Змеиные корни (гет)

Камин сегодня казался особенно жарким. Жарче её сомнений, жарче пугающих мыслей, опаснее запрятанных в сердце страхов. Гермиона погасила свечи и, подобрав под себя ноги, уютно устроилась в кресле возле окна. Бледное зимнее солнце давно скрылось за кромкой леса, и за высокими окнами замка в кромешной тьме ночи взволнованно металась пурга. Тяжёлые хлопья снега стучались в стёкла, а затем вдруг уносились вдаль, увлекаемые резкими порывами ветра, и его хищный недовольный вой не могли заглушить ни треск поленьев, ни жаркое гудение огня. Хижину Хагрида замело, и сквозь плотную пелену снега Гермиона с трудом могла разглядеть поднимавшийся из трубы огненный сноп искр.

Январь в этом году выдался под стать её настроению: холодный, переменчивый и злой. Он наполнял Гермиону надеждами, будоражил сомнениями, но так и не приносил желанного облегчения. Казалось, ещё немного — и она справится, разберётся с мыслями, смирится с чувствами и поступит так, как должно, но наступал новый день, и ничего не менялось. Письмо по-прежнему ждало её на каминной полке, и Гермиона не знала, почему за эти бесконечные дни так и не нашла в себе мужества, чтобы открыть его и прочесть.

Ждал ли профессор ответа? Едва ли. История с чайником ничуть не изменила их отношений, не сделала его добрее, внимательнее и даже терпимее. Он по-прежнему распекал её за нерадивость гриффиндорцев, стыдил за отсутствие педагогических талантов и намеренно принижал её успехи, в чём бы она их не достигала. И в этом было что-то успокаивающее — Гермиона не знала другого Снейпа, и мысль о том, что однажды под напускной маской отчуждения она может разглядеть совершенно иного человека, страшила её куда сильнее, чем вполне ожидаемая перспектива навсегда остаться в его глазах надоедливой всезнайкой. Снейп был саркастичным, резким, местами желчным и нетерпимым, но всё же невероятно умным и столь же невероятно недосягаемым. Образ героя не шёл ему совершенно, он стал им по принуждению, по праву чужого выбора, но, каждый раз терпеливо неся свою ношу, не жаловался и не скулил.

Её фантазии и надежды казались такими далекими от реальности, что Гермиона никогда не рассчитывала на их воплощение. Она лишь хотела добиться чуть большего: чуть больше его внимания, чуть больше времени с ним рядом, чуть больше надежды однажды заговорить с ним на равных. В его глазах — лишь жалкая влюблённая девочка. Гермиона никогда не желала себе подобной участи, но едва ли верила, что у этой истории может быть и иной, счастливый конец. Но это почти случилось.

Письмо. Оно лежало на камине и смотрело на Гермиону, и любой своей фразой, оставленной коротким росчерком пера, могло перевернуть для неё целый мир. Мысль о том, что профессор однажды способен увидеть в ней женщину, пугала и манила её до дрожи, до сладкой ломоты в коленях, до безумных снов, что снились ей ночами, до глупых мыслей, что тревожили сознание днём. Письмо было приглашением, ожиданием перемен, шагом к чему-то большему, и неважно, что в нём написано, потому что Гермиона знала — если что-то профессор Снейп и умел делать блестяще, так это полностью игнорировать безразличных ему людей.

И ей было до жути страшно: каково это — пройти по тонкому льду?

Гермиона поёжилась, но всё же встала. Поленья в камине потрескивали, и на одно короткое, но такое отчетливое мгновение ей трусливо захотелось бросить письмо в огонь. Словно и не было ничего. И вновь потянутся одинокие дни: книги, друзья, научные работы, поездки в Лондон; она проживёт их в полном забытьи, заперев неуместные чувства в сундук и бросив ключ в открытое море. И никогда себе этого не простит.

Она взяла конверт в руки и снова вернулась к окну. Мягкая бумага приятно щекотала пальцы и казалась прохладной. Не было ни подписи, ни печати: обычный, заклеенный заклинанием пергамент, наверняка купленный где-то во «Флориш и Блоттс». Гермиона осторожно распечатала конверт и достала записку. На тонком, почти прозрачном листе была написана одна короткая фраза:

«Нет ничего неразумнее сантиментов, Гермиона».

Сердце тревожно замерло и пропустило удар. Она получила так много и так мало. Это было приглашение и осуждение, страх и желание отступить. И всё же они были — странные незнакомые чувства, будоражившие их обоих. Неуместные и до дрожи пугающие.

«Нет ничего неразумнее сантиментов…»

Она знала, что это правда, и если кто-то и понимал это лучше неё, то этим человеком был Северус Снейп. Гермиона аккуратно вложила письмо в книгу и вдруг поняла, что плачет. Глупо, совершенно по-детски и совсем не из жалости к себе. В конце концов, она получила то, на что даже не смела надеяться, просто она пока не понимала, что же ей теперь с этим делать.

