Шифры (джен)

Самое страшное в похмелье, на мой взгляд, — это то, что порой и не сообразишь, где ты проснулся. Конечно, бывает такое и без попойки. Но не сегодня и не для меня.

Так было и сейчас. Я с трудом разлепил веки, проморгался, ощущая себя Вием, языком вяло провел по нёбу, попытавшись смочить его, и, осознав, что больше всего на свете хочу пить и в туалет, начал медленно и неуклюже подниматься на ноги.

Удалось мне это, к моему сожалению, ни фига не с первой попытки. А только с третьей. Да и то не уверен. Просто после третьей я перестал их считать, сбившись со счета и слегка подзабыв, какая цифра идет после трех. Позабудешь тут, когда раз за разом обнимаешь пол в нелепых попытках встать. Привет с большого бодуна, так сказать.

Первое, что понял, когда поднялся, — я не дома. Это не радовало. Вот ни разу. Если я не дома, значит, куда-то не туда попал. А когда попадаешь куда-то не туда, обычно попадаешь в жопу. И это я про то, о чем вы наверняка подумали.

Второе — я, слава всем богам, еще не опоздал на работу. Если часы на стене и вид из окна не врали, была ночь. Точнее уже практически утро. Кому как нравится. Три часа ночи. Три часа утра. Главное — сейчас не день. Потому что если так темно днем, то что-то точно случилось нехорошее. Помните, как в “Гарри Поттере” все небо закрыло тучами, когда возродился Волдеморт? Тогда всему волшебному миру едва не пришел маленький, толстый и пушистый зверек. Песец пришел, короче. Вот и сейчас в мире властвовал этот зверь. Только времени у него было не так уж много — всего лишь до рассвета. Потому что ночь, встреченная неизвестно где да еще и с похмелья, — это точно песец. Если не сказать покрепче.

Сделав эти, несомненно важные, умозаключения и наконец поднявшись на ноги, я решил как можно скорее провести инспекцию здешнего санузла, если, конечно, такой имелся. Потому что обоссать штаны в придачу к похмелью… Это было бы таким позором, что мне не помогло бы даже застрелиться.

Мне удалось сделать пару шагов, держась за стену. После чего я остановился, тихо выругался и практически сразу протрезвел настолько, что похмелье мое умерло в страшных муках.

Теперь я точно знал, что песец прибыл в эту ночь и в это место персонально для меня. По другому и быть-то не могло. Хотя бы потому, что я сейчас видел на кровати у противоположной от меня стены.

Там лежала девушка. Красивая… Хорошо хоть не обнаженная. Но не это пугало. Не это мне дало понять, что песец своим пушистым хвостом укутал мои ноги, тело и, злорадно ухмыляясь, выедал сейчас мое лицо и мою дальнейшую службу в полиции.

Девушка была мертва. Однозначно и бесповоротно. Человек обычно не может жить с перерезанной шеей. В большинстве случаев. Так и эта девушка не могла. На ее шее была очень аккуратная рана… От уха до уха. И крови было море. На кровати и под ней.

Я медленно подошел к кровати и осмотрел девушку. Мертва. Красива. Блин… Обидно, когда красивые умирают… Нет, не так. Красота не критерий для обиды на смерть. Она, красота, тут не при чем совершенно. Обидно, плохо, когда людей, не важно каких — красивых или не очень, убивают. Вот так. Это неправильно. Убийство — всегда неправильно. Только никому этого не объяснить. Люди просто любят убивать. Все, без исключения. Каждому из нас хоть раз закрадывалась мысль об убийстве. Уродливая, страшная, но такая притягательная и прилипчивая, что порой от нее не избавиться, покуда не исполнишь...

