Лысая (джен)

1.

Однажды ночью ей не спалось.

Лысая лежала под одеялом и думала о том, как же неохота идти в школу, когда услышала возле кровати тихонькое пиликанье телефона. Протянула, не глядя руку, взяла его, открыла, увидела, что пришло сообщение.

«Чё, спишь? Ну спи, спи.;) »

Она нахмурилась, глядя в экран, и быстро набрала одной рукой:

«Рубен тебе чё заняться нечем»

Она никогда не ставила знаки препинания, если хотела показать адресату сообщения угрюмость — пусть и наигранную. Сообщение пришло спустя две минуты, и это уже было интересно: значит, Дима написал не просто так.

«Полька как воды в рот набрала, ничего мне не рассказывает, что происходит (ب_ب "") Расскажи ты!»

«Ну ещё бы она тебе рассказала… — подумала Пашка. — И с каких пор она для него Полька? Они подружились что ли, не пойму…»

С того памятного дня, когда она познакомила женскую половину семьи Лариных с Ксенией, прошло уже полторы недели.

Пашка старалась не лезть в Полькины дела, рассудив, что уже достаточно помогла, поэтому ничего особо не спрашивала, но Ксения несколько раз намекнула ей, что дело, кажется, медленно идёт к штрафу Полькиного отчима за побои.

— Доказать — сложнее всего, — невесело вздыхала Ксения.

Пашка ей искренне сочувствовала: радостей у неё в последнее время было не очень-то много. Состояние Истомина, начавшее, было, улучшаться, снова скатилось на прежнюю отметку. Он по-прежнему не открывал глаза. У Лысой несколько раз мелькали мысли: может быть, как-нибудь подбодрить её? Вот только мешало то, что они с Ксенией были ещё не настолько близки, да и у самой Пашки дел заметно прибавилось: дав обещание улетевшей обратно в Питер Марье, она практически перестала прогуливать уроки. Задним числом она ещё помнила, что в скором времени ещё и должна родить Лизок — вот только навалившиеся на неё дела так сильно угнетали, что Пашка никак не могла собраться с тем, чтобы даже позвонить ей. И это довольно сильно давило на совесть.

«У неё семейные проблемы. Там всё оч серьёзно. Не лезь к ней пжлст, захочет — сама расскажет»

Ответ — вернее, вопрос — пришёл спустя полминуты:

«Ревнуешь?»

«???!»

Пашка отбросила телефон прочь, не собираясь отвечать, и вскоре уснула.

Решив упражнение на порядок раньше класса, Пашка сидела в телефоне: читала сфотографированное Марьино письмо, пришедшее — точнее сказать, прочитанное — с утра. На этот раз было без драбадана. Видимо, Марья решила больше не шифроваться.

«Из вузов самое первое, что пришло мне в голову — СпбГУ, там есть факультет психологии, бюджетные места, вроде, тоже. Я поискала: чтобы поступить, тебе нужно хорошо сдать математику, русский и биологию. Ниже прикрепила несколько ссылок, глянь сама. Одна моя хорошая знакомая там учится, но её отзывы я пересказывать не буду — иначе, ты передумаешь.

Довольно неожиданно, что ты хочешь учиться на психолога. Это здорово, ничего не говорю, но… Я бы, наверно, не смогла. Почему ты вдруг решила?

У нас снег уже таять начинает. Всюду слякоть и грязь. Не люблю весну за это. Папа, кстати, когда нас из окна видел, подумал, что ты парень :D Было неловко объяснять ему.»

— Романова, ты уже всё сделала? — окликнула её Вагисовна и Пашка вздрогнула, не дочитав письмо.

— А? Да, всё.

— Телефон убери.

Подойдя к ней, Вагисовна какое-то время сканировала решённое в тетради упражнение. На это время весь класс вокруг затих в ужасе, но Пашка была уверена: придраться было не к чему.

Тетрадь глухо шлёпнула обложкой о стол.

— Следующее упражнение на доске, — огласила Вагисовна на весь класс, будто бы мгновенно забыв про существование Пашки.

В наушниках играла группа Videohead, когда Лысую кто-то тихонько хлопнул по плечу. Оторвавшись от созерцания пустого стадиона за окном внизу, Пашка вынула из ушей наушники, обернулась и увидела Польку.

— Привет. Я тебя сперва даже не узнала.

Дело в том, что Пашка сменила свой привычный бунтарский наряд, перестала ходить с кучей браслетов да кожаной куртке — выпросила однажды денег у родителей, да купила клетчатую красную рубашку с длинным рукавом. В школе она её не застёгивала: под рубашкой сейчас красовался логотип «Глубже». Длинные рукава Лысой никогда не нравились — но теперь они хотя бы пригодились, потому что скрывали нелицеприятные белые шрамы на правой руке.

Не говоря уж о том, что теперь она, по факту, не была Лысой: голова её обросла короткой щёткой тёмно-рыжих волос, сбрить которую всё не доходили руки. Да и Пашка заметила за собой, что ей по каким-то причинам уже не столь важно поддерживать лысину. Хватало и других забот.

— Значит, богатой буду… Ну что, как ваше ничего?

— Нормально… — немного понизив голос, Полька произнесла: — Он переехал.

Пашка не сразу поняла, про кого она говорит.

— Он… Что, серьёзно?! Как так?!

