Лысая (джен)

1.

Лето близилось к своему финалу неумолимо, и Пашка кое-как успевала ухватывать за хвост последние тёплые деньки: на последнюю неделю августа синоптики прочили сильное похолодание. Изо дня в день гуляя по городу, с Ладаном или без, она иногда встречалась с Шаравой или кем-то из его компании. С ними всего за месяц-другой сложились отношения лучше, чем с одноклассниками за все десять лет учёбы. Несколько раз Пашке удалось вытащить Говнаря из дома и прогуляться с ним до пирса: затворник подрабатывал айтишником в фирме, работающей на какую-то там партию. Смерть Кира Говнарь пережил со странной, почти что равнодушной покорностью: так, мол, судьба сложилась, характер у него всегда был не сахар, сам виноват. Пашке, когда он такое сказал, захотелось ему врезать, но она сдержалась.

Простынь, кстати, с начала августа куда-то пропал и с тех пор не появлялся на горизонте, никому не звонил и не писал; Говнарь ничего про это не знал и пожимал плечами, давно, мол, не виделись.

Больше всего Пашку беспокоила Лизок.

Она была как оставленная надолго больная опухоль: вроде как и болела, и нужно было что-то делать, а прикасаться не хотелось, как бы хуже не сделать. И в один день Лысая решила: будь что будет. И позвонила подруге.

Та взяла трубку, как всегда помолчав пару мгновений.

— Алло.

— Лизок, здоровки, тебе Лысая звонит, — Пашка попыталась изобразить бодрый тон. — Слушай, давно не виделись, а погодка-то за окном какая! Погнали прошвырнёмся немного? Я пивка куплю, если хочешь… Проветришься хоть.

— Нет, спасибо, Паша. Не хочу.

— Ну давай тогда я зайду? — бодрость голоса немного упала, но осталась наигранная весёлая уверенность. — Лизок, ну ты чего, давно ж не виделись…

Лизок замолчала, кажется, обдумывая, хочет ли сейчас принимать гостей.

— Лизка-Лизонька-Лизо-ок, погуляй со мной разок… — шутливо напела Лысая.

— Тебе очень хочется?

— Очень! Прямо сил нет, как давно я тебя не видела! Столько всего рассказать хочу…

— Ладно, тогда… Давай около «Кировского» через полчаса.

Лизок в их компании была тем самым человеком, который всегда и всюду систематически опаздывал. Не сказать, что специально, но будто бы сам её организм был настроен таким образом, что если она придёт вовремя, то собьются какие-то таинственные схемы и всё полетит к чертям. Лизок умудрялась опаздывать даже тогда, когда в трубку говорила, что уже подходит к месту встречи. Более того, однажды Лысая назначила встречу, как и сейчас, «через полчаса», вышла из дома спустя сорок минут, быстро добралась до места — и даже тогда ей пришлось ждать Лизку. Эта её черта иногда порядком раздражала, однако со временем стало ясно, что ничего поделать нельзя: девушке будто бы и правда где-то на генном уровне было предписано всегда опаздывать.

А сейчас она пришла ещё и не одна: за ней вслед тащились два таджика, что-то активно ей предлагающие. Лизок спешно перебежала дорогу, без слов спрятавшись за спину Пашки и схватив её за рукава.

— Ну и куда спряталась, э, иди сюда, — сказал первый из таджиков, подходя к ним.

Лысая сделала шаг вперёд, чувствуя, как накаляются «газом» внутренности.

— Я сейчас твоё ебало спрячу, выродок.

— Э, ты чё, подруга её? — спросил второй. — А чё лысая, болеешь?

— Господи! — испугалась какая-то пожилая женщина с пакетами, когда прямо возле неё сокрушительно рухнул на землю таджик, держащийся за лицо.

— Извините! — сказала ей Пашка. Извинения были встречены проклятиями: женщина поспешила прочь. Второй таджик, ещё стоящий на ногах, хотел, было, что-то сказать, но посмотрел куда-то в сторону. Проследив его взгляд, Лысая увидела поворачивающий из переулка в их сторону полицейский «бобик».

— Идём, Лизок, — сказала она негромко, потянув подругу за рукав. С полицией у неё отношения были весьма натянутые: пара приводов из-за «актов вандализма» (иначе говоря, рисование граффити на стенах), а также частые задержания за драки сделали своё дело, и в участке Пашку Романову хорошо знали.

Ударенный таджик, как назло, не спешил подниматься с земли, держась за лицо.

Пашка и Лизок молча и торопливо дошли до угла дома. В последний момент Пашка обернулась. Как и следовало ожидать, «бобик» тормознул прямо возле «Кировского», а вышедший из него человек в форме выслушивал жалобы таджиков, показывающих в их сторону.

— Лизок, сворачиваем за угол — и бежим, — сказала Пашка негромко.

Лысая возблагодарила небеса за то, что эта мысль пришла ей вовремя. Как только они отбежали от угла метров на сто, «бобик» тут же показался из-за здания магазина, свернул в их сторону. Бежать вдоль дороги было глупо и бесполезно — и Пашка потянула Лизку во двор, под сень сгорбленных, медленно желтеющих деревьев.

