An Imago of Rust and Crimson (джен)

Я пришла в сознание под тихий размеренный писк. Когда я открыла глаза, свет оказался слишком ярким, и от этого они заслезились. Когда зрение немного прояснилось, все, что я смогла разглядеть — лишь незнакомый потолок. Уронив голову направо, я увидела бледно-розоватые стены. Усилия, необходимые чтобы проверить другую сторону, показались мне чрезмерными.

И, кроме того, я чувствовала себя хорошо. Нет, в смысле, — действительно хорошо. Так хорошо, как никогда не бывает в обычной жизни. Как будто все проблемы на свете просто покинули меня.

— Она очнулась! — услышала я. Спустя мгновение я поняла, что это папа, просто его голос звучал немного странно. Он перетащил стул и сел, оказавшись в поле моего зрения. Его одежда выглядела помятой, но в основном он смотрелся обрадованным.

— Привет, пап, — выдавила я, рассеянно улыбнувшись. Голос у меня звучал хрипло. Я смутно отметила, что он, кажется, плакал: глаза у него покраснели. — Я… — я не была уверена, что надо сказать. Я не была уверена ни в чем.

Он посмотрел на кого-то еще, немножко нервно, а затем заставил себя улыбнуться.

— Привет, малышка, — сказал он, — Рад, что ты к нам вернулась.

— Не думаю, что я куда-то уходила, — сказала я.

— Тогда, проснулась, — сказал он, дернув уголком рта.

Я моргнула.

— Да, наверное. А может быть, я еще сплю, — сказала я. — Здесь так тепло. Ох. Я опоздала в школу? — я нервно сглотнула. — Не хочу туда идти, — сказало я тихо, — там было… странно.

Он закусил губу, нервно проведя рукой по волосам.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он, — Что-то… болит?

— Нет. Я чувствую себя… хорошо, — улыбнулась я, чуть поразмыслив.

— Твои запястья не болят? — спросил он, подавшись вперед.

— Болят? Нет. Почему они должны?

Мой отец выглядел несчастным.

— Они нашли тебя в шкафчике, — объяснил он. — Ты пыталась у… То есть ты царапала дверь шкафчика, и… И, — он сглотнул, — и себя, — тихо продолжил он. — Пожалуйста, Тейлор, пожалуйста, если… Я имею в виду, должно быть, все было… плохо там, но, пожалуйста, скажи мне, что теперь ты в порядке. Что теперь ты не хочешь… Что теперь ты хочешь продолжать жить.

Продолжать жить? О чем он вообще говорит? А!

— Вовсе нет, — сказала я. — Я просто… должна была. Чтобы вытащить насекомых. Не дать им. Сожрать меня. Остановить их гвоздями на стенках, — я счастливо вздохнула. — Пронзить их насквозь.

Он нахмурился:

— Тейлор, о чем ты говоришь?

— Очень много. Гусениц… с острова. В Тихом океане. Они пытались съесть меня, когда… Я видела вещи. Плохие вещи. Но мне удалось достать их всех.

— Мистер Эберт, — сказала медсестра, и его встревоженные глаза сузились, — пожалуйста, сохраняйте спокойствие. В данный момент в ее организме много болеутоляющих препаратов, поэтому она не вполне адекватна. И помните, о чем мы говорили ранее?

А, вот в чем дело. Значит, что-то типа морфина стало причиной того, почему я была такая рассеянная, разморенная и счастливая. В этом был смысл. Вау. Неудивительно, что люди на это подсаживаются. Я, как многие могли бы вам сказать, обычно не рассеянная, но это было здорово. Мне просто хотелось улыбаться всем и вся. Я могла бы к такому привыкнуть.

Мои руки были как гипсовые болванки, но я смогла поднять одну и положить ее на папину руку.

— Прости, если ты волновался, — произнесла я. — Не хотела, чтобы меня там заперли. Внутри шкафчика. Но, возможно. Никто, кроме них. Не видел это. И они. Никому не расскажут, — я хихикнула. — Три головы хуже одной, — сказала я, и это было невероятно забавно.

Я почувствовала, как его кулаки сжались.

— Теперь все в порядке, Тейлор, — сказал он. — Школа… Ну, они заплатят за это, и… слушай, больница сможет связаться со мной, если тебе понадобится со мной поговорить, но есть некоторые люди, с которыми мне нужно пообщаться… хотя я могу задержаться, если ты хочешь поговорить о чем-то. О чем угодно. Или что-нибудь еще.

