Узы, что нас связывают (джен)

Марцелл Тимагетус, моргнув, открыл сухие покрытые струпьями глаза, медленно начиная осознавать себя. Его тело горело от бесчисленных порезов и кровоподтеков, а лежал он на чем-то густом и вязком. Схватив горсть этого «чего-то», Марцелл осмотрел его и понял, что это смесь почвы и крови. Слишком много крови, чтобы она вся принадлежала ему, несмотря на количество ран.

Со стоном он принял сидячее положение — и в шоке с открытым ртом уставился перед собой. Повсюду, куда достигал взгляд, на все стороны света лежали трупы. Над ними тучами роились мухи и падальщики; в воздухе пахло внутренностями и смертью.

Теперь он вспомнил. Весь его Легион был уничтожен, за исключением нескольких отбившихся от строя, таких, как он. Они попали в засаду варваров. Кто бы мог подумать, что те способны на такую совершенную тактику?

Точно не Маний Фламининус. Он был ветераном войны при Фермопилах против царя Антиоха III Великого и консулом Республики. Он провел успешную кампанию и стал Трибуном плебеев. Кто бы подумал, что столь выдающийся человек будет повержен дикарями, не владеющими даже разумной речью?

Северная кампания должна была стать напряженной и жестокой. Их враги многочисленны, сильны и невозможно храбры. Но они не должны были оказаться умными. Марцелл начал пересматривать то, что он знал о варварах. Что, если они не уступают римлянам? Просто иные? Это ставило многое из известного ему под вопрос.

Марцелл заставил себя подняться на ноги, выбрал направление и зашагал, отчаянно надеясь, что найдет других выживших. Никто бы не признал его в таком состоянии. Он походил скорее на неуклюжую тушу, чем на солдата Рима.

Как минимум один Легион сопровождал консула, принявшего командование над всеми легионами севера. Это был страшный удар, но Рим не будет побежден варварами.

Почему это сейчас вообще волнует его? Все, кого он знал долгие годы, умерли. У него не было иной семьи, кроме боевых товарищей. Он собирался жениться, вернувшись с войны, став богатым и успешным. Но довольно об этом. Марцеллу казалось, что он идет уже целую вечность и что вся земля вокруг завалена телами.

Вдруг воздух перед ним замерцал и разорвался, словно пергамент, открывая совершенно иной мир по другую сторону от него. Он светился жутковатым красным и синим сиянием. Марцелл не понимал, как такое может быть одновременно, но так и было.

Из разрыва выползло существо. Оно выглядело как гадкая ракообразная многоножка. Первым порывом Марцелла было убить тварь, но он, должно быть, потерял свой меч во время битвы.

Оглядевшись, он увидел рядом тело с исправным на вид оружием и освободил клинок, стараясь не думать о покрывавшей его крови. Приготовившись нанести удар, Марцелл понял, что существо ранено. Тяжело ранено. Его крик был предсмертной агонией.

Вторым порывом было избавить странное существо от страданий. Но по какой-то причине Марцелл потянулся, чтобы коснуться его. Движение было почти вынужденным; разум кричал ему остановиться, убить эту тварь, напоминал, что это ужасная идея.

Плоть существа была странной на ощупь. Она казалась влажной и шелковистой, но не как что-то реальное, а скорее напоминая невероятно твердый воздух. Существо умирало, мерцая ярким голубым светом, льющимся из его тела, заряжая мужчину так, словно он был поражен молнией.

Когда боль и свет померкли и Марцелл наконец перестал кричать, он обнаружил, что невредим, но как-то принципиально иначе, нежели прежде. По причинам, которые никогда не смог бы объяснить позже, он шагнул вперед, через прореху между мирами, и исчез в ослепительной вспышке света.

* * *

Свет рассеялся, и Марцелл оказался на плавающем острове в светящемся красным мире плавучих островов, которые не имели четкой ориентации друг относительно друга. Некоторые находились значительно выше него и словно бы вверх тормашками; другие, с его точки зрения, были повернуты правой стороной или низом кверху, или же под тем или иным углом относительно него. Но все они плыли по течению в пространстве.

Некоторые из островов были каменными. Другие полностью состояли из драгоценных минералов. Иные заросли экзотическими растениями, так что у Марцелла не было слов, чтобы описать их. Казалось, что каждый островок — кусочек известного его мира и иных вселенных, о которых Марцелл не имел представления; словно это место — обобщенный образ всех миров. Это было невероятно.

В воздухе и на островах находилось множество подобных встреченной мерзких тварей, тысячи, а может, и больше. Все они светились синим и сражались друг с другом в жестоких хаотических выплесках энергии. Это было прекрасно и ужасающе одновременно.

В ярких вспышках их смертей Марцелл увидел окна в иные миры, свой собственный и другие, которых не узнал. Какой-то инстинкт говорил ему, что бытие этих миров нарушено здешним насилием. Так, словно сражения этих монстров сбивали их с правильного, должного курса. И это следовало прекратить.

