Сердце Скал (джен)

Заглянув с утра на конюшню проведать Дракко, Робер Эпинэ едва не налетел на незнакомца в платье стражника Святого престола со знаком голубя, вышитым на плече. У маркиза нехорошо засосало под ложечкой: чего хочет от него Агарис? Разве Святой престол не оставил их в покое, сплавив Матильду и Альдо в Алат? Впрочем, ему еще повезло, что на одеянии чужака красовалась не мышь.

Незнакомец, стоявший в глубокой тени неподвижно, как столб, подпирающий стропила навеса, вдруг подался к нему и проговорил почти в самое ухо, причем в его речи послышался явственный надорский акцент:

— Ох, ваше лордство, да вы одно лицо с вашим покойным братом! Мне уж подумалось — призрак.

— Кто вы? — резко спросил Робер, отшатываясь. — Вы из Агариса?

— Не глядите на куртку, — отмахнулся незнакомец. — Я не стражник. Я слуга его милости герцога Окделла.

— Дикона?! — громко воскликнул Робер, едва не испугав своим возгласом Дракко.

— Тише, ваше лордство!.. Его милость тут, в паре хорн отсюда, в монастыре святого Гермия. Ему никак нельзя быть самому, но ему неймется поскорее свидеться с вами. Он послал меня, чтобы я проводил вас к нему. Но умоляю: никому ни слова! Его милость здесь инкогнито.

Робер с удивлением заглянул в лицо мнимому стражнику. Теперь оно показалось ему странно знакомым. Впрочем, это было и не удивительно: если посланец говорил правду, Робер, должно быть, не раз видел его прежде. Но Дикон… Инкогнито!

— Литом клянусь, я не обманываю ваше лордство, — произнес надорец так убедительно, что Робер, вопреки своему скептицизму, поверил.

Дикон действительно обнаружился в монастыре: он стоял у ворот странноприимного дома, держа в поводу великолепную гнедую мориску. Будь лошадь белой, юношу можно было бы принять за самого Гермия, икона которого украшала арку над входом. Робер запоздало вспомнил, что святой, кажется, и впрямь происходил из рода Надорэа и почему-то считался гонителем всякой нечисти. На каноничном изображении красовалась еще черная дейта, сопровождавшая Гермия в охоте на Закатных тварей, но у ног Ричарда лежала только его собственная размытая тень. Увидев маркиза Эр-При, Окделл шагнул вперед, протягивая руку. На его лице застыло какое-то вымученное выражение.

— Дикон! Ты и в самом деле здесь! — воскликнул Робер, спрыгивая с Дракко, чтобы обнять юношу. Однако слуга, проводивший Эпинэ к монастырю, предпочел не спешиваться — и правильно сделал.

Неловко ответив на объятия, Дикон снова схватился за поводья своей мориски.

— Нам нужно серьезно поговорить подальше от чужих ушей, — торопливо сказал он вместо приветствия. — Есть ли здесь место, где не бывает посторонних?

Робер, слегка сбитый с толку таким приемом и несколько встревоженный, кивнул в ответ:

— Найдется.

Вскочив на коня, Окделл пропустил Эпинэ вперед, знаком попросив указывать дорогу. Оглянувшись на него через плечо, Робер заметил, что давешний посланец, как тень, последовал за ними. Движения слуги, зеркально отражающие движения юного господина, заставили Робера, наконец, вспомнить, где он видел надорца раньше. Телохранитель покойного Эгмонта! Всегда держался у того за плечом, у него еще было какое-то забавное имя… то ли Сэц-Алан, то ли Макхалун…

— Гиллалун, — сказал Ричард, перехватив его взгляд — словно мысли прочитал. — Слуга моего отца, теперь мой. При нем мы можем говорить совершенно свободно.

Робер еще раз кивнул, теперь уже в знак приветствия. Лошади Окделла и Эпинэ порысили почти рядом; всадники отъехали от монастыря в полном молчании. Возможно, оно продлилось бы всю дорогу до Белой Ели — места, куда вел гостя Робер, но на полпути Дикон очнулся, словно внезапно вспомнив о правилах вежливости.

— Благодарю, что вы сразу откликнулись на мою просьбу, маркиз, — учтиво поблагодарил он Иноходца.

— Полно, Дикон, какой я тебе маркиз, — засмеялся Робер. — Зови меня по имени. У нас, изгнанников, не бывает титулов.

Дикон, и до того державшийся натянуто, теперь окончательно окаменел.

— Почему вы так решили? — тяжело выговорил он будто через силу.

Робер мысленно выругал себя. У мальчишки был такой понурый вид, что он ляпнул ласковое детское имя, не подумав. Но не стоило забывать, что перед ним уже не десятилетний ребенок — славный малыш, которого он оставил где-то далеко в своем прошлом, а юный герцог Окделл, правитель Надора и Повелитель Скал.

— Простите мою фамильярность, герцог… — начал было извиняться Иноходец, но Ричард тут же энергично замотал головой.

— Я не о том, Робер. Мне приятно, что вы зовете меня так. Я спросил о другом. Почему вы решили, что я изгнанник?

Робер вторично выругал себя. В самом деле, почему? С чего он решил, что Дикон находится здесь по собственной воле? Ведь он оруженосец Ворона! Да и стал бы Ричард разводить всю эту таинственность без приказа своего эра! Но при всем старании Робер не мог себе представить, чтобы Алва додумался послать Окделла в Сакаци с поручением. Не может же Первый маршал Талига вести какие-то дела с изгнанником и признанным предателем через наивного мальчишку-оруженосца!