Я зевнула.

— Кажется, я хочу еще поспать, — сказала я.

И на этом я погрузилась обратно в уютный сон.

Я проснулась посреди ночи. Возле меня, на незнакомой тумбочке вспыхнули зеленью часы, показывая 3:17. Мои перевязанные руки болели, а горло было сухим и саднило. И все волосы на затылке стояли дыбом.

О, замечательно. Обезболивающие хороши, пока они работают.

Мое горло горело. На столике рядом с моей кроватью стояла спортивная бутылочка с водой. Я смутно помнила, как кто-то сказал, что она там для меня. Я подняла руки, ощущая, будто они из свинца, и посмотрела на них. Ну, я определенно не смогу держать ручку какое-то время. Из-за бинтов они выглядели так, будто на мне варежки. Запястья очень болели, когда я пыталась пошевелить руками. И не думаю, что мои ногти были в очень хорошем состоянии. Мои пальцы ощущались горячими и плотными, что означало, что они, наверное, заражены инфекцией.

Не удивительно, учитывая, куда я совала руки.

Используя обе руки, борясь с усталостью, охватившей меня, мне удалось обхватить бутылку руками. Кто бы ни оставил ее тут, он был спасителем, подумала я, когда сумела поднести бутылку ко рту и оттянуть зубами клапан на пробке. Примерно треть бутылки спустя я почувствовала себя в достаточной степени человеком, чтобы попытаться заговорить.

— Ой, — прохрипела я.

Хм-м. Это выразило мои чувства, но было не слишком полезно. Пожалуй, мне не стоит разговаривать. Помню, я много кричала, так что, наверное, отчасти потеряла голос. И…

… и я сказала отцу, что пыталась вытащить насекомых гвоздями, поняла я с нарастающим ужасом, пока мой разум беспощадно напоминал, что я говорила, когда была в разморенном и счастливом состоянии из-за болеутоляющих. О, черт.

Часть моего ужаса была необдуманной, чисто инстинктивной. То, что там случилось, почему-то воспринималось очень личным. Рассказывая кому-то об этом, даже папе, я как будто публично оголялась. Но в основном — на самом деле, почти полностью — я ужаснулась оттого, что рассказала отцу, как пыталась убить насекомых под своей кожей, и оттого, как он отреагировал… о, боже. И я еще смеялась над своей жалкой шуткой, будучи не совсем в здравом уме. Я лежала в больнице, все болело, и я была уверена, что насадила себя на гвозди. И, пожалуйста, пожалуйста, пусть он не думает, что я действительно видела монстра-демона. Сказала ли я что-нибудь, отчего он мог решить, будто я его видела? Я не была уверена.

Он подумает, что я сумасшедшая. И медсестра ведь тоже при этом присутствовала, так что и в больнице тоже могут так решить.

На меня волной накатила тошнота, и я задрожала от озноба. Может быть, они подумают, что я болтала под приходом из-за лекарств? Я очень на это надеялась.

А ведь я и впрямь могла сойти с ума. Кто угодно мог бы, попади он в такое место. Возможно, когда я возвращалась в школу, у меня уже был нервный срыв, а потом еще случилось это. Достаточно, чтобы подтолкнуть к краю кого угодно.

Извиваясь, я переползла в вертикальное положение; тело при этом болело и жаловалось. По крайней мере, меня не привязали к кровати, и не было никаких других признаков, которые, согласно прочитанным мной молодежным романам, показывали бы, что меня считают склонной к самоубийству. В одном из углов комнаты поблескивала камера, но возможно, это было в порядке вещей. Я не слишком-то много лежала раньше в больницах.

Чувствовала ли я тягу к самоубийству? Я проверила и решила, что нет, я точно не хочу умирать. Это обнадеживало. Мне хотелось еще этих лекарств, но лишь потому, что у меня все болело. Временами — сильно. Хотя, возможно, мне не нужно их больше, если я не могу контролировать, что я говорю под их влиянием. Я не чувствовала себя сумасшедшей, и мир вокруг меня выглядел нормальным, но я не хотела, чтобы другие люди узнали, что со мной было.

Как поступили бы Эмма, Мэдисон и София, если бы узнали? На моем потоке была девушка, которая пыталась покончить с собой, и ее, типа, знакомые относились к ней заметно по-другому.

Опять накатила тошнота. Я захотела подышать свежим воздухом. Слева от меня было окно, прикрытое занавесками. У него, возможно, есть небольшой участок, который можно сдвинуть или открыть. Я выскользнула из-под простыней и спустила ноги с кровати.