— Я всех подробностей не знаю, но он сказал, что пришли люди, которые грозили ему штрафом, и даже арестом… Он перепугался, матерился, на нас с мамой орал, но видно было, что бить боялся. Собрал вещи и съехал к какому-то другу. Мама говорит: теперь будут развод оформлять, отчим её видеть не хочет. А может и проблем боится.

— Ох… Вот как.

Немного помолчав, Пашка неуверенно спросила:

— Ну-у… Хорошо ведь? Что всё кончилось?

Полька отчего-то не выглядела радостной.

— Хорошо-то хорошо, но мама… Ты бы её видела. Она очень плакала, когда он ушёл. На развод согласилась, но с тех пор такая расстроенная.

Пашка поджала губы, почесала затылок.

— А ты… что чувствуешь?

— Я рада. Правда, рада. От сердца отлегло. Но мама… Она, кажется, очень сильно его любила, даже несмотря на то, что он вёл себя, как свинья.

Пашка нервно сглотнула ком в горле. Снова всплыли в голове воспоминания о той злополучной вписке, после которой Лизок забеременела, и на которой она, Пашка, никак не помешала происходящему изнасилованию. Если бы только можно было стереть эти воспоминания! Вернуться назад во времени и всё исправить! Остановить Кира!

— Паш?..

Полька обеспокоенно глядела на неё. Лысая вздрогнула.

— А? Ты о чём?

— Что ты вспомнила?

— Да ничего. Почему ты спрашиваешь?

— Я знаю это выражение лица, — серьёзно сказала Полька, — когда человек вспоминает что-то плохое.

Пашка заставила себя рассмеяться и похлопать Полину по плечу.

— Напридумываешь тоже! Всё хорошо, Полюс. За-ме-ча-тель-но.

— Полюс? Какой ещё Полюс? — переспросила та, и они плавно съехали с опасной темы.

На улице стремительно теплело. Зима отступала, а потому теперь после школы было на одну причину меньше торопиться домой. И идя как-то раз по парку после школы, Пашка решила, что обязательно должна навестить Лизку, которую так подло оставила без внимания. Просить прощения, кататься в ногах, но всё-таки попасть к ней и узнать, что происходит. Не вышло: она пропустила приёмные часы роддома, опоздав на какой-то жалкий час. Настрочила ей сообщение:

«Лизок, пишет тебе Лысая. Срочно хочу с тобой повидаться, смертельно соскучилась. Напиши, в какое время приём? Завтра зайду».

Секунду полюбовавшись закрытой «раскладушкой» — уж очень ей нравился этот телефон, которого бы не было, если бы не Марья! — Пашка убрала её в карман, снова включив музыку. Направилась было домой, но ради интереса заглянула в заброшку.

Под дырявой крышей было пусто. Жестяные пластины медленно исчезали со стен — видимо, кто-то почуял в них металлолом. Большой недорисованный чёрный клоун недобро ухмылялся половиной улыбки с дальней стены, от чего Пашка невольно вздрогнула. Нехотя, бросила взгляд в дальний угол — но там не было никаких следов прошедшей битвы. Ни биты с гвоздями и колючей проволокой, ничего. Хотя вроде бы она была брошена там. Кто-то присвоил себе? Что ж, если у него найдутся противники — им не поздоровится…

И никого вокруг, это только мой стук

В старые ворота

И никого здесь нет, это только твой след,

И мне не важно, кто ты…

Пнув какой-то камешек, Лысая медленно прошлась под сводами заброшки, кажущейся ещё более заброшенной, чем раньше. Она была оставлена даже теми, кто самым последним нашёл в ней приют, кто курил здесь, выпивал, играл на гитаре и варил лапшу быстрого приготовления в какой-то старой каске.

«— А чё, Лысая, пить будешь?

— Ну давай хули, я ж не за рулём…

— Вот эт по-нашему, по-пацански… Хлебни тоже, Лизон, ты чё как не своя?

— Меня мама убьёт, если пиво учует…

— Ой, да чё убьёт-то, ты чё, малолетка какая что ли…

— Лан тебе, Кир, не хочет — не надо, мне больше достанется.»

Своды полуразрушенного здания наверняка запомнили эхо голоса ушедшего Кира. В отличие от Пашки — она едва могла вспомнить черты его лица. Кир ушёл бездарно и нелепо, оставив после себя горюющего отца, нежеланные воспоминания и нежеланного ребёнка, который вскоре должен был родиться. Фотографий не осталось — по крайней мере, у Лысой. И Пашке захотелось увидеть лицо Кирилла Останцева. Снова. Не расплывчатым, как показывают сны, а настоящим, каким она его помнила.

Но не идти же к его отцу, и просить фотографии. А кроме этого оставался только один выход.

Пашка направилась на кладбище.

2.

Могилу Кира она отыскала не сразу. Чувствовала себя странно: ещё ни разу она не приходила на кладбище одна и по собственной воле. В голове было пусто: птицы стихли, почуяв, что всё вокруг мимолётно и неминуемо. Ряды надгробий были лучшим тому подтверждением.

Впрочем, Лысая, сколько себя помнила, всегда считала, что лакированные каменные плиты с датами и фотографиями вообще мало связаны с реальными людьми, и нисколько их не напоминают, так что и говорить с ними бессмысленно. Или люди, роняя слова, надеются, что слова эти настолько тяжелы, что пробьют грунт и доберутся до ничего не слышащего человека под землёй?

Помотав головой, Пашка припомнила, как примерно они шли с отцом Кира и принялась прокладывать себе маршрут сквозь кладбищенские лабиринты.

