Странная (гет)

С самого раннего детства я осознавала, что отличаюсь от других… Нет, я не считала себя особенной, но другой, и эта инаковость всегда незримой, но надежной стеной, стояла между мною и остальными.

Сначала пришли странные сны… Серые города, серое, словно смогом затянутое небо, тусклое негреющее солнце, серые люди, спокойные и безэмоциональные, куда-то идущие, но иногда ненадолго сворачивающие со своего пути, чтобы попросить тихими, как шелест осенней листвы, голосами, передать что-либо Маше (Саше, Петру Васильевичу, Ольге Степановне…). Мне не были знакомы эти люди, тенями снующие по своим делам, но им почему-то очень хотелось помочь. Воображала, что тогда на их безликих лицах расцветет улыбка, и они перестанут быть такими серыми и странными.

По пробуждению, я прекрасно помнила все их просьбы, но не могла их передать по назначению, ибо люди, коим предназначались послания, были так же мне не знакомы. Это очень расстраивало, а единственный раз, когда это удалось, превратился в катастрофу, еще больше отделившую меня от остальных.

Каждый год я вместе с бабушкой выезжала на дачу на все лето. Обычно мы добирались туда на поезде и приезжали засветло, но в тот год мне тогда только исполнилось восемь, отправились туда на машине. Доехали мы до места уже в сумерках и, наскоро перекусив, отправились спать.

Ночью мне приснилась наша соседка по даче, баба Тася, и попросила передать послание своей сестре, что жила через два дома от нее и часто ее навещала. Самое странное, что она не выглядела, как другие, серой и невозмутимой, а обиженной и даже немного злой. Она сидела в чистой горнице из светлого дерева, в которой, кроме застеленной белым покрывалом лавки, ничего не было, а в окно ярко светило солнце. Проснувшись, я не могла найти себе места от восторга — ведь это единственный случай, когда можно было донести послание до адресата, это просто окрыляло. Наскоро позавтракав, уговорила бабушку пойти за мороженым, а после навестить бабу Тасю. По дороге к магазину, у колонки, нам повстречалась та самая тетя Валя.

— Здравствуйте, теть Валя, — радостно кинулась я в ее сторону, — вы-то мне и нужны.

— Здравствуй, Катерина… приветствую, Варвара Степановна, — ответила женщина, — и зачем это я тебе, егоза, понадобилась?

— Так не мне… Баба Тася просила передать, что серчает на вас, — затараторила я. — Обидели вы ее… Ей не понравилось то синее платье, что вы купили, она хотела зеленое из штапеля, что сама приготовила, а ваше ее старит… Правда смешно, теть Валь, она ведь и так старенькая уже… Это она поэтому сама с вами разговаривать не хочет?

Женщина, что до этого момента молча стояла, внезапно побросала ведра и бросилась бежать, так ни разу не оглянувшись, а бабушка взяла растерянную меня за руку, отвела домой и, строго наказав никуда не выходить, ушла куда-то. Через пару часов вернулась очень задумчивая, и, я бы сказала, расстроенная, а за вечерним чаем у нас состоялся первый серьезный разговор.

Она сказала, что все эти люди, что мне снятся, мертвы, а место, где они находятся, называется Сумеречный Мир — промежуточный мир между реальностями живых и мертвых, и что у меня дар путешествовать по этим мирам, которых очень много.

Бабу Тасю, как оказалось, похоронили полгода назад, и тетя Валя не стала обряжать женщину в то самое любимое зеленое платье. Оно показалось ей старым, вот и купила новое, синее, и мои слова очень ее расстроили.

