It's magic (джен)

— Ну как там?

— Пока всё спокойно.

Том задёрнул занавеску на заколоченном во имя затемнения окне. Сквозь узкие щели между досками просачивалась безлунная тьма, но внутри бара было тепло — даже жарко — светло и шумно. Вот уже несколько лет они с Эрнестом не выступали в одиночку, хотя сцены, где они раскидывали свой иллюзион, всё уменьшались, пока не дошли до крайней точки: пабы и небольшие ресторанчики.

«Война» — шелестели осенние листья газет. «Война» жужжали снаряды. Теперь из Лондона им было некуда деться: только здесь, утомлённые и взвинченные, будто покрытые несмываемой тенью близкой смерти, мужчины и женщины по вечерам стремились забыться в объятиях фальшивого веселья.

— Ну, тогда я продолжу.

Рита томно затянулась сигаретой. Она по-прежнему могла без труда влезть в ящик и прекрасно шила, но теперь у Риты появился новый козырь в борьбе за публику. Постояв на краю освещённого круга, она шагнула на сцену.

Don’t know why

There’s no sun in the sky

Stormy weather…⁽¹⁾

Её голос струился вязко и тяжело, как дым. Он мог быть роскошным, этот голос, совершенно медовым, но сейчас был скуп и холоден, падая в зал тяжёлыми свинцовыми каплями и застывая — тусклый блеск смертельного металла на мёрзлой холодной земле. Аудитория грустила вместе с Ритой, и тягучие переливы американского джаза не прерывало клацанье приборов.

Потом зрители возьмут своё, конечно… Только внезапная воздушная атака могла заставить этих людей забыть о еде, да и то только на время. Том посмотрел на часы. Если проклятые немцы будут так же точны, как всегда, до налёта ещё почти час. Ещё на одну песню Рите, и им с Эрнестом — на иллюзион. Теперь их называли «Цирк полуночи»: двое фокусников, певица, шпагоглотатель и жонглёр-эквилибрист. Ноев ковчег причудливых обломков индустрии развлечения. Но вместе найти работу было проще.

Сегодня сеанса «Разговора с призраками» не будет: нет времени. Жаль, очень жаль… Том любил взгляды публики, глядевшей на него как на спасителя, демиурга, владеющего тайнами жизни и смерти. Несколькими словами он мог довести человека до слёз или заставить улыбаться. А напряжённое внимание людей, ни на долю секунды не выпускавших Тома из виду, заставляло сконцентрироваться и дарило совершенно особенное переживание. Все предметы становились в фокус, тени делались такими чёткими, что ими, казалось, можно было порезаться, а сам Том чувствовал себя на самом острие: живым, могущественным, бессмертным…

Программа Эрнеста была в сотни раз сложнее, а добился ли он хоть раз такого эффекта? Вряд ли. Первое время старый фокусник иногда выходил ставить «Разговор с призраками» вместо Тома, но потом оценил отклик публики — и отдал номер ученику, безоглядно полагаясь на то, что назвал «интуицией». Том вглядывался в лицо Эрнеста, но, как и всегда, никак не мог определить, серьёзен тот или хитрит. Знает ли, в чём истинная причина успеха, но просто не хочет говорить об этом? Или вправду верит, что у Тома просто талантливо получается морочить людям голову?

Без «Разговора с призраками» программа казалась заезженной и неинтересной. Но где-то глубоко-глубоко на дне души Том был почти рад. В последнее время призраки начали его беспокоить. Может, дело в том, что духи как будто начали просачиваться за пределы отведённого им времени и места: Тому всё чаще казалось, что он замечает привидения, даже просто идя по улице. А может — в том, что теперь вместо умерших от болезни, в драке или на заводе он всё чаще видел погибших от бомб. Они говорили другие слова. Они вызывали другие эмоции.

Меньше ностальгии и больше страха, порождённого растерянностью мертвецов или их глубокой, искренней злобой на живых, едящих и пьющих, пока те лежат в холодной земле, искалеченные настолько, что больше не узнают самих себя. До сих пор судьба берегла Тома, но всякий фокусник знает: есть тайны и секреты, которые публика знать не хочет. Неправильное слово или жест могут стоить репутации навсегда. И где лежал тот предел, после которого самый успешный номер вдруг стал бы провальным? Смог бы Том остановиться? Вряд ли. Привидения лишали его самой важной способности — умения жонглировать словами и жестами, по своей воле лепя из дыма и зеркал другую реальность. А потому, выныривая из транса, он никогда не знал, что его встретит — аплодисменты, поражённое молчание или свист.

