Лысая (джен)

1.

Первое, что сделала Пашка — испугалась.

Она покачнулась на ногах, ставших внезапно ватными. Подумала: если это настолько сильная и реалистичная галлюцинация, то у неё точно едет крыша. Но Марья, кажется, не была галлюцинацией, потому что не рассеивалась.

— Привет, Паша!

— Ты что тут делаешь?! — изумилась Лысая, но отвечать ей Марья не собиралась, накинувшись на подругу с объятиями, и заключив в них её. От её волос пахло холодом, хвоей и какими-то явно шампуневыми фруктами. И почему-то засохшей глиной.

— Я с папой прилетела! — радостно сообщила ей Марья, улыбаясь во весь рот. В темени подъезда Пашка рассматривала её счастливое лицо, точно такое же, как несколько лет назад. — Паш, что с тобой было?!

— Так, давай ко мне зайдём, нечего тебе морозиться…

Впустив Марью в квартиру, Пашка быстро скинула ботинки, крикнув в сторону гостиной:

— Ма-а-ам! Я гостей привела! Поставь чайник, пожалста!

Мама несколько раз встречала Марью вместе с Пашкой, а потому они были знакомы.

— О, Маша! Ты какими судьбами?

— Мой папа, — пропыхтела Марья с улыбкой, стягивая с шеи шарф, — прилетел сюда на пару дней по работе, ему нужно встретиться с коллегами… Что-то там, связанное с раскопками. Я как узнала, что он сюда летит — за ним увязалась. Потому что Паша написала, что с ней что-то произошло, а потом на звонки и письма не отвечала… Я так волновалась!

Когда она, наконец, разулась и избавилась от громоздкого пуховика — оставшись в тонком меховом свитере Пашка со словами «а ну иди сюда, паскудница!..» зажала её в крепких объятиях и с лёгкостью подняла в воздух. Марья радостно завизжала, заколотив её по спине.

— А сейчас идём мыть руки!

Марья сопротивлялась, но, кажется, была не против.

Ладан с интересом наблюдал за гостьей, а когда она, наконец, спустилась на землю, набросился на неё, принявшись обнюхивать. Марья собак очень любила, так что присела на корточки и стала в ответ чесать довольного пса за ушами и вдоль спины. Это продолжалось около минуты, так что Пашка не преминула дотянуться до телефона и сделать фотографию.

— Видеосъёмка запрещена, я личность непр-р-р-рикосновенная, — пробурчала Марья, не отрываясь от своего занятия. Ладан был счастлив: наконец-то ему уделяли достаточно внимания!

— Только руки помыла, и уже к собаке… — с лёгким упрёком сказала Пашка.

Марья посмотрела на неё. Отпустив Ладана, поднялась, подошла ближе и встала прямо напротив неё, глядя вплотную, чуть-чуть — снизу вверх.

— Ты что, брилась? — спросила она.

Пашка набрала в грудь воздуха. Момент истины настал.

— Ага. Налысо. Недавно вот… снова обрастать начала.

Поглядев какое-то время, Марья протянула руку и провела пальцами по тонкой щётке волос на Пашкиной макушке.

Улыбнулась.

— Тебе очень идёт. Мне даже немного интересно, как выглядит… ну, совсем без волос. Но так даже симпатично… Ой, а ты что, татуировку набила? — шёпотом изумилась она. — Ва-а-ау…

С Пашкиного сердца сошла лавина.

— Так значит, ты сюда с папой прилетела?

— Угу, сначала в Пермь, а оттуда на автобусе…

— А как же универ? Ты разве не учишься?

— Пару дней пропущу, ничего страшного. Я очень за тебя волновалась.

Несмотря на то, что в кухне была ещё и мама, говорить такое Марья не стеснялась ни на йоту.

— Паш, а что произошло?

— Да… Ничего особенного, — уклончиво ответила Пашка. — Подралась очень неудачно. Куча синяков и ссадин была, даже сотрясение.

— Ох…

— Но сейчас я в норме! Зажила, как видишь. Пара шрамов осталась, правда, но всё хорошо, чесслово. Только сегодня выписали — и тут ты приезжаешь…

— Извини, я хотела предупредить, но твоего домашнего я не знаю, а на звонки и письма ты не отвечаешь… А с папой увязаться было не так и сложно, ему все полёты институт оплачивает. Пара часов — и я тут… А в Питере такая метель разгулялась, что некоторые рейсы даже отменили! Мы буквально под самый её конец попали, ещё бы чуть-чуть и тоже бы ждать пришлось.

— А ты всё такая же болтушка, — довольно заметила Пашка, опёршись на руку щекой. Марья, которую она запомнила со школы, немного укоротила густые чёрные волосы, да и чёлка со лба исчезла.

— Ой, правда… Болтаю без умолку, — спохватилась она, — часто замечаю за собой. Давай ты, Паша, расскажи, а я послушаю! Мне интересно, как у вас тут…

— Аааа, ну…

Пашка неуверенно поглядела на маму, хлопочущую за бутербродами: кажется, ей тоже хотелось послушать. Марья, проследив её взгляд, коротко кивнула, не став задавать лишних вопросов: подождём. Пашка довольно улыбнулась — который раз за вечер. Она привыкла, что время безоговорочно кромсает и меняет всех без исключений, но Марье как будто удалось с ним договориться: её изменения были вполне в пределах нормы и походили на нормальное такое взросление.