Только сейчас, когда я подошел практически вплотную, увидел небольшую записку, лежащую на теле девушки. Сначала я хотел взять эту записку, но вовремя спохватился. Я и без этого оказался с похмелья на месте преступления. Если бы я еще оставил свои отпечатки на убиенной, то мне бы голову оторвала не Наташа, как эксперт-криминалист, за порчу улик. Все было бы намного круче. Там даже Федотыч не смог бы ничем мне помочь. Скорее всего, едва найдя мои следы на теле, меня бы обвинили в убийстве. Я и так уже был подозреваемым номер один. Похмелье и провал в памяти — лучшее объяснение для тех некоторых, что подумают, что именно я совершил это убийство. Давать им лишний повод в этом убедиться… Вот уж хренушки…

Я отошел на пару шагов от кровати и сделал несколько фотографий на телефон, который нашел в кармане брюк. Да, так нельзя, но пусть у меня будут фотографии. Только хранить их на телефоне тоже нельзя. Не только потому, что это какое-то извращение, хранить на телефоне фотографии убитой девушки, но и потому, что меня наверняка обыщут и при нахождении этих фотографий возникнет куча ненужных вопросов. На которые я вряд ли смогу дать адекватный ответ.

Я пересохранил фотографии на “облако”. Современные технологии тем хороши, что про “облака”, не те, конечно, которые в небе, а те, что в интернете, мало кто вспоминает сразу. И вот это промежуток времени мне очень пригодится, чтобы успеть выгрузить фотографии с “облака” куда-нибудь на флешку. А там их искать точно мало кто будет. Просто не подумают. Ведь если нет на телефоне, то значит их нет нигде. Логика незамысловатая, но как по мне — очень удобная.

Чтобы окончательно скрыть свои действия, я удалил фотографии с телефона, почистил кэш и наконец отошел от кровати с мертвой девушкой к двери. Пора было вызывать полицию.

Записка несомненно была написана с помощью шифра. Только здесь, в отличие от первой записки, вместо букв использовались какие-то закорючки. Я даже не стал пытаться ее прочитать. Все равно без двух дешифраторов — Сани и компьютера — у меня бы вряд ли это получилось.

Как я не заблевал все вокруг — отдельный разговор. Все это время я чувствовал, как желчь медленно пробирается по моему горлу, раз за разом пытаясь раздвинуть хоть на миллиметр плотно, до хруста, сжатые зубы. Но я выдержал это испытание, не зря все-таки я еще курсантом Академии ходил вместе со всем своим курсом в морг.

Для того, чтобы вызвать полицию, мне еще кое-что было нужно. А именно — адрес. Не позвоню ж я и не скажу, что вот, мол, дескать я труп нашел, приезжайте, куда — не знаю. Потому-то я и смещался аккуратно в сторону двери. Хотя… не только поэтому. Хотелось как можно быстрее выйти из этого дома, захлопнуть за собой дверь и вырвать из памяти мертвенно-бледную кожу с проступающими трупными пятнами. Забыть тонкий разрез на шее, забыть заляпанную кровью кровать и пол. Забыть, забыть, забыть…

Я вышел из дома так быстро, что некоторые олимпийские чемпионы по бегу удавились бы от зависти. И только отбежав от крыльца на несколько метров, я смог найти в себе силы и повернуться лицом к этому мрачному дому. С одной только целью — найти глазами табличку с адресом. Только вот на фасаде этой таблички не было. Я быстро сделал правильный вывод и вышел за ограду. Там, на заборе, табличка была.

Улица Советская, дом семнадцать. Частный сектор. Адрес мало мне что говорил, только что-то назойливо свербило где-то в глубинах моего неопохмеленного мозга, намекая на что-то. Но я мало что понял и тем более вспомнил. Только все-таки решился позвонить.

— Алло, дежурная часть?

— Дежурная часть Следственного управления Следственного комитета по городу Новогорск слушает.

— На улице Советская, дом семнадцать, найден труп девушки. Предположительно убийство. Приезжайте, — я сбросил вызов, не дожидаясь вопросов от дежурного или его подтверждения принятия сообщения.

Честно признаться, мне было уже на это плевать. Хотелось оказаться от всего этого подальше. Зарыться в одеяло, к примеру, посмотреть какой-нибудь фильм, где нет ни убийств, ни чего-то подобного. Хотелось просто отдохнуть. А не вот это вот все.

