Пыль (гет)

1929 г.

Алексей

С раннего детства я обожал смотреть, как плавают черные лебеди. Эти птицы казались мне воплощением какого-то удивительного, сказочного мира. Я всегда любил лебедей, и не мог отказать себе в удовольствии покормить их хлебом. Я всегда с улыбкой смотрел, как важные грациозные птицы не спеша подплывают и, вытянув шеи, берут мои корки хлеба. Я еще в детстве звал их странным словом «лебедек». Но черные… От них веяло далеким миром, где были водопады и эвкалипты, где было солнце и росли пальмы, где бегали сумчатые волки и коалы… Тот мир детства нес в себе счастье, какого нет у взрослых…

Черных лебедей я впервые увидел, когда мне было семь лет. Мы с мамой шли по парку Воронцовского дворца. Отец остался внизу, а потом, наверное, пошел вдоль моря — занимать нам место в небольшом кафе. А мы с мамой шли мимо аккуратно подстриженной зелени газонов и одиноких камней-валунов. Я, кажется, канючил у мамы, как увидеть фазанов (мне ведь наговорили, что это очень красивые золотистые птицы), на что она мне строго сказала по-французски, что она не сторож парка — будут фазаны проходить по газонам, значит, увижу. Признаться, я уже начал разочаровываться в парке, как вдруг мы вышли к маленькому зеркальному озеру.

Озёр в Воронцовском парке три, но мне больше всего запомнилось маленькое, лесное, полуозеро-полупруд. Оно густо заросло неведомыми мне высокими деревьями (кажется, платанами) и кустами. Гладь озера казалась зеленоватой по краям, но прозрачной в центре. С одного из боков бил маленький водопад. С другой стороны над озером нависли тонкие и пушистые ветки ивы. А по по водной глади скользила чёрная птица с высокой шеей и красным клювом.

Несколько мгновений я смотрел на сказочную черную птицу, плывущую мне навстречу. Она была похожа на наших лебедей, и все-таки казалась какой-то необычной. Самым удивительным был кудрявый узор из перьев на спине птицы: он чем-то незримо напоминал очертания елочки или куста. Птица медленно и важно плыла по глади озера, загребая под себя лапами. Иногда она вытягивала аккуратную шею, пытаясь что-то выловить в озере. Но я смотрел во все глаза, не отрываясь, от такого чуда. — Ну, пойдем? — сказала мне мама.

Я не ответил, а продолжал смотреть на медленно скользящего по воде лебедя. Черная птица плыла по озеру совсем одна, без пары. Вокруг не было почти ни души. Только напротив какой-то дядечка в белой рубашке и в кепке неспешно курил папиросу. Я снова смотрел на удивительного лебедя, и мне казалось, что это самая красивая птица на свете, точно вышедшая из сказок.

— Мама… А где они живут? — быстро спросил я, все еще не отрывая глаз от черной птицы. Лебедь опять вытянул шею и стал что-то быстро шептать в воде.

— В Австралии, — охотно кивнула мать. — Их оттуда привезли.

— И в Австралии они прямо плавают по озерам, да? — продолжал я.

Эта Австралия казалась мне ужасно красивой, если там прямо по озерам на улицах плавает такие волшебные птицы. Наверное, они плавают по таким вот круглым озерами со склонившимися над ними ивовыми листьями.

— Наверное… — улыбнулась мама. — Так, Алексей, идем! — требовательно сказала она.

Я пошел к ней, но все еще не мог отковать взгляд от птицы. Не знаю почему, но мне стало томительно и чуть грустно от того, что я больше его не увижу. Про себя я назвал эту красивую птицу «лебедек» — таким необычным и ласковым словом. Я обещал себе, что через год снова приеду смотреть черных лебедей, но ведь до этого впереди еще целый год! И еще мне ужасно хотелось посмотреть на загадочную Австралию — там, где черные лебеди плавают круглый год по озерам, а водопады бьют со скал. Я живо представлял себе, как водопад падает с какой-то горы в озеро, а у его краев чинно плавают черные лебеди с красными клювами. Интересно, какие леса в той Австралии?

Большое озеро меня разочаровало. По нему плавали в основном серые утки, да пара белых лебедей. Пионеры бросали им хлебные крошки. Лебеди были красивые, спору нет, и важно тянули шеи, но все-таки… Все-таки я снова думал о той сказочной черной птице, живущей только в далекой Австралии. Все-таки жаль, что тут нет пары черных лебедей. Кстати, вот интересно… Белые летели плавают по двое, а черный лебедь совсем один… Интересно, почему так? Я посмотрел на ярко синее небо, такое теплое и веселое, что, казалось, никакие трудности и огорчения по определению не возможны в такой чудесный день.