— Понимаешь, Катерина, — устало подытожила она, — для мертвых их просьбы, может, и выглядят важными, ведь, как ты видела, в том мире нет эмоций, и они цепляются за каждую, даже неприятную, чтобы чувствовать себя более живыми. Но живым не нужны их послания… Тетя Валя поступила так, как требовала совесть, ей хотелось, как лучше, а теперь мысль о том, что она ошиблась, будет преследовать ее долгое время. Это станет камнем на сердце, и если она его не скинет, то так и будет подпитывать мертвую материю и даже может заболеть. Именно поэтому, церковь говорит не верить снам, даже если они вещие, и не желать общения с мертвыми… У усопших была целая жизнь, чтобы успеть все решить и не портить существование оставшимся в живых. Я научу тебя, как перекрыть канал в тот мир, чтобы они не досаждали тебе.

Оказалось, что моя бабушка тоже в детстве видела сны, как у меня. Она показала мне, как навсегда запечатать вход в иное, и, забегая вперед, скажу, что больше подобных снов мне не снилось… Главным в этом процессе было мое искреннее и твердое желание и воля, а я действительно изо всех сил хотела избавиться от своих снов, которые теперь стали мне неприятны, ведь раньше я не знала, что все эти люди мертвы.

Соседке бабушка посоветовала не забивать голову глупостями и пойти в церковь, где батюшка, более сведущий в вопросах веры и христианского посмертия, найдет для нее особые слова, чтобы успокоить растревоженную душу.

История на этом не закончилась. По поселку поползли слухи. Стоило мне выйти за околицу, как со всех сторон раздавались приглушенные разговоры, а любопытные и неприязненные взгляды и шепотки провожали меня повсюду. Некоторые, самые отчаянные селяне, даже порывались подойти и поговорить. Не прошло и двух недель, как мы вернулись в город, а дачу, которую строил еще мой прадед, пришлось продать. Из всего этого я сделала закономерный вывод — никогда и никому не показывать и не рассказывать про свои странности, если не хочу стать изгоем.

Мой отец умер еще до моего рождения и, сколько я себя помню, мы всегда жили втроем с мамой и бабушкой, но почти сразу после летних событий, мама вновь вышла замуж, а после они с мужем уехали на север «за большим рублем». Вариант «взять меня с собой» они даже не рассматривали. Бабушка утешала меня тем, что мама так поступила ради меня, мол, в тех краях детям не место, что, впрочем, не помешало через год появиться на свет моему брату. В принципе, всегда догадывалась, что мама при случае попытается избавиться от меня — я ей почему-то не нравилась, она меня не любила, я бы даже сказала, боялась, если бы эта мысль не звучала настолько нелепо и глупо. После отъезда видела ее только раз, через двадцать пять лет, когда приехала на ее похороны. Она регулярно высылала деньги на мое содержание, но общаться со мной отказывалась категорически. Какое-то время я ненавидела маму, но, поняв причину неприязни ко мне, простила и проводила в последний путь уже без злобы, но с жалостью к ее судьбе.

Душевный покой от мысли, что не нужна собственной матери, и она меня бросила, мне помогли обрести бабушка и вера в Бога.

Бабушка была глубоко верующим человеком. Она не была фанатично религиозной, но соблюдала все большие посты и «молитвенные правила», а раз в год, на Пасху, ходила на праздничную службу и Причастие, и, конечно, прекрасно разбиралась в духовных вопросах. После маминого отъезда мы с ней очень сблизились, и она постепенно стала открывать мне тайны нашей семьи. Рассказала, что рано потеряла мать, и в свое время некому было ее научить жить и справляться со странностями, потому она довольно поздно обрела душевный покой, только когда Бог привел ее в церковь.

— И знаешь, Катерина, я ни разу не пожалела о своем выборе, — немного печально сказала она. — Глупцы воображают, что Дар — это власть, могущество и слава, но они забывают, что у всего есть своя цена, а цена за эти способности самая высокая, страшная, невосполнимая… Эти знания — не благословение, а проклятье… Бремя тяжкое, печать Каинова, убийственная, беспощадная… «Тьма, заражающая и поглощающая» — поверь мне, я знаю, что говорю…

— Родом мы из Сибири, — начала свой очередной рассказ бабушка, когда мне исполнилось пятнадцать. Фамилия наша, Логиновы, произошла от названия лесной заимки — «Волчьего лога». Сейчас на ее месте образовалась большая деревня «Логутовка». Там и теперь еще живет сестра моя Ульяна.

