Крепость в Лихолесье (джен)

Впрочем, не миновали они и полусотни шагов, как Гэндальф опять остановился.

— Что такое? — прошептал Гэдж, заметив, как волшебник вздрогнул. Но Гэндальф только небрежно бросил через плечо:

— Ничего.

Все же орк понял, что́ привлекло внимание мага: чуть в стороне, в лохмотьях не то паутины, не то высохшего «студня», смахивающего на паутину, лежал на полу проломленный череп, судя по сохранившимся остаткам зубов — человеческий. Тут же рядом, в неопрятном коконе сухих волокон желтела груда костей — тоже явно не крысиных.

— Эге! — пробормотал Гэдж. — Кажется, не мы первые пытались улизнуть этой норой…

— Не смотри туда, — буркнул Гэндальф. Он стоял, склонив голову к плечу, к чему-то прислушиваясь; на лице его было написано беспокойство. — Там кто-то есть. Позади.

Орк поспешно обернулся. Ничего. Чернота. Тишина — только где-то чуть в отдалении с глухим стуком падают с потолка капли болотной влаги. И все же там, в пустоте затхлого мрака совершенно ясно угадывалось чье-то присутствие — не орков, не шаваргов, не назгулов… кого-то иного. Одной из тех тварей, что некогда напала на Гэджа на краю болот?

Орка охватила невольная дрожь. Ощущение исходящей из мрака холодной угрозы стало настолько острым, что буквально валило с ног, но То, Что Явилось Из Тьмы, покуда не приближалось: оно затаилось там, в глубине тоннеля, словно изучая незваных пришельцев, прикидывая, насколько они опасны — или выжидая подходящего момента для нападения? Странные утробные, хлюпающие, булькающие звуки, перемежаемые присвистом и липким шорохом, коснулись слуха беглецов — точно по узкому проходу двигалось, подволакиваясь, нечто колоссальное, покрытое слизью, а потом, внезапно, в свете факела мелькнуло что-то огромное, бесформенное, черное, как клякса, чернее окружающей тьмы; мелькнуло — и тут же пропало, растворилось в подземельной неизвестности, будто морок.

Гэдж охнул.

— Ты видел? Что это?

— Хозяин подземелья, по-видимому, пришел поздороваться, — помолчав, отозвался Гэндальф, — или, скорее, хозяйка. Кто-то же откладывает здесь эту «икру».

Волшебник говорил об этом так невозмутимо, точно ему каждый день приходилось «здороваться» с причудливыми подземельными существами, но Гэдж в дружелюбие явившейся из темноты твари не слишком-то верил. Он осторожно нащупал возле стены длинную палку — обломок копья, брошенный, судя по всему, предыдущим беглецом, которому это жалкое оружие не сильно-то помогло.

— Почему она не нападает?

Волшебник пожал плечами.

— Не хочет. Может, она пришла просто полюбопытствовать, кто это тут шарится… Или побаивается нападать — нас все-таки двое… Или чувствует…

— Что?

— Меня, — буркнул Гэндальф. — Ладно, не будем обижать животное, может, это создание на самом деле безобиднее коровы. Не нужно его дразнить… Пойдем, надо поискать выход отсюда.

— По-твоему, отсюда есть выход? — сдавленным голосом спросил Гэдж.

— Те тварюшки, что здесь плодятся, как-то все же выбираются на болота. Значит, выход должен быть, надо его только найти…

— С этим… чудищем за спиной? А если оно осмелеет? И все-таки решит попробовать нас на вкус?

— Что ж, вполне возможно, что и решит… Интересно, чем эта тварь вообще тут промышляет? Теми «гуулами», которые возвращаются к «мамочке» оставить потомство? Или все-таки выползает иногда на поверхность? Во всяком случае, если она не питается пыльцой и нектаром, то по свежей кровушке должна была соскучиться изрядно…

— Звучит очень утешительно. Её привлекает свет наших факелов?

— Вероятно, да. А может, она ориентируется по звуку или по исходящему от нас теплу… Слышишь?

Они замерли, прислушиваясь. Гэдж сжимал в одной руке кинжал, в другой — обломок копья.

Странные чавкающие, чмокающие звуки доносились из тьмы, точно некий великан, облизываясь, непрерывно шлепал липкими, влажными губами. Тварь пряталась где-то рядом… и, кажется, размерами действительно была не меньше коровы. Гэндальф поднял факел чуть повыше, и желтоватый дрожащий свет выхватил из мрака суетливое движение — на мгновение Гэджу показалось, будто из глубины тоннеля на них движется клубок огромных извивающихся змей. Подсознательно он ожидал увидеть, пожалуй… что? Гигантскую многоножку, жабу, мокрицу, исполинского паука? Но то, что скрывалось во мраке, не было пауком… Складчатый кожистый мешок меж множества шевелящихся, малых и больших щупалец, в гуще которых скрывалась заросшая бородавчатыми наростами безглазая морда; жадная пасть с тонкими игольчатыми зубами, беспрерывно смыкающаяся и размыкающаяся; ряды и ряды мясистых пульсирующих присосок — вот что за чудище внезапно вывалилось из тьмы, страшное и огромное, точно дом. Гэдж остолбенел; едва соображая, что делает, он инстинктивно встретил жуткую тварь древком копья. Одно из щупалец ухватило жалкую палку, и гнилое дерево тут же с треском переломилось, будто сухой тростник — но, прежде чем Хозяйка успела добраться до Гэджа, Гэндальф достал её бородавчатую, заросшую кожистыми отростками морду горящим факелом.