— Мама… А павлины? — спросил я.

— Пока я их тоже не вижу, — покачала головой мама. — Странно, где же они?

Я не заметил, как мы вышли к концу парка. Густые деревья росли беспорядочно, крутясь возле каменной лестницы. Ступеньки были с щербатинами, а бордюр местами крепко побит. По бокам лежали валуны из то очень прочного камня — какого, я понятия не имел. Я смотрел, все еще вспоминая лебедя с легкой грустью. Интересно, а больше в парке нет озер? Похоже, что нет… Мы выходили из парка, а вместе с ним таял и мой «лебедек».

Два года назад мы тоже были в Крыму, и забыть ту поездку я не мог. Я был так очарован югом, что решил завести себе альбом с почтовыми карточками Крыма, которые мы накупили в большом количестве. А в Никитском саду нам попался набор открыток — удивительная редкость по тем временам! Дома я нашел в шкафу альбом с синей бархатной обложкой. Я понятия не имел, зачем он был нужен, но твердо решил, что в нем будет мои открытки. И долгими осенними вечерами я клеил, старательно прикреплял их клейстером к разным страничкам. Получалось криво и косо, да и открытки я гробил беспощадно со помощью ножниц, но тогда я был жутко доволен своей работой.

До сих пор не могу забыть дождливое ноябрьское утро. Я заболел, но вместо постели сел клеить свой альбом. Окна запотели, и дождевые каплями струились по ним. Я сопатился и кашлял, но все-таки упорно резал открытки и состыковывал их разные части в альбоме. Одна из них была гипсовая чаша, которую я видел в Никитском саду. Другая — беседа возле каких-то загадочных тропических кустарников, которые я уже успел позабыть. Я состыковал их и подумал, что они смотреться вместе гораздо лучше, чем порознь. И пусть кое-какие открытки приклеились косо, я всё равно был рад моему альбому. Настолько, что не утерпел и приклеил дорогую почтовую карточку с синим глянцевым небом, зеленоватыми морскими волнами и пластмассовым маяком.

Отец ожидал нас в небольшом кафе на скалистом берегу. В Алупке невозможно спуститься к морю потому, что вся отвесная скала засыпана острыми валунами. Он ожидал нас у столика в красной рубашке и светло-коричневых курортных брюках. Тогда отец еще не начал читать тот журнал, и казался вполне веселым. Но рядом с ним сидел другой кудрявый черноволосый человек с тонкими усами. Это же Зворыкин — наш старый знакомый! Я помнил, что он заходил к нам еще в моем глубоком детстве, и всегда обсуждал что-то с отцом. Они, видимо, не заметили нас, и до меня донеслись обрывки их разговора.

— Иоффе могут потрясти.

— Он не причастен к китайской ситуации! — отец ткнул окурок в пепельницу.

— За Берлин. Восемнадцатый!

Зворыкин всегда казался мне очень потным, и сейчас он в самом деле промокал лоб влажной салфеткой. Перед ними стояли две чашки давно остывшего кофе. Оба они — и отец, и Зворыкин — пили черный. Без молока и, похоже, даже сахара.

— Миссия была одобрена Совнаркомом, — равнодушно сказал отец, закурив машинально новую папиросу.

— Одобрена… — недовольно хмыкнул Зворыкин. — Одобрена… Сейчас любому из аппарата Иоффе могут привесить троцкизм…

Его черные глаза смотрели остро и настороженно. Напротив нас сидела группа людей: пухловатый мужчина в шляпе в окружении двух молодых женщин. Одна положила ему руку на плечо; вторая, сидя напротив, звонко смеялась над его историями. Мама бросила на них равнодушный. И, как мне показалось, слегка недовольный взгляд.

— Так уж и любо… — начал было отец, но осекся. Мы с мамой подошли к ним, и оба сразу прекратили разговор.

Мы с мамой сели за столик. Я поправил зеленую скатерть и взял аккуратно упакованный набор ножей и вилок.

— Не забудь повязать салфетку, — строго предупредила мама.

Однако Зворыкин, похоже, не внял осторожности отца и продолжал, подвинув перечницу.

— Вместо Троцкого пришел Фрунзе и начал свою реформу в армии. А Сталин сказал: никакой Мировой революции! Ждать будем долго, Мы выступим, но последними — в роли гири, которая могла бы перевесить.