— Сестра? — удивилась я, — бабушка, почему ты никогда о ней не рассказывала?

— Потому что, когда в шестнадцать лет я окончательно сбежала из дома, то дала себе слово все забыть, — ответила бабушка, устало прикрыв глаза. — Эта сила… она пугала меня, я ее не хотела. А Ульяна… она другая.

Мы с ней близнецы, но наша покойная бабушка, прости ее Бог, выбрала сестру, чтобы передать дар, который переходит в нашей семье только по женской линии. Моя сестра — ведьма, Катерина. Не травница, не знахарка, а настоящая ведьма, и именно ей наша бабушка передала родовой дар, что предназначался мне, так как я родилась первая.

— Мне в детстве очень нравилась сила. Видеть и говорить с невидимым, вылечить крыло птичке, влить силу в растение, чтобы оно расцвело, — не скрою, это было прекрасное ощущение. Но когда мне было шесть, мы с бабушкой зачем-то пошли в соседнюю деревню, и нам навстречу попался свадебный кортеж. Не помню, с чего все началось, но они чем-то обидели бабушку, вроде как, издалека кричали и требовали им дорогу уступить. Она только молча на них посмотрела, черкнула ногой на дорожной пыли линию, плюнула себе под ноги, и, взяв меня за руку, отошла с дороги, а они, смеясь, покатили дальше. Но едва достигли черты, как их кони встали на дыбы и застыли как вкопанные, испуганно фыркая и нервно подергивая кожей. Когда мы в сумерках возвращались обратно, они все еще стояли на том же самом месте. Утром по деревне гуляли слухи, что бабка-гадуница, как звали бабушку селяне, сглазила коней, и их пришлось пристрелить. А через полгода те самые молодожены приходили к нам и кланялись — случилось у них что-то, прощения просили. Я только подслушать смогла, как бабушка сказала, что проклятие, в сердцах сказанное, снять невозможно, но выход есть, можно его ослабить — на чужого перекинуть. О чем они там договорились, не знаю, да только поняла тогда, что сила эта бесовская, на зло направленная, чтобы души смущать и губить, так что сказала бабушке, что учиться у нее не буду. Она серчала поначалу, грозилась, но я на своем стояла, и ей смириться пришлось. Дар, его ведь только по доброй воле принять можно — тьму в сердце впустить. Вот она от меня и отстала и на сестру мою перекинулась.

В тот год я в первый класс пошла, но не в свою деревню, а в областной центр. Жила в интернате, домой только летом возвращалась, и так потом в городе и осталась, а дальше и вовсе замуж вышла и уехала с Николашей своим в Москву, и в деревне своей больше не была ни разу.

— Бабушка, — спросила я, — а почему твою бабушку гадуницей звали?

— Так в тех краях ведьм звали, Катенька. ГАДать-ворожить к ним бегали, просили судьбу подГАДать-переменить, а при случае могли неугодному и подГАДить, — потому и гадуница. Название-то от слова «гад» происходит, змей, то есть, прислужник бесовский.

Подивилась я истории той, но только не особо поверила ей: сказка-сказкой, да только в то же лето телеграмма пришла, что бабушкина сестра болеет сильно, помирать собралась, хочет с сестрой свидеться. Поехали мы…

Бабушка Ульяна встретила нас, лежа на перине, и выглядела неважно. Она смотрелась старше сестры, и хоть они были очень похожи, но в ней не чувствовалось того душевного покоя и доброты. Окинула меня цепким взглядом холодных голубых глаз и хоть улыбалась и всячески демонстрировала приветливость, но я чувствовала от нее угрозу, — мне хотелось выскочить вон и бежать подальше отсюда.

