Крепость в Лихолесье (джен)

Изенгардский конюший Йохар был детиной видным, рослым, рыжим и конопатым — двести пятьдесят фунтов крепкого мускулистого торса, поставленного на короткие кривоватые ноги. На ужин Эру́ послал ему кусок мясного пирога, который Йохар, сидя на лавочке под стеной денника, и уписывал с завидным аппетитом, заливая каждый глоток загадочным содержимым из спрятанной за пазухой кожаной фляги. Впрочем, появление Сарумана врасплох его не застало.

— А, господин чародей. Я так и знал, что ты вскоре сюда пожалуешь. — Он торопливо вскочил, проглатывая очередной кусок пирога. — А спросишь — откуда? Твой ворон добрых полчаса возле меня крутился, только пару минут назад улетел. Явно неспроста…

Саруман не удивился:

— Гарх? Что ему нужно было?

Йохар так широко ухмыльнулся, что его рыжая клочковатая борода буйно встопорщилась.

— Монетку, разумеется.

— Вот старый попрошайка! Рук у него нет, а то так бы и сидел с протянутыми. И ты ему по́дал?

— Была у меня одна фальшивая. Но он такую не пожелал.

— Что ж ты его так обидел? Он, мой друг, фальшивые не берет. И даже медными брезгует — ему подавай золотые да серебряные, да чтоб сверкало поярче.

— Ишь ты, какой разборчивый. Избаловал ты его, вот что. Золотые и серебряные монеты я бы и сам не прочь в сундучок складывать. — Йохар украдкой вытер о штаны испачканные жиром пальцы. — Послушай, а чего этот старый шалыган, как его там… Гэндальф… чего он тут в конюшне осла своего оставил? На откорм, не иначе! Заберет он его когда-нибудь, или как?

— А тебе-то, собственно, что за дело? — с усмешкой спросил Саруман: исключительная готовность Йохара немедленно усыновить все, что по его, Йохара, мнению, плохо лежало, была волшебнику отлично известна. — Заберет когда-нибудь, не тревожься… просто сейчас ему явно не до этого осла. Лучше скажи, как там мой Рыжик поживает… Жив-здоров, глаза горят, дым из ноздрей валит? Он мне завтра на утренней зорюшке понадобится, так что будь готов его по первому свистку — под седло…

Йохар весело скалил зубы.

— Дым-то из ноздрей? Еще как валит! Дракон просто, а не жеребец. Я ему давеча полкопны овса в ясли сбросил — так он все порубал и еще добавки просит.

— Добавки? Так ты, поди, из этой полкопны и для своей Савраски долю урвал?

— Эру́ с тобой, господин волшебник! Чтобы я да что-то у тебя урвал? Разве ж я из таковских?

— Из каковских ты, я знаю… из таковских, каким скажи, что солнце — это кусок масла, так они и его на хлеб намажут. Ты, кстати, аппетиты-то умерь, винные погреба в Ортханке не особенно часто навещай — лестница там, знаешь ли, прогнила, ступени проваливаются, еще навернешься как-нибудь с косых глаз…

— Да Творец меня упаси… чтобы я да в винные погреба… да ни ногой, вот те зуб! У меня и ключей-то от этих погребов нет.

— А неужто ты еще не успел сделать дубликаты? Стареешь, Йохар! И куда подевалась твоя былая хватка? — Саруман беззвучно посмеивался в бороду. — Кстати, скажи-ка, ты, кажется, одно время коз пас на восточном склоне Метхедраса, так вот припомни — нет там тайных горных тропинок вдоль опушки Фангорна? Чтоб отсюда прямо к северу можно было проехать?

Йохар хитро побулькал фляжкой.

— Да тайные тропинки-то, они везде есть… Торговцы пушниной и звериными шкурами их обочь Фангорна проложили, чтоб с севера сразу к Эдорасу подаваться, минуя всякую докуку в виде роханских застав. И дорога короче, и торговые пошлины на каждом перекрестке платить не треба… А тебе они зачем?