Конечно, это не правильно. Я ведь полицейский, у нас призвание и служба соответствующая. Защищать людей, расследовать преступления. Только вот… Мы тоже люди. Со своими слабостями и силами. И у каждого из нас они разные. Я мечтал расследовать преступления, защищать людей, но оказался просто не готов. Так бывает. Мечты мало. Нужна жизнь. Не просто работать полицейским, но жить им. А это мало кому удается. Мне вот с первого раза — не удалось. И в том моей вины нет. Человек слаб. Особенно перед лицом смерти. А эта уродливая паскуда, что порой прекрасней самой жизни… Она не умеет ждать, когда вы наберетесь опыта, чтобы с ней столкнуться. Она придет тогда, когда сама этого захочет.

Нет моей вины… Такое вот оправдание. Глупое, детское, но какое есть. Меня можно обвинить, что я оправдываюсь, не хочу принять чужую смерть… Обвиняйте, я это приму. Я сам себя за это обвиняю. Только вот… Что на моем месте сделал бы кто-нибудь другой? Вы можете спокойно смотреть телевизионные шоу, где герой пачками убивает злодеев. Вы считаете это правильным и даже не думаете порой, что так на самом деле не бывает.

Я виноват, что не смог принять чужую смерть. Не смог находиться рядом с трупом убитой девушки. А вы? Вы сможете касаться дыханием запаха мертвеца? Смотреть в покрытые “стеклом” зрачки? Вряд ли. Нас, меня этому учили. Но я не смог. Слишком страшно. Слишком больно.

Увидеть смерть и ничего не почувствовать — это хуже, наверное, чем самому убить. На такое даже роботы не способны. Не то что мы, я, люди, в общем.

На мое удивление, отреагировали на мое сообщение все-таки довольно быстро. Не прошло и получаса, как передо мной, сидящим у забора и бездумно разглядывающего сорванную ромашку, остановился “бобик”.

— Здравствуйте, это вы звонили по поводу трупа? — из нутра “бобика” вылезла девушка и подошла ко мне.

— Да, я.

— Следователь Кожемяко, Следственный Комитет. Представьтесь, пожалуйста.

— Павел Федорович Томин.

— Род занятий? Адрес?

— Это допрос? — Кожемяко кивнула. — Проживаю по адресу: улица Космонавтов, дом шестьдесят один, корпус четыре, квартира номер двенадцать, работаю в полиции. Следователем.

— Вот как? — удивилась Кожемяко. — Коллеги, значит… И каким же образом следователь полиции здесь оказался, позвольте узнать? — спросила меня Кожемяко.

— Сам не знаю, — развел я руками. Глупо было не признаться. Наверняка бы Кожемяко узнала, что я с бодуна. Если я бы стал это таить, проблем не оберешься. — Вчера вечером я закрыл свое первое дело, — начал я свой рассказ.

— Первое? — удивленно переспросила Кожемяко. — То-то я погляжу, что вы довольно молоды…

— Есть такое, но и вы не старушка дней моей печальных, — усмехнулся я.

— Попробую принять это за комплимент. Очень странный, но все же. Продолжайте, пожалуйста. Вчера вы закрыли свое первое дело… И?

— И я с товарищами устроил по этому поводу небольшой сабантуй, —вздохнул я. — Признаюсь, перепил. Даже слишком. По окончанию вечера я вызвал такси и… оказался тут. Примерно полчаса уже как очнулся.

— Это ваш адрес? — уточнила Кожемяко.

— Нет. Я же назвал уже свой адрес.

— Просто уточняю. У многих из города есть тут дачи…

— Нет, это не моя дача. Я даже не знаю, зачем я назвал этот адрес и называл ли я его вообще.

— То есть вы были пьяны, когда садились в такси? Пьяны настолько, что даже не помните, какой адрес вы назвали таксисту?

— Скажу так, я даже не помню, зачем вообще вызывал такси. От места, где проходил сабантуй, до моего дома всего пару кварталов.

— Вы помните хотя бы во сколько вы вызвали такси?

