L+L (гет)

— Ешь, пожалуйста, — ласково проговорила Лорелей, глядя на племянника.

— Хотя бы попробуй! — поддержала её Альнаир. — Это вкусно! Мам, а можно мне тоже немножко запеканки? Много в меня не поместится, но чуть-чуть?

— Конечно, — Лорелей встала, чтобы положить дочери еды. Значит, они просто уже ели. — Тебе не нравится? — спросила она так и сидящего с вилкой в руке над нетронутой едой Ламорака. — Если ты это не любишь, я могу яичницу пожарить, — предложила она — а у мальчика чуть было вилка из руки не выпала. Как это «не нравится»? Как вообще может курица не нравиться? И почему ему предлагают другую еду, если он не хочет эту? Странный, невозможный дом с такими же людьми…

Ламорак вцепился в свою вилку и, торопливо отковыряв кусок от курицы, сунул его в рот. Он был голоден: обедали в доме Ферклов рано и не слишком-то обильно, а ужин ему вообще не полагался — и первый же кусок напомнил ему об этом. Так что Ламорак так быстро опустошил тарелку, тщательнейше обсосав все кости и съев не только кожицу от курицы, но и все хрящи, что даже толком не ощутил вкуса.

— Ещё хочешь? — заботливо спросила Лорелей.

— Там ещё пирог, — тут же напомнила Альнаир. — Ты хочешь ещё курицы или пирога? — спросила она у Ламорака.

А он представления не имел, что отвечать. Он хотел всего, но так нельзя, нельзя — его просто выставят отсюда, если подумают, что он столько ест! Им же ведь кормить его, и долго — так что он решительно помотал головой и быстро проговорил:

— Не надо, я совсем сыт, спасибо.

— Значит, пирога, — решила Лорелей. И, покуда её муж левитировал со стола грязную посуду и ставил на их место чайник с чашками и блюдо с одуряюще пахнущим пирогом, сказала: — Я когда-то тоже так стеснялась. Поверь мне, пожалуйста: у нас достаточно еды. Тебе никогда не съесть так много, чтобы её стало не хватать. Даже если будешь есть круглые сутки напролёт.

— Это правда, — поддержал её Леопольд. — Никто и никогда не оставался здесь голодным. Ешь спокойно.

Альнаир тем временем разрезала пирог, и поставила перед Ламораком блюдце с большим куском.

— Это мой любимый, — сказала она. — Ты попробуй!

Он послушался. На сей раз Ламорак ел медленно и вполне ощутил вкус — самый восхитительный и невероятный вкус в своей жизни. Мальчик даже пальцы облизал и вылизал тарелку — не заметив выражения, с которым на него смотрел Леопольд, и взгляда, брошенного им на Лорелей. Впрочем, вслух он не сказал ни слова, да и выглядел, скорей, весёлым, чем рассерженным.

Но Ламорак едва ли смог сейчас увидеть хоть что-нибудь кроме лисы, пытающейся выловить рыбу из ручья на его блюдце. Он только сейчас разглядел, что на посуде вообще есть рисунки — и они живые. Мальчик онемел: он никогда в жизни не видел такого. В книгах — да, в некоторых книгах у них дома двигающиеся картинки были, но чтоб на посуде? Как, зачем? Он осторожно поставил блюдечко на стол и теперь заворожённо смотрел, как лиса, оставив в покое рыбу, гоняется за бабочкой.

— Тебе нравится? — услышал он словно бы сквозь вату и, с трудом оторвавшись от блюдца, поднял слегка затуманенный взгляд на Альнаир и сморгнул, пытаясь сообразить, чего от него хотят. — Лиса тебе нравится? — уточнила та.

— Да, — честно ответил Ламорак.

— Значит, она будет за тобой, — довольно сказала Альнаир. — Тут четыре зверя, и все разные, — начала объяснять она. — У мамы — выдра, у папы — барсук, у меня — белка, а у тебя будет лиса. Видите, их не просто так четыре, — сказала она родителям. — Ламорак должен был тут появиться! — Леопольд и Лорелей рассмеялись, и Альнаир, радостно их поддержав, спросила: — Скажи, а тебя всегда называют полным именем? Или, может быть, ты привык к какому-нибудь домашнему варианту? Я просто спрашиваю, — добавила она деликатно. — Имя у тебя красивое, но вдруг?

— Не знаю, — растерянно ответил он.

— Ну, как тебя там, дома звали? — спросила Альнаир.