Останавливаться было нельзя. К счастью, в следующем дворе была та самая девятиэтажка, которую «откупорили» недавно Лысая с Илюшкой. Припомнив это, Пашка побежала туда.

— Охрененная прогулка, — задыхаясь, сказала Лизок. Бегать она хоть и умела, но не очень любила: когда их компании приходилось от кого-то удирать, она часто бежала самой последней, хоть и поспевала.

Лысая не нашла, что ответить подруге. Они выбежали из двора, поглядев по сторонам. Два двора разделяла узкая дорога, на другом конце которой — вот подстава! — показался злополучный «бобик».

— Быстрее!

Они пересекли дорогу, бросившись к тому самому подъезду. Набрав случайный номер квартиры, Пашка сделала собственный голос ужасно тонким и писклявым, пролепетав, «я забыла ключики дома, откройте пожалуйста…». Вместе с писком домофона послышался вопрос вроде «кто это, из какой квартиры?». Заходя за Лысой, Лизок не удержалась, ответив что-то вроде «Это кавалер твоей маман». Не удержавшись, Пашка захохотала в голос, и смех её сопроводил хлопок железной двери.

— Мда-а… — хмыкнула Пашка, с крыши глядя на «бобик», остановившийся возле подъезда. — Как думаешь, что они будут делать?

— Хазэ… — Лизок улеглась прямо на плоскую крышу, раскинув руки, и тяжело дышала: всё никак не могла оправиться от долгого бега. — Надо было дома остаться…

— Да ладно тебе, — улыбнулась Пашка, ложась с ней рядом, но руки сложив на животе. Даже прозрачная синева небес в этот момент почему-то показалась ей какой-то… интригующей. Колючая поверхность крыши немного колола лысину — Пашка всё же недавно сходила к парикмахеру и состригла с черепа всю короткую «шерсть», посмевшую расти без её ведома.

Они немного помолчали.

— Лиз… Ну что, как дела-то? — спросила Пашка.

Лизок тяжело вздохнула носом (чёрная футболка вздыбилась и опустилась).

— Я хочу умереть, Паш, — неожиданно призналась она. — Чтобы быть с ним. Снова.

От таких признаний по коже поползли мурашки.

Что вообще можно сказать человеку, который говорит такое? Пашка не знала, и от этого ей стало очень тягостно. Она точно знала, что нельзя Лизке сейчас умирать, и вообще нельзя никому из её друзей, но… как их убедить в этом?

— Лиз, слушай, я понимаю. Но…

— Ничего ты не понимаешь, Паша. Не обижайся, но он всегда смотрел на тебя как на равную. А на меня — как на школоту какую-нибудь. Я всегда мечтала быть похожей на тебя, даже однажды подумала: может, побриться? Но это было бы тупо…

«Ещё как», — подумала Пашка, а вслух негромко возмутилась:

— С хуя ли я не понимаю? Он мне не друг что ли? Ты знаешь вообще, насколько мне было хуёво, и как мне тоже хотелось умереть? Да вот только смерть ни хрена не изменит и Кира не вернёт.

— Может, и мне тогда жить не стоит.

— Лизок, ты заебала говорить так! — честно сказала Пашка, приподнявшись на локте. — Ты хоть раз подумала о том, что с нами со всеми будет, если после Кира ещё и ты уйдёшь? А что, если все мы от горя повесимся, будет с нашими семьями, друзьями, знакомыми — им тоже на стену лезть? Нужно просто жить дальше, а не делать окружающим ещё больнее, чем было.

Она легла обратно и произнесла потише, не глядя на подругу:

— Поэтому все те, кто с крыш сигает да вены режет — чёртовы эгоисты. Можно ещё понять, если в жизни совсем ничего не осталось, и за душой нихуя нет. Но как же меня выбешивает, когда человек просто хочет сдохнуть, а о тех, кто его любит, вообще ни хера не думает.

— Прости, — сказала Лизок негромко.

Помолчала немного, затем добавила:

— Я просто… так по нему тоскую.

— Да я понимаю, Лизёныш, — грустно вздохнула Пашка. — Я тоже, но… что тут поделаешь. Мёртвых не вернёшь.

Они помолчали. Лысая, скрестив руки на животе, хмуро смотрела в безоблачную небесную глубину, размышляя: каков шанс того, что Лизок после её слов раздумает суицидиться? Она ненавидела читать кому-то морали и вообще делать вид, что она что-то понимает в жизни больше других. Конечно, Пашка не любила, когда так делал кто-то другой. Но сейчас это было нужно, иначе могло произойти… ещё одно непоправимое.

— Паш, у тебя сигареты есть? — спросила Лизок спустя долгое время молчания.

— Не-а. Я не покупала больше…

— А ты же ведь…

— Что? Я давно бросила.

Лизок немного помолчала, а затем тягостно вздохнула.

— Покурить охота. Глянь, менты уехали, нет?

Пашка высунула голову, поглядев на располагающийся внизу двор. Именно в этот момент «бобик» двинулся с места, уезжая: «фараоны» ничего не нашли.

— Свалили… Слушай, у меня есть одно предложение, от которого ты просто не сможешь отказаться!

Лизок глянула заинтересованно.

2.

На следующее утро в горле с похмелья было сухо, как в раскалённой пустыне.