Робер с неприятным удивлением ощутил, что на сердце у него тихонько заскреблись закатные кошки.

— Что произошло, Дикон? — осторожно спросил он, уже догадываясь, что ответ будет не банальным. Но то, что он услышал, далеко превосходило самые дурные его предположения. Дикон отвел глаза, вздохнул и, собравшись с силами, неожиданно выпалил:

— Я отравил своего эра!

Робер оторопел. Чего-чего, а этого он никак не ожидал.

— Ворон мертв? — потрясенно спросил он, едва соображая, что из этого следует.

— Его светлость герцог Алва жив и совершенно здоров, — сообщил Дикон так, словно отвечал на вежливый светский вопрос о самочувствии своего монсеньора. — Он настолько здоров, что уже успел вызвать на дуэль и убить пятерых человек!

— Что ты несешь, Дикон?.. — попытался было Робер остановить поток шокирующих откровений, но Ричард не дал ему продолжать. Юноша перевел дыхание и быстро проговорил, как ребенок, решившийся признаться во всех своих провинностях сразу:

— И я должен просить у вас прощения, эр Робер, что не смогу засвидетельствовать свое почтение его высочеству Альдо Ракану. Я знаю, что вас это расстроит, ведь вы преданный друг принца. Я бесконечно сожалею, но мое положение сейчас таково, что я не могу рисковать благополучием моих людей и семьи.

Поняв, что нужно принимать решительные меры, Робер схватил лошадь Дика за повод и ловко дернул, заставляя мориску остановиться.

— Стой! А ну-ка, Дикон, объясни мне всё по-человечески. Что именно ты сделал?

Его милость герцог Надорский и Повелитель Скал внезапно всхлипнул совсем по-мальчишески.

— Я отравил своего эра, — покорно повторил он, пряча глаза.

— Но Ворон все-таки жив? — на всякий случай уточнил Робер.

— Жив и здоров, — тоскливо подтвердил Дикон. — Как и я.

— Ты думал, что Алва убьет тебя? — рассеянно поинтересовался Робер, соображая, как бы вытянуть из Дикона всю эту историю в связном виде.

— Я тоже выпил яд, — признался юноша. — Но эр Рокэ заставил меня принять противоядие.

— Я ничего не понимаю, Дикон, — чувствуя, что не поспевает за новостями, сказал Робер. — Ведь вы с Алвой, вроде бы, недурно ладили друг с другом. С чего это тебе вздумалось травить его? И откуда ты взял яд?

Дикон наконец поднял глаза и посмотрел на Иноходца прямым взглядом, сильно сжав губы, отчего его лицо, еще минуту назад казавшееся совсем детским и ребячески-несчастным, стало неожиданно взрослым и строгим.

— Где мы можем спокойно поговорить? — снова спросил он, словно прежде об этом не было речи.

Робер оглянулся, осматривая пустынную местность.

— Через четверть часа мы доедем до Белой Ели, —ответил он. — Обещаю тебе: там нас никто не потревожит.

— Белая Ель? А что это? — растерянно спросил Ричард, тоже заозиравшись по сторонам.

— Место, которое здешние жители избегают, — пояснил Робер, думая о другом. — С ним, вероятно, связана какая-то старая история, но к нам она отношения не имеет. Поехали!

За оставшийся путь Дик успел взять себя в руки. Чувствовалось, что он изменился после Сагранны: видимо, пережитые испытания отразились на нем. Едва увидев мертвый остов Белой ели, юноша слегка вздрогнул, однако не дал новым впечатлениям сбить себя с мысли.

Спешившись, они сели на серые валуны, отдав поводья лошадей Гиллалуну, который почтительно отошел в сторону. Дикон принялся бездумно гладить ровную поверхность камня. Робер терпеливо ждал, решив не торопить события: времени у них было навалом.

— Что вы знаете об Октавианской ночи, Робер? — наконец спросил юноша безучастно, не отрывая взгляд от облюбованного валуна.

— Да почти ничего. А разве есть, что знать? — удивился Иноходец. — Барон Хогберд особо не вдавался в подробности.

Пораженный Дик вскинул глаза на Робера.

— Как же так? Ведь тогда вы еще жили в Агарисе!

Иноходец пожал плечами:

— Ну, меня мало интересуют агарисские дела. Почему ты спрашиваешь?

Ричард неожиданно поежился, будто ему стало холодно от такого равнодушия.

— Потому что с этого всё началось. Эсперадор хотел помириться с олларианцами. Он прислал для переговоров епископа Оноре из Ордена Милосердия. Это… Это был святой, Робер. Я сам говорил с ним, и могу вас уверить: его преосвященство не такой человек, как все. Он особенный. Но мерзавец Дорак решил воспользоваться его святой доверчивостью и устроил в столице настоящую охоту на эсператистов. Это было ужасно. Резня продолжалась три дня.

— Резня? — поразился Робер. — Как? В Олларии?

