудно: мы читали передовицу в «Правде» со сталинскими словами, а Кошкин, скучая, растолковывал нам отдельные ее положения. «Если на Пятнадцатом съезде, — заявил товарищ Сталин, — приходилось еще доказывать правильность линии партии и вести борьбу с известными антиленинскими группировками… то на этом съезде и доказывать нечего, да, пожалуй, и бить некого. Все видят, что линия партии победила… Возражений против отчетного доклада, как знаете, не было никаких. Выявлена, стало быть, необычайная идейно-политическая и организационная сплоченность рядах нашей партии».

— Лучше бы Алекс провел… — тихо сказала мне Ирка, когда мы вышли из класса. — Намного интереснее было бы!

— Нельзя ему… Такое только комсомольцам доверяют, — покачала головой Маша.

Вскоре у меня закралось лучик надежды. Стояло хмурое январское утро, когда Кошкин обратил наше внимание, что на съезде прощены почти все бывшие оппозиционеры. Рыков, Бухарин, Томский, Зиновьев, Каменев, Пятаков, Преображенский, Радек произносили не покаянные речи, а дали деловой анализ собственных ошибок. Результат оказался положительным. Пятаков рекомендован в члены ЦК; Рыков, Бухарин, Томский и Сокольников — в кандидаты. А в кандидатов в члены ЦК преобладали фамилии и других начальников крупнейших строек и директоров крупнейших заводов. «Знамение времени, знамение индустриализации страны», — как заявил Орджоникидзе.

— Девочки… — вдруг повернулась к нам Ленка. — Оппозиционеров простили… Может, и мать Мишки простят?

Ирка фыркнула и шмыгнула носиком, словно слова Ленки были для нее личным оскорблением.

— Надеюсь на это, — заметила Настя, на что Ира закатила глаза.

Съезд, как писали в газете, завершился грандиозной демонстраций. Более миллиона людей прошли через Красную площадь за два с небольшим часа, в январский мороз, в темноте, при свете прожекторов. «Сталин!» Это единственное слово, написанное на всех плакатах и транспарантах. Оно висело в морозном воздухе.

— Начинаю понимать Мишку, — шепнула мне Ленка. — Может, увидив такое, никто не решится на нас напасть?

— Тебе Леша сто раз объяснял, что готовятся, причем с фактами! — подошедшая Ирка быстро укладывала учебники в своей красивый белый кожаный портфель с синим кружком, какого не было ни у кого из нас.

— А, может, Француз драматизирует? — подняла брови Лена. — Ну не верю я честно в войну… Не хочу верить!

— Как-будто японцам или Гитлеру есть дело до того, хочешь ты или не хочешь, — хмыкнула Ирка с оттенком собственного превосходства.

— Не будем ссориться! — решительно заявила я. — Тоже не хочу верить в войну, да и никто не хочет, война это ужасно. Но весьма возможно, что она произойдет.

Ленка задумчиво пожала плечами.

— Алекс, наверно, прав, — протянула она. — Но надеюсь, что войны не будет.

Однажды февральским утром я снова проснулась рано, слыша на кухне голос отца. Я с удивлением посмотрела на часы: была только половина пятого утра. За плотно задернутым окном стояла глухая зимняя тьма. Похоже, что папа приехал каким-то ночным поездом. К чему такая спешка? Я осторожно подошла к двери, шлепая босыми ногами. Если мама пойдет ко мне я успею, я успею нырнуть под одеяло.

— Жуть… — донеся до меня его хрипловатый голос. — К чему же мы придем Света?

— Подожди… Объясни толком… — мама говорила с ним спокойным строгим тоном, словно была его старшая сестра. — Мнение Пятакова и Паши — это еще не позиция ЦК, а их личное мнение!

— И тем не менее, Света, тем не менее… Паршивые дела, так вот, — я никогда не слышала такого резко скрипучего голоса отца. — Сталину сейчас сохранить бы власть… Ты читала газеты? Вот сюда, смотри… Поста генерального секретаря ЦК больше нет! Сталин — такой же секретарь ЦК, как и остальные. Только исполняет обязанности генерального. Пока.

— В газетах писали, что достигнуто невероятное единство… — удивлялась мама. — Неужели все ложь?

— Я не знаю, как было подготовлено решение, — вздохнул отец. — Говорят, что предложил Серго, но я не верю: они со Сталиным друзья, хоть Серго и пытается по дружески его одергивать иногда. Значит, Рудзутак? Не уверен…

— А наш? — спросила мама как-то нерешительно.