«Сколько же сейчас времени?» — подумала Пашка, пытаясь понять, где она лежит, как она тут оказалась и какое сейчас время суток. Она припомнила, что они с Лизкой, скинувшись — у обоих имелось по 200-300 рублей в заначках — отправились в местный бар, «Мельница». Пашку туда постоянно пропускали без паспорта, так как хозяин бара был знакомым Кира, а Кир раньше часто сюда захаживал вместе с ними. Вот только всё, что произошло в «Мельнице», было как в тумане: Лысая вообще ничего не могла вспомнить, и это изрядно напрягало.

Голова гудела. Как много они выпили? Сколько времени проспали?

— Ли… — Пашка икнула, не договорив, затем сделала ещё одну попытку, — зо-ок…

Она пошевелилась (двигаться не хотелось, а голова раскалывалась при каждом движении, как под ударами отбойного молотка), и тут же определила местоположение Лизки: она сладко посапывала, крепко обхватив Пашку за талию.

— Ох мать… — протерев глаза, Лысая рассеянно погладила Лизку по крашеным волосам. — Просыпайся, эй… Лиз…

«Стоп, а где мы вообще?»

Это точно была не Пашкина квартира: они лежали на просторной кровати возле стены. Комнатка, судя по всему, была небольшой, примерно два на четыре; напротив их кровати стояла ещё одна такая же, но заправленная. На спальню Лизки это тоже не походило, и у Говнаря спальня, вроде бы, не так была обустроена…

— Ох… Лизок, просыпайся, мать твою! — Пашка попыталась столкнуть спящую подругу с кровати, но та уцепилась слишком крепко. В итоге рухнули они обе, причём Лысая бухнулась (наверное, больно) на Лизку в лучших традициях романтических фильмов, так что их лица оказались очень близко друг к другу.

Лизок болезненно поморщилась, открыла глаза и посмотрела на Пашку.

— Ммм… — она, кажется, не придумала, что сказать.

— Ща, погоди, я встану… — пробормотала Лысая, еле шевеля языком. Несмотря на то, что она так сказала, сил вставать она в себе не чувствовала.

— Паш, от тебя несёт.

— Ты тоже воняешь, как Палыч первого января…

Лизок знала про Палыча только понаслышке от Кира, а потому ничего не сказала.

Двинувшись всем телом вбок, Пашка скатилась с подруги и бухнулась на пол рядом с ней, глядя в незнакомый потолок.

— Скажи, мы… где вообще? — спросила она, отдышавшись.

— Не ебу, — коротко буркнула Лизок, качая головой из стороны в сторону. — Паш, я… вообще ничё не помню. Что вчера было?

— Мне б знать. — Лысая потёрла глаза. — Набухались мы, по ходу, как черти…

— Да нам бы не хватило денег так много выпить, — возразила Лизок.

— Короче… Надо валить. Мы хрен знает вообще где…

— Погоди. Это, значит, не твоя квартира? — до Лизка, наконец, начало доходить.

— Нет… и не Говнаря, что ещё дерьмовее. Я понятия не имею, кто это такой добрый с нами бухал.

— Может, Простынь…

— Ага, он по барам так и шляется! Он бы нас не утащил один…

— А Серёга?..

— Тоже нет, у него в однушке нет таких хором…

— И что нам делать теперь?

— А что ещё делать? Поднимаемся и… валим.

И Пашка, и Лизок были сейчас одеты в ту же одежду, что и накануне. Пашкин телефон по-прежнему был в кармане, и ключи в куртке звенели: значит, кто бы их сюда не принёс, шмонать их он пока что не стал. А зря, упустил хороший момент…

— Уже поднимаемся? — хихикнула Лизок спустя пару минут, и Пашка, чуть снова не заснувшая, поняла, что они до сих пор не поднимаются, хотя уже пора бы.

— Да. Надо вставать… У-ух, башка-то болит… Ты как, встать мож…

— Могу, я тебе чё… Ай, бл…

— Ну вот, может она. Давай лапу, помогу… Блин, опохмелиться бы чутка.

В просторной и пустой квартире никого не было. Негромко тикали часы в прибранной гостиной, на кухне сквозь открытую форточку доносился шум улицы и шелест листвы. Подойдя к окну, Пашка отодвинула занавеску, выглянув из окна. Квартира располагалась примерно на пятом этаже, внизу располагался смутно знакомый двор. И когда Пашка припомнила, где именно этот двор располагается, настроения ей это не прибавило.

— Плохо, Лизок… — сказала Пашка. — Это Полтинник.

Внизу, сквозь густую листву угадывался тот самый двор, в котором Серёга встречался с девушкой по кличке «Харли». И в котором Пашке поручили передать весьма неоднозначное предупреждение для Кира.

— А что плохого? — Лизок умылась и теперь выглядела хоть немного лучше, чем минут пять назад. — Просто свалим да и всё…

— Угу, наверное. Главное на Клоунов не нарваться.

— Это те, которые…

— Это те, которые Кира грохнули, — лишь спустя пару секунд Лысая поняла, что получилось слишком жёстко, но ничего исправлять не стала: правда оставалась правдой. -Меня они тоже знают, так что, если увидят, разборок не избежать. Не стоило нам сюда соваться…

— Может, Серёге позвонить? — предположила Лизок. — Он бы нас забрал…

— Да ну, — Пашка махнула рукой. — Чё его зря мотать. Сами выберемся. Чай не Бастилия.

