L+L (гет)

Была уже середина ночи, но Альнаир всё не спала, пытаясь как-то уложить в голове сегодняшние новости. Её первый шок прошёл, ещё когда они рыдали, сидя вместе с мамой на полу, но успокоиться она, конечно, не могла.

Нет, Альнаир вовсе не считала проституток париями — наоборот, она всегда жалела их, хотя никогда прежде особенно о них не думала. Собственно, она вообще о них узнала лишь от Кристиана-старшего, когда однажды как-то начала его расспрашивать о детстве и родителях. Он и рассказал, легко и абсолютно не смущаясь — конечно, без деталей, потому что Альнаир тогда было лет восемь. Или даже семь — она не помнила. Но именно тогда она впервые услышала о такой профессии — а когда немного позже прочитала о гетерах, то невольно соединила эти образы в один, и какое-то время не задумывалась о телесной стороне подобного занятия. Позже ей, конечно, это объяснили — тот же Кристиан, наверно, или, может, кто-нибудь ещё, она не помнила. И всё же до сих пор эта тема её никогда не интересовала — хотя в прошлом году она, читая Мопассана, выданного ей по секрету Кристианом-старшим, очень сочувствовала Пышке и возмущалась поведением её попутчиков.

Но теперь она очень хотела с кем-нибудь поговорить. Обо всём — о том, что с ней случилось, о том, что она узнала о своих родителях, о том, что теперь изменится или не изменится, наконец, о том, как они живут на самом деле, проститутки. Только с кем? Мама с папой отпадали сразу — Альнаир любила их, и именно поэтому считала этот разговор совершенно невозможным: мама еле успокоилась, а папа слишком за неё перепугался. Впрочем, он всегда боялся за неё, так что трогать их не стоило. Тогда кто? Бабушка? Нет, пожалуй, с ней говорить об этом неудобно — а главное, бессмысленно. Вряд ли она там когда-нибудь бывала, где они живут. В борделях. По той же причине, наверное, не подходили и крёстные.

Ну, и кто тогда? Альнаир лежала, выбирая между дядей (хотя он и был ей дедом, она привыкла называть его, как папа, дядюшкой, а он не возражал) Берти, его сыном Терри, которого она тоже называла дядей, Грэмом и Кристианом-старшим. И, может быть, ещё и Гвеннит — да, определённо, с Гвеннит надо было бы поговорить. Раз она знала маму с юности. Но расспрашивать подробней про бордели нужно, вероятно, у мужчин?

С другой стороны, сейчас ведь главное не это. Альнаир нужно было просто выговориться — и с кем-нибудь поговорить о том, как ей жить дальше. Нет, она, конечно, не считала, что случилась катастрофа — и всё-таки слова тётки о том, что будет, когда родные её будущего мужа узнают о прошлом её мамы, застряли в её голове. В самом деле, а что будет? Ничего хорошего, конечно, но ведь есть же выход? Должен быть! И потом, дело же не только в муже — вот её друзья, к примеру. Что будет, если они обо всём узнают? И как ей с ними говорить об этом? И надо ли им всё это рассказывать?

Альнаир вздохнула и села на кровати. Нет, она, определённо, не уснёт… Хотя спать хотелось. Но не выходило. Ей невероятно хотелось с кем-нибудь поговорить прямо сейчас — но с кем? К кому можно явиться среди ночи и не напугать до полусмерти? Нет, её никто не выгонит, конечно — ни бабушка, ни крёстные, ни дяди — но какой же шум поднимется! А вот, если бы поговорить с кем-нибудь тихонько — так, чтобы домой вернуться до утра и никто бы ничего не заподозрил…

Так поговорить можно было только с одним человеком… Ладно, может быть, с двумя. Но второго запросто могло не оказаться дома — или оказаться, но… Не в одиночестве. Он, конечно, не рассердится, узнав, в чём дело — но… Вот в этом-то и было дело. Грэм очень любит маму и её саму — кто знает, что он выкинет, узнав о том, что произошло! Альнаир же совершенно не хотелось стать причиной ещё какого-нибудь катаклизма. Значит, оставался Кристиан. Он, конечно, тоже может быть сейчас занят, но он всё-таки постарше Грэма, рассудила Альнаир, а значит, шансов на это меньше. В крайнем случае она тихонечко уйдёт и домой вернётся.

