Странная (гет)

Самого переноса в новое тело я не ощутила. Просто глаза закрыла и в новом теле открыла, вот и все.

Очнулась вовсе не в младенце, как себе воображала, а в теле девочки шести с половиной лет, но, поразмыслив, пришла к выводу, что так даже лучше, вполне себе самостоятельный ребенок, а не пускающий пузыри малыш.

Комната у Лили была отдельная, этакая девичья спаленка в рюшечках-цветочках и, судя по обстановке, семья, теперь уже моя, не бедствовала.

Зеркало в полный рост, встроенное в платяной шкаф, показало мне худенькую девчушку роста не выше метра двадцати с длинными, немного кудрявыми ярко-рыжими волосами, что очень подходили к бело-розовому фарфоровому оттенку кожи, чистой, без единой веснушки. Такой цвет лица я видела только в Сеуле, где он был в моде и считался эталоном, хотя и с рыжими волосами тоже неплохо смотрелся. Но больше всего поразил цвет глаз. Мне приходилось видеть яркие как у хаски глаза и у людей, но голубых оттенков, а тут зеленые… светлые, цвета молодой листвы, просто колдовские. Они поневоле притягивали взгляд, даже если бы девочка уродилась невзрачной. А вкупе с сочным цветом волос и кукольным личиком все это делало ребенка излишне ярким и запоминающимся. Но я была не в обиде, хотя, если бы мне предложили выбор, то предпочла бы что-то менее броское.

Умывшись в примыкавшей к спальне маленькой ванной комнате, я надела висевшее на стуле светлое летнее платье, милые гольфики, застегнула открытые лаковые туфельки, заплела легкую косу и спустилась вниз.

Сейчас за окном июль шестьдесят шестого года. Все сведения о жизни ребенка я, видимо, получила в виде бонуса, но без подробностей, а только общую информацию. Просто чтобы нормально ориентироваться в пространстве и узнавать окружающих.

Например, мне было точно известно, где в доме находится столовая, и как выглядит папа. Но знания о том, что я делала или говорила до сегодняшнего утра, какие чувства испытывала к тому же отцу, или он ко мне у меня отсутствовали.

Не успела я спуститься на последнюю ступеньку, как из кухни мне навстречу вышла красивая молодая блондинка в светлой косынке и ярком фартуке, а в руках у нее была миска и венчик, видимо, она что-то взбивала.

— О Лили, детка, ты уже проснулась, — ласково улыбнулась она, поправляя сползшее с плеча полотенце, — ты сегодня ранняя пташка. Не хочешь мне помочь? Я собираюсь испечь свои фирменные вафли.

— Конечно, мама, — покладисто ответила я, следуя за ней на кухню, — что нужно делать?

— Помешай овсянку и выстави масло и сливки на стол, — ответила женщина, не отвлекаясь от взбивания, — они в холодильнике.

Я открыла дверцу нового, но довольно примитивного на вид холодильного шкафа с внутренней морозилкой в верхней части и, достав масленку и баночку сливок, выставила их на стол, а потом добросовестно помешала кашу, еще не до конца веря, что это все происходило со мной в реальности.

— Что-нибудь еще, мам? — спросила, изображая энтузиазм.

— Нет, дорогая, дальше я сама, — ответила она, приступая непосредственно к выпечке.

— Можно мне тогда пойти в сад и покачаться на качелях? — спросила я, и, дождавшись ее кивка, вышла из кухни.

Лениво покачиваясь на самодельных качелях, сделанных отцом на заднем дворе, медленно осознавала, как же мне повезло… Теперь появилась возможность прожить жизнь заново и избежать прежних ошибок и предубеждений. Начать с нуля, без боли и сожалений, без груза прошлого. Семья и детство, которых у меня никогда не было, папа, капризы, проказы и никаких проклятий. Спасибо тебе, Боже, за такой необыкновенный, такой бесценный подарок. Радость и ощущение свободы захлестнули меня. Но вскоре вышедшая на крыльцо мама отвлекла от грез и позвала назад в дом, завтракать.

Теперь, спустя пять месяцев моего пребывания в этом теле, можно с уверенностью сказать, что я вполне адаптировалась к новым условиям и прижилась. Уже искренне считала себя Лили Эванс, и была просто в восторге от новой семьи.

Отца звали Роджером, маму Роза, а сестру, на два года старше меня — Петуния, или Туни, как я ее называла. Жили мы в Америке, в северной части штата Мэн, почти на границе с национальным парком. Отец работал на заводе главным инженером и являлся младшим партнером фирмы. А мама — домохозяйка, и все свободное время уделяла дому, нам с сестрой и членству в различных клубах, фондах и обществах. Наша семья представляла собой добротный средний класс с соответствующим образом и стилем жизни. Не супербогаты, но вполне себе состоятельны. Мы с сестрой посещали одну младшую школу недалеко от дома, куда нас водила мама.