— Чего?..

— Забей.

Пашка достала телефон, но тот не включался — был разряжен. У Лизки телефона вообще не было, забыла дома. Так что если бы они даже и захотели позвонить Серёге, то не смогли бы. Настенные часы в гостиной показывали без десяти одиннадцать. На кухне, к их счастью, нашёлся графин, полный холодной воды. Пашка и Лизок полностью его опустошили, а потом ещё потратили время в ванной, хорошенько умывшись ледяной водой. Стало ненамного, но легче.

— А что мы просто так возьмём и уйдём? — спросила Лизок уже в коридоре. — Ни дверь не закроем, ничего?

— А нахера, — Пашка равнодушно пожала плечами. — Мы ж не знаем, чья это квартира… Когда хозяин вернётся, пусть вообще спасибо скажет, что не обворовали.

— Паш, — спросила Лизок, когда они торопливо спускались по лестницам, — ты со вчера вообще ничего не помнишь?

— Я просто не очень хочу сейчас вспоминать, мне херово…

— Мы же оказались в чужой квартире, и сами не помним, как это произошло! Это же как минимум странно… И кто её хозяин? И почему он ушёл оттуда? И почему мы…

— Лизок, давай не сейчас, хорошо?

Прохладная улица подействовала освежающе. Пашка вдохнула носом воздух, чувствуя, как хмельному рассудку становится немного лучше. Это ощущение живо напомнило Лысой давнюю вписку с компанией, и она подумала: а не натворила ли она в очередной раз чего-то непоправимого?

«Нет, — Пашка зажмурилась и помотала головой, — больше я такого дерьма точно не допущу!»

— По Дагестанской пойдём? — спросила Лизок, следуя за подругой. — Или через гаражи?

— На хер гаражи, пошли через Дагестанскую.

Сам по себе, Полтинник даже не был районом в полном смысле этого слова: это было несколько новых и старых дворов, окружающих промышленный комплекс на краю города. Сам комплекс был пронумерован пятидесятым, что и дало району такое название. Рядом с этим комплексом располагалась конечная остановка автобусов, пара-тройка заброшенных деревянных домов и один ларёк «Колумбия», который почти ничего не зарабатывал — его чуть ли не ежедневно крышевали все, кому не лень (Говнарь однажды очень метко сравнил этот ларёк со старой колумбийской проституткой). На окраине Полтинника находился техникум, в который уходило учиться после девятого класса большинство учеников ближайших школ. Расположение на окраине, техникум, автобусное депо, на рабочие места привлекающее массу кавказцев — все эти факторы привлекали в Полтинник не самое благополучное население, состоящее из гопников, бомжей, алкашей, наркоманов. Поговаривали, что существовала даже некая «автобусная» мафия, состоящие в которой водители не допускали появления новых маршрутов, лишавших их прибыли. Неудивительно, что именно в Полтиннике выросли Клоуны.

В общем, весёленький был район.

Пашка и Лизок вышли из дома, находящегося почти на выезде с Полтинника. Им всего-то нужно было спуститься сквозь узкую тропинку, заросшую с обеих сторон высокой травой, пройти по бездорожью, асфальта не видавшему со времён перестройки, миновать несколько мусорных баков, и впереди — выезд с Полтинника, где влияние Клоунов не то, чтобы пропадает совсем, но жить становится спокойнее.

Когда они вышли, Лизок предложила поехать на автобусе — всё же остановка была рядом, а какая-никакая мелочь в карманах осталась после попойки. Но Пашка, издалека заметившая большую и шумную компанию «спортивчиков», выпивающих на лавке вблизи припаркованных автобусов, сказала, что лучше пойти пешком, чем ждать, пока поедет автобус.

— Паш, чего ты боишься-то? — удивлялась Лизок, ступая вслед за подругой по узкой дорожке. — Ну полезут, въебёшь разок-другой — отвалят…

— Ага, один наш друг тоже так думал, — сказала Пашка негромко. — Прости, пожалуйста, что напоминаю об этом так часто, просто… Не говори так, будто Клоуны — обычные гопники. Они психи, и связываться с ними я не хочу.

Лизок понимающе замолчала.

Они почти миновали два десятка метров того самого «бездорожья», проезжая по которому, любой автомобиль рисковал остаться без колёс, когда Пашка заметила впереди ещё одну компанию. Поменьше той, что на остановке, конечно, но всё-таки это заставило её напрячься. Лизке она ничего не сказала, решив, что не обязательно впадать в паранойю каждый раз, когда видишь в Полтиннике такие компании. «Может, просто ребята поболтать собрались, чего зря кипиш разводить…»

Она попыталась о чём-то заговорить с Лизкой, чтобы отвлечь её. За беседой они прошли мимо компании, и краем глаза Лысая заметила, что на неё всё же кто-то обернулся. Они продолжили идти, и когда, наконец, компания осталась позади, и ничего не произошло, Пашка мысленно вздохнула с облегчением.

— Романова!

— Блять.