Издав злобный отрыжистый звук, тварь отпрянула, но тотчас из мрака метнулось другое щупальце и мощным ударом отшвырнуло волшебника прочь, как соломенную куклу, он отлетел куда-то к стене, сметая полузасохшие шматья «студня». Гэдж не успел даже вскрикнуть; в следующий миг что-то мертвой хваткой захлестнуло его лодыжку и рывком опрокинуло на пол. Орк увидел над собой бесстрастную бородавчатую морду — и с отчаянием воплем полоснул по ней кинжалом.

И, кажется, попал — в лицо ему брызнула смрадная черная кровь, смешанная с зеленоватой пеной. Хозяйка яростно заклокотала, но добычу не выпустила; щупальце её сжимало щиколотку орка с такой силой, что, казалось Гэджу, кость его сейчас переломится, как та несчастная палка. Все случилось очень быстро, и застало орка врасплох; он наобум размахивал перед собой кинжалом, ничего не видя и не слыша, полумертвый от неожиданности, боли и ужаса. Факел он выронил, и тот, упав в мутную лужу на полу, едва тлел, освещая блеклым мерцанием темное складчатое брюхо твари, покрытое кое-где пучками редкой щетины, непрерывно вздувающееся и опадающее, бесформенное, как ополовиненный кожаный бурдюк; оно заканчивалось коротким трубчатым яйцекладом. Тварь волочила Гэджа по полу, стремясь подмять под себя и удавить гнусной тушей, злобно клокоча, хрипя и булькая, точно огромный котел с кипящим варевом… 

Рядом что-то ослепительно вспыхнуло.

— Пошла вон, гадина! — негромко сказал Гэндальф.

Волшебник подоспел вовремя, в его руках дрожало и билось яркое белое пламя, обретая форму сферы; мерцающий шар стремительно вырос, налился мощью, достиг размеров хорошей тыквы: опасный, пылающий холодным огнем серебристый шар. Хозяйка отпрянула, шарахнулась в сторону, подтянула свои отростки, но с добычей все же не расставалась; тварь, казалось, раздумывала, не зная, что делать — напасть или отступить, — её жуткая безглазая морда съежилась, как-то втянулась внутрь себя, словно желая отодвинуться от серебристого шара как можно дальше. Щупальца пришли в хаотичное, беспорядочное движение, сплетаясь, точно клубок разъяренных змей — и плененную ногу Гэджа сдавило точно в стальных тисках… Огонь в руке волшебника засиял ослепительно, как звезда, и Гэдж с отчаянным хрипом полоснул по щупальцу кинжалом — изо всех сил, раз, другой, третий! — и его наконец отпустило; он повалился навзничь, слепой и глухой от боли и пережитого ужаса, не ведая, что станется с отвратительной тварью, да и не желая о том ведать…

— Убирайся в Удун, где тебе место! — Голос Гэндальфа звучал властно и твердо, но лицо было страшно искажено — или просто казалось таким в свете яростного волшебного пламени? Он вскинул руку — и серебристый огонь хлынул на Хозяйку, мгновенно охватив её всю, от головы до кончиков вышедших из повиновения щупалец. Еще мгновение она стояла, застыв на месте — чудовищный невообразимый факел — а затем, обезумев, метнулась прочь, бросаясь из стороны в сторону, судорожно взбрасывая извивающиеся щупальца, поджигая свисавшие с потолка стеклянистые потеки «студня». Волокнистые, ещё влажные, они вроде бы не должны были гореть, но горели, пожираемые неугасимым волшебным огнём, причудливо скручиваясь, извиваясь в серебристом сиянии, будто клубки издыхающих змей, и при этом почти не давая дыма. Еще минута, другая — и в тоннеле не осталось никого и ничего, лишь сизые обугленные остатки студенистых «клякс» жалко пятнали стены, осыпаясь на пол серыми хлопьями пепла… Гэндальф пошатнулся и устало привалился плечом к стене.

— Гэдж! — позвал он. — Ты как?

Никак, вяло подумал орк.

Преодолевая головокружение, он медленно приподнялся и сел, подтянув колени к животу. Судорожно глотнул. Открыл рот — и понял, что не сможет издать ни звука, голос попросту отказывался ему повиноваться. Да и слов не было — никаких, даже самых дурацких.

