Сердце Скал (джен)

7 день Весенних Молний, 399 год Круга Скал. Оллария

Дик остановился перед дверью кабинета и на секунду застыл с поднятой рукой. Никогда раньше он не обращал внимания на резьбу, покрывавшую черное дерево: изящные завитки закручивались, словно вихри, создавая рельефный водоворот. Черная воронка затянула в себя его взгляд, и юноше на мгновение показалось, что он падает в бездонную пропасть. Вздрогнув, он стряхнул наваждение, прогоняя головокружение и легкую дурноту. Он должен войти и исполнить то, что решил. Но, Создатель, какой плохой знак!

Думать было уже некогда, да и что еще он мог придумать? Ричард негромко постучал, настороженно прислушиваясь к тягучей тишине за массивной дверью. Тяжелое дерево гасило все звуки, идущие изнутри. Он постучал громче, чувствуя, как обрывается сердце: видно, хозяин отсутствовал. Отчаявшись, Дик опустил руку, и в этот момент заскрипел ключ, поворачиваясь в замке. Ворон был у себя.

— Герцог? — удивился Рокэ Алва, слегка приоткрывая дверь. — Что случилось?

Ричард стоял перед ним молча: все слова разом улетучились из памяти.

— Вы проигрались? Нашли у себя в комнате след от слепой подковы? Решились уйти в эсператистский монастырь? Леворукий и его кошки! Вы смотрите на меня так, словно перед вами Изначальная тварь.

Ричард с трудом сглотнул комок в горле.

— Я… Я хотел бы поговорить с вами, монсеньор.

Алва слегка усмехнулся и в его глазах мелькнул странный блеск. Он посторонился, открывая дверь во всю ширину:

— Проходите.

В кабинете горел камин; перед огнем в беспорядке валялись ка­кие-то бумаги. Вероятно, Алва заперся, чтобы разобрать старые письма… Впрочем, нет: для писем это было слишком коротко. Может быть, приказы?.. Заметив его взгляд, Алва смел бумаги в кучу и бросил в ящик стола.

— Раз уж вы здесь, налейте вина.

Бутылки стояли в корзине у маленького столика. Хуан обыкновенно приносил их сюда после обеда… Ричард бездумно смахнул уже заботливо стертую управляющим пыль, снял сургучные печати и принялся почти не глядя переливать вино в кувшин. Алва сел в кресло у него за спиной.

— Так что случилось, герцог? О чем вы хотели поговорить со мной?

— Я… — нерешительно начал Ричард. — Я только сегодня узнал… Его преосвященство епископа Оноре убили. Недалеко по ту сторону границы.

— Вот как? — рассеянно произнес Алва.

— Разве вам уже не доложили об этом, монсеньор?

— Побойтесь Создателя, герцог. Разве я похож на пламенного эсператиста? С чего бы мне интересоваться агарисскими епископами?..

— Епископ Оноре был святой!

— Не спорю. И не сомневаюсь, что в Рассветных садах его появление встретили с восторгом. В тамошнем святом воинстве давненько не случалось пополнения.

Ричард перенес кувшин на поднос с бокалами и заглянул Алве в лицо.

— И вы не знаете, кто бы мог убить его, монсеньор?

— Желающие явно нашлись, — неприятно усмехнувшись, ответил Рокэ. — Не все в Агарисе одобряли его миссию в Талиг. Да и вообще Святой Престол — редкостный гадюшник. Впрочем, вы ведь эсператист и никогда этого не признаете…

Чудовищная надуманность этого обвинения потрясла Ричарда.

— То есть вы утверждаете, ваша светлость, — дрожа от негодования спросил он, — что в Агарисе есть люди, готовые поднять руку на своего собрата, хотя его святость очевидна даже для еретиков вроде вас?

— Я ничего не утверждаю, юноша, — саркастично отчеканил Рокэ. — Я только советую вам не слишком доверять другим, а в особенности… своим собратьям.

Дик поднес холодные пальцы ко лбу. Его негодование, внезапно вспыхнув, так же внезапно погасло.

— Кому же тогда можно верить? — тихо спросил он.

— Я не верю никому, юноша. Налейте мне вина.

Ричард машинально наклонил кувшин. Он вдруг почувствовал себя словно посередине вязкой трясины, где каждый шаг в сторону означает предательство и смерть. Должно быть, его отец так же чувствовал себя среди болот Ренквахи… Но нет, отец надеялся, что топи защитят его и его людей. Тщетно. Трясина слишком вероломна.