Мама, почуяв их молчание, начала расспрашивать Марью о том, что больше всего её волновало: куда поступила? бюджет или платное? сложно учиться? дали ли общежитие? Только заслышав первый вопрос, Пашка поняла, чем всё кончится

Мама оставила их, когда чай был уже допит. Какое-то время Пашка и Марья долго молчали.

— В общем… — начали они хором, и тут же, смутившись, замолчали.

— Н-н… давай ты первая.

— То… Сообщение, которое я летом отправила. В общем, прости пожалуйста, это какой-то придурок до моего телефона дотянулся…

«Обманщица».

— Ааа, да ничего страшного! Я так и поняла.

Помолчав ещё немного, Марья покосилась на проход в коридор, а потом понизила голос:

— Ну так что на самом деле случилось?

Они прошли в комнату к Пашке. Та не стала включать свет и, впустив внутрь Ладана, явно присутствием Марьи довольного, плотно закрыла дверь. Включила компьютер — экран в нужной мере разгонял сумрак комнаты.

Марья, немного походив, забралась на угол дивана в центре комнаты, уселась на спинку и выжидательно уставилась на Пашку. Та ухмыльнулась.

— Что, Джон Леннин, до своего судна добрался? — скаламбурила она случайно, но после подумала, что вышло вполне себе неплохо для импровизации.

— Мне так интереснее, — Марья пожала плечами. — Ну, рассказывай! Тут есть какая-то тайна, да?

— Да не то чтобы прямо-таки тайна…

— А чего тогда маме ничего не говорила?

— Есть такой вид произошедшей со мной поеботы, которую родителям лучше никогда не знать.

— Но мне-то ты расскажешь?

Подойдя к диванному «судну», Пашка присела на него, попутно скинув на пол что-то, что на нём валялось. Откинулась на спинку, поглядев сквозь окно балкона куда-то вдаль. Будто бы почувствовав её настроение, Марья ловко скользнула вниз по спинке и тут же очутилась у неё под боком.

— Расскажу.

И Пашка пустилась в долгое, продолжительное повествование, которое она когда-то Марье уже рассказывала… Правда, в тот раз роль Марьи исполнял молчаливый таксофон, никак не способный прокомментировать рассказы Лысой. Начать пришлось аж с происшествия с Зайцем, потом плавно перейти к Истомину, после в двух словах упомянуть о Кире и его тёрках с Клоунами, и про случайную встречу с Наташей. В который раз Лысая удивилась, насколько эти все события были тесно между собой связаны: чтобы в подробностях рассказать о произошедшем, приходилось разматывать спутанный клубок воспоминаний, похожих на разноцветные нити. Пашка очень ярко представила саму себя с клубком цветистой пряжи в руках: она разматывает её настолько долго, что со временем нити опутывают, захватывают её пальцы наподобие эластичного бинта. События и люди переплетались, путались, разрывались и перемешивались, так что разобраться в этом драбадане становилось решительно невозможно.

Рассказав про Истомина, Пашка постепенно перешла к Клоунам: рассказала про то, как убили Кира («я так запросто говорю об этом?»), и как взяли в плен Польку, и как ей пришлось выручать её. В завершение рассказа Пашка показала Марье правую руку, на которой осталось несколько бледных шрамов после злополучного бинта.

— Вот так вот я и попала в больницу, — произнесла она негромко, чувствуя, что ей становится ощутимо легче. Мягкие пальцы Марьи касались её руки на местах порезов.

— Жуть какая, — шёпотом вздохнула та и, отпустив Пашкину руку, подмяла под себя колени. — А с той девушкой всё хорошо?

— С Полькой-то? Да, всё отлично… По крайней мере, тогда её не тронули. Я бы себе не простила. Сегодня вон, как ни странно, отвела её в квартиру Истомина…

— То есть, как это? — не поняла Марья.

В темноте её голос звучал будто бы роднее и привычнее.

— А там сейчас обитает Ксюха, подруга его.

— А зачем Полину… Ну, то есть, Польку, туда?

— Ой, это на самом деле отдельная херня. Если коротко, то у неё мудак-отчим, и ей с матерью нужно было где-то перекантоваться…

Марья, видимо, о чём-то задумавшись, положила голову Пашке на плечо. Та вздрогнула, чувствуя, что стремительно краснеет, и что не знает, как реагировать, что делать, и стоит ли вообще шевелиться.

— Это удивительно, Паш. Ты столько пережила и всё-таки не сломалась. Ты действительно сильная, — произнесла она до мурашек негромко. Пашка не знала, что ответить. Сидела неподвижно, глядя перед собой, даже потеряла счёт времени, сколько молчала, а после — тяжело вздохнула:

— Да если бы. Мне порой кажется, что мне всё грёбаное небо на плечи сыпется. Подруга вон рожает… ребёнка от Кира, и сама при этом не знает, от кого ребёнок. А я знаю, но сказать ей не могу, потому что…

— Почему? — спросила Марья, спустя короткое время.

— Потому что не могу, и всё тут. Она меня не простит.