— Да, в столице. Я вернулся из Надора за пару дней до этого и видел все собственными глазами. Епископа Оноре должны были обвинить в том, что он якобы отравил святую воду, и что дети, пившие ее, погибли. Бредни бесноватого! Даже не будь Оноре святым, будь он самым обычным священником, он не стал бы травить эту воду. Ведь он приехал договариваться о мире! Детей убил Дорак, Робер. А олларианский епископ Авнир с благословения этого мерзавца собрал целую лигу головорезов. Они отмечали дома эсператистов, которых собирались уничтожить. Наль… Мой кузен де Лар привел преосвященного Оноре в особняк Ворона, а я приютил его там на свой страх и риск.

Робер потер пальцами виски, чувствуя, что голова начинает тошнотворно ныть. Вот так новости!

— А ты абсолютно уверен, что за беспорядками стоял Дорак? — спросил он.

— Абсолютно, — бесцветным голосом подтвердил Дикон. — Монсеньор приехал на второй день погромов, когда его особняк осаждали лигисты. Они требовали выдать им святого для расправы. Монсеньор, надо отдать ему должное, не стал этого делать, но в остальном пальцем о палец не ударил. Преосвященный Оноре на коленях умолял его остановить резню. А знаете, что сделал Алва? Он прогнал сброд у себя со двора, принял ванну, поужинал и лег спать.

В голосе Ричарда явственно послышалась горечь.

— А что было потом? — поинтересовался Робер, не зная, что сказать.

— Потом? Потом Алве, должно быть, показалось, что это уже слишком. К тому времени в столице выгорело несколько кварталов, мародеры разграбили портовые склады и всю улицу Ювелиров. На третий день монсеньор вывел войска из казарм, перевешал грабителей и насильников и собственноручно сжег зачинщика резни Авнира.

— Как сжег? — оторопел Робер от такого варварства.

— Вместе с особняком графа Ариго, — пояснил Дик без всяких эмоций. — Фанатики подожгли все дома знати на площади Леопарда. Монсеньор завел Авнира в особняк за несколько минут до того, как он рухнул.

— Но разве это не означает, что за погромами стоял не Дорак? — спросил Робер, потирая виски.

— А разве то, что монсеньор ничего не делал полдня, не означает, что виной всему был именно Дорак? — ответил Ричард с неожиданной злостью. — Да, монсеньор вмешался, но из-за чего? Только из-за того, что подлец перегнул палку.

Робер промолчал, не зная, что отвечать. Да уж, интересные дела творятся в богохранимом Талиге! Дикон явно испытал большое потрясение, но поведение Алвы действительно наводило на неприятные мысли.

— И чем же все это кончилось? — спросил Робер, предчувствуя, что после такой присказки сказка окажется совсем омерзительной. — Не могло же всё это сойти Дораку с рук?

Ричард поднял голову: в его потухших, серых, словно присыпанных пеплом глазах, внезапно зажглись зловещие искорки, словно огоньки, предвещающие извержение вулкана.

— Дораку? — вкрадчиво спросил он тоном, неожиданно напомнившим интонации Ворона. — А при чем здесь Дорак? Разве имеет значение, что Авнир получил благословение на подстрекательство от своего кардинала? И разве важно, что он несколько недель открыто подбивал весь сброд столицы на возмущение? Что с вами, Робер, да это же пустяки! Дорак даже не думал оправдываться. Оправдывался граф Ариго.

— При чем здесь Ариго? — искренне удивился Иноходец. — Ведь ты сказал, что его дом сгорел? Разве он не пострадавший?

— Разумеется нет, — зло выплюнул Дик. — Его особняк сгорел дотла, это верно. Но, сжигая там Авнира, монсеньор обнаружил, что граф вывез из дома все вещи и мебель. Вот этот факт показался Совету куда более зловещим, чем какие-то там фанатичные проповеди! Братьев Ариго обвинили в измене и бросили в Багерлее. Граф, правда, клялся, что незадолго до Октавианской ночи он получил анонимное предупреждение и принял те меры предосторожности, какие мог, но кто стал бы ему верить! Уж точно не Дорак и не Алва.

Дикон снова уткнулся взглядом в серый валун. Робер вздохнул, понимая, что самое тяжелое ему еще предстоит выслушать.

— И из-за этого ты решил отравить Ворона? — осторожно спросил он.

Дик медленно поднял голову. Движение это вышло таким тягучим и тяжелым, словно голова его налилась весом камня, на который он только что смотрел.

— Нет, — с трудом выговорил он. — Тогда я еще надеялся… Я думал, что Алва хоть и покрывает Дорака, он все же не заодно с ним. Но через месяц… Через месяц эр Авг… то есть граф Штанцлер рассказал мне еще кое-что.

— Что именно? — выдохнул Робер: вот она, начинается самая мерзость!

— Он сказал, что епископ Оноре убит… Его преосвященство сумел выбраться из Талига, но почти сразу на границе на него напали. Дорак добрался-таки до него.

— Подожди, Дикон, — остановил юношу Робер. — Я понимаю твои чувства, но нужно быть справедливыми. Какая выгода Дораку от этого убийства да и от всей олларианской резни, если уж на то пошло?

— Я спросил у эра Августа то же самое, — ответил Дик прямо. — И эр Август показал мне список. Помните, Лига обвинила епископа Оноре в отравлении святой воды? И как графа Ариго и графа Энтрага посадили в Багерлее за то, что это они якобы устроили резню своим собственным единоверцам?.. Намерения Дорака очевидны. Он хочет запретить эсператизм в Талиге и насмерть затравить тех, кто предан Эсперадору и Агарису. Мой Надор, Робер, и ваша Старая Эпинэ! Вы знаете не хуже моего, что все Люди Чести и их вассалы исповедуют истинную веру. Так вот, Дорак уже составил список тех, кого он уничтожит этой осенью. Там названы ваш дед и ваша матушка… все Ариго, все Придды… мои вассалы Рокслеи, и Тристрамы, и Лоу… Но самой первой идет королева.