Песня Риты подошла к концу. Том стряхнул оцепенение и устремился за кулисы — пора было готовить иллюзион.

* * *

Между сигналом воздушной тревоги и налётом авиации всегда есть немного времени. Труппа «Цирка полуночи» использовала эти минуты, чтобы похватать своё имущество и под возмущённые вопли: «Совсем с ума посходили, здесь людям места не хватает, а вы тащите своё барахло!» — быстро-быстро занести всё в бомбоубежище. Шону, Рите и Джону было проще — все их пожитки можно было закинуть в небольшую коробку. А даже если бы когда-нибудь они замешкались… Ну что ж, жаль, конечно, но жизнь дороже реквизита. В конце концов, раздобыть новое концертное платье было сложно, но вполне реально. И горючие смеси, и предметы, которыми можно жонглировать. Разве что со складывающимися шпагами на специальной внутренней пружине мог бы выйти конфуз, но с другой стороны… Шон был неплохим механиком. Выпотрошит парочку часов, займёт у знакомого кузнеца с десяток обрезков металла — и вот уже он вновь глотает ножи, как ни в чём не бывало!

Эрнесту и Тому было куда сложнее. Слишком много зеркал и механизмов, слишком много дерева, металла, врезок, шестерёнок, труб и заслонок. Настоящая Всемирная выставка в трёх тяжеленных ящиках, которые нельзя было не только ронять, но и трясти. Каждый раз, кряхтя и до предела напрягая мышцы, пока лицо не краснело от натуги, а на шее не выступали жилы, Том знал — когда-нибудь они не успеют. И тогда их иллюзиону придёт конец: ведь чтобы вырезать, спаять и склеить их «машины чудес» заново, понадобятся недели и месяцы. Да и то: если они сумеют найти все запчасти, а это в военном Лондоне было ох как непросто.

В тот раз налёт начался раньше обычного и застал их прямо посреди представления. Зрители покинули зал быстро, тихо и организованно. В свою сотую — или, может быть, двухсотую? — воздушную тревогу никто уже не переворачивает столы и не разливает вино. Путь в бомбоубежище становится рутиной, где бы ты ни находился — дома, на работе или в ресторане.

Рутина, спасительная последовательность действий, которую, если понадобится, можно выполнить быстро и безошибочно. Но иногда даже привычных действий может быть слишком много. Представление было в самом разгаре, а это означало — весь реквизит иллюзиона стоял открытым и разобранным. Сегодня Тому и Эрнест предстояло не просто затащить в бомбоубежище коробки…

Эрнест подмигнул, и Том слегка усмехнулся в ответ, хотя в создавшейся ситуации не было ровным счётом ничего весёлого. Надо просто сконцентрироваться. Он собирал и разбирал иллюзион тысячи раз. Всё, что требуется сейчас — просто сделать это быстрее. Отключить мозг и позволить пальцам сделать всё за тебя, танцевать на рычагах и заслонках, щёлкать выключателями, разбирать, упаковывать, вставлять, завинчивать и развинчивать. И не слушать, не слушать зловещую тишину, которую вот-вот должны были пронзить визгливые звуки авианалёта.

Первые два ящика были собраны. Том закончил свой раньше и с почти ребяческим чувством азарта — как же, успел быстрее мастера! — принялся было за третий, но Эрнест покачал головой:

— Некогда! Отнеси сначала эти в подвал. Для меня они всё равно слишком тяжёлые.

Всего один этаж вниз. Гомон, душное тепло сгрудившихся вместе людей. Пока чужое и чистое, чуть пахнущее духами — это бомбоубежище объединяло людей всего на пару часов, не давая им проникнуться несвежей вынужденной близостью жизни в катакомбах. Но сквозь отчуждённые запахи благополучной жизни пробивались два других: старого бетона и страха. Том передал ящики на попечение Рите и рванул обратно наверх. Эрнест почти закончил с третьей коробкой.

— Идите вниз, я закончу.

— Я подожду тебя здесь.

— Это бессмысленно, — сердито фыркнул Том. — Идите лучше в убежище.