— Разумеется, из чистейшего любопытства интересуюсь.

— Ну-ну, понятно… Трактир «Хмельная муха» на дороге к Изенским бродам знаешь? Так спроси трактирщика, рябого Вихельма, он тебе тропинки-то эти за пару монет укажет. Только дикие там места… да и давно дело было, можа, тропинок-то никаких уж и нет…

— Да ну? Неужто поток мехов и пушнины в обход торговых пошлин иссяк? Что за непорядок? — Саруман сочувственно покачал головой. — Ладно, благодарю за совет, дружище. Будь здоров и не кашляй… и насчет лестницы не забывай, лады?

Он повернулся и, все еще посмеиваясь, направился прочь, к порогу Ортханка. Йохар, глядя ему вслед, озадаченно почесал немытой пятернёй всклокоченный огненно-рыжий затылок:

— Ну и ну. Лестница, вишь ты, прогнила, ступени проваливаются… и когда успела, на прошлой неделе была целехонька, хоть троллю подстать… Не иначе старик что-то пронюхал, небось сам и наколдовал, старый сыч. Еще спасибо — предупредил, не то ведь этак и впрямь недолго шею свернуть…

* * *

— Гарх! — мрачно произнес Саруман. — Я хочу, чтобы ты поехал со мной.

Ворон, мирно дремавший на краю стола, изумленно встрепенулся. Сказать, что он был удивлен этому предложению — значит, ничего не сказать: в последние годы Белый маг не часто просил его себя сопровождать, и Гарх уже тешил себя мыслью, что великодушно отправлен волшебником на заслуженный отдых.

— Поехал с тобой? — проскрипел он. — Помилуй Творец! Куда? Зачем?

— В Лориэн. Хотя бы затем, что ты — мой давний товарищ… а общество такого старого ворчливого брюзги, как ты, меня никогда не утомляет.

— Ну, ну… Все это очень мило, Саруман, но все же я хотел бы услышать истинную причину.

На горизонте тихо догорал пламенный июньский закат. Волшебник стоял у окна, прислонившись плечом к ребру оконной ниши, и алые лучи вечерней зари окрашивали его серую хламиду в жизнерадостный цвет густой киновари.

— Дорога мне предстоит дальняя и, вероятно, действительно небезопасная. Я, видишь ли, не желаю оповещать об этом дельце кого бы то ни было, хотел бы провернуть его скрытно и сохранить свою личность неопознанной, насколько это возможно… К тому же, быть может, в пути мне понадобится прибегнуть к услугам посланника.

Ворон хрипло каркнул:

— Ну так Бальдор же, кажется, предлагал тебе сопровождающего?

— Я бы предпочел, чтобы в трудную минуту рядом со мной оказался не только некто сопровождающий, но также верный и испытанный друг.

— Экий ты льстец, — пробормотал Гарх. Стараясь все-таки не слишком уж сильно напыжиться от самодовольства.

— В котором, во-первых, я уверен настолько, что безо всякой опаски могу доверить ему самые, так сказать, сокровеннейшие тылы. И у которого, во-вторых, есть парочка проворных и крепких крыльев…

— Во-первых, твои тылы, — перебил ворон, — даже самые наисокровеннейшие, меня ни капли не интересуют. А во-вторых, я бы все-таки попросил тебя обратить внимание на мои более чем почтенные седины… Крылья мои, увы, уже далеко не так крепки и проворны, как пару десятков лет назад.

— Так что́? — невозмутимо спросил волшебник. — Это следует воспринимать, как бесповоротный отказ?

— Да нет, отчего же, — ворон надулся. — Я всегда считал своим долгом за тобою приглядывать. Хотя мне, честно сказать, не нравится эта затея…

— А когда тебе нравилась хоть одна моя затея?

— Никогда. И не без оснований… Кстати, как ты намерен добираться до Лориэна? Неужто — Творец упаси! — через Фангорн, следом за Гэндальфом?