— Говорить правду всегда сложно. Но тебе стоит сделать это, потому что правда обычно имеет свойство выясняться самостоятельно. И окажется, что ты скрывала это.

— Ну и пусть.

Марья подняла голову.

— Нет, Паша. Тебе стоит рассказать ей. Иначе это будет предательство.

2.

Она вскочила с дивана, резко выпрямившись и вытянув руки в разные стороны. Пашка видела лишь её невысокий тёмный силуэт напротив окна. Сделав одноногий пируэт вокруг своей оси, Марья замерла.

— И что это за танец такой? — ухмыльнулась Пашка.

— А давай станцуем вместе! Одной не интересно!

— Ты думаешь, я умею? Да и подо что танцевать-то…

Её почему-то смутило то, насколько легко и свободно Марья двигается. В непривычной-то обстановке, при этом не боясь стукнуться о шкаф или что-нибудь откуда-нибудь уронить.

— А я знаю, подо что!

Марья выудила плоский чёрный телефон из кармана джинсов, и бледный свет от экрана залил её лицо. Поискав какое-то время, Марья включила песню, которую Пашка до этого слышала в другом исполнении.

I hear your heart beat to the beat of the drums

Oh, what a shame that you came here with someone

So while you’re here in my arms

Let’s make the most of the night like we’re gonna die young!

 — Ну и попса! — засмеялась Пашка, наблюдая, как пританцовывает под бодрый ритм Марья. Ей не хватало только клетчатой рубахи, высоких сапог да широкополой шляпы, тогда образ бы точно был полный.

Танцуя, Марья отложила телефон в сторону и протянула ей руку. Ухмыляясь — хорошо, что в темноте ни черта не видать — Пашка взяла Марью за пальцы и поднялась.

Танцевать она не очень умела, но в темноте — да ещё и с закрытыми глазами — это делать было гораздо легче.

«Die young… Умрём молодыми?»

Почему-то Пашка вспомнила дурацкий твист из «Криминального чтива» под Чака Берри, и её отчего-то рассмешило, насколько она в своих движениях напоминала надутого и скомканного Винсента Вегу. Пародировать его оказалось легче, а танец Пашка помнила, потому что когда-то давно она пересматривала «Чтиво» каждый день перед школой. С кассеты, в дурном дубляже от человека с заложенным носом, но классика всё равно оставалась классикой.

Young hunks, taking shots

Stripping down to dirty socks

Music up, gettin' hot

Kiss me, give me all you’ve got!

А Марья наоборот танцевала свободно и задорно, словно маленькая версия Умы Турман (Лысая издала чуть слышный смешок, когда подумала, что она уж точно «танцор, которому ничего не мешает»). Она очень смешно двигала локтями, а ногами исполняла что-то вроде очень медленной чечётки — Пашка этого не видела, но слышала по негромкому топоту Марьиных ног.

— А говорила, что попса! — засмеялась Марья, когда песня закончилась. Выдохнув с облегчением, Пашка рухнула на диван, чувствуя, что от их твиста даже голова закружилась.

— Ну ты слабачка, — хихикнула Марья, садясь рядом.

— Это кто тут ещё «слабачка», Ленин в джинсах?! — возмутилась Пашка, накинувшись на подругу. Та весело завизжала, пытаясь удержаться на диване и не рухнуть с него. К этому времени глаза обеих уже привыкли к темноте. Сцепившись руками, Пашка и Марья какое-то время боролись, но в конце концов Лысая оказалась сильнее и победно насела на свою соперницу сверху.

— Ну и что ты теперь скажешь? — весело спросила она, глядя в раскрытые глаза Марьи.

Мгновение застыло.

В темноте её глаза были просто чёрными, цвета не выдавали, но Пашке было не важно, какими они были — это были её глаза, остальное значения не имело. В один момент Лысая будто бы почувствовала всё, что происходит, почувствовала её дыхание, её горячие ладони, видела её глаза и растрёпанные волосы — и это мгновение будто бы остановилось для неё вместе с единым ударом сердца, на секунду пришедшего в онемение. В фильмах на таких моментах принято… Пашка до самых ушей зарделась об одной мысли о том, что там в фильмах в такие моменты принято.

Окончательно смутившись, она решила пошутить:

— Ну и кто теперь слабачка?

— Так нечестно, — пропыхтела Марья. — У тебя было преимущество.

— А нечего было на человека с преимуществом вылупаться, — ухмыльнувшись, Пашка с неё слезла. В голове всплыло то, что она ей записала в голосовом сообщении под Новый год, и то, что пришло потом в драбадане… Может быть, она просто неправильно расшифровала? Неужели сейчас тот момент, когда стоит сказать ей то, о чём заикнулась?

— Слушай… — сказала она быстрее, чем мозг придумал хоть что-нибудь, о чём сказать.

— А?

Отступать было некуда.

— Ааа… эээ… ммггх… — в бессилии найти нужные слова, Пашка потёрла шею. Облизала пересохшие губы, нервно сглотнула, почему-то коротко рассмеялась, а затем…

— Ты… может быть, ночевать останешься? А то поздно уже, ничего не ходит…

— Так мой дом через доро… — Марья почему-то не договорила. Пашка прямо взглянула на неё.