— Все… в п-п… порядке, — выдавил он наконец шепотом и через силу. Наверное, надо было улыбнуться в ответ и сказать что-нибудь бодрое, легкое, остроумное, как-нибудь непринужденно пошутить (Великий Творец, ну помоги мне родить что-нибудь бодрое и остроумное, вот прямо сейчас!), но его бестолковый язык будто присох к нёбу, а Творец, как обычно, был глух к просьбам презренных смертных… Волшебник подошел к нему, прихрамывая, держась рукой на стену, схватил Гэджа за плечо, торопливо осмотрел с головы до ног, на секунду задержался взглядом на подрагивающем на полу отрубленном щупальце.

— Слава Эру́, ты, кажется, цел… — Он тяжело переводил дух, потирая ладонью ушибленное плечо. — Я уж испугался, что эта красотка тебя задушит… надо признать, мы ещё дешево отделались…

— Что… это за тварь? — пробормотал Гэдж; голос его наконец пришел к повиновению, но по-прежнему постыдно дрожал и срывался до хрипоты. — Откуда она… здесь?

Гэндальф покачал головой.

— Не знаю. Глубины Удуна порой могут рождать самых невообразимых чудовищ… Нет, это не Саурон её прикормил — думаю, она уже давно была здесь, спала в недрах земли, погруженная в забытье, и приход Саурона лишь пробудил её ото сна. Это… частица очень древней магии, мрачной и первозданной, и я… мне… в общем, мне немало сил потребовалось на то, чтобы её прогнать. Но уж если в Башне до сих пор питали какие-то сомнения касательно избранного нами пути, то теперь их, конечно, не осталось совсем.

Гэдж всхлипнул. Огромное, толщиной с руку, пусть и отсечённое щупальце до сих пор крепко сжимало его ногу, и орк, сдерживая дрожь, закусив рукав куртки, чтобы подавить рвотные позывы, долго, целую вечность рубил его кинжалом, рассекая на части. Даже сейчас, стоило прикоснуться к мясистым буроватым присоскам лезвием ножа, они начинали конвульсивно сокращаться, сжимаясь и разжимаясь, точно разинутые в беззвучном крике немые рты, — а на коже потом долго, напоминая о силе их хватки, сохранялся ряд огромных синяков, будто следы от ударов увесистого круглого молотка.

— Радбуг… Радбуг говорил мне, — глухо пробормотал Гэдж, — что глупо считать жизнь законченной, пока ты не попал в лапы к Мёрду.

Гэндальф возился где-то во мраке с огнивом и трутом, пытаясь запалить запасной — последний — факел прежде, чем окончательно погаснет дотлевающая головешка.

— Он безусловно прав, этот твой Радбуг. А я еще и слыхивал пару раз пословицу о том, что дорогу осилит идущий… Но нам придется беречь свет, я сейчас магией и свечку не смогу зажечь…

— Мы выберемся отсюда, как по-твоему?

— Выберемся, Гэдж.

— А, — орк запнулся, оглянулся назад, в глубину темного тоннеля, — ну… эта? Ты уверен, она больше не вернется?

— Уверен. — Факел в руках волшебника наконец вспыхнул, разогнал по углам назойливый мрак. — Она сгорела в пламени чистого света, как и, надеюсь, её гнездо.

— А если она тут не одна?

— Что ж, может, и не одна. И где-то в этом лабиринте наверняка припрятаны и другие кладки, но нам о них, слава Творцу, ничего не известно… Ты сможешь идти?

— Кажется, да, — прохрипел Гэдж; раненная нога болела, но, по крайней мере, служить не отказывалась. Наступать на неё было неприятно, но вполне терпимо.

— Тогда пойдем.

Дальнейшее сохранилось в памяти орка неясно: куцыми бесформенными обрывками, как дурной сон.

Откуда-то из глубины подземелья тянуло кислой вонючей гарью… Темный, длинный, как утроба земляного червя, узкий коридор казался бесконечным. «Нас проглотили, — мрачно размышлял орк, — а теперь медленно переваривают… и мы будем плестись по этой вонючей кишке до тех пор, пока не вывалимся на другом конце комочком дерьма… да и вывалимся ли вообще?» Хозяйка не возвращалась, и ничто живое, если оно здесь было, никак не давало о себе знать, но тоннель совершенно не желал заканчиваться, и Гэдж брел, с трудом передвигая ноги: тяжелые болотные испарения (или что-то другое), которыми был напитан воздух, вызывали дурноту и сонливость, желание лечь и обо всем позабыть, отдаться благотворному (благотворному ли?) забытью; лишь усилием воли орк заставлял себя раз за разом встряхивать застывающее сознание. «Расскажи мне о Фангорне, Гэдж…» Нет, не было на свете ни Фангорна, ни Андуина, ни Изенгарда, лишь черная нескончаемая нора, источающая грязь и зловоние; миновала вечность, и Гэдж всерьез начал опасаться, что они заблудились, потерялись в темноте и безвременье, что подземелье не имеет ни начала, ни конца, а тоннель водит их по кругу: по одним и тем же кучам мокрой глины, по мутным лужам, по углам и закоулкам, обвешанным шматьями не то паутины, не то высохшей слизи. Боль в поврежденной голени то затихала, то вновь начинала вонзаться в плоть раскаленной иглой, и орк брел как в полубреду, переставляя ноги чисто механически, лишь потому, что Гэндальф безжалостно тащил его вперёд, временами подталкивая в бок. Гэдж грезил наяву, ему мнилось, что он — там, наверху, на приволье Андуина, в рыбачьей лодке Радагаста: низко парят над рекой пронырливые чайки, в отдалении, на крутобоких береговых холмах, шумят под ветром суровые сосны, лениво покачивается на воде пробковый поплавок — и, в такт легкому плеску волн о просмоленные борта, лодка тоже неторопливо покачивается, как уютная колыбель, дарующая усталому существу покой и отдохновение — покачивается… покачивается…

Очнулся он от того, что кто-то плеснул ему в лицо холодной водой.