— Киров выступал с овацией. Во всем поддерживал Сталина. Но… говорят, обсуждали его кандидатуру на пост генсека. Вместе него… — голос папы упал.

— Наш — глава оппозиции Сталину? — голос мамы стал высоким. — Ты откуда знаешь?

— От Пятакова… — вздохнул отец. — Он подошел ко мне в буфете и сказал, что группа готовит выдвижение Кирова. Просил поговорить с Аметистовым, чтобы он повлиял на Мироныча. Правда, — понизил он голос, — Пятаков не уверен, насколько теперь можно верить Аметистову после истории с дочерью.

О Пятакове я знала с детства. Георгий Пятаков был видным революционером, и в далеком девятнадцатом году возглавлял советское правительство Украины. После разгрома Врангеля он возглавил Центральное управление каменноугольной промышленностью Донбасса, куда перевел и моего отца, с которым познакомился в Крыму. Затем Пятаков пошел на пост заместителя председателя Госплана, и снова потянул за собой отца, правда, не в Москву, а в Ленинград — руководить поставками для заводов. Участие во различных оппозициях пошатнуло позиции Пятакова, но все же после всех перипетий он стал заместителем наркома тяжелой промышленности Серго Орджоникидзе. Там он снова рекомендовал наркому моего отца, что позволило Орджоникидзе наладить поставки оборудования из Ленинграда на Урал. Киров, как друг Орджоникидзе, был доволен тем, что в его аппарате работает человек, которому доверяет Серго. Впрочем, в последнее время Сталин все чаще выказывал недовольство работой Пятакова. «Нам не надо на Урале людей, которые не признают Урал!» — как-то бросил он Орджоникидзе, имея ввиду, что Пятаков постоянно посылает комиссии для проверки уральского строительства.

— Но… наш хоть отказался? — в голосе мамы звучала тревога.

— Аметистов сказал, что да, когда я спросил… А Пятаков утверждает обратное! Он говорит, что было закрытой голосование, где за Кирова проголосовали двести, а за Сталина всего четыре! Бюллетени подтасовали! — стукнул он кулаком по столу. — И Сталин после этого якобы сказал Поскребышеву: «Главное не как проголосовали, а как подсчитали!»

— Я не верю в этот поклеп на товарища Сталина! — жестко сказала мама. — Как ты можешь в него верить, Сева? Как?

— Я не хочу в это верить, Света. Но ты знаешь Пятакова не хуже меня. — Голос отца казался разбитым, словно он пережил личное горе. — Ты знаешь Жору: он не будет врать.

— Ты был на съезде!

— Я кандидат в члены ЦК, а не член ЦК. Закрытые голосования меня не касаются.

— Пятаков и Паша в оппозиции к Сталину, ты это знаешь. Что Пашка? — попробовала переменить тон мама.

— Временно приехал в Москву, но заехать к нам в Ленинград не может. Из Токио прямиком, — вздохнул отец. — Где он военным советником был после Витальки Примакова.

— Вот жаль, не заедет… А сейчас… Снова с Араловым?

— Как в старые добрые времена… С Араловым и Примаковым…неразлучная тройка героев! — в голосе отца засквозило тепло. — По словам Паши в армии за Сталина только Ворошилов и первоконники. Да и то потому, что время клинков прошло. Бояться военных интеллигентов вроде Тухачевского.

— Пашка преувеличивает! — в голосе мамы зазвучала ярость. — Их с Виталькой Рудзутак — битая карта!

— Битая… Ты так легко говоришь, Света. А ведь Ленин негласно рекомендовал тогда, во время того письма, так называемого завещания, заменить его на должности генерального секретаря. Возможно, с самим Рудзутаком Ленин по этому вопросу не советовался, согласия не спрашивал, — голос отца звучал надтреснуто. — Держится Рудзутак осторожно. Серьезных связей у него в аппарате нет: почти десять лет, до Февральской революции, провел на каторге.

— И что? — резко бросила мама. — Дальше что?

— И все же это человек, которым Ленин хотел заменить Сталина. Об этом забывать не следует. Об этом не забудет и сам Рудзутак.

— Пусть не забывает! Что у него есть кроме уклонистов, да группы военных вроде Пашки и Витальки, верящих, что Ленин хотел его? Какое дело теперь, что там хотел больной Ильич двенадцать лет назад! — возмутилась мама.

— Света! — строго одернул ее отец. Ленин для него был слишком важен, чтобы он мог такое услышать о нем.

— Страну поднял Сталин! — продолжала мама, не обращая на него внимание. — Да и Пашка с Виталькой дальше трепа в поддержку Рудзутака не пойдут, вот увидишь! Родина и долг для них все!