Она встала и, одевшись, босиком, в одних носках, выскользнула за дверь, стараясь ступать как можно тише и досадуя, что ей ещё нет семнадцати и колдовать вне школы ей нельзя. И ведь самое обидное, что в Шармбатоне никто об этом не узнает: французское министерство не отслеживает колдовство несовершеннолетних вне Франции. А со здешним министерством папа бы наверняка договорился… Но ей не хотелось потом «разговаривать с ним серьёзно». Приходилось красться и замирать от малейшего шороха — хотя, в принципе, ведь коты-то здесь бродили по ночам, и от этого никто не просыпался. Но она не станет рисковать.

А забавно: рассказать кому, по какому поводу она впервые в жизни выбирается из дома ночью! И не ради приключения, и даже ведь не на свиданье — нет, она идёт поговорить! Посреди ночи. Вот уж точно, подобное случиться может только с ней.

Преодолев, наконец, коридор, Альнаир на цыпочках дошла до камина, зачерпнула горсть пороха и, на мгновенье задержав дыханье, очень чётко прошептала адрес Долишей-младших.

Их дом был знаком ей очень хорошо. Она тихонько прошла через гостиную, поднялась по винтовой лестнице и, остановившись перед закрытой дверью в спальню Скабиора, прислушалась. Вроде внутри было тихо — но кто знает! Вдруг там заглушающие чары. Или ещё что-нибудь.

Альнаир аккуратно нажала на ручку и, приоткрыв чуть-чуть дверь, заглянула в комнату. И только убедившись, что её владелец спит, и спит один, с облегчением вздохнув, вошла. Потом присела на самый край в изножии кровати и негромко позвала:

— Кристиан! Это Нари… Извини, пожалуйста…

Он проснулся вмиг — в отличие от Лето, старого серебряного книззла, чей сон вряд ли можно было прервать тихим полушёпотом. Открыл глаза и, сев, сказал:

— Привет.

— Извини, пожалуйста, — сказала Альнаир, обхватывая себя руками. — Но мне очень нужно было с кем-нибудь поговорить. Прямо сейчас. Можно с тобой?

— Давай, — он отыскал палочку, притянул к себе штаны, натянул их, затем накинул рубашку и, отбросив простыню, пересел поближе к вежливо отвернувшийся, пока он одевался, Альнаир. — О чём будем говорить? — спросил он, кажется, совсем не удивившись её просьбе.

— О маме, — Лето, так до конца и не проснувшись, перебрался к Альнаир под бок, привалился к ней спиной и заурчал, и она сказала вдруг совсем не то, что собиралась: — Ведь обычные коты живут меньше книззлов, да?

— Да, меньше, — согласился Скабиор — а Альнаир вдруг разрыдалась и, склонившись к Лето, погладила его, потом вдруг легла рядом, и крепко обняла его. — Барни уже лет шестнадцать, — пробормотала она, захлёбываясь от рыданий. — Я… Когда я… Когда я уезжаю… в школу… я каждый раз думаю… что он… он…

— Я думаю, они позовут тебя, если Барни заболеет, — Скабиор подсел поближе и теперь тихонько гладил её волосы. — Вызовут из школы. Но ты можешь попросить об этом их — я думаю, они поймут.

— Но я… Я не хочу, чтобы… Чтобы Барни умира-а-а-ал, — она еле выговорила это — и зашлась в рыданиях. Он ей не мешал, не утешал её, не говорил вообще ни слова — только положил руку на плечо, а второй ладонью продолжал гладить Альнаир по волосам. Она постепенно успокоилась и теперь лежала, редко всхлипывая и сама не понимая, почему вообще вдруг подумала о Барни. И почему так разревелась. — Я, — сказала Альнаир, поворачиваясь, наконец, к Скабиору, — не поэтому пришла. Я даже… Я не думала о Барни. Я не знаю, почему…

— Бывает, — сказал Скабиор мягко. — Ты сказала, что хотела поговорить о маме.

— Хотела, да, — она накрыла его руку своей и сжала. — Обещаешь, что не скажешь никому?

— Конечно, — он кивнул — и она поверила. Мгновенно.

— Ты ведь давно её знаешь, да? — спросила Альнаир, садясь и вытирая уже высохшее лицо ладонями. — Маму? — он кивнул, и она продолжила, с трудом подбирая верные слова: — Она… Я хотела расспросить тебя о её… О том месте, где она работала. Я знаю, что она работала в… — всё-таки она запнулась — и тут же разозлилась на себя и сказала очень чётко: — В борделе. Проституткой, — проговорила она почти что по слогам.