— Королева? — машинально повторил Робер, поражаясь масштабу лжи.

— Дорак хочет обвинить ее в супружеской неверности, — скривившись, словно надкусил лимон, пояснил Дикон. — Он готовит ее развод с королем. И… принц Карл, вероятно, будет объявлен ублюдком.

— Что за бред, Дикон? — с досадой воскликнул Иноходец. — Неужели ты сам в это веришь?

— Я не поверил бы, если бы не видел Октавианской ночи, — хмуро отозвался мальчишка. — Дорак готовит для Оллара другой брак, с наследницей Ургота.

— Это тебе тоже Штанцлер сказал? — поинтересовался Робер с прежней досадой. — Или это сам Дорак поделился с тобой своими тайными планами?

Ричард с вызовом вскинул глаза, словно хотел что-то сказать, но промолчал.

— Выбрось все это из головы, Дикон, — решительно произнес Робер, встряхиваясь всем телом, словно сбрасывая с себя груз чужих мерзостей. — Ты говоришь: Штанцлер показал тебе список? А откуда у него могла взяться подобная бумага? Разве Дорак имеет привычку разбрасывать такие вещи где ни попадя? А если Штанцлер тычет тебе ею в нос, значит, всё это бесстыжая брехня прожженного интригана!.. Чего он от тебя хотел?

— Чтобы я спас королеву, — мертвым голосом ответил Дикон. — Чтобы я спас всех. Он хотел, чтобы я отравил монсеньора.

— Мерзавец! — с чувством выругался Робер.

Ричард словно бы не услышал. Медленно, будто нехотя, он сунул руку в карман и извлек оттуда старинный золотой перстень с крупным красным камнем.

— Я должен вернуть вам вашу фамильную драгоценность, эр Робер. Я… не сумел ею воспользоваться.

Робер недоуменно взял протянутое ему кольцо. Оно было весьма своеобразным: тусклое старое золото подчеркивало густой, насыщенный цвет шерлы, украшающей печатку, и россыпи мелких камней — они обрамляли золотую молнию, змеившуюся в правом нижнем углу. Судя по всему, кольцо переделывали несколько десятилетий назад: по виду оно было древним, но гравированную молнию добавили сравнительно недавно. Робер никогда прежде не видел этой вещи.

— Что это? — спросил он, ничего не понимая. — Почему ты отдаешь это мне?

— Разве это не ваша фамильная драгоценность? — удивился Ричард, хотя пытливый взгляд, который он устремил Роберу в лицо, делал его удивление немного наигранным. — На нем ваш родовой знак.

— Ну, знаешь ли, не всякая вещь, на которой намалевана молния, принадлежит Эпинэ, — возразил Робер. — Тем более это кольцо. Посмотри сам: оно довольно старое — такие массивные кольца делали еще в начале круга — а гравировка совсем новая. В прежние времена в золото добавляли серебро, отчего оно слегка отдавало в зелень. Теперь не так. Видишь? Разница между старым и новым металлом просто бросается в глаза.

Дик, затаив дыхание, разглядывал перстень, который Робер повернул под наиболее удобным для осмотра углом: жирный желтый блеск гравировки был теперь хорошо заметен. Роберу почему-то показалось, что волосы на голове у Дикона зашевелились; но, разумеется, это был просто случайный порыв несильного ветра.

— Т-так эт-то… Т-так это… не перстень Эпинэ? — спросил мальчишка, почему-то заикаясь.

— Нет, конечно. Откуда это у тебя?

Ричард вздохнул и вдруг, решительно протянув руку вперед, нажал ногтем на золотую молнию. Повинуясь толчку его пальцев, оправа отошла в сторону, обнаружив прямо под главной шерлой крохотный тайничок. Теперь Роберу стало ясно, зачем понадобилось переделывать кольцо!

— Здесь был яд, — лаконично объяснил Дик.

Робер брезгливо сунул кольцо обратно Дикону. Он уже догадывался, что услышит дальше.

— Его дал мне эр Авг… граф Штанцлер, — упавшим голосом проговорил Окделл. — Он сказал, что получил его от вашего отца. Вместе с ядом.

— Он солгал, — спокойно ответил Робер. — Штанцлер хочет власти и готов любыми способами выгрызть ее у Дорака. Алва видит его насквозь, поэтому Штанцлер и одурачил тебя, чтобы устранить опасного врага твоими руками. Я же говорю тебе, Дикон: твой эр Август лжец и мерзавец! Ты мог бы сообразить и сам: мы, Эпинэ, иноходцы, а не гадюки. В нашем роду никогда не было отравителей.

Ричард побелел как мертвец, и Робер мысленно пнул себя за бестактность. Можно подумать, что маркиз Эр-При вел себя лучше юного герцога Окделла!

— Не мне тебя судить, Дикон, — продолжал Робер, стремясь как можно быстрее переменить тему. — Я тоже попался на удочку лжи, и куда это меня привело? Я пошел против Талига, против собственной страны — там, в Варасте. Я убивал тех, с кем рядом должен был сражаться!.. Что поделаешь, Дикон, — резюмировал он с философской покорностью. — Наши семьи оказались не на той стороне, а мы с тобой просто стали заложниками наших фамилий.