— А помнишь, Паша у нас говорил…

— Что Паша говорил? Курил, да рассуждал, что мог бы сделать Рудзутак! Но ничего не сделал вот. И Пашка прокрулся и помчался в Токио, как сказал товарищ Сталин! А с Виталькой пусть треплется на диване дальше — кому хуже-то? — мама явно бушевала, чего я не помнила уже давно.

— Сейчас они ставили не на Рудзутака, а на Кирова…

— На Кирова? Как на… Значит, ты — в оппозиции к товарищу Сталину? — голос мамы упал, словно она не хотела принимать правды.

Они промолчали, словно не знали, что сказать друг другу,

— Знаешь, — голос папы на этот раз прозвучал неуверенно, — Паша такое мне рассказал о деле этих Ивановых, что волосы дыбом встают. Не забрать бы Настю из этой школы к чертям…

— Господи, что случилось? — мама перешла на шепот. Мне казалось, я чувствую ее волнение.

— Пашка с его умом в минуту мне решил мне ребус. Он не такие привык решать, — горько усмехнулся отец. — Говорит, дело яснее ясного: это дело — оплеуха Кирову. Дочь Аметистова, его первого заместителя, выступает яростно против сына оппозиционера Иванова. Никто из членов бывшей «новой оппозиции» Миронычу доверять уже не будет.

Я ужаснулась. Выходит нападки Иры на Мишу связаны с большой политикой! И Ира сама того не зная рушит карьеру своего отца, а сама она… сама она пешка в этой игре! Нужно было немедленно сказать обо всем Ире — все-таки я волновалась за нее.

— Кто же натравливает дочь Аметистова против линии отца? — голос мамы дрогнул.

— Не знаю. Видимо, как говорит Пашка, силы, которые играют против Кирова. Они имеют представителя в этой школе и давно взяли дочку на крючок.

— Да кто же это? Кто?

— Не знаю… Пашка тоже личностей не знает. Подожди, это только начало, — отец, похоже, прохаживался по комнате. — Киров, похоже, уже не контролирует окружение, как сказал Пашка. Жена первого заместителя — графиня Верховская, самая что ни на есть из «бывших». И дочке при случае могут вспомнить, что она из «бывших». При любом политическом ударе — это тяжелый компромат.

Тяжелый компромат… Неужели семье Иры может грозить опасность? И даже самого Сталина понизили… Выходит скоро его свергнут!

— Да и наша, дура, ведет себя не лучше. Паша правильно сказал: «То что делает твоя Настя, — это пощечина Орджоникидзе. Серго лично ручался за тебя перед Сталиным и ввел в кандидаты в ЦК, хотя ты высказывался в двадцать седьмом с симпатией к Объединенной оппозиции. Теперь дочь товарища Майорова сама защищает сына Ивановой, подозреваемую в измене родине. Что ответит Орджоникидзе, когда эти данные предъявит ему завтра Поскребышев или Березин?»

Я ужаснулась. Выходит, защищая Мишку, я приношу семье проблемы! Что, если и моих родителей обвинят в измене родине? Нет, этого не должно произойти! Но тогда мне придется…порвать с Мишкой, а он ведь тоже мне дорог! Но… Узнав об Аметистове Ира, может, не будет так строга к нему и вступаться не придется. Я глубоко вздохнула. Хотелось надеяться на это, но если нет…придется рвать. Ну почему, почему у всех нас столько проблем из-за этой оппозиции, вот за что?! Но все же я надеялась сохранить и родителей и друзей, однако времени оставалось мало.

Все-таки я не должна быть размазней в такой момент и должна порвать. Ради родины и семьи. Но хотелось сохранить и тех и тех. Наивная балда…

А Щебинин, оказывается, весьма умен и много знает о политике.О его связи с этой самой политикой я и не подозревала, когда увидела его впервые. Добрый ежик, а оказалось, что уже долгое время решает, как сказал отец, такие…политические ребусы! А в политике сейчас не все так спокойно… По итогам голосования должен был победить Киров! Но похоже там не посчитали довольно многих — это же какое недоверие между ними если не обратили внимания на… Я быстро сосчитала в уме, на целых 196 человек! И сейчас идет понижение и Кирова, и Сталина!

— Ремня бы ей всыпать разок не помешало бы! — раздался голос мамы.

Я понимала, что всё это серьезно и необходимо что-то делать.

Примечания:

У фотоаппаратов 1920-х годов была иная технология, напоминавшая "Полароид", но со встроенными пленками-карточками