Он фыркнул и закрутил головой; несколько секунд понадобилось ему на то, чтобы обнаружить, что он вовсе не упал с лодки в реку, а сидит возле стены темного тоннеля, и Гэндальф, склонившись над ним и держа в руке открытую флягу, встревоженно заглядывает ему в лицо.

— Приди в себя, Гэдж, друг мой. Я нашел выход. Смотри.

Волшебник указывал куда-то вперед — там, чуть в отдалении, маячило рваное светлое пятно — мутно-белое, сероватое, но Гэдж зажмурился, чуть ли не ослепленный. Это был свет… Дневной свет! Перед взором Гэджа всё как-то странно расплылось — вероятно, оттого, что глаза его уже совершенно отвыкли воспринимать что-либо, кроме темноты подземелья.

Свет. Простор. Свобода.

Простые, незатейливые сокровища, которые являют свою незаменимую ценность лишь тому, кто был их так долго лишен. Сквозь узкую дыру в земле беглецы выбрались под серое безотрадное небо, под жидкое осеннее солнце — тусклое мутное пятно в завесе тумана, цветом похожее на рыбье брюхо, — и несколько минут лежали на жухлой траве, приходя в себя, дышали полной грудью — и не могли надышаться, смотрели в нависшую над землей облачную круговерть — и не могли наглядеться…

Они оказались в овражке на склоне невысокого холма, поросшего травой и кривыми тщедушными сосенками. Над пригорком стояла странная, не лесная и не мирная тишина: не звенели комары, не шелестели листья, не квакали лягушки. Зловонные подземелья наконец остались позади, но трудный путь был еще не закончен: вокруг, насколько хватало глаз, простирались болота, загадочные, жуткие, опасные, безбрежные; их неведомые границы терялись где-то вдали под пеленой сизой мглы. Орк был порядком разочарован: он-то надеялся, что злополучный ход выведет их прямиком к лесу…

— Что ж, верно Радагаст говорил, что болота год от года растут, — задумчиво заметил Гэндальф, перетирая в ладони горстку сырого песка. — Когда-то, видимо, их граница действительно проходила по этому холму, а теперь они переползли дальше к северу. М-да. — Приподнявшись, он внимательно огляделся. Пробормотал задумчиво: — Но, кажется, я знаю это место.

— Откуда? — спросил Гэдж.

— Мы проходили здесь с Траином, когда шли в Замок. Погоди-ка.

Они поднялись чуть выше по склону холма и обнаружили неглубокую землянку, прикрытую кровлей из жердей, прутьев и елового лапника. Все здесь оставалось по-прежнему, каким было на памяти Гэндальфа: деревянный помост на земляном возвышении, груда рогожи, очаг, над которым еще висел котелок с покрывшимся плесенью содержимым — видимо, за прошедшие полтора месяца Шмыр здесь ни разу не появлялся. Волшебник откинул крышку сундука, стоявшего у дальней стены, порылся внутри, с довольным возгласом извлек деревянную баночку с бурой и вязкой, как деготь, сомнительного происхождения вонючей мазью.

— Вот. То, что нам надо.

— Что это? — Гэдж поморщился: от содержимого баночки исходил отчетливый аромат свежего дерьмеца. Впрочем, за последние пару часов беглецы нанюхались всевозможного смрада на весь остаток жизни, да и от них самих, пропитавшихся едким подземельным духом насквозь, разило, наверное, смертоносно… Но Гэндальф обрадовался омерзительному шмырову снадобью, как хорошему знакомому.

— Средство от «гуулов», — пояснил он. — Надо нанести этот состав на одежду, он отпугнет местных обитателей.

Этот состав может отпугнуть кого угодно, мрачно подумал Гэдж, но спорить не стал. «Надо набрать на болотах ихнего, гууловского дерьма, состряпать из него какое-то снадобье и обмазываться им время от времени…» Ну да, ну да, Каграт, похоже, был прав, папаша явно разбирался во всем местном дерьмеце куда лучше Гэджа.

— Как ты думаешь, далеко отсюда до леса? — хрипло спросил орк. После того, как они натерли шмыровым зельем свое одеяние, мази на донышке баночки осталось совсем чуть-чуть, и Гэдж припасливо сунул посудину за пазуху.

— Мили три, если идти напрямик. — Гэндальф пристально изучал расстилающееся впереди туманное марево. — Где-то здесь должна проходить тропа, которой Траин вел меня в Замок, но…

— Ты сможешь её найти, эту тропу?

