It's magic (джен)

Когда учат плавать, то просто сбрасывают с лодки. Когда учат ездить на велосипеде, то какое-то время бегут следом, но потом неизбежно отпускают руку в самый ответственный момент. И то, и другое — предательство, но второе, пожалуй, всё же более изощрённое и низкое. Театр в этом смысле был куда честнее: ты заранее знал, что вот сейчас, с третьим звонком занавес поползёт вверх (или вбок) — и за деревянными досками сцены откроется поблёскивающий звёздами глаз космос. Прятаться будет поздно. Беги или борись. Будь готов или пеняй на себя. Театр понравился Тому с первой же минуты.

Когда Эрнест — походя, вроде бы между делом — объявил, что в следующем месяце Том первый раз выйдет выступать перед публикой, тот не испугался, но и торжествующего вопля не издал: просто кивнул. Если быть совсем честным, публика Тома не занимала. Его интересовало только, как сделать всё, чему его научили, хорошо. Но он достаточно натренировался, чтобы в решающий момент рука не дрогнула. И справедливо полагал, что с другим настроем выступать просто бессмысленно.

Тем с большим удивлением, нет, даже с тревожно-брезгливым изумлением Том наблюдал за поведением других. Жонглёры и дрессировщики, гимнастки и шпагоглотатели, укротители огня — то и дело крадучись пробирались из-за кулис и заглядывали в щёлку занавеса. Некоторые дрожали. Кто-то тихо молился или скрещивал «на удачу» пальцы. Будто там расположилось некое огромное всесильное божество, вольное казнить и миловать.

Том взглянул на приготовленный костюм. Это был смокинг. В двенадцать лет Том уже довольно сильно вытянулся и выглядел почти взрослым, но тело ещё росло, в любой момент готовое подкинуть очередной сюрприз. Настоящий смокинг на заказ в его возрасте — непозволительная роскошь. Однако публика должна думать, будто позволительная. «Бриллианту не обязательно сиять, но стекляшке это просто необходимо», — как любит говорить Эрнест. Издалека и если не поворачиваться спиной, смокинг выглядел идеально.

Но на сцену Том выйдет только во второй части представления, пока же его работа… незаметность.

— Как вы видите, этот крестовый туз пропадает из моей ладони. Его нет ни здесь, — Эрнест отворачивает манжеты, — ни здесь, — приподнимает шляпу, — Ни даже здесь!

Под хохот публики, Эрнест Корде заглядывает в ящик, куда совсем скоро поместят его ассистентку. Зрители так поглощены происходящим, что почти не замечают ничего вокруг. В том числе и тихо крадущейся тени между рядов кресел.

…— Но может быть вот эта леди в третьем ряду? Да-да, вы! Что это у вас в кармане? Платок? Не могли бы вы показать его нам всем?

И незаметная тень кралась дальше. Убрать из кармана то, что там было, — преступление, но подложить то, чего там раньше не было, — всего лишь чудо.

— О боже! — ахнула за спиной седоволосая дама. — Карта! Как она там оказалась?

Том даже не улыбнулся, просто продолжил двигаться дальше, незаметный, как ветер. Скоро был его выход.

* * *

— Что бы мы без тебя делали, а, девочка моя?

Первым, что услышал Том, возвратясь за кулисы, был голос Эрнеста: шутливый без капли юмора, двусмысленный без капли пошлости. Как и всё, что он делал, эта стекляшка сияла в сто крат более убедительным блеском, чем любой бриллиант, выполняя свою нехитрую функцию: успокоить, унять дрожь, раззадорить и заставить щёки сиять. Одним словом, упаковать для сцены. «Запихивает Риту в ящик», — догадался Том.

Фокусы становились всё сложнее, и каждая новая хитрость похищала пространство. Простой и незамысловатый «ящик для распиливания девушки» тоже больше не был тем, что прежде. Взрослая женщина вряд ли бы туда залезла, поэтому-то Эрнест и нанял Риту: смешливую плутовку лет на пять старше Тома. Тонкая и вёрткая, как швейная игла, проворно сновавшая в пальцах Риты, когда она пришивала блёстки на свои костюмы. Зрителем она казалась совсем взрослой. Но не себе.

— Потому, что я тощая! — обиженно пискнула Рита.

Абсолютно верно. Тому ли было не знать, сколько лишней материи она подшивала на тыльную сторону лифа. Но Эрнест издал возмущённое фырканье.

— Ты не тощая, ты гибкая. Это раз. Что значит — «Тощая»? Во времена моей молодости, — здесь его голос стал чуть более хриплым и действительно старым: для эффекта, — это называлось «стройная и лёгкая». Девушки хотели быть похожи на неземных созданий…

«Ну да, конечно», — мысленно хмыкнул Том. Для тех девушек, что в ящик не влезали, у Кордэ была припасена совсем другая история: про годы, когда фокусы были проще, а ящики — рассчитаны «на нормальную женщину с формами».