Со школой получилась очень забавная ситуация. Я с нетерпением ждала начала учебного года, но, как оказалось, в нашем штате занятия начинались не первого сентября, а в День Труда, то есть, со второго по восьмое сентября. Например, в этом году начало учебного года выпало на шестое. И никаких тебе линеек, поздравлений, приветственных речей и цветов учителям. Обычный, ничем не примечательный день.

Канцелярию к школе родители покупали сами, заранее, и относили сразу в школу, чтобы дети потом не таскали с собой громоздкие рюкзаки. А домашние задания мы писали не в тетрадках, а на отдельных больших листах, которые, после проверки учителем, хранили в своей папке, что тоже было для меня непривычно, как и то, что детей из четырех параллелей каждый год тасовали по разным классам. В этом году в мой класс попало всего семеро знакомых мне по прошлому году учеников, да и то тех, с кем прежняя Лили не очень тесно общалась. А вот моя более близкая знакомая, Лайза, попала в другой класс. И, слава богу, надо сказать. Хотя я совсем не переживала, вдруг кто-то догадается, что я не та Лили, что была раньше. Дети росли, характеры менялись, ничего удивительного в смене поведения не было. Просто, будь у меня подруга, возникли бы претензии и разбирательства с ее стороны, а мне бы этого не хотелось.

Учиться было бы очень интересно, если бы я действительно была ребенком. Все преподавалось в игровой форме, но, если честно, для взрослого сознания это было еще то испытание…

Все задания были направлены на общение детей друг с другом и делались сообща, за круглыми низкими столами, а то и на полу, где ученики сидели группами. Привычных парт и грифельной доски не было. Все бесконечно передвигались по классу, общались, переговаривались, отчего в классе стоял ровный тихий гул. Никакой дисциплины и уединения, а о спокойствии можно было только мечтать.

Постоянное рисование тоже меня ужасно напрягало… Я любила рисовать, но под настроение, а не каждый день и по принуждению. Здесь же рисовали всегда… Например, мы писали сочинение, как прошли выходные, и тут же нужно было зарисовать бумаге какой-нибудь эпизод из своего рассказа и снова написать пояснение к твоему рисунку. Это реально утомляло. Можно поиграть с ребенком в куклы или машинки, встав с ним на его уровень, временно притвориться, так сказать, в целях общения. Но застрять в таком состоянии очень неприятно. Создавалось ощущение, что все взрослые вокруг считали тебя умственно неполноценным, повторяли все по несколько раз, медленно и четко, чтобы, видимо, лучше и быстрее дошло. Просили выполнить одни и те же действия для закрепления одного и того же навыка. Бессмысленные, скучные для взрослого человека задания… А бесконечные нелепые опросы в качестве индивидуальных заданий.

Например, какой пудинг в школьной столовой более популярный: ванильный или шоколадный? Нужно было подойти к детям, задать вопрос и записать ответ в тетрадь. Затем построить график, после чего отнести его учителю, чтобы получить заслуженные баллы. И главное, опрос не ставил целью выбор самого пудинга, чтобы заменить его на более популярный, а служил для социализации ребенка в обществе. Мне, как взрослой личности, вся эта бесполезная суета была невыносима. Было бы проще и интересней получить трудное индивидуальное задание и, уединившись, в тишине его выполнить, а не общаться с малышней. В общем, можно с искренним восторгом и восхищением какое-то время разглядывать красочную, яркую азбуку. Но учиться по ней, если ты уже не только выучил буквы и умеешь читать, но и осилил всю многотомную энциклопедию, тебе будет невыносимо скучно и бесполезно.

Еще одна странность — детям не исправляли ошибки… совсем. Писали мы карандашами печатными буквами, и писали довольно много, но на грамматические ошибки никто внимания не обращал, как и на пунктуацию. Никаких прописей, постановки рук, вырабатывания почерка, что тоже удивляло.

Все основные предметы преподавал один учитель, мистер Хейл, у которого был помощник. Он помогал ему раздавать материалы, альбомы, книги и листки с тестами. Отдельный учитель обучал нас скорочтению и дикции, а еще два преподавали физкультуру и искусства, где мы рисовали, лепили, выжигали и делали другие интересные и бессмысленные поделки, в основном для благотворительных распродаж в фонд школы.

Мисс Адамс — еще один приходящий учитель музыки, разучивала с нами песни для хоровых выступлений, концертов и мюзиклов — обязательных постановок перед летними каникулами. Также на платной основе она обучала желающих игре на музыкальных инструментах, но скрипка и туба меня как-то не привлекли, потому я просто записалась в хоровую студию, где мне неожиданно очень понравилось.

