Чёрное или белое? (гет)

Никому не доверяй

Наших самых страшных тайн,

Никому не говори, как мы умрём.

В этой книге между строк

Спрятан настоящий бог.

Он смеётся, он любуется тобой.

Ведь ты красива, словно взмах,

Волшебной палочки в руках

Незнакомки из забытого мной сна⁽¹⁾.

Когда Гарри уходит, Джинни на глаза попадается мантия, в которую она была облачена в заточении. Она яростно кидает чёрную ткань в холодный очаг, спустившись в пустую гостиную.

Под прицельным "Инсендио" мантия бодро вспыхивает, и весело взвиваются язычки волшебного пламени. Джинни наблюдает эту картину со смесью удовлетворения и злости, не отводя от огня взгляда, пока материя не распадается на обугленные клочки, а потом и вовсе рассыпается пеплом, оставляя после себя в пустом камине только небольшой блокнот в плотной чёрной обложке.

Сердце ударяется о грудную клетку с металлическим звоном. Бом.

Джинни не помнит, чтобы в её карманах было хоть что-то. Она кочергой выковыривает записную книжку из золы и осторожно берёт её в руки: чёрная кожа совсем не пострадала. Прохладная. Так странно и так знакомо...

Дрожащей рукой Джинни открывает первую страницу.

"Зачем ты ушла?"

Ровный ряд наклонённых вправо, почти летящих букв. Почерк отличника. Этот почерк она узнает среди сотен других. Блокнот летит наземь из разжавшихся в бессилии пальцев.

Стоит ли надеяться, что прошлое когда-нибудь отпустит Джинни?

Из всех в мире слов он выбирает именно "ушла". Как будто у неё был выбор: остаться или нет. Как будто она была гостьей в его доме, но теперь покинула его. Как будто... Будто ему есть до этого дело! Джинни поднимает блокнот и выдергивает страницы, рвёт, ожесточённо кидает на пол чуть желтоватую бумагу. Ладони покрываются мелкими ссадинами — порезами о края листов. Мельчайшие клочки, словно снег, покрывают всё вокруг. Его "зачем" разодрано на миллион частей, и с каждым новым обрывком — надламывается что-то внутри. Ослепляющая ярость. Ошеломляющая боль.

Вскоре от блокнота остаётся одна лишь обложка — её не разодрать голыми руками. Джинни достаёт палочку и пытается последовательно сжечь, изрезать, раскрошить переплёт дьявольского блокнота. Но через минуту, наполненную прерывистым, судорожным громким дыханием, Джинни может лицезреть, как блокнот принимает первоначальное состояние, а магический огонь не оставляет на нём не единого следа копоти.

Джинни смеётся, оседая на пол, и на открытой первой странице читает новую надпись — аккурат под первой:

"Мне не хватает тебя".

Лжец. Лжец. Лжец... Как можно быть таким? Ничего святого, ни жалости, ни стыда. Джинни бегом поднимается в спальню и, пользуясь отсутствием в спальне девчонок, закидывает блокнот глубоко под кровать. Она ни за что не сделает этого снова...

Джинни Уизли — умная девочка, и она, конечно же, больше не напишет ему ни строчки. Никогда...

Вот только почему так невыносимо колет в подреберье, а сердце выскакивает из груди?

* * *

Том выглядел как поганое вместилище шаблонных идеалов. Он очаровательно шутил, внимательно слушал, проявлял ровно столько заботы, сколько нужно. Джинни, будучи натурой романтичной, к своим одиннадцати уже перечитала столько куртуазных ⁽²⁾ романов, что это не могло не приводить её в бурный восторг, трепет и сладкие томления.