Прежде чем разойтись по комнатам, бабушка, поняв мое состояние, утешила меня и напомнила, что нет никого более великого и сильного, нежели Бог, и мне нечего бояться. Я успокоилась, и, помолившись на ночь, легла спать…

Сон мне привиделся странный… Словно бы проснулась в деревянной горнице, похожей на ту, в которой приснилась когда-то баба Тася, только вместо окна была дверь. Она притягивала мой взгляд и вызывала смутное волнение, словно бы за ней скрывалось что-то опасное. Но тут зажженные свечи ярко вспыхнули, дверь беззвучно отворилась, и в комнату вошла фигура, скрытая плащом и с надвинутым на лицо капюшоном. Мое сердце замерло, но не успела как следует напугаться, тут незнакомка откинула капюшон, и я увидела очень красивую девушку. Длинные, пшеничного цвета волнистые волосы в пол, яркие голубые глаза, а на голове венок из листьев и гроздей рябины… Девушка сбросила плащ и осталась в белой вышитой рубахе, а в правой руке была корзинка или туесок, украшенный осенними листьями и полный разных ягод. Она приветливо улыбнулась и легко и грациозно пошла в мою сторону, вытянув руки с корзинкой, и чуть склоняя голову, словно в полупоклоне.

— Здрава будь, Гостья, под кров мой пришедшая, — мелодичным и певучим голосом сказала она, остановившись, не дойдя до меня несколько шагов, — не побрезгуй, возьми и отведай, чем угодья мои обширные славятся… Все отдам тебе, чем богата, Гостья любезная, — добавила она, ласково улыбаясь, в то время как глаз ее холодных улыбка не коснулась. По ней я ее и узнала — то была бабушка Ульяна, только молодая совсем. Это осознание меня отрезвило и развеяло морок от ее голоса, что околдовывал и опутывал сознание.

— Не серчай, Хозяйка, откажусь я, пожалуй, от угощения твоего, сыта, — ответила ей странно, по-старинному выстраивая фразы, словно подсказывал кто. И почему-то знала, что благодарить ее нельзя.

— Что же, — не растерялась девушка, продолжая оставаться на месте, — раз от угощения моего отказываешься, так хоть подарки прими, Гостья долгожданная. С этими словами она тряхнула корзинку, и вместо ягод в ней оказались переливающиеся в пламени свечей разноцветные драгоценные камни.

— Не обессудь, Хозяйка, — ответила ей, — да только и от подарков твоих отказываюсь, не по душе они мне.

— Тогда прими от меня, Гостья желанная, дар на память добрую, безделицу бесценную, — ответила она, а корзинка в ее руках превратилась в белое блюдечко, на котором лежал массивный перстень с большим бледно-голубым прозрачным камнем. И так он был прекрасен, что на секунду во мне только одно желание появилось, и все другие мысли затмило — протянуть руку и принять его, так перстень зазывно переливался и сверкал. Уж и руку к нему почти протянула, да только голову подняла и случайно на женщину глянула, а у той в глазах предвкушение и злоба такая проскальзывает нечеловеческая, что даже черты ее красивого лица искажаются, и уродство какое-то проступает мерзкое. Меня словно ведром холодной воды окатило. Отпрянула я, крестик нательный из-под рубашки ночной достала и сжала до боли в ладонях, чтобы не соблазняться.

— Ни к чему мне дары твои, Хозяйка, — дрожащим от напряжения голосом решительно ответила ей. — В доме твоем я не по своей воле и проездом. Отказываюсь от дара твоего, ни к чему мне тебя помнить, но помолюсь за тебя и свечку поставлю, по христианскому обычаю, если попросишь.