Однако Марцелл был солдатом Римской республики. Он нес свет, порядок и благоразумие в средоточие хаоса, тьмы и невежества. И это место ничем не отличалось от прочих. Сжимая свой меч, он шагнул вперед, ввязываясь в бой.

* * *

Марцелл стоял перед своей кузницей, работал, движимый инстинктом и вдохновением. Сделав паузу, чтобы отдохнуть, он провел рукой по взъерошенным темным волосам, стараясь не замечать грубую бороду. Он не изменился с тех пор, как пришел в это место. В конечном счете он привел себя в порядок и починил свои поврежденные доспехи, хотя все еще выглядел потрепанным.

Марцелл не был уверен, как давно он здесь. В этом месте совершенно не было чувства времени. Он был уверен, что находится тут дольше, чем ранее в своем мире. Однако сколько именно — годы или тысячелетия — ускользало от него. Как бы то ни было, достаточно долго, чтобы победить все, что следовало гордому римскому воину.

Здешние твари были безмозглыми, подчиняясь лишь инстинктам, не имели никакого представления о тактике, планировании или рассуждениях. Несмотря на численность, одолеть их было легко. Марцелл быстро узнал, что ему не обязательно передвигаться лишь по твердой поверхности, он мог телепортироваться. Перемещаясь от острова к острову, он создавал инструменты, оружие и ловушки, убивая сражающихся тварей толпами.

И все же они атаковали друг друга столь же яростно, как и его, несмотря на то что Марцелл представлял серьезную угрозу им всем. Но, уничтожив большую часть тварей, он обнаружил, что оставшиеся покорились ему, согласившись служить, и пощадил их, сделав не только своей армией, но и рабочей силой.

Марцелл продолжал в том же духе, пока все твари не погибли либо не подчинились ему. Бесконечное насилие было наконец остановлено, и он отправил выживших построить для него величественную крепость, сам же направился выяснять, сколь много вреда принесла их вражда.

Путем ряда экспериментов он понял, что может видеть другие миры и иные времена. Марцелл мог и путешествовать по ним, но это было болезненно и непросто. И он имел возможность вносить там изменения. Мог видеть вред, нанесенный этой войной иным временам и измерениям. В каждом из них была своя должная последовательность событий, ныне нарушенная, и аккуратно, одну за другой, он восстановил их. Это была кропотливая и сложная работа, но Марцелл был уверен, что она важна. Очень важна.

Наладив бытие различных миров, он классифицировал их, в основном в порядке исчисления, свое же измерение назвал семьдесят девятым. Но это казалось недостаточным, ведь его мир оказался совершенно уникальным относительно остальных. Хотя в нем была возможность изменять время везде, он, казалось, не имел собственного. Марцелл начал думать об этом месте как о Нуль-Времени, а не о семьдесят девятом измерении.

В то время как путем практики возросли его возможности, вскоре Марцелл начал думать о себе как о Повелителе и Хозяине всего времени и пространства. Возможно, это звучало высокомерно, но как еще мог зваться тот, кто умел перемещаться во времени и пространстве и изменять их, причем не в одном мире, а в любом из существующих?

Но контролировать эту силу было сложно. Ему нужен был инструмент. Что-то, что могло бы фокусировать ее, давая ему возможность легко, играючи получать доступ к силе и контролировать ее с абсолютной точностью. И Марцелл работал в своей кузнице, позволяя интуиции направлять себя. Это никогда не подводило его прежде. Или же нет? В конце концов, это же Нуль-Время. Но вот его работа наконец завершена.

Это был вытянутый цилиндрический бронзовый стержень длиной с его ногу. Нижняя часть приняла форму когтей орла, держащих мерцающий фиолетовым кварцевый шар. Верхняя когтистой рукой из синего камня удерживала песочные часы. Они были укреплены на богато украшенной золотой основе в самой верхней точке стержня. Чаша часов заполнена светящимся голубым песком, излучающим жизнь и энергию, бывшие сутью Нуль-Времени. Глядя на завершенную работу, Марцелл решил назвать ее Скипетром Времени.

Он благоговейно поднял скипетр и почувствовал себя преображенным. Кожа его осталась по-прежнему загорелой и покрытой боевыми шрамами, а глаза и волосы — темными. Но теперь Марцелл был коротко пострижен, увенчан лавром и с ухоженной бородой.

Вместо своих потрепанных доспехов он был облачен в богатую тогу из шерсти и льна, ярко окрашенную и обильно вышитую, подобную toga pieta* победоносных военачальников в их триумфальном шествии по улицам Рима. А сандалии его оказались белыми и дорогими, как у сенатора.

Марцелл опустил скипетр, и облик его стал прежним. Пожалуй, этот артефакт даст ему больше, чем просто силу и контроль. Возможно, он дарует власть над этим местом. Снова подняв скипетр, он как никогда ощутил себя Повелителем и Хозяином времени и пространства.

__________________________

* toga pieta — расшитая тога, ее носили военачальники, праздновавшие триумф, вступавшие в должность консулы, императоры в дни праздников