— Никак, — подумав, ответил Ламорак. — У нас… ну…

— Там только взрослых зовут по именам обычно, — сказала Лорелей. — Вот как в школу поступил… Нет — даже, когда получил письмо, так и начинают называть. А так обычно просто «эй»… Или, — она сочувственно поглядела на Ламорака, — называют сквибом. Когда возникает подозрение, что это так и есть.

— Вас так тоже звали, да? — спросил Ламорак.

— Да, звали, — Лорелей кивнула.

— А потом перестали? — спросила Альнаир.

— Не совсем, — ответила ей Лорелей. — Я ведь плохо колдовала. Даже, наверное, ужасно. Так что меня всё равно так звали — но теперь это уже было чем-то вроде прозвища.

— Но теперь это всё закончилось для вас обоих, — сказал Леопольд, вставая. — Навсегда. Я бы предложил на этом пойти спать — а завтра всё обсудим.

— Сперва, думаю, нужно принять ванну, — сказала Лорелей и спросила Ламорака: — Ты не против, если я пока что дам тебе старую рубашку Нари? Завтра мы тебе всё купим, но других подходящих по размеру вещей у нас, к сожалению, нет.

— Мне не нужно, — мальчик снова испугался. — Я… У меня есть две рубашки, — быстро сказал он. — Я их просто надел. Обе. И трусы вторые есть, и носки… Я просто всё надел, — повторил он.

— Ты не обижайся, — сказал Леопольд, — но, по-моему, лучше будет купить новые. Я не знаю, сколько лет твоей одежде, но боюсь, что она рассыплется от стирки — которая ей просто необходима. Или она дорога тебе?

— Это мы решим потом, — выручила Лорелей снова не знающего, что ответить, мальчика. Новую одежду? Для него? Для сквиба? У них дома детям вообще новое не полагалось — да и взрослые такие вещи надевали лишь на выход. Впрочем…

Он снова, в который раз уже, огляделся. Это дом был невозможно, не по-человечески красив! Здесь всё было, словно на картинках в старых книжках — чистое, нарядное и целое. Нигде, ни на чём тут не было ни скола, ни царапины — даже чашки и тарелки были словно новенькие! Да, конечно, в таком доме и его одежда, и он сам выглядели, словно грязное пятно на новенькой рубашке. Эта мысль показалась ему разумной, и ему стало немного легче — наконец, он, кажется, хоть что-то понял из происходящего. Да он с радостью избавится от своей старой одежды, которую носили, он даже не знал, сколько поколений до него!

Они с Лорелей и Леопольдом тем временем вошли в ванную комнату. Леопольд двумя взмахами волшебной палочки наполнил ванну горячей водой — и вышел, Лорелей же задержалась и, выкладывая на раковину два пушистых бежевых полотенца, спросила:

— Тебе нужно что-нибудь ещё?

— Нет… Не знаю, — он покосился на большую ванну. Сказать, что он никогда в жизни так не мылся, было почему-то стыдно, и Ламорак просто помотал головой.

— Когда я попала в Хогвартс, — сказала Лорелей, — то в первый вечер так ужасно опозорилась! Я не знала, как пользоваться туалетом — он там, как и у нас, совсем не такой, как у тебя дома. Я покажу, — она подвела его к странному, похожему на белый стул с овальным сидением предмету и подняла это самое сидение наверх.

…Пока Ламорак был в ванной, Лорелей и Леопольд ждали его в гостиной. Альнаир сразу же ушла спать — обычно она ложилась очень рано, летом порой даже до заката, чтобы встать с рассветом, и сейчас, когда было уже за полночь, держалась исключительно на любопытстве — и они могли поговорить спокойно.

— Что ты думаешь? — спросила Лорелей после довольно долгого молчания.

— Хорошо, что он возник сейчас, а не пятнадцать лет назад, — ответил он задумчиво.

— Потому что Нари тогда была младенцем? — улыбнулась Лорелей.

— Потому что я тогда убил бы их, — возразил ей Леопольд. Она вздрогнула и спросила шёпотом:

— Кого?

— Всех, — ответил Леопольд ей без улыбки. — По крайней мере, взрослых. А уж, если бы я там нашёл тогда твоих родителей… В общем, — он заставил себя усмехнуться, — хорошо, что он пришёл сейчас.

— Я была такой же, — сказала Лорелей. — Совсем такой — и ела так же, и не знала самых простых вещей… У нас было принято вылизывать тарелки. Представь, что было, когда я в Хогвартсе в первый же вечер за праздничным ужином это сделала.

— Лей, — он притянул жену к себе и прижался губами к её виску. — Я уже почти забыл, как ненавижу их.