Пашка машинально обернулась: по фамилии её мало кто знал, а из тех, кто вообще её знал, называли только редкие одноклассники. Тот, что позвал, в её классе не учился — высокий, тощий, в голубой футболке, с тонким высоким голосом и почти что женскими чертами лица. Пашка ещё раз выругалась про себя, едва вспомнив фамилию этого парня.

— Чё надо, Патрушев?

— Иди сюда, — ухмыльнулся он. — Побазарим чутка.

Одной ногой он покатывал по бетонной плите, на которой стоял, потрёпанынй скейт. На тех, кто стоит рядом с ним, Пашка обратила внимание, только когда подошла — и среди них, к молчаливой досаде, увидела ту самую Наташу «Харли». Мир был тесен — но Полтинник ещё теснее.

— Здоров, Лысая, — сказала девушка, щёлкая семечки и сплёвывая себе под ноги скорлупки.

Третий парень был Пашке не знаком: высокий, бритый, лопоухий и загорелый, в спортивной куртке, застёгнутой до подбородка, с волосатыми ногами и поразительно чистыми белыми носками в красных кедах. Будто взяли того же Вольного и вытянули по струнке.

Пашка мельком оглядела всех троих, а затем скучно посмотрела на Патрушева, решив делать вид, что до Наташи и её друга ей дела никакого нет. Сзади подошла Лизок, пока что не понимающая, что происходит.

— Так чё тебе надо? — спросила Пашка, набычившись. — Чё-то ты наглым больно стал, Патрушев. По лицу давно не получал? Так я тебе пиздов пропишу базару ноль, если ты проблем ищешь — только скажи…

— Проблемы тут у тебя скорее, Лысая. Ты больно борзая стала, скажи, Наташ?

— Во-во, — кивнула Харли, и Пашка почувствовала себя будто бы в западне. С Патрушевым, недавно переведённым в параллельный класс, у неё были особые счёты, но сам по себе он ничего не представлял… если бы только сейчас рядом с ним не стояла, лузгая семечки, глава Клоунов. Предполагаемая, конечно — потому что Лысая до сих пор не совсем верила рассказам Серёги.

-Чё, как там Останцев? — с ухмылкой осведомилась Харли. — Жив-здоров?

«Знает же, скотина… — подумала Пашка, чувствуя, как привычно раскаляются внутренности, а кулаки сжимаются сами собой, требуя крови. — Всё ведь знает…»

— Да-а, — сдержанно протянула она, взглянув на Наташу спокойным — и одновременно о-о-очень выразительным взглядом, — жив и здоров, и хуй он клал на все твои угрозы.

«Интересно, насколько быстро мне прилетит, если я ей тут же въебу? И от кого?»

Наташа щёлкнула ещё одну семечку, а скорлупку раздавила кроссовкой.

— Пиздишь, Лысая. Сдох же он.

…Если бы Патрушев и ожидал удара, то ничего не смог бы сделать: он лишь тонко вскрикнул, схватившись за лицо, отступил назад с бетонной плиты, споткнулся, рухнул прямо в густые репейники, делящие территорию с крапивой, и что-то невнятно заорал. Пашка быстро стукнула ногой о край скейта, подбросив его в воздух, ловко поймала обеими руками и, пока напрягшаяся Харли не успела ничего сделать, со всей дури заехала ей по лицу доской. Та вскрикнула, должно быть, подавившись не проглоченной семечкой. Лысая замахнулась, было, ещё раз, но заметила, как с дальнего конца пустыря к ним устремляется несколько парней. Завидели, наверное, что бьют своих, и решили помочь… либо с самого начала караулили на случай неприятностей.

— Лизок, бежим!!!

Они развернулись и ринулись прочь.

Пашка не знала, как у её подруги, а вот у неё похмельную усталость как рукой сняло: адреналиновая радость разгоняла кровь похлеще кофеина или энергетика. Лизок, чьё запястье она сжимала, кое-как поспевала за ней. Лысая даже не знала, гнался ли за ними кто-то, лишь слышала отдалённые крики. Впереди показался магазин «Чкаловский»: выезд с Полтинника был близок…

3.

…когда Лизок споткнулась, больно ударившись коленом о поребрик.

— Твою мать… Прости, пожалуйста, — Пашка склонилась над ней, помогая встать. — Ты как, Лизок? Идти сможешь?

Та болезненно поморщилась.

— Идти смогу, бежать — нет. Больно, сука…

— Бля-ять… — протянула Лысая, осознавая, в какой они заднице.

— Слушай, Паш… Может, ты побежишь? — предложила Лизок, прихрамывая на правую ногу. — Они меня… может и не тронут, а? Я скажу, что вообще тебя не знаю…

— Так, ну-ка замолкни и не гони чуши, я тебя тут не оставлю! — решительно заявила Пашка.

Около входа в магазин было припарковано несколько тележек. Пашка взглянула на одну из них, и в её мозгу родилась идея… воплотить которую было не так просто: по другую сторону от них возле магазина припарковался серый «Ауди», из окна которого за тележками наблюдал толстоватый мужик с щетиной. Кажется, их часто воровали, так что магазин даже решился нанять специального охранника.

— Пошли, — тихо сказала Пашка подруге.

Они уже гораздо медленнее, чем раньше, прошагали несколько метров вдоль входа в магазин. Остановившись возле тележек, Лысая обернулась и увидела вдалеке компанию недружелюбных ребят, которые явно хотели о чём-то с ними побеседовать и быстро приближались.