— Примерно в десять вечера. Точнее сказать не могу. Помню, что примерно в это время мы начали расходиться по домам. Надо у коллег уточнить.

— Уточним, — кивнула Кожемяко и повернулась: — Леша, ты мне понятых организуешь или что?

Я мог бы поклясться, что за секунду до этого вопроса никого подле нас с Кожемяко не было, а тут как лист перед травой… или как там было… В общем, вдруг откуда ни возьмись, появился какой-то парень. И сразу же заканючил:

— Ну, Ирина Никитична! — услышав отчество следователя Кожемяко, я не удержался и усмехнулся. Ирина оглянулась на меня, нахмурилась и вновь повернулась к Алексею. — Где я вам в такую рань понятых найду? Все нормальные люди спят еще.

— Ты мне сказки не рассказывай, Леша! Живо мне найди понятых! Как я, по-твоему, должна место преступления осматривать?

— А давайте задним числом, а?

— Я тебе сейчас твоим задним числом да по заднему месту! — Лешу как ветром сдуло, а Ирина повернулась ко мне:

— Продолжим, Павел Федорович?

— Да, конечно.

— Мы остановились на том, что вы сели в такси. А потом проснулись в доме. Так?

— Да, все так.

— Хорошо. Вы знали жертву? Где-нибудь видели ее?

Я вспомнил девушку, тонкую кровавую черту на шее, мертвенно-бледную кожу, трупные пятна на щеках вместо румянца… Вздрогнул и прохрипел:

— Нет, я ее не знаю.

— Ирина Никитична, я нашел понятых, — рядом с нами вновь, как черт из табакерки, появился Алексей. Я повернулся взглянуть на понятых — хотелось увидеть этих ранних пташек — и поперхнулся. Алексей привел на роль понятых двух мне небезызвестных личностей. Тех, кого я точно видеть сегодня не желал. Индира Анатольевна Пирогова и Пантелеймон Зурабович Авоськин.

— Блин, — прошептал я. Хотя хотелось взвыть, пасть на колени и призвать гром и молнию на свою голову. Но вряд ли бы кто это объяснил. Особенно эти двое.

Если Пирогову наш отдел узнал недавно, то с Авоськиным знакомство было настолько давним, что даже Клавдия Семеновна начинала плеваться на ей же свежевымытый пол, едва завидя Пантелеймона Зурабовича в отделе. Мне, в отличие от большинства сотрудников отдела, впрочем, повезло. С Авоськиным я был знаком только шапочно, понаслышке. Но и этого хватало, чтобы не иметь никакого желания с ним встречаться. Тем более по долгу службы.

Дело в том, что Авоськин был кляузником. И не простым. А настоящим мастером своего дела. Его заявления почитались Хватовым за шедевры и только они удостоились высокой чести висеть на стенах кабинета начальника участковых уполномоченных. Другие заявители просто еще не доросли до такого уровня, несмотря на все старания.

От заявлений Авоськина страдали все. Даже слишком громкое дыхание могло послужить ему поводом написать очередное заявление в полицию. Насколько я знал, Пантелеймон Зурабович писал не только нам. А еще в любые инстанции. Даже президенту писал. И ничего его не останавливало. Даже то, что нас несколько раз просили отреагировать совершенно противоположным образом от того, что он от нас ожидал.

Саня рассказывал, что за пару дней до того, как я стал работать в отделе, как раз произошел такой вот случай. Пресытившись кляузами Авоськина, нашему начальнику позвонили из администрации города и попросили немного утихомирить Пантелеймона Зурабовича. И буквально через час после этого звонка к Авоськину была направлена целая делегация: Саня Шиповалов, Андрей Хватов и Мурат Семенчук. Состоялась недолгая беседа, где гражданину Авоськину объяснили возможные проблемы, связанные с его деятельностью благодаря нескольким статьям уголовного кодекса. После чего Авоськин ненадолго приутих. Вот уже месяц о нем ничего не было слышно. Но увидев Авоськина и Пирогову вместе, я кое-что понял. А именно то, кто все-таки подсказал Пироговой написать повторное заявление. Слишком уж Авоськин был хорошо подкован в этом деле.