Ричард посмотрел на Иноходца потемневшими глазами.

— Не на той стороне? А какую сторону мы должны были выбрать, Робер? Может быть, мне стоило встать на сторону лигистов Авнира и пойти громить дома моих единоверцев? Или вы предпочитаете себе господ Колиньяров, которые грабят и насилуют Старую Эпинэ — между прочим, вашу родную провинцию?

Маркиз Эр-При отрицательно покачал головой, чтобы умерить закипающий гнев юноши, но ответил прежним рассудительным тоном:

— Мерзавцы есть на любой стороне, Дикон, но Алва хотя бы защищает Талиг.

Окделл с силой выдохнул, внезапно успокаиваясь. Он озабоченно нахмурил лоб, словно ему пришла в голову новая идея, но он не знал, как лучше выразить ее словами.

— Если вы так думаете, Робер, — начал он неуверенно, — если вы и правда думаете так, как говорите, то, может быть, вам стоит написать герцогу Алве и попросить его покровительства?

Робер изумленно уставился на Дика. Похоже, от всех потрясений мальчик сошел с ума.

Дик быстро смекнул, что означает встревоженный взгляд Иноходца.

— Дело в том, что я был в Агарисе, — торопливо объяснил он. — И встречался с кардиналом Левием — он магнус Ордена Милосердия, к которому принадлежал епископ Оноре. Так вот, его высокопреосвященство полагает, что монсеньор очень расположен к вам. Ведь как Проэмперадор Варасты он мог арестовать вас, несмотря на суд Бакры. Однако он вас отпустил и даже подарил вам коня Оскара. Кардинал Левий уверен, что монсеньор готов идти вам навстречу, если только вы выразите желание вернуться в Талиг. Его высокопреосвященство даже написал вам об этом.

И, к величайшему изумлению Робера, Дик извлек из внутреннего кармана своего колета немного помятую депешу угрожающе официального вида, украшенную сургучной печатью с летящим голубем.

— И еще, Робер… — колеблясь, продолжал Дик. — Курия полагает… То есть они получают известия из Эпинэ, что герцог Анри-Гийом, ваш дед… Он очень плох, Робер. Говорят, что его кончина неизбежна. Это только вопрос нескольких месяцев, может быть, даже недель. Курия желает, чтобы вы стали следующим герцогом, но без помощи Алвы это невозможно. Пожалуйста, — неожиданно взмолился Дик, — подумайте об этом серьёзно! Ведь там остались ваша матушка и ваши люди. Вы представляете, что будет с ними, если всю власть в Эпинэ приберут к рукам Колиньяры?

Робер рассеянно вертел в руках письмо магнуса Ордена Милосердия. Опять агарисские святоши суют нос в его дела! Оказывается, они пристально следят за здоровьем деда. Видно, старик совсем сдал… Стоило бы, однако, узнать, что за голубок этот Левий? От магнуса Климента Иноходца до сих пор временами пробирала нервная дрожь.

— С чего это курии вздумалось тянуть меня в Эпинэ? — спросил Робер самого себя, на мгновение забыв о Диконе — да и откуда мальчишке знать подоплеку агарисских дел! — Еще и двух месяцев не прошло, как они выгнали нас в Алат и лишили своей поддержки.

— Это из-за гоганов, — неожиданно растолковал Дикон, снова привлекая к себе внимание. — Ведь это гоганы оплатили нападение бириссцев на Варасту, не правда ли?

Эпинэ изумленно уставился на Окделла.

— Скажите мне правду, Робер, — спокойно попросил Ричард. — Как гоганы оказались замешаны в деле Раканов?

Робер перевел взгляд с лица Дика на письмо магнуса Ордена Милосердия, а потом с «голубиной» сургучной печати — обратно на взволнованное мальчишеское лицо.

— Это Левий надоумил тебя спросить об этом? — спросил он не без иронии.

— Нет, — прямо ответил Дик. — Он рассказал мне о гоганах, это правда, но я сам предложил ему расспросить о них у вас.

— Не стоит тебе лезть во все это, — пробормотал Робер.

— Поздно, эр Робер, вы не находите? Вы сами говорите, что мне довольно много лгали, а я не хочу больше быть одураченным. Не нужно заботиться обо мне как о несмышленом ребенке. Я герцог Окделл, Повелитель Скал. Я видел войну. Я видел резню. Я отравил своего эра, которому клялся в верности. Скажите мне правду, маркиз Эр-При. Какую роль во всем этом деле играют гоганы?

Лицо Дикона, как и давеча, вновь показалось Роберу постаревшим и возмужавшим. Иноходец вынужден был признать, что требование юноши хотя бы отчасти справедливо. Он нехотя ответил:

— Гоганы хотят первородства. У них есть легенда… Они верят, что их прародителем был брат-близнец старшего сына Лита.

— То есть как Лита? — поразился Ричард.

— Я так понял. Гоганы, правда, зовут Лита Рохом. Старший сын этого Роха стал Повелителем Скал, а его брат-близнец был лишен наследства. Поэтому его потомкам взбрело в голову выкупить первородство у Ракана. Если Альдо вернет себе трон Талига, гоганы должны будут получить Гальтару.

Растерянность, отразившаяся во всем облике Дикона, превратила его повзрослевшее лицо обратно в недоуменную детскую мордашку. Это было настолько неожиданное и забавное преображение, что Робер невольно хихикнул про себя.