— Может быть, их нет уже, — проговорила она тихонько. — Я надеюсь… Но это мы узнаем, — она вздохнула. — А мальчик… Что ты думаешь о мальчике? — спросила она негромко, и он услышал в её голосе тревогу.

— Не могу сказать, что счастлив, — ответил он, укрыв их прежде заглушающими чарами. — Ты была права: чужой человек в доме — это тяжело. С другой стороны, выбора-то всё равно нет — ничего, привыкну, — Леопольд как можно веселее улыбнулся и, обняв Лорелей, ласково поцеловал. — И потом, он мне не кажется ни грубым, ни опасным — значит, мы договоримся с ним. В конце концов, жил же я когда-то в школе целых семь лет в одной спальне непонятно, с кем. А потом ещё три года в академии. И мне даже нравилось. И потом, — он улыбнулся, — он на тебя похож. Не так сильно, разумеется, как Нари, но волосы такие же. И уши. И разрез глаз — только цвет другой.

— Спасибо, — прошептала Лорелей, обнимая его и пряча лицо на его плече. — Лео, я… Спасибо.

— Что ты? — Он глубоко вдохнул, втягивая в себя её запах. — Мне, конечно, далеко до нашего главного аврора, но я ведь не совсем подонок. Нам с тобою повезло, на самом деле, — добавил он. — Ламорак — спокойный парень. Настороженный, конечно, но, по-моему, вполне нормальный. А могло ведь быть намного хуже, — он снял чары и сказал: — Всё будет отлично. В конце концов, может, Нари и права: вдруг недаром наш сервиз на четверых?

Дверь ванной комнаты тихонько приоткрылась, и оттуда вышел Ламорак, очень неуверенно, словно опасаясь наступить на что-то хрупкое, ступая по полу босыми ногами. Выданные ему рубашка и халат, что носила Альнаир года три назад, оказались слишком длинными и почти касались пола — может быть, поэтому он шёл так осторожно, боясь наступить на край, споткнуться и упасть? Лорелей вышла ему навстречу — Ламорак остановился, поджав пальцы ног, и она, очень осторожно коснувшись его плеча, сказала:

— Завтра мы тебе купим вещи по размеру, а пока просто приподними подол. И пойдём, я тебя провожу в твою комнату.

— В мою? — переспросил Ламорак.

— Она ещё не доделана — мы не успели, — сказала Лорелей, — но кровать там хорошая.

— Завтра найду мастера, чтобы сделать стену, — добавил Леопольд, подходя к ним. — И мебель купим. А сейчас спать, — велел он.

— Ты свою одежду там оставил? — спросила Лорелей, и Ламорак кивнул и сказал быстро:

— Я всё постирал. Только они всё равно грязные… Только я не нашёл, куда их вешать, и оставил на краю ванной.

— Я повешу, — Лорелей совсем не удивилась, а вот Леопольд буквально обомлел. Он сам, когда ехал в Хогвартс — то есть был ровесником этого мальчишки — умел разве что аккуратно сложить вещи и разобрать их на требующие стирки и на чистые. Так же, как и Альнаир… Потому что, для чего всё это? Существуют бытовые заклинания, а в школе — эльфы… — Пойдём спать, — поговорила Лорелей, мягко подталкивая Ламорака к лестнице.

Они втроём поднялись наверх, в мансарду, где сейчас одна из двух кроватей, что хранились у Вейси для возможных гостей, была расстелена и придвинута к окошкам. Перед нею лежал коврик, и стояла тумбочка, где уместились лампа, которую Леопольд тут же зажёг, стакан с водой и небольшая вазочка с мелкими белыми розочками.

— Я надеюсь, тебе будет здесь удобно, — сказала Лорелей, подходя к открытому окну и глядя вопросительно на Ламорака. — Тебе закрыть его, или так оставить?

— Я не знаю, — прошептал тот, и она оставила окно открытым, но сказала:

— Если тебе будет шумно, холодно или просто неуютно, можешь закрыть его сам. Вот так, — она закрыла, а затем вновь открыла окошко. — Не стесняйся нас будить, если тебе что-нибудь понадобится, хорошо?

Ламорак кивнул, но Леопольд бы мог поклясться, что он ни за что этого не сделает.

— Лампу, чтобы погасить, нужно просто прикрыть рукой, — сказал он, и мальчик торопливо закивал.

Леопольд с Лорелей пожелали ему доброй ночи и спустились вниз — Леопольд оглянулся напоследок и, поглядев на стоящего у кровати мальчика, подумал, что им, кажется, будет не так просто.

И что стоит побыстрее рассказать обо всей этой истории Грэхему и Сандре.