Она успела даже слегка заплутать, прежде чем наконец отыскала нужное хиленькое надгробие. Кир приветливо улыбался ей с фотографии — совсем не гоповатый, нисколько не агрессивный. Обычный парень, каких множество.

Переминаясь с ноги на ногу, Пашка снова почувствовала вину: тогда она могла что-то сделать. Всего одно нужное движение в сторону Вольного — и Кир остался бы жив. Сколько раз уже так было, что она могла что-то сделать, но ничего не делала? И сколько раз ещё так будет?

Хотелось что-то сказать — но слова застряли, не пожелав рождаться. Пашка долго смотрела на чёрно-белую фотографию и медленно осознавала, что ничего не чувствует. Как в каком-то фильме — «ни любви, ни тоски, ни жалости». Кир смотрел на неё, улыбаясь с заснеженного надгробия, сверху сияло облачной голубизной дымное небо, к которому тянулись верхушки серых деревьев. Всюду медленно расцветала жизнь, но тот, кто был перед Пашкой, больше не был её частью.

Кто-то говорил, что человек остаётся жив, пока его кто-то помнит. Кто-то другой утверждал, что человек должен что-то после себя оставить. Про Кирилла Останцева многие помнят, но вот что он после себя оставил?

«Ребёнка, — глухим ударом толкнулась в Пашкиной голове мысль. — Он оставил ребёнка. Дитя, которое будет носить в себе его гены и, может быть, когда-нибудь тоже вырастет хамоватым гопником… если Лизок сможет родить. Но если не сможет… Даже думать об этом не хочу».

Краем глаза она заметила какое-то движение в стороне от себя. Поглядела на человека, идущего к ней. Пригляделась и узнала отца Кира, Владимира Петровича Останцева.

— Здравствуйте, — сказала она негромко, когда он подошёл. Подняв на неё глаза, Останцев-старший будто бы очнулся ото сна, вздрогнул.

— А… Здравствуй, — тихо ответил он, подойдя к могиле. В руках у него было шесть алых цветков. — Ты тоже к Кирюше пришла?

— Угу.

«Он что, каждый день сюда ходит?..»

Останцев склонился над могилой, став руками в варежках стряхивать снег и заменять старые цветы на только что принесённые. Пашка молча смотрела на это, подумав, что, наверное, ей стоит уйти, но что-то её остановило.

Может быть, сказать ему?

Рука от таких мыслей сама потянулась чесать затылок. Объяснить подобное точно не самая простая вещь на свете.

«Ваш сын перед смертью изнасиловал свою подругу, теперь она беременна и скоро рожает. Поздравляю, у вас двойня.» — мысленно проговорив это несколько раз, Пашка поморщилась.

Но ничего не говорить тоже нельзя! Она ничего не сказала Лизе — хотя та, скорее всего, уже и сама догадывается, потому что кроме Кира больше вариантов и быть не могло, — но нельзя же утаивать подобное и от отца Кира!

Пашка вобрала носом воздух. Выбора не было.

— Слушайте… — начала она… и замолчала. Останцев повернул к ней голову.

— Да?

— Ну… В общем… Есть кое-что… насчёт Кирилла, что я хотела бы рассказать вам. Только это очень непросто. Но я думаю, вам нужно знать это.

— Я слушаю. Что именно?

— В общем… У Кира… кхм. От Кирилла забеременела девушка. И скоро она должна будет родить.

Пауза была долгой. Останцев смотрел на Пашку, та — в сторону, не в силах поднять глаза.

— Ты… серьёзно?

— Да.

— Как это произошло?

Пашка чуть не поперхнулась, но сдержалась, быстро выдавив из себя:

— У него была девушка, с которой они… были вместе. От него она забеременела.

«Обманщица».

 — И скоро она…

— Скоро. В этом, или в следующем месяце.

Высказать правду оказалось гораздо легче, чем ждать, что произойдёт. Останцев глядел перед собой ошеломлённо и совсем не радостно.

— Я… могу вас с ней познакомить, — предложила Пашка, просто чтобы разрядить напряжённую тишину. — С Лизой. Она хорошая девушка…

— Сколько ей лет?

— Семнадцать.

В голове Лысой вспыхнула чёткая метафора — она будто бы стреляла в Останцева из невидимого револьвера, и с каждой её фразой барабан поворачивался и из ствола вырывался очередной патрон, делая наносимые раны неизлечимыми. Мужчина посмотрел на неё глазами одновременно испуганными — и страшными.

— П-почему… почему ты, Паша, раньше мне не сказала? Ты ведь знала это…

— Знала.

Ещё один выстрел. Неслышимый и невидимый.

— Но сказать вам было не так просто, — честно призналась Пашка, наконец подняв глаза. — Извините. Я не могла… набраться смелости.

Ничего больше не сказав, Останцев на ватных ногах развернулся и медленно зашагал прочь от могилы. Стал спускаться вниз — в сторону, где располагался выход.

— Владимир Петрович, — позвала его Пашка. — Стойте.

Тот замер на месте, не оборачиваясь. Сгорбленная фигура его казалась ещё более подавленной, чем обычно.

— Ребёнок, который родится… Он ваш внук. Будет вам внуком. Поймите это. Кирилла больше нет, но он… — Пашка запнулась на полуслове: слишком страшны были слова, которые она произнесла с такой лёгкостью. Но нужно было продолжить.

— …но он будет жив, пока мы будем его помнить. И если у него родится сын или дочь — Кир будет жив в нём. А если вы не захотите их видеть, — она почему-то повысила голос, — если не захотите знать своих внуков, то кто расскажет им, каким был их отец?!