Женщина нечеловечески взвыла и бросилась ко мне, оскалившись и протягивая крючковатые пальцы с когтями как у зверя. Но наткнулась словно бы на невидимую преграду, стала биться в нее и скрести когтями. Это было очень страшно… Зажмурила глаза, но ее крики, проклятия и угрозы, полные злобы, будто колючки, осязаемо впивались мне в кожу. Я стискивала крестик и пыталась молиться, но не могла вспомнить ни одной молитвы, от страха они все вылетели из головы. Только одна мысль билась во мне, удерживая в реальности. «Господи, помоги», — безостановочно шептала я, пытаясь всеми силами не открыть глаз.

Внезапно что-то почувствовала, вокруг меня что-то изменилось… Наступила неестественная тишина, звенящая, потусторонняя, и, приоткрыв глаза, увидела, что время как бы застыло… Пламя свечей замерло, а горячий воздух стал тягучим, тяжелым и осязаемым.

Женщина затравленно обернулась от меня, уставясь куда-то в одну точку и будто прислушиваясь к чему-то. Теперь она уже ничем не напоминала ту красивую девушку. Выглядела, как древняя злобная старуха, наверное, так в сказках описывают Бабу-Ягу. Седые пакли спутанных волос, узловатые руки, тонкий безгубый рот и скрюченная спина. Не хватало только костяной ноги и ступы. Ее старость и немощь странно контрастировали с новой белой вышитой рубахой.

Вдруг она замерла, а потом душераздирающе заверещала, словно раненый зверь и замахала руками. Я заозиралась по сторонам в поисках того, что могло ее так напугать, и волосы у меня на голове зашевелились от ужаса.

В конце комнаты, возле двери, прямо в полу образовалась огромная дыра, а звуки, раздававшиеся оттуда, были настолько ужасны, безумны и сверхъестественны, что по телу побежали мурашки. Из провала повалил то ли дым, то ли туман. Он, как живой, стелился по полу, в считанные секунды настиг верещавшую от ужаса старуху и потянул ее за собой. Когда она оказалась возле самой ямы, цепляясь за края, оставляя в полу ногти и кровавые подтеки, из провала показалось множество рук. Они, не без усилий, отодрали ее пальцы и затянули внутрь под ужасающие вопли, после чего дыра в полу сама собой заделалась, и все встало на свои места, как будто мне это привиделось… В изнеможении осела вниз и, похоже, потеряла сознание…

Утром меня разбудили и отправили к соседке. Бабушка Ульяна ночью умерла.

После похорон мы даже не остались на поминки, а сразу вернулись домой. Бабушка оплатила местную столовую сразу и на девять дней, и на сорок, и на годины. Селяне были довольны…

Из дома мы ничего не взяли, кроме украшений. Бабушка сказала, что они родовые и теперь принадлежат мне, и могут навредить, попади к чужим людям. Тогда я попросила высыпать их в холщовый мешочек и, набросав сверху гальки, перед отъездом бросила их в омут местного озера. Вода там проточная, значит, со временем очистит камни, а когда мешок истлеет, драгоценности выпадут, если их кто и найдет, то они уже будут безопасны. А то, может, озерный дух их навсегда себе заберет. Оставить украшения себе мне и в голову не пришло, особенно после такого страшного сна, так что избавилась я от них не колеблясь, со спокойной душой, и не жалела никогда.

По приезде домой нас ждала телеграмма, что дом бабушки Ульяны ночью сгорел. Подозревали поджог, но улик не нашли. Лично мне было все равно, как такое произошло, даже вздохнула с облегчением. Слишком страшные воспоминания у меня были связаны с этим домом. Более-менее успокоившись, рассказала бабушке о своем сне.

— Да нет, не сон то был, Катерина, — серьезно ответила она. — Ведьмы так свою силу преемнице передают. А ты отказалась три раза, как и положено. Молодец Катенька, отвергла силу бесовскую. Но не думай, что теперь способности и странности твои исчезнут. Тут другое немного… Мне тебе еще кое-что рассказать надо, ты теперь взрослая стала, поймешь.