— Помню, — сухо сказал отец. — Тогда в конце двадцать пятого весь Исполком кипел, соответствует ли это Коминтерну…

— Тогда был Зиновьев. Не забывай, — понизил голос Зворыкин.

— Алексей! Живо пошел и помыл руки! — Строго сказала мама.

Ну, я…

— Живо помыл! — строго сказала мама.

Я с досадой посмотрел на белую шляпку одной из девушек. Через столик от нас звякнули фужеры: группа мужчин что-то праздновала, поедая аппетитный шашлык с луком. Я засопел и встал: слишком хорошо я понимал, что мама намеренно прогоняет меня из-за стола. Многого я не понимал, хотя догадывался, что отец и этот Зворыкин будут говорить о чем-то серьезном.

— Троцкий говорил это, чтобы цену набить, — отец, выпустив новое табачное облако, вдруг подмигнул мне: мол, понимаю тебя, но так надо!

— А многие наши комиссары в пыльных шлемах с ним согласны, — покачал головой Зворыкин. — Они не воспринимают Сталина. Да и Сталин не воспринимает их, — донеслось до меня, когда я уже шел между рядами.

Уборная находилась за углом и оказалась неприятным местом с пошарканной плиткой. Веселый гомон посетителей не смолкал. У входа, однако, росло лимонное дерево, закрывавшее в стене небольшую нишу. Так, если спрятаться здесь, то можно услышать кое-что интересное. Я прислушался, но разговор был скучный. Отец опять что-то говорил про Пятнадцатый съезд, про вторую империалистическую войну, что мы то ли вступим в нее, то ли нет… Я посмотрел в окно и увидел внизу бесконечное зеленоватое море с белыми барашками. Волны то набегали на берег, то разбивались о прибрежные валуны. Несмотря на острые камни, внизу на полотенцах лежали отдыхающие, и дети с разбегом бросались в море. Их мамы, тем временем, прятались от солнечных лучей под редкие грибки.

«А если война будет здесь, на Черном море?» — подумал я, засмотревшись на волны. Я буду уже взрослым. Может, буду командиром батареи… Опять Антанта на нас нападет. А я буду уже в будёновке со звездой. Буду стоять у батареи на берегу… «Огонь!» «Еще огонь!» И у меня будет бинокль с делениями! «Огонь!» Я улыбнулся, вспомнив любимую песню детства: «И в битве упоительной лавиною стремительной: «Даешь, Варшаву! Дай Берлин!»

Эту песню я слышал, когда мы ехали из Крыма два года назад. Тогда мы еще ехали не через Донбасс, а через Киев, делая крюк по пути. На станции Бахмач стояли составы с цистернами и ревел паровоз, охладивший котлы. На станцию прибыл бронепоезд, и красноармейцы весело пели эту песню про Буденного. «Ведь с нами Ворошилов — первый красный офицер», — напевал уже я, когда поезд трогался со станции. С тех пор она так и осталась в моей памяти вместе с ревущим паровозом, рельсами в мазуте и доносящихся в окно запахом летних цветов. «Конечно война будет недолгой — теперь-то Красная Армия их враз разобьет!» — думал я, снова глядя на неспокойные морские волны.

Меня снова отвлек разговор взрослых. Наш сосед говорил что-то про переход ко «второй империалистической войне»; отец был чем-то недоволен, говоря, что тогда будет все, как прежде. Что именно будет, как прежде, я понятия не имел, но понимал, что пора мне выходить из укрытия. Подбежав к столу, я вскочил на стул, жа что мама меня сразу одернула:

— Алексей, садиться надо прилично! Взрослый мальчишка, семь лет…

— Да пусть попрыгает… — добродушно проворчал Зворыкин.

— Пусть привыкает к порядку… — сухо сказала мама.

Но отец со Зворыкиным, словно забыв о нас, продолжали свой разговор.

— Кто будет нашим противником — вычислить не трудно, — черные глаза Зворыкина свернули. — Испания? Уж очень она далеко. И Португалия вместе с ней. Америка? — спрашивал он сам себя, словно споря с кем-то. — Нам до нее не достать, а им до нас, да и мир они завоевывают долларом. Британия? У нее колоний столько, что поди удержи. Франция предала своих союзников в Локарно и строит подобие китайской стены у своих границ. Вот и получается, что врагов у нас всего два: Германия и Япония, — заключил он.