Саруман, глядя в окно, раздраженно поморщился.

— Н-нет. Чтобы проехать через лес, мне придется идти на поклон к Фангорну… А он, надо сказать, не очень-то меня жалует.

— Да ну, правда? Это из-за чего, интересно? — подозрительно спросил ворон.

— Понятия не имею, — процедил Саруман.

— Гм! Разумеется, вовсе не из-за того, что в последнюю вашу встречу ты назвал его тупым занудливым бревном.

— Но он и есть тупое занудливое бревно! Конечно, это не его вина, а его беда, но тем не менее.

— Это беда только Фангорна? — с сухим смешком прокаркал ворон.

— К сожалению, нет. Но я не хочу сейчас обсуждать тупые занудливые бревна… во всем их многоликом и пугающем разнообразии. Время поджимает, нам необходимо выехать завтра на рассвете и навести кое-где кое-какие справки. Возможно, это позволит нам не трястись в объезд Фангорна через половину Рохана, а воспользоваться более короткой дорогой… Хотя на все, как говорится, воля Эру́.

* * *

— А в Гондор ты меня с собой что-то не приглашал! — сварливо заметил ворон. — Видать, при щедром королевском дворе общество старого ворчливого брюзги не представлялось тебе таким уж незаменимым…

Саруман не ответил. Суматоха сборов, ранний подъём и час, проведенный в седле, не располагали его к праздным разговорам.

В спутники магу вызвался Бреор — воин мрачноватый и неразговорчивый, предпочитающий словами без надобности не сорить; он ехал на серой в яблоках спокойной кобыле, держась чуть позади, и вооружён был мечом, ножом и небольшой лёгкой булавой с кованым навершием. Кобыла имела некоторую толику крови меарасов, пусть и довольно незначительную, и хозяин ласково называл её "Старухой", хотя по лошадиным меркам она пребывала в самом что ни на есть расцвете лет. Поскольку родом Бреор был откуда-то из северного Рохана, было решено, что, сопроводив Белого мага к рубежам Лориэна, он направится в Волд, навестит родичей, а затем явится в крепость на Каменистой гряде, где и станет ждать дальнейших распоряжений.

...До указанной всезнающим Йохаром «Хмельной мухи» добрались споро и без происшествий. Постоялый двор находился на перекрестке, откуда разбегались по сторонам света три дороги: на север — к Изенгарду, на юг — к Бродам и Эдорасу, на запад — к Воротам Рохана, в Дунланд. На вывеске над входом в трактир было нарисовано нечто невнятное, многоногое и, видимо, по замыслу художника, невероятно хмельное.

Само здание оказалось приземистое, добротное, возведенное из серого тесанного камня. Столбики крылечка обвивали стебли плюща, на окнах имелись недавно выкрашенные наличники, неизменный флюгерок на коньке крыши традиционно изображал вздыбленную лошадку. Обширный двор, окруженный хозяйственными постройками, амбарами и конюшнями, был почти пуст, только какой-то мужичок в холщовой рубахе — видимо, работник — наполнял водой из колодца водопойную колоду; колодезный ворот болезненно визжал и скрипел, погромыхивала бесконечная железная цепь, где-то в глубокой утробе колодца гулко плескалось жестяное ведро, чуть кренясь на левую сторону. Другой парень чуть поодаль, в тени навеса, чистил скребницей низкорослую каурую кобылу, готовясь запрягать её в притулившуюся неподалеку крытую повозку.

— Эй, добрый человек, — окликнул Саруман мужичка, топтавшегося возле колодца. — Хозяин на месте?

— Вихельм-то? — мужичок лениво почесал живот. Оглянулся на всадников, неодобрительно покосился на Гарха, который, опустившись на бортик колодца, с любопытством заглядывал в гулкую каменную трубу, явно завороженный затейливыми телодвижениями кособокого ведра. — На месте, где ж ему быть… Продукты, поди, в кладовых подсчитывает.

