An Imago of Rust and Crimson (джен)

Было темно. Я не могла выбраться отсюда. Я чувствовала вкус крови на языке, и каждый вдох вызывал желание вытошнить. Я не могла выбраться. Боль пронзила мою руку, и я закричала.

Я никогда не смогу отсюда выбраться.

Я проснулась, жадно хватая ртом воздух. Липкую от пота кожу холодил утренний воздух. Я пахла страхом; резкий запах пота, горячий и влажный, заполнял комнату. Перекатившись на бок, очень стараясь не задеть руки, я захныкала. Я была вымотана. Я просто хотела поспать, но никак не могла нормально выспаться.

Кошмары становились все хуже и хуже. Когда по моей просьбе мне снизили дозу болеутоляющих, начали сниться сны. Сны о шкафчике, снова и снова.

Судорожно вздохнув, я постаралась подумать о чем-нибудь другом. Часы на тумбочке показывали 7:39, снаружи только что рассвело, и мир, который я могла разглядеть сквозь щель в занавесках, выглядел серым и тусклым.

Обычным. Повседневным.

Может, я могла бы попросить ночник и проверить, пройдут ли кошмары в более освещенной обстановке. Или попросить больше болеутоляющих. Возможно, мое тело связывало боль в руках с возвращением туда, в шкафчик.

Нет. Нельзя допустить, чтобы они узнали, что я там видела. Я не могла контролировать, что говорю под действием лекарств, и не хотела, чтобы люди подумали, будто я сошла с ума. Я уже позволила папе узнать больше, чем хотела. Я не уверена, узнал ли он, что это Эмма, София и Мэдисон затолкали меня туда, но слышала, как он кричал по телефону за дверями палаты. Он не собирался позволять школе замять все это. Он обратился в полицию. В ближайшие дни кто-нибудь явится ко мне, чтобы снять показания.

Во рту пересохло от одной лишь мысли об этом. Я с трудом дотянулась до спортивной бутылки на прикроватном столике и обнаружила, что она пуста.

Черт. Мой взгляд устремился к раковине в палате. За последние дни я обнаружила, насколько больно мне делать что-нибудь. Мои израненные руки сами по себе были пыткой. Не только потому, что они болели — а они болели — но и от того, насколько бесполезной я стала. Так много вещей я не могла сделать самостоятельно. Я могу встать с кровати и добраться до раковины. Отвинтить крышку бутылки, наполнить ее, а потом закрыть обратно? Честно говоря, не знаю, справлюсь ли я с этим.

Я все равно собиралась попробовать. Я ненавидела быть беспомощной.

С трудом я подняла свое ноющее тело с постели и дохромала до зеркала над раковиной. Я выглядела измученной. У меня были бледные губы и мешки под глазами. На обеих щеках были пластыри, покрывающие раны, которые я нанесла себе самой. Я старалась на них не смотреть. Видимо, ранки были неглубокими, не были заражены, и не должны были оставить шрамы. У меня сохранилось еще достаточно тщеславия, чтобы не слишком задумываться над тем, что я могу увидеть, когда снимут повязки.

Взяв бутылку обеими руками и сжав посильнее, потому что я не могла за нее как следует ухватиться, я сумела отвинтить крышку зубами. Пробку я оставила зажатой в зубах, потому что иначе не смогла бы взять ее снова. Я сумела просунуть бутылку под кран и возблагодарила тех, кто проектировал эту больницу, за то, что кран был рычажным.

В воде были хлопья ржавчины.

Я закричала, выплюнув крышку, и отскочила от раковины. И, разумеется, опрокинулась назад, тяжело приземлившись на задницу, которая немедленно присоединилась к хору боли и страданий. Но гораздо более отчетливой была острая боль, обжегшая мои руки. Я смогла удержать еще один крик, хотя глаза заслезились.

Снаружи раздался топот ног, и вошла одна из медсестер.

— Тейлор, — встревоженно спросила медсестра, — что случилось?

— Я просто упала, — солгала я, нацепив фальшивую улыбку и пытаясь успокоить дыхание. Глаза я утерла плечом. — Подумала, что смогу сама наполнить бутылку водой. Но похоже, я не так устойчиво держусь на ногах, как мне казалось.

Женщина неодобрительно цокнула языком.

— Ты должна была просто позвонить и попросить помощи, — мягко сказала она, — я знаю, это неприятно, когда не можешь обслужить себя сама, но ты должна подождать, пока не выздоровеешь.

— Я не хотела причинять беспокойство, — вяло произнесла я.

— Смотри! Ты пошла за водой, и кровотечение опять началось, — сказала она, приподняв мою руку. Я увидела, как темное пятно расползается по среднему пальцу правой руки, просачиваясь через повязку. — Юная леди, забудьте про «причинять беспокойство» и просто позвоните, если вам потребуется набрать еще воды. Ваши руки заражены. Я не хочу, чтобы вы делали себе еще хуже!

Мои щеки покраснели и от унижения, и от боли, пока она помогала мне вернуться в постель. Я бы заплакала от отчаяния, если бы не была испугана до потери рассудка, увидев ржавчину в воде.

Медсестра наполнила бутылку и сделала пометку в больничном листе, прикрепленном на торце моей кровати. Со строгим «в следующий раз зовите на помощь», она удалилась. На этот раз вода была чистой. Никаких признаков ржавчины. Но, разумеется, их нет, потому что я уже открывала кран и слила ржавчину.

У меня не было галлюцинаций. Надеюсь.