— Гальтару? — переспросил Дикон, совершенно ошеломленный. — Но ведь это же развалины!

— Я там не бывал, — дипломатично ответил Робер. — Но говорят, что так.

Дик задумчиво потер лоб, явно не в силах разгадать эту шараду. Иноходец вполне ему сочувствовал: в свое время он так же недоумевал над смыслом сделки с достославным Енниолем.

— Робер, — медленно сказал Дик, — я тоже никогда не бывал в Гальтаре, но я знаю, что гоганы — ростовщики. Они никогда не станут платить золотом за химеры. Кампания в Варасте обошлась дорого. Не думаю, что вы или принц подписали договор с людьми этого племени, не зная, что на самом деле за ним стоит.

Робер засмеялся.

— Положительно, ты лучшего мнения о нас, чем мы того стоим, — пошутил он. — Все, что я могу тебе сказать: гоганы верят в магию. Они хотят Гальтару и сохранившиеся реликвии, чтобы вернуть себе власть, якобы завещанную Абвениями нам. Они называют нас первородными: Альдо, меня, тебя, поскольку ты потомок Лита… Рокэ Алву как Повелителя Ветра, Придда как Повелителя Волн. Принц принял их условия. Вот и вся сделка.

Робер не стал говорить, что Альдо уже решился на обман.

— Так магия существует? — неожиданно спросил Ричард.

— Я не знаю, Дикон, — честно ответил Робер. — Гоганы владеют… чем-то вроде магии крови. У них сохранились кое-какие тайные знания и реликвии, которые они ревностно оберегают… Не спрашивай меня больше! Я все равно не смогу тебе этого объяснить. Но я точно знаю, Дикон, что никакая магия не поможет нам выпутаться из лжи и подлости, в которой мы барахтаемся.

Дик явно пропустил последние слова мимо ушей.

— Вы не можете этого объяснить… — задумчиво протянул он, вероятно, придя к какому-то выводу. — Стало быть, вы сами видели гоганскую магию.

Робер досадливо выругался про себя.

— Так и знал, что мне не стоило говорить тебе об этом, — пробормотал он с сожалением, — Ты, как и Альдо, думаешь, что магия способна избавить тебя от всех трудностей!

Ричард поднял голову, насторожившись, словно дейта, почуявшая неосторожного зайца:

— Принц Альдо тоже верит в магию? — пытливо спросил он. — Он видел, как колдуют гоганы?.. Ну конечно! Ведь ростовщики покупали первородство напрямую у него самого!

Догадливость Дика не понравилась Роберу.

— Разумеется, он видел то же, что и я, — подтвердил Иноходец с видимым неудовольствием. — Только это не колдовство, Дикон. Это… сложнее. И гораздо опаснее! Мы растеряли свои старые знания, а без них я не советую тебе лезть в подобные дела.

— А что намерен предпринять его высочество? — жадно спросил Дик, снова пропуская мудрую реплику Робера мимо ушей.

— Спроси у него сам! — огрызнулся Иноходец. — Я начинаю думать, что вы два сапога пара! Уверен: вы славно поболтаете и о гоганах и о Гальтаре!

Дик смущенно улыбнулся — растерянно и немного неловко.

— Я не могу видеться с принцем, — произнес он тихо. — И очень прошу вас, Робер, не сообщать ему о моем приезде. Если Дорак получит возможность обвинить меня во встрече с его высочеством, мне не отвертеться от обвинения в государственной измене.

— Брось, Дикон! — отмахнулся Робер. — Зачем ты нужен Дораку, чтобы он стал следить за тобой? Я думаю, что он уже давно забыл о твоем существовании — так же, как и о моем.

В серых глазах Дика снова сверкнули искры, словно огненные сполохи над пеплом вулкана. Его лицо исказила неприятная усмешка.

— Ты так полагаешь? — вполголоса спросил он, неожиданно переходя на «ты».

— Да. Иное дело, если бы Алва обвинил тебя в попытке отравить его. Но, насколько я понял, твой эр выгородил тебя и скрыл твою глупость.

— Он распорядился, чтобы я ехал сюда, в Граши, — по-прежнему неприятно усмехаясь, сообщил Дик. — И позаботился о том, чтобы я обязательно пересек границу с Алатом.

— Вот видишь! — подхватил Иноходец. — Ведь это он вернул тебе это проклятое кошкино кольцо?.. Все очевидно: он тебя спасал. Нет тебя — нет улики.

Дик уставился на Робера с видом человека, неожиданно осознавшего: он уже час разговаривает с сумасшедшим.

— О каких уликах вы говорите, Робер? — осторожно спросил он. — Мы с монсеньором были наедине. Все происходило только между нами. Дораку неоткуда было бы узнать о кольце или о яде, если бы монсеньор сам не рассказал бы ему об этом.

— А слуги? — резонно спросил Робер.

— Слуг не было. Да и какой слуга пошел бы против воли своего соберано, если бы тот запретил говорить об этом?

— То есть ты хочешь сказать, что Ворон, — промолвил Робер, холодея от неприятного предчувствия, — все-таки обвинил тебя в покушении?