Они долго-долго смотрели друг на друга, прежде чем она сказала:

— Ну просто… Ты ведь уедешь через несколько дней, улетишь опять в свой Питер и… — она замолчала, произнеся очевидную истину.

— Ну… Могу и остаться, только папе позвоню, скажу, что у тебя.

Пока Марья звонила отцу, объясняя, что переночует у подруги, Пашка неподвижно сидела на диване, уставившись в спину подруге. Негромко поднявшись, она подошла к ней сзади и крепко обняла, уткнув нос в её волосы. Продолжая говорить по телефону, Марья сделала маленький шаг назад, прижавшись к ней.

Пожелав отцу спокойной ночи, она положила телефон в карман, и подбородком уткнулась в Пашкину руку.

— Я что, арестована?

— Ага. За незаконное проникновение в чужую комнату и захват не принадлежащего вам диванного судна, а также за приведение капитана судна в замешательство. Вы наказаны крепчайшими обнимашками из всех.

Марья хихикнула.

Они болтали аж до четырёх утра — обо всём, что придёт в голову, о фильмах, о музыке, о каких-то зловещих теориях заговора, даже про историю и политику, хотя две последние вещи Пашка люто ненавидела, и в жизни никогда ни о ком с ними не говорила. Находили что-то в Интернете, показывая друг другу, и иногда — обнимались просто так, без причины. Несколько раз ими было совершено паломничество на кухню за бутербродами, которые они готовили в темноте, чтобы не разбудить родителей. Часть колбасы приходилось отдавать за молчание Ладану: если бы не взятка, тот сдал бы их с потрохами. Никогда раньше Пашка не смотрела аж два фильма подряд, но теперь ей пришлось это сделать. И то не совсем получилось: она задремала на половине второго, уткнув голову на плечо Марьи, которая тоже усердно тёрла глаза, но утверждала, что спать не хочет.

В один момент она почти проснулась — хотя не была уверена, бодрствует или видит сон. Потому что неожиданное появление Марьи действительно было похоже на удивительный, хороший сон. А все хорошие сны плохи тем, что рано или поздно обрываются. Только подумав об этом, уставшая до одури Пашка прижала к себе спящую Марью, думая только об одном: если это сон, то я не хочу просыпаться. «А если я не сплю — так пусть и Марья не спит тоже, почему она уснула, почему она не слышит то, что я хочу сказать?»

— Не оставляй меня, — шептала она в пустоту, зная, что Марья, скорее всего, не слышит. Её спина ровно и медленно двигалась в такт спящему дыханию. — Мне плохо быть одной, и без тебя тоже очень, очень плохо. Каждый день одно и то же, все до одурения скучные и занудные. Ты единственная, кто был для меня, пока не уехала. Не оставляй меня снова, пожалуйста, пожалуйста… — шептала она.

Марья пошевелила плечами, а затем выдохнула носом, как она обычно делала.

— Теперь у тебя есть Полька, — ответила она сонно. Может быть, болтала во сне? — И Дима, и Лиза, и Илья тот маленький, с друзьями. Ты не одна, Паша, и никогда не будешь одна.

— Но они не нужны… То есть… Они ведь не ты.

— Не говори так. Не предавай их.

Марья перевернулась на другой бок, встретившись с ней лицом. Пашка почувствовала её тёплое дыхание. Глаза слипались, а она твердила про себя: нет, пожалуйста, не сейчас, дай мне ещё времени быть с ней!

— Я их не знаю, но уверена, что ты для них очень дорога, Паша. Так что заботься о них обо всех, хорошо? Так бы поступила та Паша, которую я знаю. И которую я помню.

Глаза Пашки отчего-то — а может быть, вовсе без причины — наполнились слезами, так что она закусила губу, чтобы не давать им воли.

— Её уже нет, Маш. Давно уже нет. Я теперь… другая совсем. Я так боялась. Что ты не захочешь больше знать меня. Если увидишь. Я побрилась налысо. Татуху набила. Бухала как не в себя. Материлась как сапожник. Дралась с парнями. Мелких шугала. Разве такую меня ты помнишь?

Помолчав немного, Лысая продолжила:

— Но я рада, что ты прилетела, не представляешь, как рада. И я рада, что ты не отказалась от меня. Хотя могла бы.

Вспомнит ли Марья утром этот разговор? Осознаёт ли она сейчас, что происходит? Пашка не знала, но продолжала говорить, потому что знала: другого такого шанса уже никогда не будет.

Не в силах остановить собственный язык, она всё продолжала:

— …и я знаю, что у тебя там, в Питере, куча друзей, и наверняка все они крутые и классные, но всё равно. Я жуткая эгоистка, я в курсе, но я хочу… хочу быть с тобой, хочу каждый вечер, каждую ночь проводить так, как сегодня, потому что сегодня, наверное, вообще один из немногих дней, когда я совсем ни о чём не жалею. Потому что я ненавижу, ненавижу себя, а ты — единственное, что делает меня хоть немного лучше. Поэтому я эгоистка, но я не могу перестать думать о тебе. В самые хреновые моменты я вспоминала твоё лицо, и мне становилось легче. Я пиздец не люблю такие фразочки, но знаешь… Ты буквально лучшее, что происходило в моей жизни, теперь я в этом нисколько не сомневаюсь…

Она тяжело выдохнула, и прошептала совсем-совсем тихо:

— …потому что я люблю тебя. Просто пиздец как. Пожалуйста, не улетай. Не оставляй меня тут. Снова.