— И носили корсеты? — дерзко перебила его Рита.

— Ну да, — Эрнест тщательно имитировал смущённое замешательство.

Перед молоденькими девушками он всегда казался милым и беззащитным, «играл в поддавки». Чтобы те осмелели и «вышли из тени», а их улыбки хватило осветить театральную сцену. За кулисами он позволял им быть королевами, вить из себя верёвки, смеяться, подшучивать над собой. Но попробовала бы хоть одна неуважительно отозваться о нём на сцене или не выполнить его указания… Собственно, так они и расстались с предыдущей ассистенткой. Но Рита была полезнее. Именно благодаря ней у Тома появился смокинг. И она действительно была очень гибкой.

— И пудренные парики, наверное, — вздохнула Рита. — Сэр, мне иногда кажется, что вы не фокусник, а самый настоящий древний маг. Очень древний. Что вы видели сфинкса и королеву Викторию.

Говоря это, она всплеснула руками и подбоченилась, насколько такое вообще возможно, когда ты по пояс засунут в ящик.

— Спасибо хоть не старшую Елизавету, — крякнул Эрнест с показной обидой: даже брови нахмурил. — А я и правда видел Викторию. Что в этом такого? И что плохого в фокусах? Фальшивое — для тех, чья фантазия обогнала реальность.

«Сейчас она решит, что оскорбила его. А пока она будет чувствовать себя виноватой, Эрнест в очередной раз подправит её манеры». Том зевнул. Приёмы, которые использовал Кордэ, он уже знал почти наизусть, и ему было скучно.

— Вместо того, чтобы шататься здесь и зевать, мог бы переодеться, молодой человек!

Эрнест не повернул головы, и Том машинально начал обшаривать взглядом противоположную стену, декорации и столик с реквизитом. Так и есть: на столе стояла металлическая полированная ваза для цветов. Фокусник всегда фокусник.

— Уже иду, сэр, — Том церемонно кивнул и чётко, почти по-военному, развернулся на пятках.

Его ждал зрительный зал. И…

* * *

И «Разговор с призраками». Фонари, камера-обскура, немного дыма, специальные рассеиватели и ещё кое-какие хитрости. За кулисами — мехи, незаметно раздувающие воздух и пускающие «таинственный сквозняк» гулять по зрительному залу и шевелить портьеры.

Ловкости рук этот фокус не требовал — настроенная, система декораций была почти автономна, а если происходил сбой, то всё было легко поправить почти без помощников. «Разговор с призраками» учил ловкости ума.

— Не бойся спрашивать. Скажи, что тебе важно знать, как выглядел их родственник, как себя вёл, как говорил, — наставлял Тома Эрнест. — Они обязательно спросят «зачем вам это?». Ведь они не хотят дать себя обмануть, верно? И ты ответишь…

— …Что иначе я не смогу их узнать среди духов, населяющих Лондон, — Том поправил галстук-бабочку и выдохнул, застёгивая смокинг. — Мы об этом уже говорили, сэр.

Взмах расчёски по пробору, взгляд в зеркало: да, в этом смокинге Том казался старше своих лет. Даже плечи будто стали шире. Впрочем, какой ещё «Том»? Марволо, медиум Марволо Реддл. Впервые его объявят так, как когда-то приказала назвать мать. «Если бы призраки и впрямь умели говорить, что бы у неё спросил?» Том мотнул головой, отгоняя лишние мысли, и вышел прочь из тесной коморки, сегодня вечером служившей им с Эрнестом гримёрной.

Мириады глаз, жадно глядящих на освещённую сцену.

— Встречайте: медиум и астральный посланец, посредник между мирами, Марволо Реддл!

Свет ламп отразился от его глаз. Том не улыбался — фокус предполагал трагическую серьёзность и сосредоточенность — только медленно и изящно поклонился залу. Где-то за его спиной мехи дунули струёй холодного воздуха. Освещение слегка приглушили, и он снова смог видеть ясно. Том подошёл к краю сцены. Вдох. Выдох. Голос с опорой на диафрагму, чтобы почти без усилий было слышно до самого края зала:

— Кто желает поговорить со своими усопшими?

— Я!

* * *

«Вначале всегда откликается какая-нибудь старушка, — думал Эрнест, вполглаза следя за своим воспитанником. — Даже если в зале будет сидеть военный полк, всё равно у них найдётся кастелянша или буфетчица, или прачка, которая увяжется с военными на вечернее представление и первой подаст голос».

Потоки света, выхватывавшие из тьмы передний край сцены, заслоняли от Эрнеста зрительный зал. Но ему не надо было видеть, чтобы знать: траурные одежды викторианского стиля, но при том какая-нибудь брошка, ярко блестящая в полумраке? Возможно. Те, что носят камеи или медальон с волосами усопшего, в варьете не ходят. Они ходят в церковь.