Выдохнув, она поспешно сказала:

— Я не заставляю вас, ничего такого. Но прошу: не отказывайтесь от ребёнка. Потому что отказываясь от него, вы… вы откажетесь от Кира.

Останцев обернулся, посмотрел на неё.

— Конечно, Пашенька. Спасибо.

Он потёр варежкой прищуренный глаз и поспешно отвернулся.

Лёжа вечером на кровати, Пашка глядела в потолок. На раскрытом телефоне, транслирующем музыку сквозь провода наушников, мерцало неотправленное сообщение:

«Кир реально отец твоего ребёнка. Прости, что раньше не сказала.»

Беременным же нельзя волноваться, одёрнула она себя прежде, чем нажать на кнопку отправки сообщения. Это в последний момент и помешало отправить Лизке правду.

«Ищу во тьме глаза, что чернее темноты,

Ведь сиянье этих глаз ярче тысячи восходов…»

Телефон завибрировал СМС-кой.

«Полька мне всё рассказала. А Пашка-то у нас герой! (´ڡ`)»

Пашка нахмурилась — чего он вдруг повадился так часто строчить ей сообщения? — и напечатала в ответ:

«Придумаешь тоже. Где ты нахватался таких идиотских смайлов?»

«Где нахватался — там уже нету ¯_(ツ)_/¯»

«Значит, Полька ему всё рассказала… Хорошо, что хоть где-то что-то хорошо кончилось. Только хорошо ли? Её мама всё равно расстроена. Неужели, она настолько сильно его любила?»

Пашка поворочалась, снова встретив взглядом потолок родной комнаты.

Людская любовь настолько разнообразна, что невозможно понять, где она кончается, а где начинается. К примеру, забота почившей бабушки о Лизе — это была любовь? Определённо. А когда Кир изнасиловал Лизку — любил ли он её? Вряд ли, но она его — определённо, и очень сильно. Любил ли Полькин отчим свою жену? Возможно, но она его — гораздо сильнее. Полька его точно ненавидела.

«А кого я люблю?» — подумала Пашка, хмурясь. И сама себе мысленно отвечала: смотря, что понимать под этим словом.

Под конец песни к ней в комнату ворвался ураган Ладан, запрыгнул на кровать и устроил морду у неё на животе, довольно засопев. Иногда грустно поворачивал глаза, глядя на хозяйку по-щенячьи смирно. Пашка, улыбнувшись, потрепала его между ушей.

«Я люблю Ладана, потому что он здоровский. Родителей… наверное. Польку, потому что она ничего такая. Машку. Очень сильно. Исто… Так, нет, это лишнее. Вроде бы и всё. Но такое чувство, что я кого-то забыла…»

Они с Ладаном вздохнули практически одновременно, и Пашку это рассмешило.

Может быть, этого было достаточно?

3.

Она обещала себе, что на следующий же день постарается познакомить отца Кира и Лизку — это было совершенно необходимо теперь, когда старший Останцев знал, что вскоре у него будут внуки. Но на следующий день решимость её словно испарилась, потому что случилось кое-что, что выбило её из колеи.

Всё началось с утреннего СМС сообщения. Даже не дотянувшись ещё до телефона, сонная Пашка знала, что пишет ей какую-нибудь бессмысленную чушь Рубенцов. За последнее время он вообще начал слишком часто пользоваться своей привилегией писать ей сообщения и строчил их по любому поводу. Сперва Пашке это даже нравилось, но вскоре начало подбешивать.

— Ведь есть же Интернет, твою-то в корень! — предъявила она ему при встрече.— Какого хера ты мне СМС написываешь, я тебе Абромович что ли, столько денег на тебя тратить?!

— Извини… — Дима смущённо пожал плечами. — Сказала бы раньше, что не надо.

Но, кажется, спустя время он уже позабыл об этом разговоре, потому что Пашкин телефон завибрировал посреди скучнейшего урока МХК.

«Сходим в кино сегодня? ┌(ಠ_ಠ)┘»

Не сдержавшись, Пашка всё-таки хихикнула, и быстро напечатала ответ, стараясь не слишком привлекать внимание учительницы:

«Ты в паре метров от меня, ёбтвою мать… А что за фильм? Полька с нами?»

«У неё какие-то дела, так что давай вдвоём. На „Волшебников Риша“. Говорят, годнота».

«Не люблю фентези… Но чёб нет. Бабло-то есть?»

«Найдётся, я ж богатей… (¬‿¬)»

«Завязывай с этими идиотскими смайлами. Они клёвые, но я не могу найти такие знаки в телефоне и мне завидно.»

— Павлена, что это у тебя там такое интересное под партой? — спросила Тамара Львовна, заметив партизанские СМС-переписки. Вздрогнув, Пашка быстро сунула телефон в карман и взглянула на учительницу добрейшим из своих взглядов — какое-то время назад она никогда бы не подумала, что станет заниматься столь унизительными махинациями. Она даже смогла выдавить фальшивую улыбку! Хотя учителей это, зачастую, больше злило.

— Время смотрела, Тамара Львовна.

— Не знала, что смотреть время так весело. Итак, в восемнадцатом веке… — она вернулась к уроку, а Пашка взглянула в окно, за которым разгорался голубизной будний день, кажется, обещавший быть солнечным. Хотя синоптики, вроде бы, обещали сильные метели... но где они теперь?