Я тихонько плакала, пока не уснула, и не знаю, из-за чего были эти слезы: от досады, от боли или от страха.

Отдохнуть как следует, конечно же, не удалось. Меня разбудил отец, который сообщил, что ему внезапно позвонили, чтобы узнать, могут ли они получить мои показания сегодня. Затем наступил унизительный момент, когда он накормил меня завтраком, потому что я не могла сама держать столовые приборы. Почему-то было хуже, чем когда это делали медсестры. У него осталось еще достаточно времени, чтобы вытереть губкой мое лицо, так что я, по крайней мере, стала не такой потной, но я и не собиралась выигрывать конкурс красоты в таком виде. Не то чтобы я раньше в них выигрывала.

Женщина из полиции оказалась добродушной, немного полноватой латиноамериканкой. Он нее веяло ароматом ландышей, а в волосах была заколка в виде красной бабочки. То, что надо, чтобы разговорить «эмоционально хрупкую» девочку, цинично отметила я.

Я задалась вопросом, сколько печальных историй, подобных моей, она слышала, и есть ли ей действительно дело до еще одной.

— Итак, мисс Эберт… Или вы предпочтете, чтобы я называла вас Тейлор? — начала она, придвинув стул к кровати.

— Тейлор, — отозвалась я.

— Хорошо, Тейлор. Ты можешь называть меня Марией. Я здесь, чтобы взять у тебя показания. Ты когда-нибудь делала это раньше?

Я помотала головой:

— Нет.

— Что ж, неважно. В принципе, вот как все будет: я задам тебе несколько вопросов и запишу наш разговор. Мы можем двигаться в том ритме, как тебе будет удобно. Все, чего я хочу, это чтобы ты постаралась быть честной и рассказала все, что сможешь вспомнить. Просто придерживайся своих воспоминаний, понимаешь? Не делай предположений, а так и скажи, если в чем-то не уверена или не можешь вспомнить. И, если соврешь, у тебя могут быть неприятности, так что не делай этого, ладно?

Я сглотнула.

— Я поняла, — сказала я. Поняла, но все равно не собиралась рассказывать обо всем.

— Твой отец может присутствовать, либо я могу попросить его выйти. Что бы ты предпочла, Тейлор?

У меня было двойственное мнение об этом. Он может тут находиться, ведь он мой папа. И я собиралась на самом деле, если это возможно, втравить ту троицу, что сделала это со мной, в серьезные неприятности. Когда я представила это, мне стало страшновато. Было бы лучше, будь он здесь. Но с другой стороны, если я проговорюсь о чем-нибудь лишнем, не хотелось бы, чтобы он это услышал.

— Я бы предпочла поговорить наедине, — сказала я. Я почувствовала себя ужасно, когда он поглядел на меня после этих слов. Я попыталась посмотреть на него извиняющимся взглядом, но не уверена, что это сработало. Полицейская прочистила горло, и я снова взглянула на нее.

Что-то мигнуло на заднем плане. Нет, не совсем так. Было похоже, что мигнул сам задний план. Мой отец и эта женщина остались там, где они сидели, но мир вокруг них изменился. Всего на мгновение.

— Тейлор? — произнесла полицейская участливо. Она явно заметила выражение моего лица, и как мое дыхание участилось. — Что-то случилось?

Что-то случилось? Нет, конечно, ничего не случилось, офицер. В смысле, не то чтобы я только что увидела голые бетонные стены и ржавчину, стекающую с обнажившихся балок перекрытия причудливыми водоворотами. И температура не упала на двадцать градусов на несколько секунд, и волоски у меня на руках не встали дыбом. И я только что не услышала шум воды в трубах.

— Просто руки болят, — солгала я. Это даже не было ложью. Они действительно заболели сильнее. — Я их случайно согнула, — добавила я.

— О, мне жаль, — сказала полицейская. — Хочешь, чтобы я…

— Я в порядке, — быстро сказала я. — Я просто… Ну, я еще на болеутоляющих, но не таких сильных, как могла бы, потому что мне действительно не нравится, как я себя из-за них чувствую. Небольшая боль лучше головокружения.

Она убрала сбившуюся прядь волос.

— Как думаешь, ты в состоянии продолжать? — спросила она.

— Я в порядке, — заверила я, не обращая внимания на выражение лица моего папы. Я думала, что персонал, наверное, сообщит ему, что я попросила немного уменьшить дозировку болеутоляющих, но похоже, они ему не сказали. Да, попросить его уйти было хорошей мыслью. Я не хотела думать о том, что он скажет, когда узнает обо всех издевательствах в прошлом семестре.

— Ну хорошо, — сказала она, доставая из кармана диктофон и несколько микрофонов на зажимах. — Если мистер Эберт… простите, но она попросила вас уйти и…

— Я понимаю, — медленно произнес он, поднимаясь на ноги. — Я… я просто пойду в столовую, как насчет этого?

Дверь захлопнулась за ним с неприятным скрипом металла по металлу. Я прикусила язык, чтобы не вскрикнуть от этого звука, и постаралась не думать о том, что открылось мне в мгновенной вспышке.

Я старалась изо всех сил, чтобы пройти опрос. Сосредоточиться на вопросах и тщательно продумывать ответы весьма помогало в этом. Пока я была занята другими вещами, можно было не думать о пылающей фигуре, которая вышла вместо моего отца, или о пустоглазой фарфоровой кукле, подменившей копа, которая слушала каждое мое слово.

Я не схожу с ума. Я просто напряжена и устала. Вот что я твердила себе.