Раз в неделю нас всем классом водили в библиотеку и выдавали одну из книг утвержденного списка, которую надо было прочесть дома за определенное время, а после сдать по ней тест. За каждое задание, в том числе и внеклассное, давались баллы, которые суммировались, а за каждые десять баллов выдавался сертификат. Набравший больше всех сертификатов, попадал в конце года на доску славы, что прибавляло популярности ему, гордости его родителям, ну и призера всегда награждали каким-то классным подарком.

Если подытожить, то для меня в школе, за некоторым исключением, было смертельно скучно… Это привело меня к осознанию того, что притворяться ребенком много лет я не смогу, просто отупею и озлоблюсь. И я активно стала искать выход…

Сначала решила перейти на домашнее обучение — в Америке такое было возможно. Учитель давал задание, раз в неделю нужно было приходить в школу и сдавать тесты по пройденному материалу, а взамен получать новые задания. Но подумав, я отказалась от этого способа. Все дело в маме…

В прошлой жизни у меня была только бабушка, и хоть она меня и любила, но это не шло ни в какое сравнение с тем, как обожали детей в нашей семье.

Отец был высоким, немного полноватым флегматичным блондином, из тех настоящих домоседов, что любят свою жену и детей, и вместо спорт-бара предпочитавших проводить время с семьей. Он был очень прагматичен и главным жизненным смыслом видел заработать больше денег, чтобы его семья ни в чем не нуждалась, и у нас было все лучшее. Жену свою он боготворил, а нас с сестрой просто обожал… Стоило мне или Петунии нахмурить бровки, как он тут же доставал нам луну с неба, а маме хватало одного взгляда, чтобы ее просьба была удовлетворена. Причем, его нельзя было назвать подкаблучником или рохлей, просто мы трое были его слабостью, и ему доставляло удовольствие нас баловать.

Мама… Если на свете и существовала идеальная женщина, то это точно была моя мама. Видимо, в детстве она поставила себе цель стать лучшей, и с тех пор шла к ней прямым путем. Помнится, в сериале про домохозяек была такая «леди совершенство».

В двухэтажном довольно большом коттедже была абсолютная, стерильная чистота, вещи всегда тщательно выстираны, отглажены, накрахмалены и разобраны по своим местам, а разнообразные кулинарные шедевры сделали бы честь любому ресторану. Не солгу, мне иногда хотелось проорать, как тому мужчине из фильма, что я хочу обычную человеческую котлету. В моем случае я мечтала о простом бутерброде с колбасой. Для меня загадка, как эта женщина умудрялась все успевать и сочетать домашнюю работу с общественной деятельностью, да еще не забывала заниматься развитием нас с сестрой. Именно из-за мамы я решила отказаться от своей идеи — перейди я на домашнее обучение, она точно не оставила бы меня в покое, добровольно взяла на себя новые обязательства и добросовестно бы их выполняла.

Для решения своей проблемы я решила привлечь к себе внимание школьного аналитика. Эта женщина-педагог отслеживала детей, чей уровень знаний превосходил уровень среднего ученика школы, и с третьего года рекомендовала его в продвинутый класс. Попасть туда было очень престижно, но и учиться было намного трудней и интересней, к тому же, к каждому ученику был отдельный подход и своя программа обучения.

Я с энтузиазмом взялась за дело, но потом случилась одна странность, и моя жизнь снова резко поменяла направление.

Полноценных Рождественских школьных каникул, как в России, у Американских детей не было, но и за те несколько дней, что мы провели дома, я успела поссориться с сестрой.

Петуния была уменьшенной копией мамы. Но проблема состояла в том, что она, помимо всего, была страшно ответственная, с ярко выраженным комплексом старшей сестры. Видимо, для прежней Лили она являлась авторитетом, но меня такой покровительственно-снисходительный способ общения напрягал.

Сестра могла подойти при всех ко мне на перемене, пройтись расческой по волосам, вытереть мне салфеткой нос или губы, одернуть юбку или сделать замечание по осанке, подсказать, как надо правильно садиться, чтобы не помять платье. Достать ланч-бокс, выложить еду на салфетку и налить какао из термоса, даже не спросив, хочу ли я есть, а просто потому, что ей показалось, что мне пора перекусить.

Я понимала, что Петуния не ставила целью меня унизить, и поступала так, потому что искренне заботилась обо мне. Но такая опека была неприятна и неудобна, она тяготила, и тем больше, что у меня не было повода ей возразить, — она хотела как лучше и всегда так раньше поступала, а потому не ее вина, что мне это вдруг разонравилось.