Но… скорее всего, она одета проще: рабочее платье и тёмная кофта, рукава откатаны — выходной ведь, да и прохладно — но она то и дело их поддёргивает с непривычки. Да. Они верят в духов, даже англиканки, потому что кто, выросший в деревне, не верит? Лондон — не панацея от голосов, въевшихся в кости. Эрнест вышел из полосы света — и убедился, что всё угадал правильно. Разве что в качестве уступки выходному платью, на старухе был чепец и шерстяная шаль.

Он незаметно встал у переключателя волшебного фонаря и приготовился слушать.

* * *

— …Чуть выше меня ростом, но сильный, как чёрт, — всплакнула старая леди. — Вечно…

— Дымил самокрутками?

Вопрос вырвался непрошено. Действительно, совсем несложно представить себе мужа этой женщины. Погиб в уличной драке ещё до Войны, работал на заводе… «Самые синие глаза в округе», — сказала старушка, промокая уголки глаз. Значит, работяга и балагур. Глаза вечно чуть прищурены, будто в насмешке. Кепка до самых глаз, руки в карманах брюк, в углу рта папироса… Да-да, обязательно папироса. На секунду Тому показалось, что он почти может видеть этого «Джонни».

— Это он! Мистер… — голова старушки мелко задрожала, узловатые пальцы сцепились на груди в жесте восторга и недоверия, — мистер Реддл, вы его видите?

Он для неё уже «мистер». Двенадцатилетний мальчишка в перелицованном фраке, первый раз вышедший на сцену. Но стоит правильно привлечь к себе внимание — и всё меняется. Теперь остаётся самая малость: просто ничего не испортить, медленно и постепенно развивая достигнутое преимущество. Голос Тома стал ниже и насмешливей:

— А ты сама как думаешь, Милли?

«Меняй манеру, — наставлял его Эрнест. — Но никогда не пробуй подражать акцентам. Выберешь говор не той деревушки — и пиши пропало».

— О боже! Джонни! Джонни? Как… как ты там? Как у тебя всё?

Слова будто приходили сами собой:

— Помаленьку. Суставы крутит…

Джонни затянулся самокруткой и выпустил длинную струю дыма в потолок. Переложил окурок в другой угол рта… Том и не заметил момент, когда, вместо того, чтобы воображать, — он вдруг начал видеть. И чувствовать. Прохладное дыхание мехов за спиной пахнуло зимним морозом. В ушах загудело.

Старая женщина в шерстяной шали что-то спрашивала. Шум проходил сквозь его уши, не задерживаясь, но он всё же что-то отвечал… «Посмотри на неё, ты должен видеть лица зрителей!» Нет. Том не мог. Голову сжало холодом. Цвета словно поблекли. Блики волшебного фонаря причудливо танцевали на досках пола, но не туда, не в столб света смотрел Том, а в темноту рядом. Неясный поначалу отблеск теперь казался ему ясным и чётким, будто фото. Женщина спрашивала — и Том отвечал быстро, не думая, потому что слова шептал ему этот сотканный из теней образ.

Время растянулось, казалось, что произнести очередное слово ничуть не проще, чем сдвинуть дом. Но отказаться говорить в голову почему-то не приходило. Целую вечность он ворочал заплетающимся языком.

— …Что он ещё говорит? — надтреснутый старушечий голос будто вспышка пронизал мглу перед глазами.

— Он… — Том сделал паузу, — он просит вас больше не носить ему на могилу маргаритки. Говорит… это были ваши цветы, только для вас двоих, и что они должны стоять в доме, а не мокнуть под дождём. Что цветы — это радость, а радость должна быть у живых. Если хотите сделать ему приятное, то ставьте их в доме.

Призрак кивнул полупрозрачной головой и растаял. Том не знал, навсегда ли или только на время, но ощутил облегчение. В зале как будто сразу стало теплее. Переведя взгляд на женщину, он с удивлением понял, что она плачет, и забеспокоился: Эрнест ведь предупреждал: если расстраивать зрителей, они прекращают платить! Под пронизывающим взглядом призрака Том всё равно не смог бы соврать, но теперь, когда привидение испарилось, до него постепенно начало доходить, что шоу получилось, мягко говоря, неправильным. Тома всё ещё трясло от перенапряжения. Таким утомлённым он не чувствовал себя даже в первые дни под началом Эрнеста. «Вот сейчас они устроят скандал и нас выгонят, — с какой-то отстранённой усталостью подумал Том, машинально стаскивая перчатки, как будто представление уже закончилось. — Но я всё равно не мог… не мог…» Мысли путались.

Поэтому Том даже не сразу заметил, что давешняя старушка, продолжая рыдать и громко сморкаться в платочек, проковыляла к краю сцены и бросила в стоявшую там шляпу (ещё одна странная традиция, заведённая Эрнестом) внушительной стоимости банковский билет.

В зале зааплодировали. Сначала тихо, а потом всё громче.