Он наконец вытянул полную посудину воды, опрокинул её в колоду, потом вновь опустил пустое ведро в колодец, и оно, увлекая за собой железную цепь, со звоном и грохотом умчалось куда-то к центру земли…

Путники спешились, и Бреор повел лошадей под навес, к коновязи, старательно обходя лужи и чёрное слякотное месиво, окружавшее водопойную колоду. Саруман поднялся на крыльцо.

Час был ранний, и обеденная зала оказалась безлюдна, только служанка протирала засаленной тряпкой те поверхности, до которых могла дотянуться, да за угловым столом, уставленном грязной утварью, сидела закутанная в шаль девушка, уныло смотрела на двор, на парня, который возился с лошадью и повозкой — видимо, это был её спутник. На появление в зале старика в неприметном сером плаще никто особенного внимания не обратил.

— Где хозяин, красавица? — ласково спросил Саруман у служанки. — Ну-ка отыщи его, из-под земли достань да представь пред мои светлы оченьки, живо!

«Красавица», вздрогнув, поспешно оглянулась через плечо. На её бледном худом лице выразилось опасливое изумление.

— Сейчас, господин.

Она бросила тряпку и, на ходу вытирая руки краем передника, исчезла в хозяйственных помещениях. Саруман огляделся, хотел в ожидании хозяина присесть на ближайшую лавку, но, зацепившись взглядом за жирное пятно на отполированной многочисленными седалищами деревянной поверхности, отчего-то передумал. Подошел к окну, чтобы взглянуть на Рыжика, которого Бреор определил возле коновязи. Золотистый тонконогий конь с глубокой грудью и изящными точеными бабками казался яркой праздничной картинкой на общем невзрачном и серовато-унылом фоне, серая кобыла Бреора представлялась витающим рядом с ним смутным туманным облачком. Сам Бреор сидел на лавочке в тени навеса, вытянув ноги и опустив голову на грудь, и, пожёвывая соломинку, лениво выслушивал мужичка-работника, который, подойдя ближе, толковал ему о чем-то горячо, увлеченно и обстоятельно.

— Сударь…

Белый маг оглянулся.

Девушка, сидевшая за крайним столом, робко смотрела на него.

— Сударь, скажите, пожалуйста… далеко отсюда до Изенгарда? Надо ехать по северной дороге, чтобы туда добраться, ведь так?

Несмотря на то, что день обещал быть жарким, и это грядущее пекло чувствовалось в неподвижном воздухе уже сейчас, девушка была одета в глухое платье с высоким воротом и длинными рукавами, до самых глаз закутана в плотную полотняную шаль, и даже руки её прятались под аккуратно заштопанными нитяными перчатками.

Саруман небрежно отозвался:

— До Изенгарда недалеко, пару часов верхом, часа три-четыре — на повозке. А зачем вам в Изенгард, милая дева? У вас там что, родичи?

— Н-нет… — девушка как будто смутилась. — У меня там… дело.

— Дело, вот как? — Саруман заинтересовался. — Какое дело? К кому?

Девушка помолчала. «А тебе какая разница, старый хрыч?» — неприязненно говорил её взгляд.

— Мне нужно видеть волшебника… Сарумана. Ведь он живет в Изенгарде, так?

Белый маг окинул незнакомку внимательным взглядом. Что ж, кажется, его желание не быть узнанным и «сохранить личность втайне» осуществлялось вполне успешно. Впрочем, без посоха в нем трудно с первого взгляда признать волшебника, а в лицо незнакомка, прибывшая, судя по выговору, явно издалека, его, конечно, не знает.

— А зачем, любопытно, вам понадобился волшебник, сударыня?

— Оставьте ваше любопытство при себе, сударь. — Девушка сердито уставилась в окно, давая понять, что разговор окончен.