Алва посмотрел вино на свет и отставил бокал в сторону. Удивительно: он не предложил оруженосцу налить бокал и для себя. Ричард стоял перед эром, тупо глядя в камин и лихорадочно соображая, как продолжить разговор. Ворон рассеянно смотрел прямо в пространство, должно быть, целиком уйдя в свои размышления.

— С какого времени ты себя помнишь? — вдруг спросил он, внезапно переходя на «ты».

— Должно быть, с трех лет… — медленно ответил Ричард, стараясь удержать разбегающиеся мысли. — Это был день, когда меня представляли роду… Я отчаянно плакал, потому что служанки тормошили меня и втискивали в новое платье. Крахмальный воротник ужасно царапал шею… Потом пришел отец, чтобы вынести меня в гербовый зал. Позже мне говорили, что тогда у нас в Окделле собралось не меньше пятисот человек: все двери были распахнуты, коридоры и двор забиты людьми. Я, наверно, ревел бы, как теленок, если б не отец. Он взял меня на руки, и с ним я никого не боялся. Когда мы вышли, все, как водится, принялись кричать военный клич и салютовать шпагами, но я уже не плакал. Я знал, что отец не даст меня в обиду.

Ричард умолк. Алва посмотрел на него с едва заметной тенью сочувствия в глазах.

— Память — странная вещь, — заметил он. — Она как будто принадлежит нам, но не зависит от нашей воли. Мы хотим запомнить — и забываем, хотим забыть — и не можем.

Он резко замолчал, отчего последнее слово прозвучало как-то глухо, и взялся за бокал.

— Как умер мой отец? — спросил Ричард ровным голосом, как будто продолжая прерванный рассказ.

Если Алва и удивился вопросу, то виду не подал.

— Почти мгновенно.

— Так же, как и Эстебан Колиньяр?

— Нет. — Алва нахмурился, вспоминая. — Эстебана Колиньяра я поразил в горло. Что до герцога Эгмонта Окделла… Шпага вошла ему в сердце.

— Монсеньор показывал мне этот удар на уроках? — осведомился Ричард почти светским тоном.

— Нет. Покажу, если хотите. Но прежде нам придется стать на линию.

Что? Линия?!

— Это невозможно! — ужаснулся Ричард. — Мой отец был эсператистом. Вы не могли драться с ним на линии!

— Дуэль происходила при свидетелях, герцог. Моим секундантом был Диего Салина, а секундантом вашего отца — Мишель Эпинэ. Разве вы не знаете подробностей?

Ричард в панике уставился на своего эра. Он помнил имена секундантов, но подробностей поединка и впрямь почти не знал: ему было только одиннадцать, когда семья осиротела. Матушка старалась всячески щадить его. Достаточно было и того, что герцог Эгмонт погиб не в бою — всякий знает, что воин, убитый в сражении, сразу попадает в Рассветные сады, а на осуждаемой церковью дуэли. Но поединок на линии… Это было уже слишком. «Ставший на линию проклят», — говорилось в булле Эсперадора почти пятидесятилетней давности, изданной, когда Агарис захлестнула эпидемия дуэлей. — «Душа его погибла, ибо в нее вселился Враг». Отец был добрым эсператистом… Почему же он согласился на такой поединок?

— Вижу, ваши близкие не сочли нужным рассказать вам об этой детали… — протянул Алва, пристально наблюдая за выражением его лица. — Но вы, Ричард, вряд ли осудите своего отца. Он руководствовался требованиями чести. — Алва усмехнулся. — Ваш отец хромал. Если бы я убил его, могли сказать, что я воспользовался своим преимуществом. Ваш отец ни за что не допустил бы подобной несправедливости. Линия уравнивала наши шансы.

Это Ричард понимал очень ясно. И, Создатель!.. его матери было невыносимо принять это. Она чтила отца почти как святого Алана, но ее совесть, видно, так и не сумела примирить веру в слово Эсперадора с истовой верой в покойного мужа.

— Как вы только что сказали, Ричард, я еретик, — насмешливо продолжал Рокэ, — но если ваш отец и совершил грех, то не тот, которого стыдится ваша матушка. Ваш отец дрался смело и умер хорошо. Во всяком случае, — презрительно прибавил он, скривив губы, — его не прикончили ударом из-за угла свои же… как вашего святого епископа Оноре.