Пашка закрыла глаза, желая, чтобы Марья никогда этого не слышала.

Так они и уснули.

3.

Проснувшись примерно в одиннадцать, Пашка не обнаружила Марью на прежнем месте, и всполошилась: неужели, ей действительно приснился сон, и прибытие Марьи из Питера было видением?! А может, она просто сбежала, подальше от такой чокнутой? Вскочив с кровати, Пашка оглядела комнату и с облегчённым вздохом нашла Марью: она сидела, скрестив ноги по-турецки, на спинке дивана (удивительным образом умудрялась сохранить равновесие), и что-то читала. Её пробуждения она не заметила.

Пашка легла обратно и какое-то время просто смотрела на силуэт Марьи. Затем дотянулась до телефона и незаметно сфотографировала её. Она забыла выключить звук затвора — но Марья, кажется, его даже не услышала, настолько была поглощена чтением.

Сонно протерев глаза, Пашка поворочалась и положила голову на согнутую в локте руку.

— Дым прозрачный воздух выел, комната глава в крученыховском аде,

Вспомни, за этим окном впервые руки твои иступлённо гладил…

— О, это то самое!.. — Марья обрадованно подскочила, оторвавшись от книги, потеряла равновесие и рухнула куда-то вниз прямо как коммунизм. Из-за спинки стула донесся сначала глухой удар, затем «ай!», а потом — «о-о-ой…».

— Ты как там, Ленин в джинсах? — обеспокоенно (но сонно) спросила Пашка, мельком взглянув на книгу, которую читала беспокойная душа. «И всякий, кто встретится со мной» — так было написано на обложке. Интересно, где она вообще умудрилась её откопать?

— Нормально… Даже не ушиблась, — Марья поднялась с пола, морщась и потирая спину. Кажется, соврала. — Но падать больно… С добрым утром, Паш.

— И тебя… Ты лохматая как стая чертей, ты знаешь об этом?

— Угу, просто я у тебя в комнате не нашла расчёску.

— Интересно, почему.

Осознав свою ошибку, Марья рассмеялась.

— Ты помнишь, как уснула? — протерев глаза, Лысая решилась на хитрость: ответ на этот, казалось бы, пустяковый вопрос дал бы ей понять, слышала ли Марья что-то из сказанного этой ночью, или же благополучно дремала и вообще ничего не слышала.

— Если честно, не помню, — та зевнула, снова забираясь на диван. Пашка подумала про себя: «Ничему не учится». Но ответ её оставил двоякое ощущение: с одной стороны, стало немного легче, но с другой… Лысая предпочла не думать об этом, и для верности сильно помотала головой.

Была суббота, поэтому сперва всполошившейся Пашке в школу идти не нужно было. Она решила проводить Марью до квартиры, где они с отцом остановились. Они смогли отправиться, только отведав маминых блинов со сгущёнкой — по выходным, когда не нужно было на работу, Марина Александровна Романова имела привычку их готовить. Наевшись, Пашка с Марьей покинули квартиру, однако от первоначальной цели отклонились сразу же.

Февральское утро встретило их на улице не слишком крепким морозом. Выбежав с подъезда, Марья прыгнула мимо ступенек, глубоко вдохнула воздух, пахнущий машинами и табаком, и радостно огляделась.

— Давно я тут не была! Паш, пошли пройдёмся!

…Вместо того, чтобы пойти к бывшему дому Марьи, находящемуся через дорогу от Пашкиного, они свернули в сторону и двинулись вдоль двойной дороги, по центру которой располагалась аллейка. Красивой она была только в середине зимы или в середине лета — в остальное время листьев на ветвях деревьев не было, а то и вовсе все ветви спиливали коммунальные службы, и деревья, стоящие в длинные два ряда, становились похожи на строй солдат-инвалидов. Но Пашка с Марьей шли вдоль этой самой аллеи, а не по ней. Затем свернули во дворы, миновали корт, озаборенный тонкой зелёной сеткой, двинулись в сторону новостроек — трёх жёлтых двадцатипятиэтажек, достроенных несколько лет назад.

— Те сообщения, которые мы писали… Похоже на «пляшущих человечков» из Конан Дойла, тебе не кажется?

— Ага, я тоже думала! Вот когда первый драбадан от тебя получила, в тот день перечитала ту главу про человечков…

— Мне она никогда не нравилась.

— Да? А почему? Мне кажется, она здоровская.

— Но ведь… В той главе Холмс проигрывает. И преступников не ловит, и те супруги погибают… Всё, что он сделал — это разгадал шифр, только было поздно. Мне всегда, когда его читала, было интересно: что он всё-таки чувствовал, когда проигрывал? Было ли ему обидно, грустно, а может, он злился?

— Ну, было бы не интересно, если бы он всегда выигрывал, разве нет? — Пашка пожала плечами. — Из-за того, что такие главы есть, мы знаем, что он может и завалить дело. Каким бы крутым ни был.

— А ты, кстати, знала, что Холмса на самом деле не было?