— Молодец, Леша, — прервала мои размышления Кожемяко. А получивший похвалу Леша довольно ухмыльнулся и неожиданно протянул руку мне:

— Здорово, Паша. Ты как здесь оказался? — я наконец вспомнил, кто такой этот Леша. Алексей Самятин был тем самым опером, что облаял не так давно Наташу. Наверняка сегодня он был дежурным опером, поэтому и оказался здесь.

— Здорово, Леша, — пожал я руку Самятину. — Сам не знаю, как здесь оказался. Ты сегодня дежурный, да? А кто из криминалистов? — почему-то мне не очень хотелось, чтобы сегодня дежурным криминалистом была Наташа.

— Я, Паша, я, — раздался очень знакомый мне голос, и Лев Борисович приобнял меня за плечи. — Молодой человек, я полагал, что вы сейчас отдыхаете в постели, тем более после такого чрезмерного возлияния. А вы здесь…

— Да, Лев Борисович, — развел я руками. — Вот так нелепо закончился мой праздник.

— М-да, я полагал, что вы уйдете вместе с Натальей… Она дважды просила вас пойти с ней домой. Вы соглашались, но все равно оставались. Даже поцелуй не помог вас переубедить… Очень жаль, кстати.

— Знаете, Лев Борисович, я бы тоже лучше пошел домой с Наташей, чем оказаться здесь. Но получилось по-другому.

— Лев Борисович, а вы были на праздновании закрытия первого дела Томина? —спросила Кожемяко.

— Да, Ирина Никитична. Конечно, я пробыл там недолго, всего пару часов, да и не пил. Все-таки я на дежурстве сегодня. Но, как я понимаю, вас мало интересует, чем именно я там занимался. Могу подтвердить, что Павел гулял на своем празднике. Без него его бы не было. И когда я уходил из “Тихой гавани”, Паша был настолько пьян, что с трудом стоял. Полагаю, вряд ли ему в таком состоянии удалось совершить убийство. Но точнее я скажу только после осмотра места преступления.

— Спасибо, Лев Борисович. Думаю, мы можем начать осмотр, — произнесла Ирина, а потом повернулась ко мне: — Павел, вам нужно пройти с нами. Покажете нам, где вы очнулись и подробно расскажете, что вы делали после этого.

— Мне казалось, я уже все рассказал, — пожал я плечами.

— Простите, но ваш рассказ сложно назвать полным. По сути, вы мне ничего не рассказали. Пойдемте! Понятые, не стоим, идемте за мной.

В общем, обратно в дом, в который у меня не было никакого желания возвращаться, мы зашли целой толпой: первой шла Ирина Никитична Кожемяко, следом за ней я, потом Лев Борисович и, наконец, последними Пирогова и Авоськин. Самятин пока остался снаружи — отгонять любопытных. Хотя зевак в такое время найти было сложно.

Лев Борисович первым делом, едва мы переступили порог дома, прошел к трупу девушки. Я хотел пойти за ним, но меня остановила Кожемяко:

— Павел Федорович, давайте продолжим. Покажите мне, где вы проснулись.

Я вздохнул и вернулся туда, где начался мой день. То есть к противоположной от кровати с убитой стене. Там я присел, прислонился к стене и произнес:

— Здесь, здесь я проснулся. Пару минут пытался сообразить, где это я оказался, потом еще пару пытался подняться на ноги, — я изобразил пьяного, который с трудом передвигается. — Наконец я встал и прошел пару шагов… Повернулся и увидел постель с девушкой. Подошел к ней и понял, что она мертва. После этого выскочил на улицу.

— Хорошо, мне понятно, — сказала Кожемяко. — Вы еще не вспомнили, как все-таки здесь оказались?

— Нет, — я и правда не помнил. Воспоминания заканчивались на такси. Да и те были слишком отрывочными. Проще говоря, ни фига я не помнил. — Наверное, приехал на такси, — продолжил я. — Только зачем я сел в такси, не помню, хоть убейте.