— Не отвлекайся, — не терпящим возражения тоном откликнулся Эрнест и уселся рядом на стул.

Шестерёнки, рычаги, складные механизмы. И зеркала. Много зеркал, бегло отражающих то его налитый кровью от напряжения глаз, то кончики пальцев — ногти сбиты в кровь от безумной скачки наперегонки со временем. Наконец, последняя деталь с щелчком встала на место.

Они бросились в подвал опрометью, едва не поскальзываясь на ступеньках, понимая, что затишье долго не продлиться. И уже на середине лестницы услышали гул приближающихся самолётов. Успели!

Том обессилено прислонился к сырой стене бомбоубежища и тихо, облегчённо рассмеялся. Он готов был поклясться, что они опоздают! Неужели предчувствие его обмануло?

Но что-то не давало ему покоя. Какая-то мелкая, едва ощутимая деталь царапала сознание, вновь и вновь пытаясь привлечь его внимание. Том скользнул взглядом по коробкам. Первая, вторая и третья. Одну собрал он, другую Эрнест, последнюю — они оба. Три тяжеленных деревянных ящика… Но последний был слишком лёгким.

Он рывком вскочил на ноги, за доли секунды прокручивая перед мысленным взором почти лишённые смысла переплетения зеркал и механизмов, которые застал, войдя. И получил ответ: не хватала слабого блика слева. Большого и тяжёлого кривого зеркала из полированного металла. Том рванул к выходу.

— Что ты делаешь, Том, там же самолёты!

Рита едва не повисла на нём, пытаясь удержать. Решила, видно, что он сошёл с ума, или просто не хотела, чтобы он выходил туда, где царила жужжащая и воющая смерть.

— Зеркало!

Даже не сказал, а буквально прорычал в ответ он, высвобождаясь из её хватки. На Риту, в отчаянии заламывавшую руки, он при этом даже не взглянул: его взгляд — не понимающий, не верящий — был устремлён на Эрнеста. Тот вздрогнул, его лицо застыло и побелело так, как будто со старым иллюзионистом должен был вот-вот случиться сердечный приступ.

Последнее, что Том слышал, выбегая за дверь, были две реплики, прозвучавшие одновременно:

— Если он сейчас выйдет, обратно я его не пущу! — злой и отчаянный от запредельного липкого страха вопль директора ресторана.

— Проклятая стекляшка так важна, или мальчишка, наконец, окончательно спятил? — Шон.

А потом перекрывающий их оба, срывающийся голос Риты:

— Заткнитесь вы оба, иначе…

Конец фразы Том уже не дослушал. Ступени скрипели под ногами, сердце бухало в груди тяжёлым африканским барабаном. Едва ли не в три прыжка он одолел лестницу и ворвался за кулисы. Зеркало стояло там. На самом видном месте. Даже странно, как он его раньше не заметил. Бережно, почти нежно прижав тяжёлую металлическую плошку к груди, Том повернул обратно.

Поздно!

Первый взрыв прозвучал откуда-то слева, настолько близко, что у Тома заложило уши, а перед глазами поплыли тёмные пятна. Он споткнулся и упал на одно колено, едва не выронив свою драгоценную ношу. Но сразу же снова вскочил на ноги. Том знал, что он счастливчик: других сам звук взрыва парализовал и заставлял застыть на месте, скорчившись и моля об одном: чтобы это закончилось. Жизнью или смертью — уже не имело значения. Просто чтобы подняться и побежать требовалось такое напряжение воли, что иные теряли сознание, не выдерживая этого. Реддл же сохранял присутствие духа, или, как любил говаривать Эрнест, «умел отличить гром от молнии».

— Гром, — сквозь зубы процедил Том, прижал зеркало покрепче и поставил ногу на ступеньку.

Визг снаряда оборвался оглушительной тишиной, а потом разорвался треском и грохотом. Потолочные балки треснули, сверху посыпались камни и штукатурка, заставляя Тома согнуться в три погибели и едва ли не кубарем спешить к подножью лестницы. Он почти успел. Почти.