Медлить было нельзя.

Лысая сделала вид, что равнодушно проходит мимо тележки, держа скейт Патрушева, прихваченный в качестве боевого трофея, под мышкой. Встретилась уверенным взглядом с охранником тележек, подозрительно на них косившимся.

Немые гляделки длились секунд десять, пока в кармане у мужика не завибрировал телефон. Подумав, что эта лысая девушка точно не хочет красть тележку, охранник опустил взгляд, доставая телефон из кармана, и решил ответить на звонок…

…— СТОЙ, СУКА!!! — разнёсся вопль, казалось, над всем Полтинником, когда Пашка, вместе с Лизкой, посаженной в тележку, оседлала скейт и набрала скорость!

Здорово, что дорога, ведущая от Полтинника в город, шла под небольшой уклон вниз и не изобиловала машинами. Управлять тележкой было непросто, она то и дело пыталась вырваться из-под контроля, однако неплохо стабилизировала скейт, придавая им дополнительную тягу. Ветер свистел в ушах, а сзади что-то кричал тот самый охранник: идиот, вместо того, чтобы завести мотор, выпрыгнул из машины, собираясь догонять их на своих двоих, и замер, осознавая нелепость своего поступка. Когда «Ауди» вырулила из-за поворота, Пашка и Лизок были уже слишком далеко от неё.

— НАХУЙ ПОШЁЛ!!! — весело крикнула Лысая, прекратившая даже отталкиваться: набравшая неплохую скорость тележка уже ехала практически сама, а Лизок иногда взвизгивала на кочках…

Деревянные дома вперемешку с потухшей от близкой осени зеленью свистопляской проносились мимо, а асфальт глухой трещоткой звучал из-под колёс скейта; дребезжала тележка, едва ли когда-нибудь вообще проезжавшая такие большие расстояния.

— Паш, он за нами не едет?! — спросила Лизок, стараясь перекричать какофонию.

Лысая обернулась на ходу, отталкиваясь ногой.

— Он пока что не догонит! Как только до дороги доедем, надо бросать тележку и сваливать!

Проезжая часть, образовывала с дорогой, по которой они мчались, букву «Т». Она была в двух сотнях метров от них, когда тележка начала медленно терять скорость. Чтобы не остановиться вовсе, Пашке пришлось отталкиваться сильнее. В конце концов Лысая с сожалением спрыгнула с доски, ногой подбросив её в воздух и поймав, удержала тележку с Лизкой, и с облегчённой улыбкой выдохнула.

— Вылезай, валим!

Она помогла Лизке выбраться, взвалила её на спину (так быстрее будет, не спорь, ты лёгкая!) и, оттолкнув ногой тележку, побежала в находящийся слева от дороги старый двор, куда проезда не было, так что охранник, даже если бы нагнал их, не стал бы сюда сворачивать.

Они благополучно оторвались!

До Лизкиного дома они шли пешком — было недалеко. Скейт Лысая по-прежнему несла под мышкой. Подумала: можно перекрасить и Илюшке подарить, вот малой обрадуется. Главное, чтобы, если Бульбазавр станет просить, он случайно его не раздавил под своим весом.

— Здорово ты их, Паш! Особенно этой, по морде — скейтом, — с восхищённой улыбкой говорила Лизок, до сих пор немного прихрамывающая. — А кто это был, Патрушев? Твой одноклассник?

Пашка поморщилась.

— Да не, мудак один с параллели. С ним одна поганая история связана…

…Вова Патрушев перевёлся к ним в девятом классе, когда Бритая доживала свои последние месяцы, а Лысая уже была намечена в ближайшем будущем. Хоть Пашка тогда и не шибко ладила со своими одноклассниками, она часто играла в волейбол: её ценили хотя бы за хорошую физическую форму, и за то, что мяч она порой пускала, как бешеная. Возникший на площадке Патрушев из другой параллели отчего-то тоже захотел поиграть: так сильно захотел, что добился, чтобы его взяли в запас.

Глядя на него из раза в раз, Пашка не понимала, что с ним вообще не так. Патрушев был настолько женственен в движениях, выкриках и жестах, что походил скорее на очень уродливую девушку, нежели на парня. Мало того, что отбивал и принимал он из рук вон плохо, так ещё и вскрикивал при этом так, что любая теннисистка бы залилась румянцем, услышав его томные рулады.

Школа, к сожалению, не спортивный клуб, поэтому в случае соревнований на площадку пускают почти что всех. Патрушев оказался в числе «либеро» и справлялся с ролью так отвратительно, что его команда при первых же бросках потеряла три очка. Когда дело стало совсем плохо, Пашка встала со скамьи запасных, подошла к Патрушеву и популярно сказала, чтобы он «пиздовал нахер», и что она отныне его сменит. Физрук, болеющий за их команду, данное решение одобрил, на формулировки благополучно закрыв глаза.

Не одобрил Патрушев.

— Ты чего материшься? — спросил он обиженно. — Дай я ещё немного покидаю, а потом ты…

Эти слова окончательно взбесили Пашку, и она сказала, что здесь игра ради победы, а не ради удовольствия и кидания мячей как попало. Обиженного Патрушева удалили с поля.