— В такси вы, Павел, сели по настоянию Натальи, — к нам с Кожемяко подошел Лев Борисович. — Наталья — это наш эксперт-криминалист, — объяснил он Ирине.

— А вы разве уже закончили, Лев Борисович? — удивилась Ирина.

— Не совсем, но там немного осталось. Предварительно могу сообщить, что смерть девушки наступила примерно десять-двенадцать часов назад.

— Причина смерти?

— У нее перерезано горло. Не ножом. Скорее всего какой-то проволокой или леской. Слишком тонкий порез. На теле также обнаружена записка. Она зашифрована, с шифром придется повозиться, мне такие еще не встречались.

— Хорошо, что-то еще?

— Девушке на взгляд примерно лет двадцать-двадцать пять, документов при ней нет. На подушке я обнаружил чей-то короткий светлый волос. Заметьте, девушка — темно-русая. Так что вряд ли этот волосок принадлежит ей. Я направлю его на ДНК-экспертизу. Также я снял все отпечатки с постели.

— Как мне кажется, вы действительно уже закончили, Лев Борисович, — усмехнулась Ирина.

— Я же уже сказал, Ирина Никитична, — не совсем. Еще нужно взять образцы крови с постели и пола. Также нужно провести химико-токсикологическую экспертизу крови Павла.

— А мою-то зачем? — удивился я.

— Подтвердить ваше алиби, несомненно.

— Зачем? Вы же сами сказали, что девушка умерла десять-двенадцать часов назад. В это время я еще был в отделе, меня там куча народу видела.

— Это так, Паша. Но экспертизу придется провести. Чтобы отвести от вас всякие подозрения. Тем более с даже примерным временем смерти этой бедной девушки я мог ошибиться.

— Лев Борисович, вы и ошиблись? Я в такое не поверю, покуда вы на моей свадьбе не сыграете дабку на ведре!

— Это очень может быть, Паша! И наверняка в довольно скором времени…

— Это как еще понимать?

— Ну как же! Вся “Тихая гавань” слышала, как вы признавались в любви Наталье.

— Блин! — мир потемнел, я почувствовал, как на моей голове зашевелились волосы, а в ушах набатом зазвенел марш Мендельсона. — Вот это я перепил, — прошептал я.

— Мне кажется, вы чем-то огорчены, Паша?

— Нет, нет, ничего такого, Лев Борисович! Ирина Никитична, у вас есть ко мне еще вопросы?

— Нет, Павел Федорович, — Кожемяко улыбалась, кажется, наш диалог со Львом Борисович ей показался донельзя забавным. — Вы можете идти. На сегодня, полагаю, мы закончили. Если возникнут вопросы, я вам позвоню.

— Паша, подождите меня на улице. Я скоро закончу и мы вместе поедем в отдел, — сказал мне Лев Борисович и ушел обратно к трупу.

Я вышел во двор и присел на крыльце. Самятин все еще скучал там. Не знаю, почему он не присоединился к следственно-оперативной группе в доме. Наверняка ведь у Кожемяко были к нему какие-то поручения, а Самятин бродил по двору, маясь от безделья.

— Леха, а ты тут что делаешь?

— Ну как, вот осматриваю двор.

— Убийство в доме произошло. Не во дворе. Давай топай в дом, там твои понятые бродят, как неприкаянные.

— Слушай, Паша, ты то как здесь оказался?

— Ты уже меня спрашивал, Леха. Думаешь, я при Кожемяко просто не стал говорить, да?

— Ну да, это же понятно, она и без твоих показаний уже сейчас на тебя всех собак может повесить…

— Не повесит, Леха. Доказательств моей причастности к убийству нет. А Ирина, как мне кажется, не из таких… А как я здесь оказался… Веришь или нет, но я не помню. Не помню и все тут.

— Не помнишь — это плохо. На этом комитетчики могут и сыграть. Паша, ты же не дурак, сам знаешь, как у нас все устроено.

— То есть ты тоже думаешь, что это я убийца? Так, да?

— Да с чего ты взял? Я просто помочь тебе хочу!