Верно, отстраненно подумал Ричард. Отец дрался с Алвой, а Алва не нападают исподтишка. Кстати вспомнились и давние слова эра Августа: Рокэ Алва в спину не бьет. Рокэ Алва — нет, но Дорак?

— А почему, монсеньор, — медленно спросил Ричард, — вы подозреваете в убийстве Агарис? Разве в числе тех, кто желал смерти Оноре, нет вашего друга Канте́на Дора́ка*?

Алва поднял голову, словно внезапно заинтересовавшись словами оруженосца.

— С чего это вы вдруг вспомнили его высокопреосвященство кардинала Сильвестра? — лениво осведомился он, выгибая бровь.

— Трудно забыть Октавианскую ночь, монсеньор. Разве она не была настоящим ударом из-за угла?

— Гм. И что вы знаете о таких ударах, юноша?

Алва наконец забрал бокал с подноса и не спеша сделал несколько глотков, словно смакуя каждую каплю драгоценной «Черной крови». Ричард воспринял этот жест как приглашение высказаться.

— Вы же не станете отрицать, монсеньор, что резня в столице покрыла позором и кровью и без того заляпанную мантию вашего друга. Епископ Оноре приехал, доверив свою жизнь кардиналу Талига. Тот предал это доверие. И разве не логично будет предположить, что Кантен Дорак изначально замышлял убийство и теперь всего лишь довел дело до конца?

Рокэ Алва продолжал задумчиво прихлебывать вино, словно потеряв весь интерес к разговору так же внезапно, как обнаружил его. Ричарду показалось даже, что эр не услышал ни слова из его маленькой обвинительной речи, когда Алва бросил вскользь и словно бы невпопад:

— Вы же спасли епископа.

— Укрыв его в вашем доме! В вашем доме, монсеньор, Кантен Дорак не станет убивать даже меня.

Алва поднял глаза и улыбнулся. Похоже, реплика Ричарда его развеселила.

— То есть вы утверждаете, Ричард, что мой, как вы говорите, друг, кардинал Сильвестр, злобно замыслил убить агарисского посла прямо во время переговоров о примирении церквей и покусился бы и на вас, если бы не мое покровительство?

— Я ничего не утверждаю, монсеньор, — едко возразил Ричард. — Я только прошу вас прислушаться к собственным советам и не слишком доверять другим… а в особенности — своим собратьям.

Алва звонко расхохотался.

— А вы забавный собеседник, Ричард, — продолжая смеяться сказал он. — Но вы ошибаетесь: кардинал Сильвестр мне не брат ни в каком смысле слова. Вспомните: ведь я не только еретик, но и протеже Леворукого!

— Я помню, монсеньор. Брата Дорака звали Авниром, — ответил Ричард с горечью. — До того, как вы отправили его в Закатное пламя, я слышал, что он много проповедовал в столице и даже собрал под своим началом Лигу, которую вы, монсеньор, вероятно, еще не забы…

— Вот что, Ричард, — серьезным тоном оборвал его Рокэ, — не спешите доверять видимости. Суть событий не всегда лежит на поверхности. А фанатики есть везде.

— Я говорю не о фанатиках, монсеньор, — живо ответил уязвленный Ричард, — а о тех, кто благословляет их на чтение проповедей.

Алва слегка нахмурился, но рассерженным не выглядел. Похоже, разговор с оруженосцем и впрямь забавлял его. Он потянулся в кресле, словно стряхивая накопившуюся за день усталость, и слегка махнул рукой, приглашая Ричарда занять свое обычное место в кресле напротив. Тот с облегчением повиновался.

— Что же, юноша, я вижу, что его высокопреосвященство кардинал Сильвестр не сумел завоевать вашего расположения, — проговорил Ворон легким тоном. — Как истый эсператист, вы готовы приписать ему все мыслимые и немыслимые грехи. Ведь вы пришли сюда поговорить о нем? — быстро спросил он, бросая на Ричарда пронзительный синий взгляд. — Не отнекивайтесь. Вы все равно не умеете лгать… Поскольку убийство епископа Оноре уже произошло, вы явились сюда не из-за этого… Ну конечно. Я, впрочем, рад… Итак, поведайте же мне: какое новое преступление — несомненно, совершенно чудовищное — замыслил, по вашему мнению, мой друг Кантен Дорак?