— Так это ж ежу понятно. Неужели кто-то думает, что был?

— Угу. Но его… не совсем не было. Я читала, что Конан Дойл служил в армии вместе с доктором, который владел дедукцией. И этот доктор так ему понравился, что Дойл выбрал его для образа Холмса.

— Ага, в госпитале-то, небось, не сильно-то разгуляешься. А был бы он у нас — вообще бы повесился, принимать очереди да ворчание слушать, и с утра до вечера: бабки, бабки, бабки… Блин, классный пингвин у тебя.

— А, значок… Это Ромка подарил, правда, здоровский?

— Ну-ка, что тут у нас за Ромка? Романчики у себя там, Ильич, крутите, вместо того, чтобы революцию устраивать?

— Ну ты заладила, Ильич да Ильич! Броневика у меня нет, и даже на Ленина я нисколько не похожа!

— Как это — не похожа! Ты тоже низенькая и тоже постоянно забираешься на что-нибудь высокое, чтобы свысока на всех глядеть, ещё и руки куда-то тянешь, приговариваешь чего-то… Да, и к тому же, у тебя тоже отец Илья. Вон сколько сходств… Ну-ка не увиливай от темы, что у тебя там за Ромка?

— А, да просто друг … Со мной на одном курсе. Мы с ним часто зависаем.

— И чего это он тебе пингвинов дарит?

— Просто это из мультика, который мы оба смотрим. Знаешь «Время Причуды»?

— Ага, я столько мультиков смотрела, прям не пересчитать… Я таким не увлекаюсь, знаешь же.

— Ну и зря… Вот этот пингвинчик, Карл, оттуда. Я как-то раз с телефона смотрела одну серию на паре, а Ромка увидел, и сказал, что тоже смотрит… Мы так и подружились. Даже несколько раз сбегали с последней пары: прибегали ко мне домой и вместе смотрели новую серию. Потом его, правда, исключили…

«Поделом», — подумала Пашка мимолётом, почувствовав сильное раздражение по отношению к незнакомому человеку.

— Так что он сейчас, вроде бы, ушёл в армию. На флот.

— У меня одного друга в этом году тоже забрали… Антоху Чёрного. Мы с пацанами его Говнарём звали.

— Почему Говнарём?

— Ну потому что такой он был. Посмотришь — вроде обычный поц, а пообщаешься, сразу понимаешь: говнарь.

— Я всё равно не очень поняла.

— Ну, понимаешь, если вкратце, говнари — это такие чуваки, которые сами себе на уме. Им очень сложно угодить, потому что если они где-то видят косяк, они сразу говорят: это говно. И относятся к этому, как к говну, без всяких компромиссов. Зато если им что-то понравится, то это точно сделано на высшем уровне. Но это сложно, потому что, например, Говнарь считает говном любые подарки, кроме зажигалок: он их очень любит. И относится к ним бережно, ты бы видела. То же самое, если он кому-то зажигалку дарит: он с них пылинки сдувает.

Марья рассеянно засмеялась, будто бы не зная, как можно отреагировать на слова о таком человеке. Вообще, Пашка опасалась, что её напугает столь тесное общение Лысой с подобными людьми. Но Марья всегда сочетала в себе две, казалось бы, противоположные черты: все её мысли были легки, но на удивление здравы. А ещё часто совпадали с Пашкиными — это тоже не могло не радовать Лысую. Так что короткое упоминание о том, чем в свободное время промышляли Кир с компанией, Марья просто приняла как необходимую часть рассказа.

— Ой… Слушай, мне же телефон нужно купить новый, — вспомнила Пашка, когда они вышли к дороге. На противоположной стороне как раз виднелся салон.

— Пойдём! — согласилась Марья с лёгкостью. Кажется, до поры до времени ей было вообще всё равно, куда и зачем идти.

В салоне в первой половине дня было пусто — лишь заспанный продавец сонно их поприветствовал.

«Не очень-то широкий выбор…» — скептически подумала Пашка, оглядывая витражи с одинаковыми чёрными кирпичиками разных размеров. Вздохнула: она никогда не любила носить в кармане телефон, который едва туда влезает, но с каждым годом они, будто бы ей назло, становились всё больше. Но среди кнопочных — которых поубавилось — по-прежнему было хоть какое-то разнообразие. Пашку привлекла красная «раскладушка», находящаяся на краю витрины. Вышло так, что два места рядом с ней пустовали, так что раскладушка будто бы оказалась в стороне от других. И стоил не слишком дорого… Посчитав деньги, которые дал ей вчера папа, Пашка решила, что купит именно этот телефон.

Однако на кассе оказалось, что на этот телефон ей не хватает всего каких-то сорок девять рублей.

— У нас есть и дешевле… — не слишком уверенно произнёс продавец, но Пашка с тоской глядела на красную раскладушку, уже успевшую ей приглянуться.

— Маш, у тебя с собой нет денег?

— Сейчас посмотрю…

Порывшись в карманах куртки, Марья кое-как наскребла сорок рублей четырьмя монетками. Долго рылась в карманах джинсов и, наконец, отдала продавцу последние копейки.

— Ровно сорок девять!

Пашка выходила из магазина довольная донельзя.