Мои голени высунулись из-под больничной сорочки, в которую я была одета. Вдоль них было наклеено несколько длинных голубых пластырей, но они выглядели и ощущались лучше, чем мои руки. Я не смогла рассмотреть или ощутить места, где, как я была уверена, выдирала куски плоти из моих икр гвоздями. Наверное, это означало, что я была не настолько изранена, как считала сама. Но ноги все еще чувствовались слабыми и бесполезными.

Когда выйду из больницы, я собираюсь привести себя в лучшую форму. Я дала себе такое обещание. Будь я сильнее, будь подготовленнее, я смогла бы продержаться подольше. И, может быть, смогла бы убежать от трехликого монстра, носившего лица моих мучительниц. Или просто от этой троицы, если к тому моменту у меня уже был нервный припадок.

Пол неприятно холодил ноги, пока я, пошатываясь, брела к окну, едва не упав по дороге. Несмотря на боль, я заставляла себя переставлять ноги, размахивая руками в попытках сохранить равновесие. Наконец мне удалось пересечь эти несколько метров и раздвинуть занавески.

На оконном стекле сидел мотылек. Это было странно. Был январь, и повсюду лежал иней. Наверное, было просто очень холодно, и он пытался согреться в тепле, исходящем от окна. Я обессиленно склонилась вперед, прислонившись лбом к холодному стеклу.

Теперь, когда я добралась к окну и увидела, как холодно должно быть снаружи, я заново обдумала, стоит ли его открывать. Даже если я решилась бы столкнуться с холодом, одной из трудностей было то, насколько бесполезными чувствовались мои руки. Учитывая их неуклюжесть под повязками, даже если бы я смогла открыть окно, я могла бы не суметь закрыть его обратно. Кроме того, окно казалось запертым, и я нигде не видела ключа.

Значит, никакого свежего воздуха для меня не будет. Что ж, по крайней мере, холодное стекло у моего лба давало приятное ощущение. И прямо сейчас мне казалось, что потребуется немало усилий, чтобы добраться — ну хорошо, доковылять — до своей постели. Я просто передохну здесь немного, прежде чем попробовать это.

Что же, черт возьми, со мной произошло? Я опустила взгляд на свои перевязанные ладони и запястья. Я… Да, я хотела умереть в этом шкафчике. Но не думаю, что пыталась там покончить с собой. Я приподняла рукава, чтобы посмотреть на проколы от гвоздей, которые должны были покрывать мои предплечья. Никаких следов от них не оказалось. И — по крайней мере, до сегодняшнего дня — я бы не сказала, что эти трое решатся на попытку убийства. И вряд ли они стали бы морочиться тем, чтобы утыкать мой шкафчик гвоздями изнутри.

Может быть, гвозди мне только привиделись? Я могла просто запаниковать, напоровшись на какой-нибудь крючок внутри шкафчика.

А может — и тут я едва смела надеяться — это было триггерное событие? Я читала о них когда-то — это такой момент, когда кейп приобретает свои способности героя или злодея. Предположительно, это были моменты сильнейшего внутреннего напряжения, а я была более чем напряжена тогда. У меня появились способности? Как я вообще могу это определить?

Я сосредоточенно подумала о полете, очень сильно. Но не взлетела. Усиленные размышления об энергетических лучах, ощущении силы и о контроле над электричеством в часах на тумбочке оказались столь же малоэффективны. Всякая надежда, что мне досталась супер-регенерация, была разрушена, когда концентрация мысли на моих руках сделала боль в них только сильнее.

Значит, не бывать мне следующей Александрией.

Это была просто дурацкая мечта. Такое не случается с людьми, которых ты знаешь в реальной жизни. Я прислонилась лбом к окну, уставившись в темноту. Натриевые уличные фонари подсвечивали морозную пыль, играя тенями на моем лице. Я поежилась, по коже пошли мурашки. На краю одного из освещенных участков, я увидела шайку юнцов, закутанных в тяжелую одежду, которые разрисовывали спреем один из пустующих магазинчиков через улицу. Еще одна банда, не придумавшая ничего лучше, чем устроить бардак. Печально.

Что теперь со мной будет? Очевидно, я на какое-то время задержусь в больнице. Пойду ли я после этого в школу? Что вообще будет с моей жизнью?

Если мне что-то снилось в ту ночь, я этого не запомнила.