Я не понимал половины слов, хотя силился понять изо всех сил. Что это за Локарно и кого там Франция предала, я понятия не имел, но было жутко интересно. Мама подвинула мне меню. Искать что-то было бессмысленно, потому как я уже знал/ выбор за меня мама давно сделала.

— Примитивно… — раздался мягкий, но весомый голос отца. — Британский империализм бессилен? — хмыкнул он. — Судя по Китаю, я бы так не сказал. Да и «Малую Антанту» вы слишком рано списали со счетов. Дополни ее польско-французским договором…

— Мама, а можно я буду шашлык? — спросил я.

— Алексей, какой шашлык? Он с перцем! У тебя весь рот сгорит! — Недовольно отрезала мама.

— Ну я попробовать хотел., — я с завистью посмотрел на шашлыки у соседей.

— Никаких шашлыков! Макароны с подливкой. Пока это твоя еда, — кивнула мама. — Станешь взрослым — еще шашлыки сколько захочешь!

Я недовольно шмыгнул носом, но понимал, что сопротивление бессмысленно,

— И нечего фырчать недовольно, — мама подвинула мне прибор. — Еще поешь шашлыки.

— … Теперь Малая Антанта — бумажный тигр, — продолжал Зворыкин. — Их собственное Локарно с Венгрией — крах союза. Сейчас важнее, что англичане и французы разрешили Германии идти на восток.

— Это конфликт немцев с поляками и чехами, — сказал отец.

Официант принес отцу со Зворыкиным шашлыки, и я с завистью посмотрел на них. Маме принесли блины с кремом. Пока официант расставляя тарелки, отец сосредоточенно смотрел на бутылку «Нарзана», словно собираясь с мыслями.

— Раз победили Сталин и Бухарин, значит, теперь им придется считаться с германской угрозой, — важно заметил он.

— Германия разоружена, — вдруг вставила мама.

— Им не трудно перевооружиться, — наш сосед подвинул фужер и налил «Нарзана». Видимо, ему было мало перца, и он подсыпал в шашлык черного порошка.

— Примитивные рассуждения, — отец сказал с какой-то долей усталости. — В Германии самая мощная Компартия — это раз, — стал загибать он пальцы, словно доказывая прописные истины. — Германии надо преодолеть польский барьер, а это слом Версаля — это два. И пока на Востоке мы боремся не с немцами, а с англичанами — это три. Мы всё же не царская Россия, чтобы мыслить примитивной геополитикой! — с чувством заключил он.

— А придется мыслить! — вздохнул Зворыкин. — Не думаю, чтобы Сталин хотел так мыслить, но жизнь не обманешь, — откусил он шашлык. — Сейчас главное: чтобы нас до срока не втянули в войну.

— Да с кем война-то? С разоруженной Германией? — спросила мама.

— А как вам понравится блок Германии, Польши и Финляндии против нас? — усмехнулся Зворыкин. — Подкинем еще в баланс Румынию. Англичане могут быть нейтральными, а на востоке Япония. Вот мы и получаем войну на два фронта.

— Вы опять не учитываете немецких коммунистов. — отец, кажется, начал раздражаться. — Это невероятно, что вы пренебрегаете вопросами классовой борьбы. А ведь это азбука марксизма! В конце-концов, мы с тобой сами немало сделали для помощи немецким коммунистам и получили самую большую в Европе компартию. Или вы считаете, что немецкие рабочие, немецкие коммунисты допустят военного похода буржуазии на Восток?

От нетерпения отец снова закурил, хотя знал, что мама этого ужасно не любит. Похоже, он терял терпение, Тогда в детстве я не обратил внимание на его бесконечную мешанину «ты» и «вы». А мне тем, со Зворыкиным они давно были на ты. Похоже, что под странным местоимением «вы» отец понимаю не только самого Зворыкина, но и каких-то близких ему людей. От волнения у него расстегнулась курортная кирпичная рубашка на животе, и он поправил пуговицу. — А что говорит Триандафиллов? — вдруг резко спросил отец.

Я насторожился. Чудную фамилию «Триандафиллов» я слышал еще в раннем детстве. Отец всегда почитал этого человека, словно он был знатоком тайного волшебства.

— Володя? — нахмурился наш собеседник. — Он уверен, что наш враг — «Малая Антанта», и мы должны прошить ее насквозь. Немецкую опасность он тоже недооценивает.

— Вот видишь! — отец поднял смуглый палец. — Владимиру виднее нас всех, вместе взятых.