Ее любовь имела привкус навязчивости и душила, как и манера разговаривать, словно с неразумным ребенком, тоном, не терпящим возражений. По ее вине у прежней Лили совсем не было подруг. Петуния отслеживала все ее знакомства и советовала, с кем, по ее мнению, стоит дружить, а от кого нужно держаться подальше. За прошлый учебный год Лили смогла сблизиться только с одной девочкой, той самой Лайзой. Но подругами они так и не стали, поскольку и после школы Петуния от сестры не отходила, шла с ней домой, делала с ней внеклассные задания и домашние работы, читала и мастерила поделки на школьные ярмарки. А кому понравится, если рядом с подругой вечно маячит ее деспотичная сестра. Петуния искренне считала и совсем не скрывала этого, что лучше родной сестры у Лили подруги быть не может. С этим надо было что-то делать, но добрых слов она не понимала и обижалась, когда я робко пыталась настоять на своем мнении, а ругаться с ней у меня язык не поворачивался. На каникулах ее поведение перешло все границы, я не смогла сдержаться, и мы, наконец, первый раз крупно поссорились.

Если в школе у меня еще был шанс немного отдохнуть от навязчивого внимания Петунии, то скрыться от нее в пределах дома не было никакой возможности.

Я полчаса замешивала тесто для имбирных пряников под руководством мамы. Потом сорок минут аккуратно вырезала формочкой Рождественские елки для ежегодной благотворительной распродажи. Напоследок, удовлетворенно оглядев три противня печенья, сдала пост сестре, потому как к самому процессу выпечки меня по малолетству не допускали, и ушла в свою комнату. Вечером, когда после ужина мы вернулись на кухню, чтобы покрыть пряники глазурью, я не поверила своим глазам. Вместо моих елочек на столе высились какие-то чужие снеговики. На мой изумленный взгляд Петуния невозмутимо ответила, что елки выглядели слишком просто, и ей пришло в голову все переделать, и теперь я точно выиграю соревнование и получу больше всех баллов. Знаете, она говорила с такой гордостью за свою идею и искренне не понимала, какую гадкую вещь совершила. Может, мои елки и не выглядели так эффектно, как ее снеговики, но это было мое творчество и труд. Взрослая женщина во мне советовала простить неразумную девочку и не портить отношения с сестрой из-за такой глупости, но ребенок во мне обиделся и упрямо набычился. Я вспылила и на глазах изумленной матери высказала сестре все, что думаю о ней, ее идеях и заботе, после чего пулей выскочила из кухни, на прощание от души хлопнув дверью, и побежала наверх.

Давясь злыми слезами, заскочила в свою комнату и бросилась на кровать, от досады молотя кулачками подушку. Я была так зла, что не сразу заметила, что воздух в комнате словно сгустился, мебель задрожала, мелкие вещицы сдвинулись с места и попадали на пол, а мое тело стало гудеть, словно высоковольтные провода и странно вибрировать, как будто через него шли волны, закручиваясь в районе солнечного сплетения. Я не могла пошевелиться и просто застыла в страхе, а когда напряжение достигло апогея, из меня потоком хлынула энергия, как раньше, когда вливала силу в пациентов во время сеанса иглоукалывания. Только сейчас поток был нереально мощным, и его невозможно было контролировать. В комнате задрожали стекла, с громким хлопком лопнули лампочки в люстре, а я обессиленно сползла на постель и потеряла сознание.

Очнулась на руках отца… Он нежно укачивал меня, шепча в ухо какие-то ласковые банальности, рядом стояла мама с бутылочкой нашатыря, а зареванная Петуния держала свечу. Ее руки так дрожали, что пламя то и дело подпаливало ей кончики волос и отбрасывало причудливые тени на темные стены. Спали мы той ночью в гостиной и все вместе. Я хоть и чувствовала слабость, но сон упрямо ко мне не шел, потому полночи соображала, что это со мной такое было. Очень меня, признаться, этот поток силы напугал. Никогда раньше со мной такого не случалось. Хотя чем-то на тьму в душе, что от ненависти во мне поднималась, было похоже, только много сильнее. Так, ни к чему и не придя, я уснула.

После этого странного инцидента, моя жизнь стала гораздо легче. Петуния перестала меня донимать, просто следила издалека и виновато молча на меня поглядывала. Видимо, родители с ней серьезно поговорили.

Оказалось, у Лили уже были в прошлом такие нервные срывы. Мой припадок они приписали страху, мол, ребенок испугался внезапно наступившей темноты и лопнувших лампочек. Отец сначала даже хотел судиться с подстанцией, на которой произошел скачок напряжения, но когда за их счет нам что-то там отремонтировали и выплатили компенсацию, он успокоился.

Этот сам по себе ничем не примечательный случай, может, и не стоил внимания, но привел к совершенно неожиданным последствиям.