— Хм. Видите ли, я не просто так спрашиваю, — помолчав, сухо пояснил Белый маг. Вся эта ситуация начинала его забавлять. — Саруман, насколько мне известно, не принимает в Ортханке случайных людей… У вас должно быть действительно важное дело, если вы хотите, гм… добиться аудиенции.

— У меня действительно важное дело.

— Важное для вас? Или для Сарумана?

— Это что, имеет какое-то значение?

— Я бы сказал, что это имеет решающее значение, моя дорогая.

— Какое бы дело у меня ни было, я скажу о нем только волшебнику.

— Что ж, понимаю… Только, боюсь, вам придется ждать встречи с ним довольно-таки долго.

— Почему? — Девушка как-то напряглась. — Я — не нищенка, знаете ли… И готова заплатить!

Белый маг пожал плечами.

— Это, конечно, радует… Но Саруман аккурат на днях уехал из своей крепости, вот ведь в чем незадача.

Незнакомка растерялась.

— Как у… уехал? Куда? Когда он вернется?

— Не раньше середины лета. Говорю вам об этом с полнейшей уверенностью потому, что я сам только что из Изенгарда.

Девушка в волнении стиснула руки. Её лицо — по крайней мере, та тоненькая полоска, что была видна над краем шали — заметно побледнело.

— Не раньше… середины лета? Но… что… что же мне тогда делать? — Она беспомощно застыла. В глазах её выразилось такое уныние, потерянность, даже отчаяние, что Саруман немного смягчился: видимо, незваная гостья, с чем бы (и зачем бы) она там ни явилась, действительно возлагала на визит в Ортханк большие надежды.

— Не нужно так расстраиваться, дитя… вы уверены, что помочь вам может только Саруман?

Девушка закрыла лицо рукой. Отвернулась к окну. Часто заморгала, видимо, надеясь, что прозрачные капельки, вдруг ни с того ни с сего повисшие на ресницах, каким-то чудесным образом немедленно исчезнут.

— Если он не сумеет помочь — значит, никто не сумеет! Для меня это… это… действительно очень важно.

Саруман, чуть помедлив, шагнул к ней. Окинул взглядом её поникшую сгорбившуюся фигурку, полотняную шаль, простое серое платье, из-под подола которого застенчиво выглядывали обтерханные башмаки на шнуровке… Присел на лавку по другую сторону стола.

— А, может быть, вы мне расскажете о вашей беде, и я смогу дать вам разумный совет?

Девушка помотала головой.

— Вы — волшебник, сударь?

— Я? Я — целитель… а это, на мой взгляд, уже кое-что.

— Целитель! — презрительно, глотая слезы, пробормотала незнакомка. — Поверьте, я была у многих лекарей и целителей, и никто из них не сумел посоветовать мне ничего по-настоящему действенного.

— Что ж, возможно, я буду первым? Не бойтесь, я, в отличие от Сарумана, не потребую с вас платы за совет… Или ваша печаль какого-то, гм, деликатного свойства?

Девушка сидела, поникнув и съежившись, нервно теребя в пальцах и без того растрепанный край шали.

— Да нет, ничего такого. — Она потерянно хмурилась. Морщила лоб. Сомневалась. Наверняка кусала — там, под шалью — сухие от волнения губы. И вдруг с видом человека, которому, в общем-то, нечего терять, решительно подняла глаза на волшебника. — Ладно, я вам покажу, хуже от этого никому, кроме меня, не будет. Вот, смотрите… Не бойтесь, это не заразно.

Она рывком сдернула одну из перчаток, обнажив кисть руки — маленькую, красивой формы, но неожиданно грубую и распухшую, сплошь покрытую плотными шелушащимися пятнами, красноватой сыпью и белёсыми струпьями, образующимися на месте подживающих трещин и язвочек. Саруман поднял брови… взяв руку незнакомки, повернул её к свету, разглядывая пятна, папулы и сыпь. Посмотрел на девушку — она сидела, бледная и неподвижная, будто вырезанная из дерева, только глаза её, блестевшие над краем шали, выдавали её напряжение, страх, мучительное ожидание приговора… нет, от не чаянного собеседника она не ждала ни помощи, ни совета — ждала, когда он поморщится, брезгливо отстранится, выпустит её руку, чтобы она могла спрятать эту обезображенную клешню обратно, втянуть её в рукав, как под спасительный и непроницаемый крабий панцирь.