В двух шагах от убежища, обернувшись на очередной треск, Том увидел летевшую прямо ему в голову толстую балку, обугленную и горящую по краям. Он дёрнулся, уходя с её пути, но среагировал на какие-то доли секунды позже, чем следовало. Балка рухнула, погребая под собой верх лестницы. И ногу Тома. Боль, пронзившая тело, казалось, имела цвет — слепящий, красно-белый цвет огня. На мгновенье почудилось, что раскалённый душный воздух плавит его тело, будто пластилин, обугливая и кривя кости. Где-то там был женский крик. И слова. «Это всё твои проклятые фокусы, Эрнест. Гореть тебе в аду за это». Потом наступила темнота. Густая, вязкая и тёплая. Как кровь.

* * *

Когда Том пришёл в себя, то первым делом прислушался. Тихо и всё же не совсем. Тренированный слух зацепил еле слышный шум голосов из соседней комнаты. Но рядом было пусто. Это предрешило следующий шаг. Медленно-медленно, осторожно-осторожно Том приоткрыл один глаз, а потом и второй. Действительно пусто. И знакомо. Меблированные комнаты, в которых жила их небольшая труппа. «Не госпиталь». Всё, что ему нужно было знать. И Том потерял сознание успокоенным.

Он приходил в себя и снова уплывал. Бредил, пытаясь схватить прихотливое зеркало, выскальзывавшее из рук и разбивавшееся на тысячи осколков. Осколки превращались в змеиные глаза. Том знал, что змеи ему помогут, и они действительно помогали: ложились вокруг, как лайки, греющие своими телами ездока собачьей упряжки. Ему было тепло и приятно. Ровно до того момента, когда тепло превращалось в огонь, а змеи оборачивались саламандрами. Том дрожал и выворачивался, но никак не мог заставить себя не слышать свистящий, астматический голос пламенных ящериц, нашёптывавший отчаянно и страстно (такими голосами говорят певцы фламенко).

«Услыш-шь нас-с, Том! Вспомни нас-с. Освободи нас-с-с!»

А один раз — сквозь пламя, сквозь дым и шелестящее бормотание — до него донёсся ещё один голос, низкий, мощный и холодный, задувший пожар, будто одинокую свечу на декабрьском ветру:

— Трепещите, враги наследника!

Том вздрогнул и проснулся окончательно. В комнате было холодно и сыро, но от простыней шло приятное тепло. Он попытался пошевелиться и обнаружил, что левая нога не слушается. Откинул одеяло. Левая голень и колено были полностью в гипсе. Попытка пошевелить пальцами обернулась резкой болью, едва не заставившей Тома снова потерять сознание.

Воспоминания накатывали волнами. Иллюзион! Том повернулся на постели, силясь разглядеть в полумраке комнаты очертания ящиков. Они были там! А в самом углу, чуть скрытое от взгляда углом коробки, тускло блестело спасённое им зеркало. На мгновение от сердца отлегло — всё же он рисковал не напрасно… А потом Том снова перевёл взгляд на гипс.

Настроение сразу упало. Он выжил и спас оборудование, но что дальше? Сколько времени ему понадобится на восстановление? Как скоро он сможет не отставать от «Цирка полуночи»: таскать тяжести, покрывать пешком полгорода за ночь… и надо ли это им? Во времена, когда фокусников, как волков, кормили ноги, Том был обузой и не более того. «Хорошо хоть пока я под крышей», — мрачно подумал он.

Чтобы хоть как-то отвлечься, он прислушался. За стеной по-прежнему говорили: то тише, то громче, но теперь в голосах сквозило раздражение. Кто-то ссорился. Раз или два Тому показалось, что он слышал своё имя. Недолго думая, он с величайшей осторожностью откинул одеяло до конца и привстал на подушках. Спустил на пол ногу в гипсовой колодке. Потом здоровую. Изо всех сил ухватился за спинку кровати… Так, так, почти! Ему удалось встать.

Медленно-медленно, придерживаясь за стену и прикладывая максимум усилий, чтобы не шуметь, Том добрался до двери и приложил к ней ухо. Разговаривали двое. Шпагоглотатель Шон Фицпатрик и Эрнест. Громкий голос Фицпатрика казался нечётким и слегка запинающимся, как будто тот был навеселе:

— Брось. Мальчишка не выкарабкается, и ты это знаешь. И потом — кому нужен хромой фокусник?