Внезапно дверь её комнаты распахнулась, и Гермиона, удивленно обернувшись, увидела, что на пороге стоит Гарри Поттер. Спортивная куртка на нём стала жесткой от прихватившего её мороза, воротник запорошило снегом, на круглых очках тонкой корочкой поблескивал иней.

— Господи, Гарри, ты знаешь, который час… — начала Гермиона, быстро стирая непрошеные слезы, и вдруг испуганно замолчала.

— Ни шах— тен— хаашан, — сказал Гарри и прямо на пороге упал в обморок.

* * *

— Почему вы позвали меня? — возмутился Снейп, вылезая из камина. — У нас что, в Хогвартсе больше нет Больничного крыла?

— Гарри разговаривал со мной на парселтанге, — объяснила Гермиона, отступая на шаг и позволяя профессору войти.

Снейп мрачно смерил Гермиону недовольным взглядом, посмотрел на диван, куда пятью минутами ранее она отлевитировала Поттера, и, не дождавшись пояснений, раздраженно спросил:

— И?

— Гарри разучился говорить на парселтанге в тот день, когда умер Волдеморт, или если точнее, в тот момент, когда Гарри перестал быть его крестражем.

Профессор Снейп нахмурился, и на его бледном лбу залегла глубокая тревожная складка.

— А вы уверены, что это вообще Поттер? — спросил он, вынимая из кармана палочку.

По испуганному выражению лица Гермионы можно было понять, что подобная мысль ещё не приходила ей в голову. Зато теперь она мгновенно вспомнила сразу всё: и Годрикову Впадину, и Нагайну, прятавшуюся в истлевшем теле Батильды Бэгшот, и, конечно, собственную неосторожность, в прошлый раз едва не стоившую им жизни. Уж ей-то, наученной горьким опытом, полагалось вести себя гораздо более осмотрительно. Оглядываясь в поисках палочки, Гермиона внезапно осознала, что полчаса назад бездумно оставила её заложенной в книгу, и теперь палочка недосягаемо покоилась где-то между томиком поэзии Рембо и справочником по нумерологии. По совершенно непонятной причине в присутствии Снейпа она постоянно умудрялась демонстрировать собственную несостоятельность. Впрочем, зельевар, без всякого сомнения заметивший череду промелькнувших на её лице эмоций, на этот раз предпочёл воздержаться от комментариев: он так часто говорил ей, что бог ничему не учит гриффиндорцев, что повторяться действительно не было смысла.

— Не думаю, что стоит бояться, — сказал профессор, медленно приближаясь к дивану и зачем-то втягивая носом воздух, — будь это на самом деле змея, она бы давно на вас напала.

Он коротко взмахнул палочкой и произнёс ровно и абсолютно спокойно:

— Фините Инкантатем.

И к огромному облегчению Гермионы ничего не изменилось: у Гарри не выросли клыки или свиной пятачок, и он не превратился в одного из тех немногочисленных Пожирателей Смерти, чьи лица всё ещё мелькали на плакатах «разыскивается», развешанных по всему волшебному Лондону. Впрочем, и радоваться было особо нечему — отсутствие обратного превращения означало лишь одно: с Гарри, с её Гарри, действительно случилась беда.

Снейп опустился на корточки перед диваном и, протянув руку, коснулся длинными пальцами шеи Поттера.

— Вы давали ему что-нибудь? — спросил он, щупая пульс.

Гермиона отрицательно покачала головой.

— Я сразу вызвала вас.

— Разумная предусмотрительность, — сказал профессор.

«Не свойственная гриффиндорцам» — так и читалось в его взгляде.

Ничего не комментируя и не объясняя, Снейп внимательно осмотрел шею Гарри, его уши, шрам на лбу и кожу под волосами, затем, не слишком церемонясь, разрезал палочкой ткань куртки и джемпера на рукавах и столь же внимательно осмотрел его вены.

— Что ж, — произнёс он спустя пару минут, удовлетворившись осмотром, — давайте попробуем привести его в чувство.

Порывшись в карманах мантии, профессор достал небольшой пузырёк и, откупорив крышечку, сунул зелье Поттеру под нос.

Вдохнув пары темной жидкости, Гарри, закашлялся, резко распахнул зеленые глаза и яростно замолотил в воздухе кулаками, словно в невидимом поединке сражаясь с окружавшими его демонами.

— Тише, Поттер, тише, — зашипел Снейп, хватая Гарри за руку и с трудом уворачиваясь от его ударов. — Вы в Хогвартсе, в полной безопасности, и здесь вам ничто не угрожает!

Тяжело дыша и растерянно оглядываясь по сторонам, Гарри попытался сесть — казалось, он не до конца понимает, где находится; но вот взгляд его приобрёл осмысленность, Гарри опустил ноги в мокрых кроссовках на потёртый ковёр и быстро сказал, встревоженно глядя на Снейпа и Гермиону:

— Аши саах-шааахей.

— Действительно, парселтанг, — со странной смесью любопытства и напряжения произнёс Снейп.