«Что вообще со мной не так? — думала Пашка. — Я ж её терпеть не могла. Почему теперь я улыбаюсь так, будто кроме МХК для меня вообще ничего важнее нет? Глупости какие…» — думала Пашка, глядя пустым взглядом в исписанную страницу тетради. В правом углу красовалось чернильное торнадо, поблёскивающее на свету и немного продавившее бумагу, под датой слева было законспектировано начало урока — «Архитектура 18-19 веков» — которого хватило всего на несколько строчек; дальше Пашку разобрала скука и она принялась записывать случайно услышанные слова, не вдаваясь в подробности — ровно до того момента, пока не написал Дима. И почему, интересно, ему, сидящему с телефоном за первыми партами, никто ничего не сказал?

После урока она догнала его по пути в столовую и отвесила ему звонкую оплеуху.

— Ау! Это у тебя чё, вместо приветствия?!

— Когда в киношку-то собрался?

— А… Ну го сегодня после уроков. Последних двух нет, там алгебра с геометрией, а на Вагисовне другой класс. Уууу, лафа-а-а! — Дима довольно закинул портфель на плечо. — Вот бы Истомин подольше поваля… — он вовремя замолчал, но всё равно основной смысл его слов был ясен. Вместо того, чтобы разозлиться, Пашка лишь тягостно вздохнула.

— Извини. Дурак я.

— Э, Рубен, чё, в столовку-то идёшь? — позвал кто-то из одноклассников и Дима махнул им рукой.

— Ща, погоди, Сань! Ну так что, Паш, погоним в кинцо?

— Не. Что-то не хочется.

— Да ладно тебе, ты обиделась что ли? Ну я херню сморозил, сорян…

— Бля, да нормально всё, башку не забивай лишним. У меня просто есть дела.

Какое-то время поглядев на неё, Дима спросил:

— К нему пойдёшь? К Истомину?

— Ага. Давно я… Не была у него. Не время мне по киношкам шастать. Извиняй уж.

Дима лишь развёл руками.

— Ну как знаешь. Слушай, давай отойдём? Спросить кое-что хочу.

— Куда отойдём?

— Ну… Наверх. На пятый этаж.

Школа их, по сути, была четырёхэтажной. Но пятым этажом назывался чердак под самой крышей: вход туда обычно был заперт, но возле закрытой двери образовывался закуток, на котором обычно встречались те, кто прятался от общих глаз. Пашке никогда там не нравилось, и ей тем более не понравилось, что её туда зовёт Рубенцов: обычно, если на пятом этаже приватно болтали парень с девушкой, то, как правило, беседа включала в себя не только разговоры. По крайней мере, были такие слухи.

— Давай без этого. Тут и так почти нет никого, говори, что хотел, — настояла Пашка, не сдвинувшись с места.

Немного помявшись, Рубенцов произнёс:

— Ну… Ты в последнее время сама не своя. Я вот и думал с тобой в кино сходить, чтобы ты… развеялась что ли. Это всё из-за Истомина, да?

Сведя брови над переносицей, Лысая опёрлась ладонями на подоконник за спиной, согнула локти, оттолкнулась и запрыгнула на него, присев. Обычно на подоконниках сидеть запрещалось, но, как водится, разрешалось, пока никто из учителей не видел.

— Не только из-за него. У меня много чего происходит сейчас… Долго рассказывать.

Не хотелось выкладывать душу на подоконник. Как бы хорошо ни относился к ней Дима, становилось тошно от мысли, что он узнает про её чувства к Марье, к Лизке, к Истомину, ко всем, за кого она почему-то так сильно переживает.

— Да ладно тебе, всё с ним будет нормально…

Дима попытался её утешить. Только вот почему-то от его заверений стало только хуже.

— Что значит — «сама не своя»? — Пашка попыталась рассмеяться. — Копыт у меня вроде не выросло.

— Ты учиться начала, — стал задумчиво перечислять Дима. — Волосы отрастила, прикид сменила, сраться со всеми перестала, даже не материшься почти.

Сердце как будто накрыли плотной, горячей подушкой: стало тяжело и душно.

— Что, не нравится?

— Не в этом дело. Просто мне иногда кажется, что с тобой всё это происходит из-за той драки с Клоунами. И я… — он набрал в грудь воздуха перед тем, как сказать:

— И я хотел помочь.

— Что ж у вас, блядь, за привычка лезть ко мне в душу? — вскипела Лысая. — Какого лешего ты себе наплёл, Рубен? С чего ты, мать твою, взял, что это из-за драки? Или из-за Истомина? Я, сука, меняюсь так, как хочу, ясно?! И про то, что волосы отрастила — извини пожалуйста, но если бы не один долбоящер — я бы их и не сбривала!

«Обманщица».

— Паш, ты чего…

— А ничего! Заебали вы все! Лезут, блядь, в душу, толкуют всё как хотят, то мне, блядь, одиноко, то мне страшно, то я вообще меняюсь как-то странно… Что у тебя за сраная привычка брать и менять меня по своему усмотрению?!

— Да ничего я не хотел менять! — сказал Рубенцов громко. — Я просто помочь хотел!

— Пошёл ты на хуй со своей помощью, ясно?! Ты, долбан, думал, что помог мне пару раз — и мы стали друзяшками? Как бы, блядь, не так, ты мне вообще по барабану, ясно?!