— Спасибо огромнющее, Машка… Без тебя бы ничего не вышло! Теперь я твоя должница.

— Ой-й, не придумывай! — Марья махнула рукой. — Всего какой-то полтинник.

— Ага, «всего-то»! А если бы не это «всего-то», тогда шиш бы мне, а не телефон новый… Ты вообще представляешь, какое ты чудо?! Ты только глянь, какой он здоровский!

— И чем он тебе так приглянулся… Неужели, тебе нравится ретро?

— Ну, а почему нет? Не знаю, мне он очень сильно понравился. Не то, что эти чёрно-белые доски…

Погуляв ещё какое-то время, они всё-таки отправились к дому Марьи: Пашка возложила на себя ответственную миссию передать загулявшую дочь отцу в целости и сохранности, и поручиться за неё. По пути им неожиданно попался Дима Рубенцов — куда-то шёл с двумя пустыми пластиковыми бутылками.

— Здоров, Димон! Что, за водой пошёл?

— Я, прям как в том фильме, тебе не Димон, Лысая, — не очень, кажется, обидевшись, Дима показал язык.

Пашка припомнила, что он не любил, когда его так звали после одной давнишней телепередачи, один из персонажей которой звал себя Димоном, но был показан редкостным кретином.

— Да ладно тебе, ещё подуйся… Ты смотри, кто ко мне вчера нагрянул?

— Машка что ли?

— Она самая! Марья, эт Дима Рубенцов, помнишь, он в младших классах ещё дразнился постоянно?

— Поверьте на слово, я изменился, — важно заметил Дима, покачав бутылками в руках. — Даже вот, видите, по хозяйству помогаю… Кстати, Паш, ты про Полину знаешь что-нибудь?

— В смысле?

— Она мне вчера написала, что, мол, из дома уходит…

— А, ну да, она и ушла. Вместе с матерью.

— Чего?!

— Ой, слушай, долгая история, я тебе попозже расскажу!

4.

Посвящать Диму в подробности дел Польки прямо посреди улицы не хотелось, поэтому, отмахнувшись, Пашка быстро попрощалась с ним, пообещав списаться ближе к вечеру. Когда они отошли, Марья негромко сказала:

— Совсем другим его помню… Паш, как он тебе?

— В смысле, «как»? Да никак, не в моём он вкусе.

— А кто в твоём?

— Вы на что намекаете, Марья Ильинична?

— А на то и намекаю! — Марья слегка смутилась, однако взяла себя в руки и спросила напрямую: — Скажи, тебе нравится кто-нибудь?

«О, ещё как…» — ответил ехидный голос в голове, у которого было аж несколько вариантов ответа на этот вопрос. Пашка мысленно пригрозила ему пальцем, а затем начала тянуть время, прежде чем ответить.

— То есть… Как нравится?

— Ну сама понимаешь. Мальчик.

— А тебе?

— А если я расскажу, ты расскажешь?

— Без проблем.

— То есть, тебе всё-таки кто-то нравится? — глаза Марьи загорелись любопытством. — Скажи, кто он? Ты про него рассказывала же? Неужели, тот учитель?

— Истомин? Не смеши меня… Он меня старше, к тому же зануда и старпёр, хотя не настолько старый.

— И что? Возраст любви не помеха, знаешь же.

— Слушай, у него девушка есть, ясно? В квартире у него живёт. И он мне совершенно безразличен. Всё тут.

Марья не отставала:

— Ну, а если не он — то кто?

«Сказала бы я, но…»

Пашка поняла, что загнала себя в тупик.

Она не могла прямо сказать Марье, что человек, который нравился ей сверх меры, сейчас её об этом спрашивал. Да и не только прямо — Лысая почувствовала, что, как только она это скажет, всё точно пойдёт наперекосяк, а допустить этого никак нельзя. Но иначе Марья не отстанет с расспросами. Когда нужно, она цепкая, будто клещ, и настолько же упёртая.

«А сказать, что мне вообще никто не нравится? Я сама-то в это с трудом верю, а уж чтобы поверила она…»

Она почти собралась, чтобы ответить, когда Марьин телефон зазвонил.

— Алло? Привет, пап. Гуляем…

Они стояли рядом со светофором. Пашка устроила короткий раунд в гляделки с красным человечком, мигающим на противоположной стороне. Загорелся зелёный, и она мысленно поздравила себя с победой. Конечно, лицо её никакой борьбы не выдало.

— Что, срочно? А что у него? Блин, ну… Ладно, хорошо, скоро буду. Ладно, давай. Пока.

— Что такое? — спросила Пашка, когда Марья сунула телефон обратно в карман.

По выражению её лица она догадалась, что вести не радостные.

— В общем, папе позвонили… Я ничего не поняла, но, кажется, ему срочно нужно ехать в Пермь на ту самую встречу. Меня домой зовёт.

— Ох… Вот как.

Внутри Пашки всё рухнуло куда-то вниз — но та, нацепив улыбку, решила, что ничем себя не выдаст.

— Фигово… Может быть, ты здесь останешься? Пока он не…

Марья с сожалением покачала головой.

— Вряд ли. Ему опять потом сюда из Перми ехать и меня забирать неудобно, к тому же это деньги и время.

— А где вы там остановитесь?