Но настоящий Том был безжалостной кипящей чёрно-красной лавой. Зрелище столь завораживающее, что хотелось, чтобы горячая волна накрыла тебя с головой, впечатывая, закрепляя образ в веках, как застывших в красоте и боли жителей древней Помпеи. Своё истинное лицо он демонстрировал так избирательно и так отточенно, что глупая девчонка даже не поняла, как близко от гибели находилась. Осознание приходило рывками — летом после первого курса Джинни поняла, что дневники больше не откликаются. Облегчение. Разочарование. Чего больше? Этим же летом озарение: Том — лжец. Джинни тогда мало волновало, что Реддл предпочитал действовать грязными методами, не считаясь с жертвами. Под воздействием сиюминутных порывов и желаний моральные рамки расплывались и истончались. Но то, что жертвой должна была стать она, — было неожиданно и обидно. Неправильно. Маленькое злобное существо скалилось и кидалось на железные решётки разума, а Джинни плотнее сжимала губы и лихорадочно пыталась справиться со сложившейся ситуацией. Том строго наказал не смотреть в глаза Альбусу Дамблдору, и она плакала, глотала слезы, стыдливо опускала взгляд в пол. Том выстроил в её голове окклюменационный барьер — за неделю до того, как исчез. Джинни знала слишком много, а директор уже и сам мог бы проведать достаточно. Реддл сам себе боялся признаться в том, что может ничего и не получиться. Что будет, когда Джинни останется одна, она и думать-то боялась. Но Том сделал всё, что мог, чтобы вся вина казалась целиком лежащей на нём. Если это было не доказательство его признательности, то что тогда? Однако она успешно убедила себя в том, что это лишь часть плана, направленная на надёжную сохранность тайны до момента, когда уже будет поздно что-то изменить, а не жест благодарности.

Никто так и не узнал правды до конца.

А существо, вопреки доводам разума, ещё долго выло на луну, тоскуя по хозяину.

…Джинни радуется, что они всё-таки ничего не успели сделать. Кому вообще сдалась сила, власть или уважение такой ценой? Ценой чьей-то жизни? Она что, спятила? Может, Том и правда приложил тогда руку к её помутнению?

Джинни смеётся. Приложил, как же иначе? Вот только не околдовывал заклятиями, не поил зельями, она сама попалась. Злобная оса, угодившая в мягко-липкую сеть паука. Рыжая оса с россыпью ржавых веснушек.

* * *

...Капала вода. Всхлипывала Плакса Миртл. При всей меланхоличности звуки были уютными и почти родными. Потому что напоминали его, потому что она так часто проходила здесь ради него. Реддл постоянно подчёркивал, что с его "воскрешением" у неё будет совсем другая жизнь. В неё, новую жизнь рядом с Томом Реддлом, хотелось верить так же, как в Рождественскую сказку.

Том внезапно замер, и Джинни, увлекаемая инерцией, чуть не улетела вперёд. От падения её удержала только его твердая рука. Они остановились в паре метров от раковины с заветной змейкой. Реддл повернул Джинни к себе лицом, она поддалась, словно тряпичная кукла. Что-то было не так... Силы стремительно оставляли её, а веки наливались свинцом.

— Всё будет хорошо, малышка, — мягкие руки Тома провели по её волосам, очертили контуры подбородка. Джинни почувствовала лёгкую дрожь, словно от холода. — Ты мне веришь?

Тон, вопреки заверению, был не очень уверенный. Взгляд выразительных синих глаз Реддла беспокойно метался по лицу Джинни.

— Как себе, — тихо вздохнула девочка, попытавшись слабо улыбнуться.

— Это хорошо, это правильно, — пробормотал Реддл. Он притянул Джинни к себе, погружая холодные пальцы в её волосы. Совсем рядом лихорадочно бухало его сердце.

Его губы над самым ухом прошептали:

— Ничего не бойся, я с тобой.

— Что-то может пойти не так? — осторожно спросила она.

— Нет, ничего, — он никак не мог придать голосу уверенности, лишь сжал её сильнее.

И они пошли по туннелю, к концу которого силы окончательно оставили Джинни, и необходимость лежать неподвижно на полу (благо, Том не поленился наложить на неё согревающие чары) пришлась весьма кстати.