Она надолго замолчала, глядя в лицо Рубенцову. В голове её промелькнула мысль, что в чём-то он и прав: в последнее время она действительно потеряла почти всё, что создавало её несколько месяцев назад. Татуировки уже не видно под ёжиком волос. Стёрлись полосы на запястьях от браслетов, порой не снимаемых месяцами — Пашка как-то постепенно ото всех их избавилась, снимая один за другим. Всё исчезло — что осталось?

Она развернулась, собравшись уйти, и увидела невдалеке от себя Польку, глядящую на них во все глаза. Интересно, сколько она услышала?

— Вы что, поругались? — спросила она, подойдя к ним.

— Мы с этим долбоёбом и не мирились, — бросила Пашка хмуро, миновав Польку и направившись к лестнице.

— Ну и вали на хер, Лысая! — крикнул ей в спину Рубенцов.

Они разошлись в разные стороны — просто чтобы не идти в одну.

Вместо четвёртого урока — литературы — Пашка пошла в туалет на третьем этаже. Подумала о том, чтобы запереться в кабинке, как это обычно делали те, кто хотел беспалевно подымить, но потом подумала, что смысла в этом особо нет. Посмотрела на себя в зеркало, всё заляпанное и грязное.

«Мне так… даже идёт» — подумала она, глядя на свою причёску. И тут же сжала кулак так, что ногти заболели: раньше она о таком совсем не думала! Что вообще происходит? Она несильно стукнула зеркало костяшками.

«Я меняюсь, как хочу, ясно?!»

«Обманщица.»

Пашка уронила голову, склонившись над раковиной.

Она действительно менялась — настолько быстро, что уже сейчас в ней почти не осталось ничего, что было раньше. Но хорошо ли это? Может быть, снова побриться налысо? Снова обнажить татуировку, начать носить треклятые браслеты? Едва Пашка подумала об этом — ей стало тягостно. Возвращаться к прежнему образу жизни не хотелось.

«Ну ты сама подумай, — сказал ей внутренний голос, — у тебя ведь появились друзья. И даже не один, и не два. Как только они поняли, что ты вовсе не такая злая, они подружились с тобой, прониклись к тебе симпатией. И ты поняла, что поддерживать лысину бессмысленно — эти люди принимают тебя, вместе с твоими птицами, такой, какая ты есть. Разве плохо, что ты меняешься в лучшую сторону ради них?»

Пашка выдохнула носом воздух. Подняла глаза, взглянув в них в зеркале. Серые были глаза, сердитые.

— Не плохо, — сказала она себе тихо, — но мне опять больно. Замкнутый круг какой-то.

«Действительно. Дружить с кем-то — значит хоть когда-нибудь с ним расставаться или ссориться. Но если ни с кем не дружить, или держать людей на дистанции — татуировкой например, — то ты и не поссоришься ни с кем, и больно тебе от расставания с ними не будет. Только вот кем тогда будешь ты сама?»

Заткнись!!! — взбесилась Пашка, поздно поняв, что сказала это вслух. Взбесило её то, что внутренний голос, кажется, был кругом прав, но правду признавать ужасно не хотелось.

«Вот бы поговорить с Истоминым…» — подумала она невольно. Гордость внутри привычно начала отрицать, но теперь даже она не нашла аргументов в свою защиту. Пашка давно призналась сама себе, что Истомин нужен ей. Что он понимает её лучше остальных, и хорошо к ней относится, несмотря на то, что иногда позволяет себе идиотские остроты.

Вспомнилось, что уже несколько дней как не звонила ей Ксения. Пашка и сама не хотела навязываться, и понимала, что как только Истомин проснётся — Ксения тут же её наберёт, они договорились. А пока она решила её не тревожить.

Пашка спустилась вниз, вспомнив, что раздевалку ей раньше времени никто не откроет. Пришлось снова плести чушь про больницу и плохое самочувствие, и показывать одну и ту же справку из медпункта, полученную ей ещё в начале десятого класса. Нехотя, молодой охранник открыл ей дверь, выпуская на свободу.

4.

На улице — перед самым мартом-то! — неожиданно разразилась сильная, воющая метель. Укрыв голову капюшоном, и упрятав нижнюю часть лица в подаренный Истоминым шарф, Пашка направилась домой: из школы она уже сбежала, а для прогулок и походов по больницам погодка была не самая подходящая, стоило подождать, пока природное буйство устаканится.

Ксения почему-то не брала трубку. Чуть не отморозив пальцы, Пашка на ходу быстро напечатала:

«Привет, позвони, пожалуйста, как будешь свободна. Я хочу знать, как дела.»

Уточнять не требовалось — Ксения наверняка поймёт, о чём речь. Почему-то на душе было неспокойно. Ксения, конечно, не походила на человека, легко поддающегося отчаянию, но много ли у неё было людей, готовых поддержать её в трудную минуту так же, как она поддерживала Истомина?

Чтобы отвлечься от дурных мыслей, Пашка включила музыку. На душе было паршиво: ссора с Рубенцовым давала о себе знать. Его стеклянный взгляд так и стоял у неё перед глазами. Только он подумал, что всё наладилось, как она сказала ему, что никогда не считала его другом.

«Интересно, парни обижаться умеют?» — подумала она равнодушно. Девушкам обычно только повод дай, однако все парни, с которыми была знакома Пашка, совсем не выглядели как люди, которые могут обидеться на грубое слово. Обидеться — то есть, грустно поглядеть, вздохнуть и уйти. Врезать за грубость, конечно, мог каждый, но это иная степень обиды. Мерзкий Патрушев, до сих пор при встрече ненавидяще сверлящий её глазами, судя по всему, обижаться умел, но он и выглядел, и вёл себя так педиковато, что у Пашки даже язык не поворачивался приравнять его к парням. Так что он был исключением из правил.