Повисла пауза. Том, затаив дыхание, прислушивался к приглушённым звукам за стеной, но не слышал ничего, кроме сухого шелеста песка, которым Шон чистил свои шпаги. Похоже, оправдывались самые худшие опасения, и «Цирк полуночи» планировал избавиться от Тома как можно скорее. Но почему Эрнест ничего не отвечает? Том прильнул к двери всем телом, пытаясь различить хоть что-то в этой враждебной и сухой тишине. Наконец, до него донёсся какой-то тихий звук. Том не мог поверить своим ушам: Эрнест смеялся!

— Кому? — переспросил он, отсмеявшись. — Всем! Фокусник — наместник чёрта на земле. А чёрт всегда ходит с тростью. Так даже лучше. Когда я был моложе, то думал, не подложить ли мне кнопку себе в ботинок. Для достоверности, так сказать…

Внезапно его голос стал ещё тише, но зато украсился угрожающими, шипящими нотками:

— Не трожь мальчика, Шон, и не испытывай моего терпения! Это моё последнее слово.

Звякнула кастрюля, а за ней и ложки. Том, медленно, стараясь не наступать на сломанную ногу, добрался до постели и неуклюже залез внутрь, стараясь подоткнуть одеяло, как было. Аккуратный «конверт», со всех сторон закрытый, чтобы не дуло, так… Ага, а уголок чуть-чуть выбивается — всё правильно.

Только он успел покончить с приготовлениями, как дверь с негромким стуком отворилась, являя Эрнеста в потёртом лиловом халате. Том старательно прикрыл глаза и начал дышать как можно легче и ровнее, надеясь убедить наставника, что ещё спит. Но Эрнесту, как обычно, хватило всего одного взгляда:

— Так и думал, что ты придёшь в себя, — с лёгкой ухмылкой заявил он, протягивая Тому тарелку с супом. — Как видишь, даже принёс тебе ужин.

Дождался, пока тот склонится над тарелкой, а потом — как всегда рассеяно, словно эта мысль только что пришла ему в голову, — продолжил:

— Миром правит баланс, Том. Равновесие. Ты спас то, что принадлежит мне. Я спасу тебя. Это не значит, что я к тебе хорошо отношусь, ладно? Я просто выполняю долг перед равновесием, потому что когда оно нарушается, происходят странные вещи. Но теперь всё зависит только от тебя. На поблажки не рассчитывай.

Том не поднял голову от тарелки и ни на секунду не сбился с ритма, продолжая равномерно зачёрпывать суп из миски. Он прекрасно знал, что за ним наблюдают. Пропускай звук через уши, фиксируй информацию, но не дай ей тебя задеть. Концентрируйся на хорошем: тебя не выгонят на улицу, хромым и увечным, посреди лондонской войны и разрухи. Ты по-прежнему будешь фокусником.

Повисла пауза, нарушаемая только постукиванием ложки о дно. Наконец, Эрнест негромко проронил:

— Хорошая работа, Том. Я бы не справился лучше. И подслушиваешь ты замечательно, даже слишком.

— С чего вы взяли, что я подслушиваю, сэр? — Том поднял на старого фокусника нечитаемый взгляд, полный искреннего недоумения.

Эрнест рассмеялся и даже хлопнул в ладоши:

— Браво. Лучшего ученика и желать нельзя! Только вот я последний раз навещал тебя полчаса назад, а постель заправлена точно так же, как тогда. В реальном мире, чем неподвижнее должен лежать человек, тем сильнее он ворочается. Особенно когда спит. Значит, ты проснулся почти сразу после моего ухода. Идеальное соответствие подходит для кратких мгновений, но надолго его не хватает. Запомни это.

Он забрал у Тома пустую тарелку, похлопал его по здоровому колену и поднялся, собираясь уходить.

— Сэр?

— Что, Том?

— Вы действительно считаете, что прихрамывающий фокусник лучше здорового?

Эрнест остановился у самой двери. Слегка помедлил, а потом сказал через плечо:

— Конечно. Быть живым вообще куда лучше, чем мёртвым. А с такой хромотой тебя никогда не возьмут в армию.

Том не стал переспрашивать. Это значило, что Эрнест не верил, будто война закончится до его совершеннолетия.

1) Американская джазовая композиция "Stormy Weather" увидела свет в 1943 году и завоевала большую популярность. На неё сделано много каверов, как в то время, так и сейчас.

Вернуться к тексту