— Как техническому специалисту ему нет равных в Европе, — хмыкнул Зворыкин. — Но политически Володя иногда наивен. Революцию должен завоевать сам рабочий класс, а не мы принести ее глубокой операцией. Ударами по Варшаве мы, может, и выиграем операцию, но польские рабочие нас не поддержат точно. К тому же, володина «глубокая операция» построена на дружественном нейтралитете Германии. А это может мгновенно изменится.

— Клим недоволен? — тихо усмехнулся отец, словно заранее знал ответ.

Любители шашлыков за соседним столиком затянули какую-то песню про Сулико, о которой я понятия не имела радиоприемник надрывался шлягером «А надо мной гора Ай-Петри покрыта дымкой голубой».

— Клим сказал: «Ну как же можно заменить коня машиной?» Тухачевский фыркнул презрительно, а Володя с его дипломат изюмом сказал, что «глубокая операция' ничуть не отменяет роли стратегической конницы.

— Ой, Володька… — улыбнулся отец. — Умеет же. Кстати, знаешь, что он, как и Паша, был втайне влюблен в Женьку?

— Что? Женька и Володьке отказала? И замначальника генштаба ей мало? — добродушно рассмеялся Зворыкин.

— Вот вель вреднющая-то какая эта Женька, а? Вот вель наглая!

После слов матери отец и Зворыкин переглянулись и расхохотались.

— А Володька-то губы раскатал. Встретил Женьку на Моховой, повел в ресторан на Арбат, гуляли потом, взявшись за руки, а Женька раз и пропала. А через два месяца; простите, у меня мужчина есть!

— Женька как Альбион: никто еще не смог форсировать Ла-Манш, — засмеялся отец.

— Это правда, — засмеялся Зворыкин. — Но после Локарно все стало другим. И то, что Штреземан первым примкнул к «Пакту Бриана — Келлога» — лучшее тому доказательство.

— Вспомни хотя бы слова Сталина: «Переоценивать германскую угрозу значит играть на руку британскому империализму!» — вернулся отец к разговору.

— А если он ошибается? — — Зворыкин, прищурившись посмотрел на него в упор.

— Алексей, идем! — мама дернула меня за руку. — Мы поплывем на корабле, а вы…

— Я на машине доеду, — махнул рукой отец. — — Увидимся на автостанции.

Мы с мамой вышли из ресторана. До меня еще доносились голоса отца и Зворыкина, что-то шумевшие, то про съезд, то про Штреземана. Вновь подошедшая группа туристов требовала шашлык на мангале. Мы стали спускается на пристань, смотря на небольшую мраморную беседку, густо поросшую акациями. Мама купила мне набор почтовых карточек с видами Воронцовского дворца, которым предстояло быть беспощадно изрезанными в мой альбом. Катер выпустил долгий гудок, призывая нас занять места. А я смотрел на волны и жалел, что мы покидаем Алупку с черным лебедь. А еще со странным тревожным чувством, что война все-таки будет, и до нее не так далеко, как мне казалось.

* * *

Настя

Иногда захочется вспомнить, когда мы все были совсем еще детьми. Все же так интересно вспоминать, что когда-то я была совсем ребенком, совсем неопытным, только открывающим для себя мир. До сих пор помню, как мы с мамой, когда мне было семь лет, ездили на летних каникулах в Крым. Отдых выдался прекрасно, мы сняли комнату в уютном домике, практически каждый день ходили купаться — все-таки я очень люблю море и никогда не перестану! Особенно мне запомнился поход в музей природы Карадага, который является одним из самых «старших» на территории Крымского полуострова. Ещё в четырнадцатом году академики предприняли первые попытки создания карадагской музейной экспозиции! Помню, был целый зал с минералами, составляющими Карадаг! Надо же, я и не подозревала, что их окажется настолько много! Это было просто поразительно: цеолиты, кварц, халцедон, сердолик и это еще далеко не все! Как же я жалела, что нельзя подержать их в руке — ведь так интересно, никогда не видела!

Следующий зал оказался еще более интересным, множество чучел в виде птиц и животных! Некоторые, как рассказывала экскурсовод, даже занесены в Красные списки многих стран мира! Насколько же, оказывается, редкие существа — Красная книга, ничего себе! А я их видела, хоть и не живых… Были и обычные. К примеру, та же цапля — вроде самая обычная птица, но видела ее только на картинках в книге! Вон ведь важная какая! Чучело было выполнено очень красиво и аккуратно. Я помнила из рассказов отца, что цапли очень боевые и их сложно поймать. В Японии цапля была символом женщины, а сокол — мужчины! Вот какие! А ведь правда, белая цапля казалась довольно хрупкой и нежной.