— Слушай, Леха, твоя помощь выглядит так, словно ты от меня признаний требуешь. А мне признаваться не в чем! Понятно тебе? Давай дуй в дом, хорош болтать!

— Ты не командуй! —проворчал Самятин и протопал мимо меня в дом, откуда ему навстречу вышел Лев Борисович.

— Сидите, Паша? — он присел рядом со мной. — Да уж, попали вы в приключение...

— И не говорите, Лев Борисович, — покачал я головой.

— Самое плохое, что могло случиться, конечно уже случилось, но я не ожидал от вас такого.

— Чего? — удивился я. — Я не убивал, вы же знаете…

— Дело не в убийстве, а в том, что на один из вопросов Ирины вы ей соврали.

— Вы ошибаетесь, Лев Борисович, я не лгал.

— Паша, я вас ни в чем не обвиняю, но вынужден предупредить: вскоре Ирина позвонит или придет к вам и этот разговор будет намного труднее для вас, чем был несколько минут назад. Вы ей соврали и она обязательно узнает правду. Получится нехорошо. Может быть, лучше сейчас сообщить некоторые факты, чем после страдать из-за этого?

— Извините, Лев Борисович, но я повторюсь — я Кожемяко не врал. Вот ни разу.

— Возможно, что вы сами не знаете, в чем вы солгали следствию. Не буду упорствовать, но прошу вас подумать. Вдруг вспомните.

Я мрачно взглянул на Льва Борисовича. Мне и без него казалось, что я что-то недоговорил по собственному незнанию. А теперь это ощущение только усилилось, заставляя вернуться уже казалось утихшую головную боль.

— Не глядите хмуро, Паша. Вы ничего не сделали, я вам верю.

— По большей части это меня и заставляет хмуриться. Хорошо хоть не ору благим матом от такой несправедливости. Я ничего не сделал. Вы правильно сказали. Там, — я указал на дом, — лежит кем-то убитая девушка. Возможно, это сделал я. И ничего не помню благодаря алкоголю. Я это сделал или нет, но я виноват. Я ничего не сделал! — в этот момент в моей памяти всплыл разговор с начальником об улице Петра Великого и я чуть ли не взвыл от осознания. Я наконец понял, о чем мне намекал Лев Борисович, что я не сказал следователю Кожемяко.

— Только поэтому я вас люблю и уважаю, Паша. Что вы еще не очерствели. Вы еще понимаете, — успокаивающе произнес Лев Борисович, похлопав меня по плечу.

Я мягко ему улыбнулся и поднялся на ноги. Надо было рассказать о моем отношении к этому дому Ирине Кожемяко. Потому что если она после узнает, то будет не очень хорошо. А мне это вовсе не нужно.

— Ирина, простите, — едва войдя обратно в дом, я обратился к следователю, которая что-то писала, сидя за небольшим столиком.

— Да, слушаю вас, Павел.

— Понимаете, я кое-что вспомнил… Наверное, вы сейчас меня неправильно меня поймете, но этот дом очень многое для меня значит...

— Очень интересно, — она быстро достала из папки чистый лист бумаги и с ожиданием взглянула на меня.

— Дело в том, что именно здесь, на улице Советская, дом семнадцать, десять лет назад некто Нежданов подстрелил моего отца, старшего оперуполномоченного Федора Томина.

— Даже так? — протянула Ирина. — Это многое меняет. Хотя тут как посмотреть. Вы не против, если я вам задам еще несколько вопросов?

— Да, конечно.

— Вы сказали “некто Нежданов”, значит вы не знаете, кто это?

— Да. Только фамилию. Да и услышал я ее только вчера. От своего начальника.

— То есть ваш отец никогда вам не рассказывал об этом случае?

— Никогда, — кивнул я. — Я знал, что его подстрелили во время задержания какого-то преступника, но кто именно и где это произошло, я узнал только вчера.

— При каких обстоятельствах вы узнали об этом адресе.