Было бы славно, если бы этим всё кончилось. Но Патрушев оказался упёртым, как баран, и таким же неугомонным: поймав Пашку после игры, он захотел «разобраться по-хорошему», задавая вопросы в стиле «что я тебе сделал?». В очередной раз послав его куда подальше, утомлённая от игры Бритая отошла в раздевалку, начисто игнорируя всё, что пытался сказать ей Патрушев.

Каково же было её удивление, когда этот волейбольный «гений» совершенно спокойно зашёл в женскую раздевалку, начав заново предъявлять Бритой свои претензии, будто они хоть кому-то были интересны. Теперь на него накинулась не только Пашка, но и все, кто был в раздевалке. Выгнав в шею, посмеялись над ним, а на выходе, завидев его, постебались. Пашка бы присоединилась, если бы не была так утомлена после игры и так зла на придурка, который вообще получал больше внимания, чем заслуживал.

И ведь даже этого Патрушеву показалось мало: он как-то выследил Пашку по пути домой и догнал её… Та даже не стала ничего слушать: с разворота разбила ему нос и хорошенько отметелила, при этом поливая самыми отборными матюгами. Она хорошо запомнила этот момент: мимо проковыляла старуха Хрыч, бурча что-то вроде «так его, по почкам херачь!». Фактически, это был единственный раз, когда Хрыч оказалась на её стороне. Оскорблённый и униженный, Патрушев кинулся в слёзы, и, убегая, кричал, что Лысая ещё пожалеет.

Пашка за свой недолгий жизненный опыт точно узнала, что самые подлые и гадкие люди всегда всплывают, чтобы отомстить, и делают это именно в тот момент, когда против них ты бессилен. Интересно, что вообще может связывать недоумка-Патрушева с Клоунами и их главой?

Лизок позвала Пашку к себе, на что та никак не могла ответить отказом. Лишь когда она расслабилась, её будто бы разобрало: голова страшно загудела, заныли ноги, даже глаза заслезились. Пока Лизок что-то делала на кухне, Пашка прилегла на заправленную колючим пледом тахту, закрыла глаза и незаметно задремала.

Ей снился какой-то сюрреалистичный бред про то, что Клоуны захватили весь город, а Пашка, скрывающаяся от них в заброшке, катала по ней на тележке Марью. Та радостно смеялась, пока Лысая неожиданно не споткнулась, не найдя под ногами опоры и полетела куда-то вниз, в темноту. Её схватили за руку. Пашка подняла глаза и увидела, что свисает с края огромного небоскрёба, а до земли так далеко, что даже снующие по дорогам машины кажутся светящимися муравьями. За руку её крепко держала Марья. Пашка подумала на секунду, что спасена, но встретила на знакомом, родном лице холодный, отстранённый взгляд.

— Лысая, — словно приговор, сказала Марья чужим голосом, разжимая пальцы.

Пашка проснулась резко, вскочив с тахты, и тяжело задышала. Вокруг снова была Лизкина квартира, в которой пахло какими-то цветами, духами и старым линолеумом. Протерев сырые глаза, Лысая поднялась и отправилась на поиски зарядника: нужно было проверить, что таил в себе разряженный после их пьянки телефон.

Как только потрёпанный «Самсунг» включился, высветилось сообщение о нескольких пропущенных звонках. Конечно же, от родителей (хоть и не так много, как могло бы быть), а также с незнакомого номера, причём были как принятые, так и не принятые. Немного подумав, Пашка поняла: скорее всего, это, скорее всего, номер того самого таинственного незнакомца, в квартире которого они с Лизкой проснулись сегодня утром.

«Позвонить, или не стоит?..» — пока она раздумывала, большой палец сам по себе нажал на кнопку вызова.

Лизок внесла в комнату, где сидела Пашка, полную кружку ароматного дымящегося кофе. Хотела что-то сказать, но, увидев, что Лысая приложила телефон к уху, послушно замолкла.

Гудки прервались, смутно знакомый голос спросил:

— Ну что, проснулась, Лысая?

Пашка какое-то время в молчаливом ошеломлении смотрела перед собой, стараясь вспомнить, чей это голос. В голове мелькнули смазанной лентой обрывки воспоминаний, и до неё дошло: это был Истомин.

4.

— Какого хуя… Откуда у тебя мой номер?!

— Ты сама мне его дала.

Пашка со всей силы хлопнула себя по лбу, так что в голове зазвенело.

— Твою ж мать, только не говори, что… ТАК!!!

— Только не говори, что ты ничего не помнишь, — в голосе Истомина мелькнула усмешка. Пашка живо представило его гадкую ухмылку, и кулаки снова сами сжались.

— Не помню чего?!

— Мы с тобой и твоей подругой вчера очень славно посидели в «Мельнице», а затем мне пришлось увезти вас к себе, потому что свои адреса вы называть упорно отказывались. У меня дома вы отрубились, а с утра меня срочно вызвали на работу… Могли бы и подождать меня для приличия.

Пашка невнятно захрипела горлом от обуревающих её чувств. Кулаки её были сжаты так, что ногти впивались в кожу, а лицо покраснело настолько сильно, что казалось, вот-вот закипит. Лысая вообще редко чувствовала, как краснеет, но в этот момент ей стало ощутимо жарко.