— Так! Надо полагать, — после недолгой паузы произнес Саруман, — на лице у вас то же самое?

— Да. — Девушка старалась говорить спокойно и безразлично, но голос её мало подчинялся этому желанию. — И на лице, и… в общем, на всем теле. Вот поэтому мне… и нужен волшебник.

— Зачем? Думаете, это какие-то, гм, темные чары?

— А что еще это может быть?

— Позвольте. — Тон Белого мага не терпел возражений. Он решительно поднял руку и, прежде, чем незнакомка успела испуганно отпрянуть, отогнул край шали, закрывающей её лицо. — Подвиньтесь-ка сюда, ближе к окну.

Она вздрогнула всем телом и затрепетала при его бесцеремонном прикосновении, будто испуганная лань, но Саруман не обратил на это внимания. Крепко взял девушку двумя пальцами за подбородок и повернул к свету её лицо — круглое, простенькое, с чуть вздернутым носом, обильно усыпанное красными шелушащимися пятнами, сыпью и желтоватыми струпьями. Покачал головой.

— Откуда вы приехали, милое дитя? С побережья?

— Из… из одной деревушки в устье Изена. К-как вы… догадались?

— Покрой одежды у вас характерен для тех мест. Но вообще мне поначалу показалось, что вы из северного Энедвейта.

Девушка шмыгнула носом.

— Мои отец и мать оттуда родом. Мы действительно жили в Энедвейте, прежде чем переехать к устью Изена. А причем тут… это?

— При том, что вы не коренная уроженка побережья. И давно у вас эта… хворь?

— С… с тринадцати лет.

— И проявилась она через некоторое время после переезда.

— Ну… да.

— Через какое время?

— Ну, я точно не помню… Через несколько месяцев. А какое отношение…

— У ваших родителей было что-то подобное? У ваших сестер, братьев?

Девушка судорожно глотнула.

— Н-нет. Отец вскоре погиб… его лодка перевернулась во время лова. Матушка всего на пару месяцев его пережила, умерла от лихорадки. А сестер и братьев у меня нет… Меня взяла к себе соседка. Приголубила, вырастила. Вот такую… паршивую. — Голос её вновь подозрительно дрогнул.

Саруман прикрыл глаза.

— Сколько вам лет, дитя?

— В-восемнадцать. Почти…

— И вы отважились преодолеть такой долгий и утомительный путь… сюда, от самого побережья… только из-за этого злосчастного недуга?!

Девушка отвела взгляд.

— Мой названный брат… сын соседки… вызвался мне помочь, — тихо, едва сдерживая слезы, прошептала она. — Он… очень пособил мне в дороге. И я… я просто не знала, куда мне еще податься! К кому я только ни ходила, чего только ни делала — никакие мази, ни припарки, ни обтирания… ничего не помогает! Наш местный лекарь только разводил руками… сказал — наверно, это проклятие или порча… И я решила… накопила немного денег… Как же я могу жить… с этим! — Она наконец не выдержала и разрыдалась, вся дрожа, подрагивая худыми плечиками; вынула из рукава замызганный, когда-то кружевной платочек, уткнулась в него своим воспаленным, изрытым уродливыми пятнами лицом. — Вам не понять… Я — девушка, я хочу быть красивой… или хоть не хуже других… я хочу выйти замуж, иметь детей, жить счастливо!.. Но — такая страшная, безобразная, как… как жаба, как мерзкая ле́шиха… кому, ну кому я нужна? Если волшебник мне не поможет, я… я, наверно, утоплюсь, или повешусь, или еще что-нибудь с собой сделаю…