— Понимаете, — я ненадолго призадумался. Врать мне не хотелось, но рассказывать историю о шифрованной записке, которую мне кто-то подкинул, я тоже не хотел, — несколько дней назад я с товарищами по службе поспорил по одному поводу. А именно о том, существовала ли когда-нибудь в нашем городе улица Петра Великого. Чтобы это выяснить, следователь Анастасия Панина даже сделала неофициальный запрос в архив администрации города...

— Неофициальный запрос? — перебила меня Ирина.

— Да. Она позвонила подруге, та работает как раз в архиве администрации.

— Понятно, — усмехнулась Ирина. — Попросила посмотреть, была ли такая улица, если будет возможность. Так?

— Да, именно так.

— Паша… Можно я буду называть так? — я кивнул. —Паша, постарайтесь успокоится. Я пока ни в чём вас не обвиняю.

— “Пока”... Успокоишься тут… — проворчал я.

— Да, “пока”. Но, надеюсь, у меня не возникнет и впредь повода вас обвинить.

— То есть вы на моей стороне? Вы верите, что я не убивал эту девушку?

— Да, верю. Но я на стороне закона. Если появятся улики, говорящие не в вашу пользу, я обязательно должна буду все проверить.

— Простите, но я не понимаю, к чему такая откровенность?

— Я просто хочу помочь. Не более того. И все. Давайте продолжим, — мне показалось, но Ирина не стала почему-то договаривать свою мысль. Такое чувство, что она ко мне испытывала симпатию. И старательно боролась с этими глупыми для нее эмоциями.

— Хорошо, давайте продолжим, — вздохнул я.

— Значит, вы поспорили со сослуживцами об улице Петра Великого. Как связана эта улица с этим адресом?

— Все очень просто. Улица Петра Великого и улица Советская — это одно и тоже. Это рассказал мне мой начальник, подполковник Разин. Он же рассказал мне о Нежданове.

— Да, вы это уже говорили. У вас еще есть что сказать?

— Нет, — покачал я головой.

— Тогда вы свободны, Павел.

Я кивнул и уже со спокойной душой прошел к выходу из дома. Понятые проводили меня взглядом, Пирогова что-то хотела сказать, но ее отвлекли — Кожемяко позвала ее и Авоськина к своему столу. Наверняка, чтобы подписать протокол осмотра места происшествия. Или иные документы, составленные Ириной.

Я улыбнулся, обрадовавшись что мне не доведется сегодня пообщаться с Пироговой и Авоськиным, и вышел из дома.

— Поговорили, Паша? — встретил меня вопросом Лев Борисович.

— Да, Лев Борисович. Вы были правы. Даже на душе стало спокойней, когда я рассказал все, что знаю об этом доме.

— Это очень хорошо. Хотя не удивлюсь, что вас все-таки вызовут на допрос. Несмотря на ваш сегодняшний рассказ.

— Думаете? — пожал я плечами. — Вызовут — значит на то будут основания. А я не убивал и мне нечего таить, — последнюю фразу я произнес не так уверенно, как хотел. Шифрованная записка, говорящая именно об этом доме, мелькнула перед глазами и я замолчал. Потому что именно сейчас мог ляпнуть о ней и меня бы точно арестовали.

— Паша, — мягко покачал головой Лев Борисович. — Вы так говорите, словно именно я вас обвиняю и тащу на допрос.

— Извините, Лев Борисович. Наверное, это нервное.

— Понимаю. Не каждый день все-таки такое происходит. Тем более, что вы еще молодой.

— Лев Борисович, вы сейчас в отдел?

— Да. Полагаю, что Самятина ждать нет смысла. Сейчас его Ирина Никитична нагрузит — мама не горюй. Сам понимаешь, нужно обойти дома вокруг, опросить жителей — вдруг найдутся свидетели...

— Все верно, Лев Борисович, — на крыльцо вышла Кожемяко. — Вы с Павлом можете идти. Я жду от вас отчет как можно быстрее. Самятин! — позвала она опера. — Топай сюда, прекращай изображать бурную деятельность.

Не став ждать повторного предложения, мы с Львом Борисовичем пошли к машине.