Но неужели, Рубенцов обиделся на неё? Нет, наверняка просто взял и принял, как данность. Скорее всего, у парней так это и работает. Решив, что так оно на самом деле и есть, Лысая прогнала его из-под черепа. Забот сейчас и так хватало.

— Блин, ну и холод… — прошипела она, чувствуя, как метель пронизывает щёки ледяными иглами.

Домой она вернулась полноценным снеговиком: отфыркивалась и отряхивалась так, что Ладан, наверное, на радостях посчитал, что хозяйка его превращается в собаку, и несколько раз жизнерадостно гавкнул на всю квартиру. Пашка, стянув с себя куртку и шарф, сначала отыскала на кухне залежи макарон с трюфелями, запертые в кастрюле, поставила их в микроволновку разогревать. Слушая пиканье таймера, Лысая решила, что больше не выдержит, и отправилась в душ, смирившись с тем, что по выходу из него еду придётся разогревать ещё раз. Слишком замёрзла.

Тугие горячие струи не очень-то поднимали настроение, но жить под ними становилось немного легче. Вышла Пашка аж спустя полчаса, зато согревшаяся и разомлевшая. Пообедала макаронами, и только потом вспомнила про телефон, оставленный в куртке.

Когда она достала его, на закрытой раскладушке мигал индикатор: пришло сообщение. Молясь, чтобы это не был очередной привет от оператора, Пашка раскрыла телефон.

«Паша, Олег уехал в Москву. Сменил номер, сказал, что сюда не вернётся. Просил передавать тебе привет. Прости что раньше не написала.»

Пашка осела на пол прямо в коридоре, возле курток.

Раз за разом она перечитывала сообщение, не в силах поверить в то, что складывали буквы. Уехал? Он ведь лежал в коме, куда он на хрен мог уехать? И если даже уехал — почему ей ничего не сказал? Ни слова! Такого просто не могло быть. Пашка набрала номер Ксении — но та не брала трубку. Раз за разом, она набирала её несколько раз, но результат по-прежнему был нулевым. Никто не отвечал, и это порядком раздражало. В другой ситуации Лысая стала бы спрашивать себя «её что там, еноты сгрызли?!», но содержимое СМС быстро выветривало из-под черепа шутки.

Вместо них в голове бились вопросы.

Как он мог уехать? Куда? Почему? Запросто так оставил работу учителя? И её, Ксюшу, тоже оставил? Что ему могло понадобиться в Москве так срочно, особенно после болезненных травм, повлекших за собой кому?

Ладан подошёл к хозяйке, чуя неладное, но Пашка его даже не заметила — пока он не лизнул горячим шершавым языком её мокрую щёку. Поморщившись, она наклонила голову в сторону, почувствовав, как затекла шея: кажется, сидела она здесь уже достаточно долго.

— Что происходит, Ладан? — спросила Пашка, погладив пса и прижав к себе. — Почему он так поступил? Что случилось? Почему… — она продолжала задавать вопросы, обнимая пса, и чувствовала, что слёзы катятся из глаз сами, непроизвольно. — Почему, Ладушка, почему я плачу? — она зарылась лицом в шерсть.

Он не мог уехать, и просто оставить её, ничего не сказав, не написав, не оставив. Может, это просто дурацкий розыгрыш, и вообще сам Истомин решил над ней так жестоко постебаться? «Если так, — думала Пашка, — то я ему, ей богу, врежу, не посмотрю, что только из комы вылез, паскуда…».

Вытерев лицо руками, она отпустила Ладана, сама, кряхтя, поднялась на ноги и отправилась умываться. Умывшись, немного пришла в себя, решила: слезами делу не поможешь. Несмотря на то, что паника раздирала её изнутри, Лысая говорила себе: возможно, произошла ошибка. Она что-то не так поняла. Может, это всё-таки какая-то дурная шутка. Может, сообщение вообще не ей.

Нет, там называлось её имя, и имя Истомина. Следовательно, не могло быть ошибки. Единственным выходом было пойти домой к Ксении, ломиться в двери, бить кулаками стёкла, делать всё, что угодно — лишь бы она ответила, что всё это значит.

Телефон зазвонил — Пашка, не глядя, взяла трубку.

— Да?

— Паш, привет, ты опять последний урок прогуляла?

— Блядь, не до тебя сейчас… — она поспешно скинула Полькин звонок, не думая о том, как потом будет перед ней объясняться… опять.

Наспех одевшись в первую одежду, что попалась под руку, она выбежала из квартиры, едва не забыв запереть за собой дверь.

Метель, бушующая снаружи, мгновенно остудила её пыл: Пашка почувствовала холод, пробирающий до костей, и поняла, что даже не додумалась застегнуть куртку. Когда герметичность её «скафандра» была восстановлена, Лысая уже замёрзла, но домой возвращаться не стала — вместо этого двинулась в сторону остановки.

Пока дождалась автобуса, её снова всю запорошило. Люди вокруг будто бы вымерли. На самом деле, конечно, попрятались в дома и не высовываются. Не глядя оплатив проезд, Пашка уселась к заледеневшему окну, сквозь которое ни черта не было видно, и принялась дышать на замёрзшие пальцы.

Автобус дрожал, пока ехал. Приёмник транслировал какие-то передачи, гороскопы да прогнозы погоды и, слушая их, Пашка про себя раздражалась: как мир вообще может быть настолько равнодушен к тому, что сейчас происходит?