— Ты пиздишь, Истомин. Просто скажи, что ты пиздишь.

«А откуда тогда у него мой номер?»

Истомин искренне засмеялся, тогда как Пашка была готова провалиться сквозь землю.

— Надо сказать, пьяная ты куда отзывчивее. Как же удобно, что ты всё забыла… Неужели ты и правда думала, что это был не я, а кто-то ещё? Брось, в нашем-то захолустье…

— Да заткнись ты уже!!! — не выдержала Пашка, вскочив и притопнув по полу так сильно, что закачалась на потолке люстра. — Слушай, это ничего не значит, ясно?! Удали нахуй мой номер и никогда больше мне не звони, ушлёпок! И не смей лезть к моей подруге!..

— Лезть? К подруге? — изумился Истомин. — Я хоть слово ей сказал вообще? Ах да, ты же не пом…

— Я СКАЗАЛА ЗАТКНИСЬ!!!

Но Истомин не слушал её: он уже в голос смеялся, наконец поняв, что произошло, и Пашку это злило ещё больше. Раскалившись, она решила хоть немного запугать наглеца:

— Слушай, выродок, я знаю, где ты живёшь, ясно?! И если я приду к тебе, ты реально очень. Очень. ОЧЕНЬ. Сильно. Пожалеешь об этом, понял?!

— Приходи, буду ждать. Ты же знаешь, у меня для тебя ответ всегда найдётся, Пашуля…

— Пошёл ты! — Пашка сбросила звонок, размахнулась и швырнула телефон прочь. Пролетев над плечом Лизки, он с грохотом ударился в угол стола, стоящего в другой комнате и, кажется, развалился, батарея точно вылетела куда-то в коридор.

— Извини, — выдохнула Пашка, до сих пор красная, как рак. — Ты мне кофе сделала? Спасибо большущее.

— И с кем ты… говорила? — спросила Лизок, когда Лысая отхлебнула горячего кофе.

В ответ та лишь болезненно поморщилась.

— С мудаком, с которым мы… С которым мы с тобой вчера бухали.

— О-о, и что он? То есть, он… знакомый твой?

— Да-а… что-то вроде того.

Пашка про Истомина никому не рассказывала, потому что сама хотела бы с удовольствием о нём забыть. Лизку она объяснила, что это «один мудак, который однажды чуть меня не сшиб, и потом мы с ним ещё пару раз пересеклись», и лишних подробностей раскрывать не стала. Видя, как она краснеет во время расспросов, Лизок, конечно, что-то заподозрила, посмотрела на подругу хитрым подозрительным взглядом, но ничего не сказала… за что та была ей искренне признательна.

Берег пруда встречал тёплый рыжий закат, отражающийся в его водах. Пашка сидела одна на берегу со спущенными на шею наушниками и тоскливо глядела вникуда.

Август почти подошёл к концу, и вскоре начинался очередной год бесполезной учёбы, суеты по поводу ЕГЭ и экзаменов, по поводу поступления в вуз, какой-то бесконечной волокиты с домашними заданиями, ещё и подработку какую-то себе находить, и экзаменам готовиться. Лысая и думать не желала о том, как будет со всем этим справляться, ведь без Кира ей даже толком пойти некуда будет вместо уроков.

Мысли вновь начали наполняться воспоминаниями о нём, и Пашка спешно вытащила из внутреннего кармана куртки небольшую прозрачную бутылочку. Отхлебнула раз, второй… Не заметила, как выпила почти всё.

— Твоё здоровье, чел, — сказала она осевшим голосом, швырнув бутылку в реку. Глухой плеск брызнул каплями по её ботинкам. Те заблестели в оранжевом свете заката.

В наушниках заиграла «Shameless», которая всегда вызывала у Лысой странные ассоциации: эта песня была отчаянной и резкой, как прыжок с обрыва вниз. Только на этом обрыве её никто не поймает, никто не удержит. А если и удержит, то рассмотрит поближе, пренебрежительно шепнёт «Лысая…» — и отпустит прочь.

Пашка зажмурилась, спрятав лицо в локти: она ненавидела себя, ненавидела отчаянно и сильно, до боли в сердце и мысленных криков ненавидела собственную суть, ненавидела то, какой стала, и тех, кто её такой сделал.

Сзади послышались голоса, на которые Лысая сперва внимания не обратила. Лишь когда они приблизились, она невольно расслышала, что двое парней расспрашивали девушек, за сколько они согласятся с ними переспать. Судя по голосам, парни были пьяны. В определённый момент они, кажется, перестали торговаться, решив, что воспользоваться девушками можно и без предварительного выкупа. Послышались крики…

«Блять, сколько ж можно…» — устало подумала Пашка, поднимаясь и отряхивая штаны. Взяв за горлышко уже давно выброшенную кем-то стеклянную бутылку, Лысая развернулась к девушкам, к которым приставала алкашня.

Она действительно чувствовала, что уже порядком устала так делать, однако люди вокруг неё почему-то упорно лезли в неприятности. И вытаскивать их из этих неприятностей почему-то приходилось Пашке.

От удара о крепкий ствол дерева верхняя часть бутылки разбилась стеклянным взрывом.