Сознание то оставляло, то вновь возвращалась к ней. Реддл нервно вышагивал где-то рядом. Звук его шагов эхом разносило подземелье. В один миг горячее дыхание снова коснулось её лица, и Том прошептал:

— Если вдруг у меня не получится ожить — скажешь, что ты ничего не помнишь, что у тебя были провалы в памяти весь этот год, что, скорее всего, мне удавалось завладевать твоим сознанием и потом проворачивать свои махинации...

Голос Тома доносился до Джинни, как через толстое одеяло. Он ещё долго продолжал шептать какие-то уточняющие детали, с каждым словом словно удаляясь по длинному коридору.

— Том, что происходит, я не чувствую ног? — испуганные слова не громче шума воды в туалете Плаксы Мирттл.

Том не ответил, может быть, потому, что в этот момент заскрипели круглые "змеиные" двери.

…Пришёл Гарри, кричал, просил помощи, хватал её на руки (сколько внимания, сколько чести!), Реддл в ответ начал долгое разглагольствование — непонятно, зачем и почему. В числе прочего он сказал, что Джинни полюбила его. Наверное, чтобы доказать героическому мальчику, что объективно во всём превосходит его...

И да, это, конечно же, была правда.

Она не только полюбила его, но не забыла и после, когда его не стало. Год, два, а может, и дольше... Нет чёткой уверенности, что это когда-либо проходило, как нет чёткой уверенности в том, что Гарри — это не отражение Реддла, единственная доступная замена. Но как копии никогда не стать оригиналом, так и Гарри никогда не был близок ей так, как всего за год стал близок Том Реддл. Несмотря на похожую внешность, характер и даже судьбу, Гарри — не стать Томом, равно как копии всегда будет недоставать мелких деталей, пусть даже изъянов, но сделанных рукой мастера. Джинни словно наяву видит, как падают покровы самообмана, оставляя неприглядную ужасающую истину.

И если раньше ей не составляло никакого труда отделять образ таинственного и зловещего Тёмного Лорда от юного Тома Реддла, ненавидеть того — первого, — незнакомого и далёкого, как ненавидят его родители и братья, то теперь Джинни уже не так чётко может провести эту грань. Если вообще может.

* * *

Что ж, отныне Джинни есть, что вспомнить, помимо почти робких мальчишеских объятий. К добру это или нет.

Он обещал, что не тронет её. А потом — это... Но разве когда-либо можно было верить его слову?

Джинни прикасается кончиками пальцев к словно пульсирующим губам, в который раз за последнюю пару дней вспоминая его поцелуй.

Она неподвижно сидит на краю кровати, наблюдая за Лавандой, которая повязывает замысловатым узлом платок поверх своих светло-русых волос, по обыкновению поднятых высоко. Джинни взглядом сверлит спину Браун. Закончив с прической, та оборачивается и смотрит на Уизли.

— О чём думаешь? — спрашивает Лав с необычайно серьёзным для неё лицом.

— Думаю, что ты добрая и энергичная. Тебе бы пошло́ быть матерью множества детишек.

— Намекаешь на миссис Уизли? — улыбнувшись, спрашивает Лаванда.

— Ага. Вообще-то я о ней и подумала.

— Не уверена, что ты права. Иначе Рон бы меня не бросил, — помрачнев, замечает Браун.

— Ну, это немного другое. Понимаешь, эти трое — словно единое целое, самодостаточное, в которое невозможно втиснуться посторонним. Даже мне не удалось.

— Неужели? — недоверчиво интересуется Лав.

— Как видишь, — Джинни с извиняющейся улыбкой разводит руками.

Лав делает шаг, чтобы пройти к двери, но потом вновь останавливается, словно поймав какую-то мысль.

— Но Гарри всё равно любит тебя. Он чуть с ума не сошёл, когда у нас ничего не вышло. Расколошматил всю мебель в спальне. Ревел, как раненый бизон.

— Понятно, — Джинни не хочет выглядеть законченной стервой, но ничего другого не в состоянии произнести.