— Я не знаю, по каким вехам Траин ориентировался.

— И что же нам тогда делать?

Волшебник некоторое время молчал… Гэдж разглядывал его украдкой: впервые за долгое время беглецам довелось увидеть друг друга не в полумраке подземелья и не в скудном желтом пламени свечей, а при откровенном дневном свете — и в этом изможденном, худом старике с усталым серым лицом, покрытом слоем грязи и копоти, орк с трудом мог признать своего былого товарища… лишь глаза, решительно сверкавшие из-под колтуна спутанных волос мрачным и лихорадочным огнем, чем-то (не этой ли мрачной лихорадочной решимостью?) напоминали прежнего Гэндальфа. Что ж, чудовище Замок на любого, попавшего в его стены, способен наложить отпечаток своей тяжелой лапы, сказал себе Гэдж, я-то тоже теперь вряд ли смогу почувствовать себя беспечным сопливым мальчишкой изенгардских времен, беспокоящимся разве что из-за невозможности попасть на городскую ярмарку; стыдно вспомнить, каким я был тогда самоуверенным, упрямым, глупым, наивным слюнтяем… Да, Крепость способна переплавить в жуткую немыслимую форму самый тугоплавкий, самый неподатливый материал; пройдя сквозь её безжалостные горнила, трудно сохранить былой взгляд на вещи и остаться слепым безмятежным дурнем — таким, как прежде…

— Все же ты сумел остаться самим собой, а это — главное, — негромко заметил волшебник, будто угадав мысли спутника, и Гэдж поймал на себе его быстрый взгляд, исполненный прежнего, такого знакомого орку доброжелательного лукавства. — Ну-ка посмотри, что это там виднеется?

Гэдж пригляделся.

Дождь, шедший утром, давно закончился, но над болотами уныло кисла серая хмарь — и вдруг тучи на краю неба загадочным образом поредели, на секунду лопнули, разошлись, и в проталину прорвался яркий и острый, как спица, солнечный луч, высветлил раскинувшуюся вокруг серую пустыню, заиграл над туманом жизнерадостной радугой. И прилипающая к земле болотная мгла испуганно разлезлась клочьями, осела, расползлась в стороны, словно убоявшись солнца и света…

— Что это? — пробормотал Гэдж: чуть поодаль на востоке стала видна тонкая темная полоса, пересекающая болота. — Гать?

— Она самая.

— Сколько до неё, как ты думаешь?

— Ярдов пятьсот… А может, и больше — болотный туман искажает расстояния.

— В эту трясину и в засуху-то опасно сунуться, а сейчас, после осенних дождей… мы не дойдем.

— Надо рискнуть, Гэдж, другого пути все равно нет.

Топориком, найденным в хижине Шмыра, они срубили в сосняке по крепкой слеге и спустились к болотам, к черной, подернутой ржавой патиной густой воде. «Я пойду первым, — сказал Гэндальф, бросив на орка оценивающий взгляд, и, пресекая все вялые попытки Гэджа возразить, спокойно пояснил: — Если я́ провалюсь в трясину, ты сумеешь меня вытащить, Гэдж, а вот если провалишься ты — нас обоих ничто не спасет». И орк не решился этого отрицать…

Они шли медленно, друг за другом, след в след, Гэндальф — впереди, Гэдж — за ним. Почва, сразу у берега плотная и пружинистая, вскоре стала расползаться под ногами подобно жидкой овсяной каше; прежде, чем сделать шаг, волшебник два-три раза пробовал слегой твердость кочки перед собой. Над болотом душно висел сырой, стоялый воздух, в тумане неподалеку кто-то отрывисто рыгал временами, но ни «гуулы», ни прочая местная живность на глаза не показывалась — видимо, странная шмырова мазь их действительно настораживала. Все же пару раз орку примерещились неясные серые силуэты, мелькнувшие и тут же растаявшие в тумане; после этого он сказал себе, что не стоит лишний раз глазеть по сторонам. Однообразная нескончаемая трясина представлялась Гэджу живым существом: из тумана слышалось её тяжелое, медленное, хрипящее и булькающее дыхание, и по́ры её бесформенного тела испускали на поверхность миазмы ядовитых испарений, а тут и там порой вздувались болотные пузыри — огромные, перламутрово-тусклые, похожие на бельмастые глаза: болото судорожно выпячивало зенки, чтобы получше разглядеть явившихся в его владения незваных пришельцев. И, будто не выдержав этого жалкого зрелища, глаза лопались, истекая гноем…