Вот бы все её страхи оказались чепухой. Никуда Истомин не уехал: он, падла такая, просто решил прикольнуться, сидит там в квартире вместе с Ксенией, тайно выписанный из больницы, чаёк попивает, да лыбится небось во все зубы.

«Если так — я им мешать не стану, вот только этот мудак тогда пусть на мою дружбу не рассчитывает», — решительно думала Пашка, хмурясь и сжимая покрасневшие с холода кулаки. Не сжимались: недавно опять начали отрастать ногти.

В голову к ней вовремя пришла одна мысль — и Лысая соскочила с автобуса на две остановки раньше Полтинника. Денег у неё не осталось ни на обратный проезд, ни на какой-либо ещё, но Пашка не думала об этом, прокладывая себе путь сквозь пургу, к больнице, находящейся в относительной близости. Поворот на Полтинник был чуть дальше, и также неподалёку располагалась больница, в которой она, Пашка, недавно лежала: там же лежал и реанимированный Истомин.

Войдя в больницу, она не собиралась медлить: понимала, что если станет проситься, то её скорее выдворят вон, чем пропустят в приёмный покой вне положенного времени. Больничные бюрократы обычно упёртые, как бараны. Сдав одежду в гардероб, она для приличия надела бахилы и незаметно скользнула в коридор, ведущий к палатам, в одной из которых, по памяти Пашки, находился Истомин.

«Если он там, — думала она, торопливо шагая по коридору, — то всё хорошо. Правда, не знаю, какого хрена тогда Ксюха написала мне это… Но если его там нет — значит, правда выписали? И правда уехал в Москву?»

Она по-прежнему не могла в это поверить. Не могла и не хотела.

Проскользнув мимо говоривших о чём-то врачей, она шмыгнула к палатам, прокралась мимо одной, второй, третьей… И, наконец, дошла до нужной двери. Видя, что с другого конца коридора на неё уже вопросительно смотрят медсёстры, Пашка рывком отворила дверь, заглянув внутрь.

Койка Истомина была пуста.

Не собираясь ничего выяснять, Лысая поспешила к выходу. Вслед ей доносились какие-то вопросы — но она уже не слушала.

Метель не собиралась успокаиваться.

Пашка, закрывая лицо рукой, брела сквозь свистящие снежные вихри, а в голове бились всполошённые мухами птицы: жив? Очнулся? Но тогда почему уехал? Почему ничего ей не сказал, неужели, для него только Ксения имела значение, и только с ней стоило прощаться?! Мимо проезжали автобусы, и Лысая глядела им вслед с завистью. Внутри салона было хоть немного тепло.

Когда она дошла до нужного дома, ей казалось, что пальцы рук вот-вот отвалятся. Ей действительно повезло, потому что в момент, когда она подошла к подъезду, оттуда вышла пожилая женщина — и куда её несёт в такую метель?! — и Пашка, ничего не говоря, забежала внутрь.

В подъезде почувствовала, как медленно и мучительно оттаивает замёрзшее лицо. Наслаждаться времени не было: она, запыхавшись, взбежала на этаж по лестнице. Слегка отдышалась. Вдохнула носом воздух. Шмыгнула и нажала несколько раз на звонок. Прислушалась. Из-за двери не раздавалось ни звука. Ксения вообще там? Пашка испугалась: неужели, её мучительный путь был напрасен, и Ксении даже нет в этой квартире? Она забарабанила в дверь кулаком, чувствуя, как охватывает её отчаяние. Попробовала позвонить — и самым краем уха услышала, как за дверью звякнула, и тут же затихла мелодия звонка. Ксения была там, но по каким-то причинам просто не хотела открывать.

Пашка забарабанила сильнее.

— Ксюха, это я! Открой! — срывающимся голосом крикнула она в дверь. — Расскажи мне! Расскажи, что за херня!

— Уходи, — донёсся еле слышный голос из-за двери. Полумёртвый, ко всему безразличный голос. — Паша, Олег… уехал. Он не вернётся.

— Почему он уехал?! Какого чёрта?! — спросила Пашка громко, слыша, как отдаётся её голос под сводами подъезда. — Что ему понадобилось в Москве?! Ксюша, объясни, пожалуйста! Почему он даже не попрощался?!

— Может, ему было всё равно.

В горле Пашки встал ком — но она его проглотила:

— Да не может быть такого! Он сам говорил мне, что я его друг! Он никогда бы так не сделал!

— Паша, уходи пожалуйста.

— Не уйду, пока ты мне не объяснишь! Я тоже его друг, я…

Замок щёлкнул. Дверь медленно отъехала в сторону.

Перед Пашкой появилась Ксения: бледная, поникшая, в мятой одежде, с растрёпанными волосами, с синяками под усталыми, бесцветными глазами, лишёнными очков. Сначала Пашка почти что вздохнула с облегчением, но, встретив взгляд Ксении, поняла, что всё её нутро уходит куда-то далеко вниз. Беспощадная и очевидная правда, почему-то до этого не приходившая к ней в голову, теперь предъявила своё главное доказательство в виде убитой горем девушки, едва стоящей на ногах.

— Олег… — произнесла Ксения, кажется, еле ворочая языком, — уехал. Он… Не вернётся.

Конечно, подумала Пашка ошеломлённо.

Никуда он не мог уехать.

В тишине подъезда телефон, который она держала в руках, гулко стукнул о каменную плитку пола, разлетевшись на запчасти.