Она закрыла лицо руками. Где-то во дворе вновь страдальчески скрипел колодезный ворот, громыхала железная цепь, фыркали и переступали ногами лошади, уютно квохтали куры, неуверенно подавал голос молодой сиплый петух. Девушка сидела, бледная и несчастная, опустив голову, пряча от собеседника глаза; Саруман, откинувшись на спинку лавки и скрестив руки на груди, смотрел на неё исподлобья, с мрачным сочувствием, едва заметно усмехаясь в бороду. Волшебник не знал, смеяться ему над её словами или плакать: он уже видел, что печаль, представляющаяся собеседнице такой чудовищной и неразрешимой, в общем-то, не стоит и ломаного гроша.

— Ну-ну, успокойтесь, дитя, экая вы… порывистая. Утрите-ка слезы, ну. — Он подался вперед и ободряюще коснулся её руки. — Полагаю, ваша хворь вполне излечима.

— Из… излечима? — Девушка со всхлипом перевела дух, пытаясь взять себя в руки: ей было уже неловко и стыдно за свои слезы, за неожиданную слабость, проявленную перед первым встречным, совершенно незнакомым ей человеком — лицо её, и без того усыпанное багровыми пятнами, стало совсем ярко-пунцовым, словно майская роза. — В-вы… вы правда так думаете?

— Да, потому что причина вашей хвори проста… Вы уже несколько лет живете на побережье, в рыбацкой деревушке. И все это время питаетесь, разумеется, рыбой, преимущественно морской. Которую до того, как уехать из Энедвейта, видели только пару раз в год по большим праздникам.

— И… и что?

— Вам не годится эта пища, — терпеливо, с усталым вздохом пояснил маг. — Ваше тело её не принимает… Вернее, выдает вам на неё вот такое необычное кожное проявление. А ваши переживания, сначала — по поводу потери родителей, потом по поводу самой хвори, только усугубляют положение. Вот и всё. Я удивлен, что никто из местных лекарей не сказал вам об этом раньше… впрочем, им, местным, привыкшим к морскому климату и рыбному столу, разумеется, вряд ли приходилось сталкиваться с чем-то подобным.

Девушка молчала. Смотрела на волшебника взглядом, в котором в равных долях мешались изумление и недоверие: видимо, речи Сарумана представлялись ей настолько же невнятными и туманными, насколько и не относящимися к делу.

— Рыба? Дело — в рыбе? То есть мне… нельзя есть рыбу, по-вашему, да? И тогда это… эта проклятая хворь… пройдет?

— Если и не пройдет полностью, то значительно ослабнет. Но, вероятно, не сразу, через несколько месяцев.

— А как же… снадобья? Ну… отвары, мази, притирания… Мне тут посоветовали одно хорошее средство… — Она засуетилась, достала из котомки маленький глиняный горшочек с желтовато-серой, остро пахнущей мятой густой мазью. — Вот. Я купила его на ярмарке в Зеленых Холмах. Как по-вашему, оно, это средство… поможет?

— Если и не поможет, — спокойно сказал Саруман, — то, по крайней мере, и не навредит. Милое дитя, это обыкновенный гусиный жир, перетопленный с несколькими каплями вытяжки из листьев мяты… Не стоит, право, покупать на деревенских ярмарках чудодейственные эликсиры «от всех болезней». Лучше сделайте кое-что действительно сто́ящее прямо сейчас — отдайте первому встречному псу ту вяленую селедку, которой вы набрали себе в дорогу полную сумку. Поверьте, хуже вам уж в любом случае не будет. — Он видел, что собеседница до сих пор не слишком-то склонна верить в предложенный им — чересчур, на её взгляд, незатейливый — метод лечения, и не сумел удержаться от невесёлой усмешки. Добавил небрежно: — Впрочем, если хотите, можете все-таки дождаться возвращения Сарумана, хотя я не думаю, что он скажет вам больше того, что сказал сейчас я. А постоялый двор в Изенгарде не из дешёвых…