Пройденную тропу Гэндальф отмечал прутиками-вехами, наломанными на островке, и это было правильное решение: порой ноги опасно повисали в зыбкой пустоте, не находя опоры, и тогда приходилось возвращаться обратно и искать другой путь в обход разверзающихся на пути топких ям. Нащупывая под слоем мха относительную твердь, путники выбирались обратно на тропу — и несколько минут отдыхали, угрюмо глядя друг на друга, в негласном союзе думая об одном: как бы не потерять в седой болотной мари верное направление. Время вновь остановилось, и беглецы потерялись в нем, как песчинки на морском дне: проходили мимо минуты, часы, годы, века и тысячелетия, а вокруг все так же равнодушно простиралась трясина, жила своей неразгаданной жизнью, шипела и чавкала, таращила надувающиеся и опадающие глаза; и бесформенные клочья тумана все так же неприкаянно мреяли над стеклянистой водой, словно сонмище заблудившихся призраков, тысячу лет назад изгнанных из башен и подвалов родового замка…

Тем не менее медленно, но верно гать приближалась. День давно перевалил за середину, и солнце — едва заметное мутное пятно за кисеей тумана — начинало клониться к закату, когда беглецы наконец оставили позади взбухающую топь и вступили на спасительный деревянный настил — и, изнемогая от усталости, повалились на мшистые бревна. Болотная дорога выходила из тумана и уходила в туман, словно подвешенная в пустоте — но все же даровала главную ценность и отраду последних часов: ощущение твердой почвы под ногами.

Увы, долго рассиживать на месте не приходилось — путь предстоял еще неблизкий. Гать в обе стороны представлялась пустынной, но задерживаться здесь было опасно: в любой момент туда-сюда мог пройти обоз или, хуже того, сторожевой патруль, «глаза и уши» затаившегося в кольце болот многоглавого монстра. Ни сойти с дороги, ни скрыться, подобно «гуулам», под непроглядной завесой болотной мглы беглецы не сумели бы.

— Нельзя здесь оставаться. Надо идти, — пробормотал Гэндальф; он сидел на краю настила и, стянув с ног кожаные шмыровы сапоги, отжимал полотняные обмотки, насквозь промокшие при путешествии через топь. — Устал, Гэдж? Ничего, осталось недалеко.

Устал — не то слово; Гэджу казалось, что тело его превратилось в мешок, набитый камнями, угловатый и неподъемный, и волочить его дальше и дальше по разбитой болотной дороге было делом поистине мучительным…

— Как ты думаешь, — хрипло спросил он, — если там, в Замке, знают, куда мы ушли, то… они прекратят погоню, или нет? Может быть, там считают, что мы уже мертвы? Что эта… Хозяйка… нас благополучно сожрала, а? Там, в подземелье?

— Я не знаю, Гэдж, — чуть помедлив, отозвался Гэндальф, — может статься и так. Но на ту вспышку Силы, к которой мне пришлось прибегнуть, чтобы справиться с Хозяйкой, Саурон не мог не обратить внимания. А уж какие выводы он из этого обстоятельства сделал, ведомо сейчас только ему самому… Во всяком случае, нам стоит поторопиться — только за границей болот мы сможем почувствовать себя более-менее в безопасности. Идем.

Они поднялись и побрели — вперед, в сторону леса, по настилу из бревен, тяжело колыхающихся под ногами; кое-где лесины отошли друг от друга, и в открывшихся прорехах поблескивала вода, так что надо было внимательно смотреть, куда ставишь ногу, один неверный шаг — и ничего не стоило угодить в настороженную ловушку. В довершение неприятностей начали напоминать о себе «гуулы», шипящие и посвистывающие за краем гати, являющие из тумана то извивающееся, как раненая змея, щупальце, то круглое бородавчатое брюхо, то иные, еще более безобразные части тела. Впрочем, нападать они пока не решались: должно быть, чудодейственная шмырова мазь ещё не совсем повыветрилась. Они, конечно, были несоизмеримо мельче Хозяйки и не валили с ног мощью, жутью и запредельщиной, но их было много — голодных, жадных, ухватистых, — и кольцо их стягивалось все ближе, так что Гэдж с ужасом представлял себе тот момент, когда твари окончательно обнаглеют и возжаждут свести с одинокими путниками более близкое знакомство. Из оружия у беглецов по-прежнему был только гэджевский кинжал, да деревянные палки-слеги… Пережитое волнение, страх, утомительное странствие по болоту, а теперь ещё и навязчивое соседство «гуулов» выматывали из орка последние силы. Нога его, едва не расплющенная Хозяйкой, то ли от сырости, то ли с устатку разболелась пуще прежнего, и он брел, прихрамывая, страстно желая, чтобы проклятая гать наконец вывела их к лесу, за рубежи топей, но она всё выворачивалась и выворачивалась из тумана, бесконечная, как заколдованная лента, и вокруг всё так же колыхалась слепая мгла, сновали, пересвистываясь, «гуулы», да ворочалось и утробно вздыхало безграничное болото. И всё же настал момент, когда студенистое обморочное марево, застилающее всё вокруг… нет, не то чтобы поредело, но как-то поднялось вверх — и далеко впереди, на краю земли появилась смутная тёмная полоса: это, без сомнения, была южная опушка долгожданного леса.

— Слава Творцу, наконец-то! — пробормотал Гэдж; он уже всерьез начал опасаться, что гать действительно заколдована, и попросту водит их кругами, как посаженных в «потешную карусель» балаганных мышей. — Осталось недалеко. Наверно, не больше полумили…

Но волшебник его радости не разделял. Приостановившись, он пристально смотрел назад, через плечо, в сторону Крепости.