— Кто тебе сказал? — спросил он спокойно и, кажется, даже дружелюбно.

— Тётя, — ответила она и не увидела в темноте, как затрепетали крылья его носа.

— Мама знает? — спросил он.

— Знает, — Альнаир расстроенно кивнула. — Я себя повела, как истеричка — вывалила ей всё с ходу, да ещё ревела…

— Думаю, это нормальная реакция, — ответил он таким спокойным тоном, что Альнаир слегка приободрилась:

— Думаешь?

— Полагаю, да. Семейные скелеты — штука потрясающая.

Альнаир не удержалась и хихикнула:

— Скелеты?

— У всех есть такие, — продолжил Скабиор. — Зато ты нашла свой сейчас — не так плохо, полагаю. Есть время привыкнуть и решить, что ты об этом думаешь.

— Я… Я как раз об этом и хотела поговорить, — сказала Альнаир. — О том, как… Что мне… В общем, я не знаю, что теперь, — она жалобно заглянула ему в глаза.

— Да ничего, — он слегка пожал плечами. — У тебя полно времени решить, что делать со всем этим. В сущности, ведь ничего не изменилось: все, кто знал об этом, знают и сейчас, кто не знал — не знают. Мир не изменился — просто ты его увидела таким, какой он есть.

— Ты рассказывал, — Альнаир облизнула пересыхающие губы, — что твоя мама тоже была… такой.

— Тебе надо будет со временем научиться произносить эти слова так же спокойно, как «стол», «стул» и «леденцы», — сказал он. — А по сути твоего вопроса — да, была. Я родился в борделе. И, сказать по правде, когда мне было столько лет, сколько сейчас тебе, я сам не знал, стеснялся я этого или же наоборот. И так и так, наверное. Но, в целом, с матерью я вёл себя погано.

— Почему? — спросила Альнаир серьёзно.

— Потому что был дурак, — ответил он легко. — Ты во много раз меня умнее.

— Только это мне совсем не помогает. — Она вздохнула, и он добавил:

— Хотя ум тут не так важен. Ты намного лучше, чем я был в том возрасте, — признался он. — Во много раз. Можешь мне поверить. Я не знаю, что посоветовать тебе, на самом деле, — он мягко коснулся её руки, и Альнаир тут же потянулась к нему и, приникнув, замерла. Скабиор легонько её обнял и опять начал гладить по волосам. — Разве что… Ты знаешь, всегда стоит помнить, что в мире исчезающе мало людей, которым в самом деле есть до тебя дело. И им точно будет всё равно, чем когда-то занималась твоя мама. А какая разница, что думают другие? Если ты для них — одна из многих?

— Тёте вот не всё равно, — тихо прошептала Альнаир.

— Она дура, — просто сказал он, пожав плечами. — Что поделать. Тут только пожалеть.

— Кого? — Альнаир уткнулась носом ему в плечо.

— Тётку твою, — он хмыкнул. — Дурам тяжело, когда жизнь выкидывает какой-то сложный фортель. И помочь ей невозможно… Беда, на самом деле.

— Почему беда? — Альнаир чуть-чуть заулыбалась.

— Потому что, когда человеку некому помочь, кроме него самого, а он этого не понимает и понять не может — это значит, что ему никто и никогда помочь не сможет. А это беда, — он обнял её, наконец, покрепче, и Альнаир закрыла глаза. — Ты не согласна?

— Я не знаю, — призналась она. — Вроде да… Но мне её совсем не жалко, — добавила она упрямо.

— Так мне тоже, — сказал он. — В этом-то и дело… Никому её не жалко, и никто ей не поможет. Потому что она — дура. Злая дура — впрочем, они всегда злые.

— Ну, неправда, — возразила Альнаир. — Разве глупый человек добрым быть не может?

— Глупый? Запросто, — ответил Скабиор решительно. — А вот дура — и дурак — отнюдь. Это не одно и то же. В принципе, ей даже можно, в некотором смысле, сказать "спасибо": она избавила твоих родителей от необходимости рассказывать тебе всё это. А у тебя есть время всё обдумать и понять, стесняешься ты ма…

— Нет! — выкрикнула Альнаир, резко выпрямляясь. — Я маму не стесняюсь!