Лаванда горько усмехается каким-то своим мыслям и берётся за ручку двери:

— Ну что, идём? Орден скоро будет здесь.

— Иди. Я спущусь через пару минут, — Джинни с чудовищным облегчением слушает удаляющийся звук шагов Лаванды по лестнице.

Дрожащими пальцами Уизли загребает слой пыли и выуживает записную книжку из-под кровати, стукнувшись лбом о боковую перекладину.

Она не будет отвечать. Просто взглянет одним глазком...

Под первыми двумя надписями стоит новая:

"Ладно. Можешь не отвечать. Напиши только, всё ли с тобой в порядке".

Джинни сама не замечает, как в её руке оказывается перо и найденные на подоконнике полузасохшие чернила.

"Тебе не идут столь предупредительные манеры", — остаётся на бумаге неяркий след с трудом расписавшихся чернил.

"Полагаешь? А что, по-твоему, мне идёт?"

"Искренность".

"Не думаю, что кто-то способен по достоинству оценить искренность Лорда Волдеморта".

"Да, может, ты прав".

"Так ты в порядке?"

"Теперь — да".

* * *

— Драко, сколько можно быть таким ничтожеством, не способным выполнить даже простейшее задание? Я надеялся, ты сумеешь стать более стоящим магом, чем твой отец. Но теперь я даже не уверен, что ты достоин носить мою метку.

Разбитые в кровь губы Малфоя силятся что-то произнести, но слов не слышно, только булькающие звуки.

И это что, наказание? И это страшные пытки за ужасный промах: побег из-под его охраны ценного заложника — ключа к поимке Гарри Поттера?

Да, проваливший задание Тёмного Лорда прилюдно несёт наказание, это уж как водится.

Но Снейп не готов поверить, что Волдеморт в самом деле разозлён. Не хватает настоящего гнева, ярости, экспрессии. Может быть, вновь вернувшееся к Лорду спокойствие — следствие какого-то очередного тёмномагического эксперимента, возвратившего тому вполне приемлемую внешность и, возможно, моральную стабильность? Но Северус слабо верит в подобные чудеса. И, тем не менее, Лорд выглядит как человек, у которого всё под контролем, у которого никто и не нарушал планов.

После собрания Снейп ловит Беллатрису за локоть. Она презрительно смотрит из-под тяжёлых век на его руки.

— Ты вывела её через кабинет Тёмного Лорда?

— Ты с ума сошёл: спрашивать об этом здесь? — разъярённой коброй шипит Лестрейндж и утаскивает Северуса в нишу с громадным белокаменным вазоном — дальше по коридору. — Да, и что? — раздражённо отвечает наконец она.

— И на двери не было ни единого защитного заклинания? Вы просто так взяли и вошли?

— Мне тоже показалось это странным, — нехотя признаётся Беллатриса. — Но, сам понимаешь, когда занимаешься столь безрассудным мероприятием, приходится решать быстрее и идти на определённый риск.

Снейп согласно кивает. Он уже разворачивается, чтобы поскорее уйти, задыхаясь от концентрированного аромата духов Пожирательницы, но она останавливает его голосом, в котором явственно сквозит беспокойство:

— Так что, по-твоему, это значит, Северус?

— Не знаю, Беллатриса, — отвечает он. И самую малость, конечно, лукавит.

Ведь он теперь почти уверен: Тёмный Лорд сознательно позволил Джиневре уйти и даже сам подвёл её к побегу.

1) (с) Сплин

Вернуться к тексту

2) Куртуазная литература (от фр. сourtois — учтивый, вежливый) — об­щее на­зва­ние лирических и по­ве­ст­во­ва­тель­ных про­из­ве­де­ний западно-европейской литературы XI-XV веков, ко­то­рые опи­ра­ют­ся на пред­став­ле­ние о «куртуазности» как ос­но­ве по­ве­де­ния ры­ца­ря и от­ра­жа­ют сис­те­му цен­но­стей ры­цар­ско­го со­сло­вия.

Вернуться к тексту