— Послушай-ка…

Встревоженный его обеспокоенным видом, Гэдж напряг слух. И — услышал…

Хотя густой туман съедал звуки, но заглушить этот гулкий дробный топот — грохот множества крепких сапог по деревянному настилу — оказалось ему не по зубам. Почти тут же лениво всколыхнулась под гатью вода, заплескалась, облизывая бревна, колеблемая тяжелой, размеренной поступью приближающихся… орков?

— Это еще что? — прошептал Гэдж; сердце его, казалось, разом взбухло до размеров дыни, пугливо и горячо толкнулось в гортань. — Хозяйственный обоз? «Крысюки»? Лесорубы? Они идут сюда!

— Они не «идут», Гэдж, — вполголоса отозвался Гэндальф, — они, если ты заметил, бегут. Это не обоз.

— А что? Погоня?!

— Вероятно, просто сторожевой дозор… Но нам надо добраться до леса раньше, чем они нас заметят. Бежим!

И они побежали — вперед, к темнеющей за границей болот полосе леса. До неё оставалось не более полумили… Всего несколько сотен саженей отделяли беглецов от спасения и от свободы! Но преодолеть эти сотни саженей для них, измученных долгой дорогой и почти выбившихся из сил, было делом не из легких.

Туман, до сих пор проклинаемый Гэджем, теперь играл беглецам на руку, скрывая их от глаз преследователей, но слишком, слишком далеко была еще спасительная опушка, а дробный топот сапог все накатывал, как гигантская волна, неумолимо приближаясь. Порой сквозь редеющую пелену тумана доносилось негромкое бряцанье оружия. А расстояние до леса сокращалось невыносимо медленно. Двести ярдов… сто пятьдесят… сто… Гэдж изнемогал. При каждом шаге напоминала о себе раненная нога, сердце колотилось в горле, кровь стучала в висках, тянулись по сторонам дороги нескончаемые мшистые кочки, заросли мертвой травы и подернутые ряской темные лужицы… Слева мелькнул облепленный тиной череп — тот самый, который попался Гэджу на глаза при первой его «прогулке по болотам». До леса было рукой подать! Саженей двадцать, не больше! Ну же, еще немного!..

Гэндальф — где-то там, за спиной Гэджа — глухо вскрикнул.

Орк стремительно обернулся. Волшебник упал — нога его соскользнула с мшистого бревна, провалилась в разверзшуюся щель — и не мог подняться. Лодыжку мага крепко зажало меж сместившимися досками настила, а намокшие, разбухшие от влаги обмотки не позволяли сбросить с ноги плотный кожаный сапог.

Гэдж похолодел.

Ну почему это всегда случается в самый неподходящий момент!

Он метнулся к волшебнику, попытался приподнять скользкое гнилое бревно, державшее старика в ловушке, но куда там — с таким же успехом можно было пытаться сдвинуть с места земную ось… Гэндальф схватил его за руку; на губах мага, не то разбитых, не то искусанных в кровь, струпом запеклась буроватая корка.

— Уходи, Гэдж. Быстрее! Этих… из Замка… я сумею их встретить.

— Нет! Не могу! Я никуда не пойду без тебя! — От ужаса и бессилия Гэдж готов был зарыдать в голос.

Гэндальф застонал. В его руках медленно наливалось серебристое свечение и — не могло налиться, не могло, не могло! Слишком волшебник был утомлен и измучен, слишком много сил потратил на борьбу с Хозяйкой и давящей подземельной Тьмой, слишком был слаб, чтобы остановить или хотя бы задержать преследователей. На лице его застыло страдание, смешанное с отчаянием… вернее — с отчаянностью.

— Кому-то из нас необходимо добраться до Росгобела… Ну же, иди! Ты должен! Иди!

Силы небесные, а ведь опушка леса была уже так близка! Ярдов через двадцать гать заканчивалась, выходя на широкую просеку, на ближайшей сосенке можно было рассмотреть каждую шишку! Гэдж оцепенел; на какую-то секунду все в нем словно умерло, обратилось в прах, утратило волю к сопротивлению, мысль о том, что им приходится пропадать вот здесь, буквально в двух шагах от спасения, была невыносима… Нет! Нет! Грязный, жалкий, поникший, он стоял на коленях рядом с волшебником, и тупо смотрел на черные бревна — а преследователи были уже совсем рядом, у границы тумана, и внизу, под гатью, в такт их союзной раскатистой поступи глумливо чавкала гнусная болотная слякоть.

— Хей! Гляди, парни! Кто это там на дороге копошится?

— Крысюки какие-нибудь… шпиёны, м-мать их!

— В Башне разберутся! То-то будет Мёрду подарочек!

— В Башню — успеется. Сначала сами их прутиками пощупаем, поглядим, что за сволота в гости пожаловала… Верно, братцы?