— Не кричи так громко, — посоветовал ей Скабиор. — Громкий крик свидетельствует об обратном. Когда человеку вправду всё равно — он не кричит. Он вообще почти никак не реагирует. Ты пока что в шоке — это и понятно, и нормально. Но потом, когда отойдёшь — посиди, подумай.

— Расскажи мне, — почти потребовала Альнаир. — Про них. Про проституток.

— Ну, — он потёр переносицу, — они все разные. Как любые люди. Твоя мама из тех, кому просто некуда было больше податься — и они пошли туда, где их приняли.

— Маме было некуда пойти? — переспросила Альнаир. — Но почему?

— Потому что она слабая волшебница, — ответил Скабиор. — Потому что у неё была паршивая семья, и её родне было стыдно за неё. И как только они смогли, они выставили её вон — в шестнадцать лет. Что ей оставалось — не умея почти ничего, без денег, без друзей и…

— Но почему? — перебила Альнаир, отстраняясь от Скабиора и заглядывая ему в лицо. — Что она такого сделала?

— Ничего, — ответил он, пожав плечами. — В этом-то и дело. Она им казалась бесполезной — и они от неё избавились.

— Но это… дико, — Альнаир нахмурилась. — Что значит «бесполезной»? Она их… погоди, — пробормотала она с внезапным пониманием. — Она их разочаровала?

— Да, пожалуй, — согласился он. — Разочаровала. Да, удачное определение.

— Просто тем, что плохо колдовала? — недоверчиво уточнила Альнаир. — И всё?

— А ты думаешь, что все родители всегда любят своих детей любыми? — усмехнулся он.

— Вообще-то да, — осторожно проговорила Альнаир. — Ну, может быть, почти.

— Ну, что ты? — он негромко рассмеялся. — Не скажу, что это редкость — но и не правило. Всякое бывает. Куда чаще, чем ты думаешь. Нет, пока они младенцы, с этим проще — если не орут. Потом начинаются всяческие ожидания: будет он волшебником или нет, к примеру. И так далее.

— Ну, а если даже нет? — Альнаир нахмурилась. — Что тогда?

— В целом, когда как, конечно, но вообще-то сквибы кажутся для многих катастрофой. Их скрывают, отселяют к магглам… убивают, — договорил он мягко. Альнаир вздрогнула, и он повторил: — Да, убивают. Сейчас, правда, намного реже, но такое происходит. Иногда. Честно говоря, не знаю, что сделали бы родители твоей мамы, если бы она всё же оказалась сквибом.

— Ты… нет. Нет! — Альнаир смотрела на него почти с ужасом. — Ты же не…

— Я не удивился бы, — ответил он на её невысказанный вопрос. — И вот куда было ей идти? Без умений и без денег… И такой наивной и напуганной. Таких быстро вычисляют и приводят… зазывают.

— Ты же не расскажешь маме? — спросила Альнаир, немного помолчав. — Об этом разговоре?

— Нет, конечно, — заверил он. — Если и ты тоже пообещаешь этого не делать.

— Нет, я не скажу, — сказала она твёрдо. — Ты расскажешь мне о маме? И о том, как она жила? Ты, — она требовательно сжала его руку, — покажешь мне, где это?

— Покажу, — кивнул он. — Когда тебе исполнится семнадцать. Раньше не проси — это незаконно, а я в жизни не рискну нарушить закон с дочкой твоего отца.

— Ладно, — Альнаир невольно улыбнулась такой формулировке. — Но расскажешь?

— Расскажу. Но не сейчас, — он показательно зевнул. — Половина лета впереди — успеем натрепаться. Спать иди, — он беззастенчиво указал Альнаир на дверь, а она, чуть-чуть помедлив, обняла его за шею и шепнула:

— Спасибо тебе, Крис.

— Всегда пожалуйста, — ответил он, тоже её обнимая. — Тебе полегче?

— Да, — она тряхнула головой. — Я буду думать. И с тобою говорить. Но мне не стыдно и никогда не будет! — она отстранилась и серьёзно посмотрела на него.

— Я знаю, — он опять зевнул, напрочь уничтожая этим пафосность момента. — Давай спать, а? — он зевнул ещё раз, совсем душераздирающе, и она, заулыбавшись, погладила сладко спящего книззла и отправилась домой.

Спать — и думать.