— Официально — нет, — признался Дикон, — насколько мне известно, во всяком случае. Но он наверняка дал понять Дораку, что отступается от меня. Иначе зачем вся эта поездка в Алат? Знаете, по дороге я много думал. У монсеньора было множество способов наказать меня: сослать в Надор, заточить в каком-нибудь замке в Кэналлоа, даже взять с собой в Фельп и отправить прямо под пули. Но он выбрал Граши. При нашей встрече, Робер, вы сказали, что я изгнанник, как и вы, — продолжал Ричард с горечью, не дав Роберу вставить ни слова. — Но если бы вы знали, как я завидую вам! Вы изгнанник, потому что вас считают врагом — и опасным врагом! А я… Я изгой. Я не враг и не друг — я надоевшая игрушка, прикормленный щенок, который обделался на дорогом ковре и которого вышвырнули на улицу!

— Хватит, Дикон, — сказал Робер успокаивающим тоном, кладя руку юноше на плечо. — Уверен, твой эр так не думал. Может быть, Дорак хотел допросить тебя по другому делу, а если бы при этом всплыла история с покушением…

— Оставьте, Робер, — прервал его Ричард, поморщившись, как от головной боли. — Без согласия моего эра Дорак не мог бы допросить меня ни по какому делу. Ну разве что он обвинил бы меня в покушении на самого короля. Только, получается, что я спасал Оллара.

— Как так: ты спасал Оллара? — удивился Робер. — Какое отношение король имеет ко всему этому?

— Если бы покушение удалось, это помешало бы планам Дорака развести Катари… ну Ариго с королем, — смущенно объяснил Дик, почему-то запнувшись на имени королевы. — Робер, вы представляете себе, что будет, если Дорак добьется этого?

Робер внимательно посмотрел в лицо юноше, который под его взглядом покраснел до самых ушей. Что ж, теперь все стало ясно, ясно до самого конца! Страдалица-королева выбрала себе верного защитника. Только вот вместо ристалища, на котором юный рыцарь мог бы совершить подвиг во славу своей дамы, влюбленного глупца вытолкали на позорище — вероломное убийство и клятвопреступление. Леворукий бы побрал Катарину Ариго: ни сердца, ни души, так, разукрашенная марионетка в руках подлеца-кансильера!

— Успокойся, Дикон, — сказал Робер, подавляя в себе желание немедленно отыскать Штанцлера и свернуть ему шею. — Я сказал тебе и повторяю: мнимый список Дорака такая же ложь, как и вранье про кольцо, которое тебе вручил этот старый мерзавец. С королевой ничего не случится. В конце концов, у нее есть братья. Их голыми руками не возьмешь. Вся эта семейка до того пронырлива, что пролезет в игольное ушко без мыла. В отличие от нас с тобой.

Ричард Окделл неожиданно встал с валуна, на котором сидел, выпрямившись перед Иноходцем во весь рост. Робер с удивлением посмотрел на него: мальчишески-мягкое лицо Дикона сейчас искажала с трудом сдерживаемая ярость.

— Простите меня, любезный маркиз, — не слишком внятно выговорил Окделл сквозь сжатые зубы. — Я так торопился рассказать о себе, что забыл выразить вам свои соболезнования. Ведь, если я не ошибаюсь, Ариго приходятся вам кузенами? С материнской стороны? Впрочем, так как вы отзываетесь о них не самым лестным образом, надеюсь, сильной боли я вам не причиню. Ваши… м-м… пронырливые родичи… в прошлом месяце… пролезли в лучший мир.

— Что ты говоришь? — воскликнул Робер, тоже поднимаясь на ноги.

— Я говорю, — ответил Дикон с откровенной злостью, — что граф Ариго и граф Энтраг были заколоты Вороном на дуэли!

— Ты знаешь это наверное? — спросил Робер, потрясенный.

— Да. Я узнал в Агарисе. Кардинал Левий позволил мне взять с собой донесение, где об этом рассказывается. Его высокопреосвященство согласился с тем, что его следует показать вам.

И Дикон извлек из кармана мятое письмо: вероятно, его неоднократно читали и перечитывали. Робер жадно схватил его и быстро пробежал глазами.

— Ужасно. Ужасно! — повторял он. — Килеан… Гирке… Ариго… и бедняга Энтраг. Артур Феншо-Тримейн!

Дикон, чей приступ гнева миновал, без сил опустился обратно на валун и обхватил руками голову. Казалось, он забыл о том, где и с кем находится.

Дочитав агарисское донесение, Робер перевел взгляд на юношу. В позе Дикона было столько отчаянной безнадежности, что Иноходцу стало жаль бедного оруженосца Ворона едва ли не больше, чем его жертв. Он сел обратно на тот же валун и ласково обнял Дикона за плечи.

— Ты не виноват, — сказал он негромко. — В донесении сказано, что Люди Чести сами вызвали Ворона. Чудо, что Алва вообще остался в живых. Ни один человек, даже он, не выдержит четырех поединков сряду, которые завершаются линией. Конечно, он великолепный фехтовальщик, никто не спорит, но и Ариго, и Гирке, и Феншо-Тримейн тоже не вчера взяли в руки шпагу. Они хотели убить твоего эра, и не их вина, что им этого не удалось. Может быть, Алву защищает сам Леворукий. Но, если так, это значит, что Леворукий на стороне Талига. Если бы Ворона убили, ни у Надора, ни у Эпинэ этой зимой не было бы хлеба. Алва в Фельпе воюет за разоренную Варасту, и это главное, о чем нам следует думать.