Был и ястреб, держащий в лапе рыбу и готовящийся улететь. Вон беспощадный взгляд какой! Я прошла дальше, заметив целое семейство лис! Две совсем маленьких лисички и взрослая, с длинным роскошным хвостом. Такие красивые и милые, мать и дочки! Почему-то они в тот момент сразу напомнили мне Иру — ее острый носик действительно придавал моей подруге сходство с лисой. Всегда любила лис — есть в них что-то величественное, но при этом милое. Были и бабочки — и махаон, и капустница, и другие — какие разные, сколько цветов. Помню Алекс говорил, что у шумеров была удивительная религия — с неба прилетела золотая птица или бабочка и сообщала царю волю богов. Прямо небесный вестник! После этого рассказа я ассоциировала бабочек с чем-то лёгким, таинственным, с чем-то божественным.

М очень нравилось это место, будто я в настоящем лесу! Столько птиц, столько животных! Лисы — помню когда я была совсем ребенком мы с мамой шли гулять и я, увидев рыжую собаку с острыми ушками, сказала что это «иса», маме пришлось объяснять, что это никакач не лиса, а собака. Я улыбнулась, вспомнив об этой сцене. Оглядевшись, я заметила что не одна — маленькая рыжая девочка, идя рядом с мамой, с заинтересованным видом рассматривала чучела. Такой милой казалась эта ее заинтересованность, ей хотелось узнать как можно больше!

— А кто это? — звонким голоском спросила маму девочка, поправив непослушные кудряшки. На вид ей было где-то три-четыре.

— Это ястреб, — отозвалась женщина. Дочка смотрела на хищника изучающим взглядом, словно учительница или профессор. Так мило. Вон природа как влияет — всем понравится!

Потом мы с мамой решили прогуляться. У автостанции был сквер с аккуратной и ухоженной клумбой, но привлекла меня вовсе не клумба! В центре стоял бюст русалки с рыбьим хвостом! Меня всегда интересовали эти прекрасные загадочные девушки, это подводное волшебство, сразу вспоминалась сказка Андерсена. Всегда было жалко что русалочке пришлось обратиться в морскую пену и что ведьма лишила ее голоса — вдруг она смогла бы быть счастлива с принцем, которого так ждала и так любила? Мне казалось в русалках есть что-то загадочное и романтичное, волшебное. Вот, значит, какая, целый бюст!

Помню читая сказку я приставала к родителям с вопросами кто же такая русалка? Мама объяснила мне что это красивые девушки с длинными волосами и рыбьим хвостом вместо ног. Вечные молодость и красота, волшебный голос и обаяние русалок всегда могли завлекать в ловушку моряков, русалки прекрасно умели петь. Помню я мечтала быть Русалочкой — это же как интересно, подводное царство практически в твоём распоряжении, ты прекрасна и таинственна, волшебное создание! Но интересно, а если бы я была в той сказке? Ведь русалочке пришлось бы убить принца чтобы не превращаться в пену… Лишить человека жизни! Нет, я бы тоже не смогла, тем более спящего, нечестно. Пусть любит и будет любим, удачи и счастья, а русалка ведь не стала в итоге пеной, а полетела с новыми подругами на небеса! Почему бы и нет? Новая жизнь, интересно!

С оказался довольно красивым. Целый ряд кипарисов! Вон высокие какие, прямо великаны! Помню Ира рассказывала, что при растирании пахнут лимоном! А ведь правда, лимон! Всегда их любила, надо будет обязательно зайти в магазин, все-таки давно лимоны не ела! Такая красота!

Были здесь и акации — никогда не видела настолько необычных и красивых цветов! Столько изящества, столько какой-то романтики и нежности, меня так и тянуло сделать букет! Вообще вся обстановка казалась довольно уютной и теплой, даже скамейки есть! Хочешь отдохнуть — присаживайся, любуйся природой! Я осмотрелась — нигде не было мамы! Странно, куда же пропала? Я вышла из сквера и увидела ее неподалеку, она говорила с какой-то женщиной — видимо, подругой.

— Возможно, начнется война, — послышался ее голос.

Война? Что? Как война? Смерть, бои, голод, это же ужасно! Неужели этот кошмар правда надвигается на нас? Почему? Но с другой стороны это ведь ещё не точно! А если и точно то выиграем, устоим