— Ненавижу, — прошептал Гэдж. Он медленно поднялся, сжимая кулаки, сбросив давящее, как камень, безволие; горло его распухло от ярости, по лицу, мешаясь с соплями и грязью, текли горячие, злые слезы. Внезапно вновь вспомнился несчастный полураздавленный трупик на ладони Рраухура: «Это всего лишь крыса…»

Нет — он никогда не был каким-то особенным храбрецом, да никогда и не мнил себя таковым, разве что в дурацких детских мечтах: но сейчас, неожиданно для самого себя, открыл в себе целые пласты, прямо-таки залежи сумасшедшей бездумной отваги, проистекающей единственно из трусости и отчаяния. Верный теплый кинжал скользнул ему в ладонь, он выпрямился, шагнул вперед, ища опору на скользких бревнах, все своим существом жаждая битвы — последней битвы не на жизнь, а на смерть!

— Дурень! — прохрипел Гэндальф за его спиной. — Уйди с дороги! — Пальцы мага застыли, точно сведенные судорогой, и между ними наконец родилась серебристая искра — но крохотная и слабая, как худосочный лесной светлячок. «Я сейчас магией и свечку не смогу зажечь…»

Преследователей было немного — не больше полудюжины. Это действительно оказался всего лишь обходящий границы болот сторожевой дозор — но при них были палицы и длинные копья, которыми они отбивались от «гуулов». Они выныривали из тумана друг за другом — рыжеватые громилы с Восточного двора, наглая свора брехливых охотничьих псов, распаленных бе́гом, уже почуявших на губах терпкий вкус свежей крови. Они вопили и улюлюкали, завидев беглецов, и Гэдж ясно читал на их низколобых физиономиях жадное желание «пощупать» копьями их с Гэндальфом беззащитные шкуры. Волшебник быстро обернулся и вскинул руку, брызнула в воздух россыпь серебристых искр, но этим все и закончилось: жидкое пламя рассеялось, не причинив никому ни малейшего вреда. Преследователи завыли от восторга; один из орков, желтоглазый мордоворот, поспешающий впереди, с хохотом потряс копьем, физиономия его лоснилась от осознания своей мощи и хищного превосходства. На выскочившего на дорогу Гэджа и его жалкое оружие он и вовсе внимания не обращал… Ладно, рано радуешься, мелькнуло в голове Гэджа, я еще успею воткнуть кинжал тебе в глотку…

Он не боялся. Он был готов — ко всему. К боли, к смерти. К тому, что вот сейчас, в следующую секунду, в горло его вопьется наконечник копья, но он еще успеет дотянуться до своего убийцы кинжалом…

— Ты, щенок, драки захотел? Да я тебя щас щелчком…

Желтоглазый победно ухмылялся. Он был уже рядом, в нескольких шагах. Сейчас…

Тиунннн…

С тихим, едва различимым для уха посвистом из леса вылетела стрела и клюнула желтоглазого в немытую шею — и, издав горлом хлюпающий, какой-то до крайности удивленный хрип, орк, сбитый с ног, снопом повалился за край гати. Все произошло так быстро и так неожиданно, что его сотоварищи вряд ли успели что-либо сообразить; тут же несколько стрел последовали за первой — длинных, белооперенных эльфийских стрел, — и нашли свои цели, и уложили преследователей почивать в болотную хлябь навеки. На открытой со всех сторон дороге оркам негде было укрыться, а отступить в туман они попросту не успели… Да уже и некому было отступать, бежать за подмогой, некому было прятаться в тумане — никого живого не осталось там, на узкой, ныряющей во мглу полоске гати. «Эльфы, — как-то отстраненно, равнодушно подумал Гэдж; сейчас, когда из леса явилось неожиданное спасение, весь поддерживающий его кураж как-то разом улетучился, покинул его — и взамен навалилась страшная, придавливающая к земле усталость. — Откуда?..» Ответа на этот вопрос он не знал, да и не пытался искать, более того — чувствовал, что даже удивиться уже не способен по-настоящему, даже на это у него не осталось сил…

* * *

Старую телегу тряхануло на дорожном ухабе, и Саруман устало поёжился. Поднял голову.

Замок был уже близко — виднелся мрачной громадой на ближайшем холме, до него оставалось не более полумили. Над крышами Дол Гулдура рыхлым серым брюхом нависало осеннее небо, тяжёлое и напитанное влагой, непробиваемое, как щит… и вдруг солнечный луч, острый, как клинок, вспорол плотное полотнище облаков, на несколько мгновений осветил угрюмую крепость, зубцы и шпили, стены и переходы, ворвался в окна и бойницы, озарил унылые казематы, заиграл солнечными зайчиками на витражах Главной башни. И тут же потух — разом, будто испугался собственной легкомысленной смелости…

Белый маг прерывисто вздохнул. Ощупал ошейник — здесь, рядом с Замком, ставший неудобным и потяжелевшим, точно налившийся свинцом. Ладно, скоро он, Шарки, будет «дома»… в той тесной крысиной норе, которую он за каким-то лешим привык считать «домом» в последние пару месяцев. Не позднее, чем через полчаса-час…

Осталось недалеко.