— Я уже не знаю, что и думать, Робер, — тихо отозвался Дик. — Мне, как и вам, очень хотелось бы верить монсеньору. Но верить Дораку я не могу, а Алва на его стороне.

— Да почему ты решил, что Дораку есть до тебя дело? — воскликнул Робер в досадливом недоумении. — Мне кажется, Дикон, что Штанцлер просто сделал из него какое-то огородное пугало для тебя!

— Спросите Гиллалуна, — холодно ответил Дик, высвобождаясь из объятий Эпинэ, и делая знак телохранителю подойти.

— При чем здесь он?

Ричард не ответил. Дождавшись, когда надорец подойдет вплотную и поклонится господам, юноша повернулся обратно к Роберу.

— Моя мать, герцогиня, отправила его ко мне после того, как узнала все подробности об Октавианской ночи. Гилл смог догнать меня только по ту сторону талигской границы. Пока он шел по моим следам, он заметил погоню — только не за кэналлийцами Алвы, которые везли меня к границе, а за мною.

— Это правда? — спросил Робер у невозмутимого телохранителя Эгмонта.

— Сущая правда, ваше лордство. За каретой их милости тайно следили, и на уме у этих людей было дурное. Они как-то вызнали, что их милость везут в Граши.

— Что это были за люди?

— Южане, ваше лордство. Я так смекаю, их мог нанять навозник-Колиньяр. Небось, они и посейчас сидят где-нибудь в Граши, затаясь по тайным норам. Поджидают их милость милорда герцога и уж, поверьте мне, не с добрыми намерениями!

Взмахом руки Ричард отпустил слугу. Телохранитель опять поклонился и отошел к оставленным на его попечение лошадям.

— Колиньяры — это еще не Дорак, — негромко проговорил Робер после паузы. Впрочем, защищать эту семейку у него не было никакой охоты.

— Его цепные псы, — ответил Дик, презрительно скривив губы. — Я еще хорошо помню Эстебана. Он был любимчиком Свина… Надеюсь, теперь вы понимаете, Робер, в каком положении я нахожусь. Я один, а за мною все, кого оставил мне отец. Должен ли я продолжать считать себя оруженосцем герцога Алвы? Могу ли я верить, что это не он отдал меня на растерзание прислужникам Дорака? Как мне понимать поручение ехать в Граши: как наказание за покушение на моего эра или как простую расправу Ворона и Дорака надо мною?

Робер вздохнул. Вряд ли он смог бы прямо сейчас найти ответы на эти вопросы.

— А почему ты не хочешь присоединиться к Альдо Ракану и ко мне? — спросил он.

— Робер, у меня в Надоре семья, — страдальческим голосом ответил Дик. — Там мои люди! Останься я с вами, Дорак тут же объявит меня изменником, и все они пострадают. Пока монсеньор не выдвинул против меня официального обвинения. Глупо самому губить себя, попавшись в явную ловушку!

Робер сокрушенно опустил голову. Дик говорил так, как следовало когда-то говорить ему самому… им всем, если уж на то пошло!

— А как же твоя встреча со мной? — тихо спросил он. — Ведь она тоже может стать поводом…

— Нет, не то же, — решительно оборвал Иноходца Окделл. — Я доставил вам официальное послание, в котором магнус Ордена Милосердия и вся курия просит вас примириться с короной Талига. Я… я могу сделать вид, что понял указание монсеньора ехать в Граши как поручение провести переговоры с вами. Ведь в Сагранне он пощадил вас. Вообще-то это план кардинала Левия, — продолжал Дик, вздыхая. — Его высокопреосвященство обещал заступиться за меня перед монсеньором, если мне удастся повлиять на вас. Я понимаю, Робер, да и сам Левий сказал мне откровенно: для курии я просто пешка в их руках. Если их надежды на вас и Ворона не оправдаются, они бросят меня Дораку так же, как бросил монсеньор. Я прошу вас, Робер, я прошу тебя, — Дикон снова перешел на «ты», — написать герцогу Алве. Это важно и для твоих людей, и для твоей матушки! Но я прошу не только за них. Я прошу за себя. Если монсеньор действительно заинтересован в вас, как думают в Агарисе, если он не посмеется… Если не заявит, что не давал мне инструкций встречаться с вами, если ответит вам… Тогда у меня появится надежда.

Бедный Дикон! Ему, гордому, как все Окделлы, приходилось умолять, и он делал это так открыто и искренне! Робер был тронут, но сердце его сжималось от множества этих «если». Когда-то герцог Эгмонт признался ему, что чувствует себя как муха, угодившая в паутину: чем больше она трепыхается, тем сильнее запутывается и тем быстрее дает знать голодному пауку, где увязла его добыча. Теперь и Дикон оказался в том же положении.

— Я все понимаю, — мягко сказал Иноходец. — И я обещаю тебе, что напишу твоему эру. Но… просить его о покровительстве я не могу. Он и так слишком много сделал для меня, Дикон. Он избавил меня от Адгемара, он отпустил меня на свободу, он подарил мне Дракко. Я должен ему так много, что просто неприлично просить еще. Да и кроме того… Как я могу оставить Альдо? Он мой друг. Если я и впрямь примирюсь с Олларами, это будет предательством по отношению к моему сюзерену. Прости, Дикон, но я не могу обещать тебе сделать то, о чем ты меня просишь.

Ричард молча кивнул в знак того, что все слышит и понимает, и, словно подавленный неудачей, низко опустил темно-русую голову.