Откуда-то из недр хозяйственных помещений донеслись голоса и торопливые шаги — видимо, служанке удалось наконец отыскать неуловимого трактирщика. Волшебник оглянулся. Девушка, вновь забившись в угол и закутавшись в шаль, озадаченно смотрела на него. Наверно, мутные советы какого-то случайно встреченного в трактире сомнительного субъекта не внушали ей особенного доверия, и её решимость добраться до Изенгарда и выслушать весомое мнение Белого мага по-прежнему не ослабла ни на йоту.

— Спасибо, сударь. Я, конечно, постараюсь сделать так, как вы сказали, не есть рыбу, и все такое, но… Скажите, — помедлив секунду, она обеспокоенно наморщила лоб, — а это правда, что о нем говорят?

— О ком?

— О Сарумане. Что он… немного того? В общем, сумасшедший.

— Говорят, что кур доят, — сердито, себе в нос, буркнул волшебник. — Вам не приходило в голову, милая барышня, что подобные сплетни обычно распространяют завистники, бездари и вздорные болтуны?

— Не знаю, я как-то никогда об этом не задумывалась… А правда, что у него в башне живет ручной орк?

— Ручной? Да, да, правда… Совершенно ручной и домашний, вы даже сможете его погладить, если, конечно, старик вам разрешит. Кстати, вам не говорили, что старый хрыч — людоед, и при случае обожает полакомиться паштетом из наивных молодых дев?.. — Саруман поднялся и, выйдя из-за стола, коротко кивнул девушке на прощание. — Ну-с, удачи вам во всех начинаниях, дитя, мне пора.

Он шагнул навстречу трактирщику, вышедшему из неприметной дверцы в дальнем углу помещения. Рябой Вихельм был важен, необъятен и представителен; он шествовал через залу, радушно улыбаясь, неся перед собой внушительное пузо, обтянутое холщовой рубахой, бережно и аккуратно, как бочонок с дорогим вином. Дружески протянул Саруману руку.

— Ну-с, приветствую, господин чародей, с добрым утречком! Что это тебя занесло в нашу дыру в этакую рань, м-м?

— Да уж не на твои оспины любоваться, старый толстяк, — небрежно откликнулся Белый маг. — Дело у меня к тебе, Вихельм, разговор есть.

— Ну, коли дело да разговор, пойдем ко мне в камору, потолкуем, заодно завтраком угощу. — Он посторонился, пропуская волшебника вперед себя к лестнице, ведущей на второй этаж. Кивнул семенившей следом служанке: — Ну-ка, Кайла, быстренько сбегай на кухню да собери нам на стол, что Эру послал. Давай, давай, шевелись.

Кайла торопливо подалась в сторону кухни. Девушка, по-прежнему сидевшая у окна, проводила ушедших взглядом, полным изумления, смятения и замешательства.

«Господин чародей»… Она, казалось, не верила своим ушам; медленно поднялась, держась за край стола. Бесшумно, как тень, явила себя из темного угла, порывисто шагнула навстречу служанке и в волнении схватила её за рукав.

— Кайла, стой, подожди! Скажи, кто… кто это был? Этот? Старик в сером плаще?

Кайла остановилась, оглянулась на неё с досадой и недоумением. Усмехнулась уголком рта.

— Старик-то? Саруман, чародей из Изенгарда. Его тут каждая собака знает. А ты, значит, не признала, милая, а? Видно, что не местная.

Девушка неслышно охнула. Промолчала. Бессильно выпустила служанкин рукав. Осталась стоять, по-прежнему глядя вслед ушедшим — растерянная, испуганная, потрясенная, закутанная в долгополое серое платье и спрятанная под глухую полотняную шаль. Широкий плат из некрашенного холста по-прежнему закрывал её лицо почти полностью, от шеи до самых глаз — и, наверно, сейчас девушка была рада этому, как никогда.