— Не знаю. Может, сегодня и улетим.

…Всё рушилось настолько быстро, что Пашка даже не успевала ничего сообразить. Она продолжала болтать с Марьей о всякой чепухе, старательно избегая тем в стиле «кто кому нравится», но мысли её были совершенно о другом. Марья улетит. Вернётся обратно в свой Питер. Едва появившись, она вот-вот исчезнет.

Конечно, по-другому и быть не могло. Марья не могла бы остаться здесь жить, как бы Пашке этого ни хотелось. Но небо, которое внезапно бросило её сюда, могло бы хоть немного подольше подержать её тут.

— Паша, а ты решила, куда после школы пойдёшь? — спросила Марья, когда они были уже недалеко от её дома.

— Аа? — очнулась от своих мыслей Пашка. — Ааа, ну… Я… Думала об этом, и знаешь… — почесала затылок под шапкой. — Я никому ещё не говорила об этом, но только думаю… Я хочу пойти на психологию.

Марья взглянула на неё с интересом.

— Серьёзно?

— Ага. Или в педагогический. А в идеале вообще что-то среднее… Как думаешь, в Питере такие вузы есть?

— В Питере всё есть, Паша, просто нужно поискать. Я уверена, что найдёшь… Ты хочешь поступать в Питер, да? Было бы здорово…

«ДАЖЕ НЕ ПРЕДСТАВЛЯЕШЬ, КАК».

— Тогда давай списываться почаще, хорошо? — сказала Марья, взглянув ей прямо в глаза. — Симка ведь у тебя та же, что и раньше, так? Значит, номер твой есть. Буду писать тебе сообщения, или по почте драбаданы отправлять, если что-то длинное, хорошо? — она настойчиво улыбнулась.

Выглядело это настолько мило, что и Пашка не смогла сдержать улыбку.

— Договорились, Ильич. Будем списываться.

— Это я к тому, что, раз уж ты хочешь поступать в Питер, я тебе помогу! — сказала Марья решительно. — У тебя как с оценками? На золотую медаль не выходишь?

— Уууу… На самом деле, вряд ли, я пропускаю дох… кхм.

Почему-то материться при Марье ужасно не хотелось.

— …дофига.

— Тогда прекрати прогуливать! Если хочешь поступить — тогда постарайся закончить школу и сдать финальные экзамены с хорошими оценками, ладно? А я побегаю по вузам, добуду тебе нужную информацию, а то в Интернете хрен чего найдёшь… Договорились?

— Ты серьёзно? Я ведь даже… Ох, — Пашка сильно смутилась. — Придумаешь, тоже…

— Я ничего не придумываю! — Марья даже надула щёки от возмущения. — Я тебе помогу поступить. Слово Ильича. Договорились?! — и она протянула ей руку в варежке со снежинкой. Спохватившись, стянула её с руки, оставив лишь слегка покрасневшие мягкие пальцы.

Пашка рассмеялась.

— Ладно. Даже если не поступлю, я всё равно должна тебе сорок девять рублей отдать. А значит, по-любому ещё встретимся, — и она пожала Марьину руку.

…Около её подъезда они остановились снова. Взглянули друг на друга молча, не зная, какие подобрать на прощание слова.

Пашке неистово хотелось высказать всё и сразу, но ей казалось, что правда только всё испортит. К тому же, она знала, что нужные слова ни за что не захотят произноситься как нужно, а если всё же и соизволят, то только матом. Поэтому лучше уж было помолчать.

— Ну, значит, ненадолго прощаемся? — Марья улыбнулась, приблизившись к Пашке, и глядя немного снизу вверх. — Ты ведь хочешь поступить в Питер. Значит, скоро увидимся, да?

— Я постараюсь, Машка. Очень постараюсь.

— Я тоже.

Марья обняла её, и Пашка снова почувствовала, как от неё приятно пахнет: хвоёй и фруктами. Но теперь к её запахам примешивался ещё и запах Пашкиной квартиры: крашеного дерева, старого линолеума и блинов со сгущёнкой. Тяжело вздохнув, Пашка прижала подругу к себе и закрыла глаза, изо всех сил стараясь запомнить это ощущение. Ощущение того, что она рядом, совсем близко — настолько, что чувствуешь, чем пахнут её волосы, и как она дышит. Пашка чувствовала, что не выдержит долго без неё — и в то же время знала, что выдержит, только это нисколько не радовало.

— Я буду скучать, — шепнула она на прощание, коснувшись губами её щеки.

Она не помнила, как за Марьей закрылась дверь подъезда, и не помнила, как ноги сами донесли её до дома. Не помнила, как она односложно отвечала на расспросы родителей, как с пустым лицом распаковывала и включала так приглянувшуюся ей «раскладушку», и с таким же пустым лицом гладила по макушке Ладана, не понимающего, в чём грусть хозяйки.

Спустя минут десять после включения, на телефон пришло первое СМС. Подскочив на месте, Пашка увидела — от Марьи. Неужели, они откладывают выезд? И они ещё могут встретиться и побыть вместе ещё немного?

«До встречи?»

Сердце больно защемила, но Пашка быстро напечатала, еле попадая по кнопкам неуклюжими пальцами:

«Обязательно»

Губы задрожали.