Крепость в Лихолесье (джен)

…Когда-то давно, там, в Изенгарде, в другой жизни, когда Гэджу было лет восемь или девять, у него случилась очередная стычка с верзилой (да, он уже в одиннадцатилетнем возрасте был верзилой) Лутом, сыном медника, и парой его дружков. К позору Гэджа, выйти из той давней драки победителем ему не удалось; поверженный и разбитый, он долго сидел на берегу Изена, размазывая по щекам кровь из расквашенного носа, пытаясь промыть боевые раны и привести в порядок изорванную одежду. Но неутоленная обида и злоба требовали отмщения — и тогда Гэдж вернулся к дому Лута, подкараулил за углом его младшую пятилетнюю сестру, отобрал у соплюхи любимую, привезенную с ярмарки куклу, оторвал этой кукле расшитую цветными нитками голову и, упиваясь сладостью мести, зашвырнул тряпичный труп далеко в заросли крапивы. Девчонка убежала в слезах…

— Ты тотчас же пойдешь назад и отыщешь в крапиве эту несчастную куклу, — спокойно сказал ему Саруман, когда Гэдж наконец вернулся в Ортханк, и голос мага был холодным, бесстрастным, каким-то совершенно чужим. — Приладишь ей голову на место — сам, своими руками — и вернешь куклу хозяйке. С извинениями. Сестра Лута не в ответе за деяния своего брата. — И, чуть помолчав, добавил негромко, глядя сквозь ученика так, словно тот был прозрачным и состоял из воздуха: — Твой поступок меня очень разочаровал, Гэдж. Я не ожидал от тебя такого.

Твой поступок меня очень разочаровал…

Лучше бы он надрал мне уши, оставил без ужина или велел высечь розгами на конюшне, думал Гэдж, чем смотреть на меня, как на пустое место, и бичевать этими вот ужасными словами: «Твой поступок меня очень разочаровал…» Он шмыгнул мимо учителя, не поднимая глаз, метнулся в свою каморку, бросился на постель и накрыл голову подушкой, но спрятаться от этой фразы было невозможно, она колокольным звоном гремела у него в голове и жгла куда больнее крапивы. Она горела в нем, как ожог — и тогда, когда он, как неприкаянный, мыкался по своей комнате из угла в угол, переживая случившееся, и тогда, когда тенью брел по улице, стараясь не попадаться никому на глаза, и потом — когда рыскал в траве за сараем, ища проклятую куклу, и когда негнущимися, исколотыми в кровь пальцами пришивал на место бессмысленно улыбающуюся голову, и когда — самое унизительное! — ходил в дом медника и, не отрывая взгляда от пола, лепетал перед всей семьёй едва слышные извинения. Раздирающие всё его существо стыд, смущение и раскаяние были невыносимы — и запомнились навеки, запеклись в душе плотной коркой, точно глубокий и уродливый шрам. Надо признать, Луту тоже изрядно досталось от отца, и он стоял в углу горницы, полусогнувшись и не пытаясь присесть на лавку — но его деяния никого не разочаровали, и потому он посматривал на Гэджа торжествующе, злорадно и даже чуть-чуть свысока.

Впрочем, перед ним Гэджу извиняться было не за что, и, уходя, Гэдж исподтишка показал ему кулак.

Вечером он сидел в библиотеке, корпя над тетрадкой, полной цифр, букв и нечаянных клякс, выполняя — или, скорее, пытаясь выполнить, ибо мысли его были далеки от счёта и письма — заданный к завтрашнему дню урок. Помаргивали на столе свечи, потрескивал в углу сверчок, едва заметно колыхалась занавесь в глубине помещения — башня всегда была полна неведомых сквозняков… Гэдж не удивился, когда распахнулась дверь, и в библиотеку вошёл Саруман, — маг нередко приходил по вечерам позаниматься с воспитанником, — но, наверно, никогда ещё Гэдж не ждал его появления с замиранием сердца, холодком в желудке и трепетом прочих живущих своей жизнью потрошков, и вовсе не из-за того, что сегодня ему не довелось преуспеть ни в учении, ни в бою.

— Я извинился, — буркнул он, глядя в пол, на стык между плитами, по которому бежал заблудившийся древесный жучок. Поднять глаза на мага по-прежнему было выше его сил. Как и вновь услышать его ровный, бесцветный и отчужденный голос: «Твой поступок меня очень разочаровал…»

Но в голосе Сарумана, когда он заговорил, не было холода:

— Я знаю, Гэдж. И рад, что ты нашёл в себе силы самостоятельно разрешить эту неприятность.

Гэдж молчал. Вроде бы он всё сделал правильно и свою дурацкую выходку если уж и не искупил, то, по крайней мере, загладил… и все же какое-то неудобное, томительное чувство царапало его изнутри, точно свернувшийся в груди беспокойный зверёк. «Я не ожидал от тебя такого…» Ну да, разумеется. «Я не ожидал, что ты так подорвешь моё доверие и окажешься настолько орком…»

Саруман положил руку ему на плечо:

— Я хотел, чтобы ты усвоил: вымещать злобу на том, кто не может тебе ответить — недостойно уважающего себя существа. Ни человека, ни эльфа, ни гнома, ни кого бы то ни было.

— Я усвоил, — сказал Гэдж. Древесный жучок тем временем добрался до конца каменной дорожки и принялся штурмовать ножку стола. — В следующий раз я врежу Луту.

Маг как будто удивился:

— Зачем? Это его чему-то научит?

Гэдж перевёл дух.

— Например, держать язык за зубами?

— Признаться, я порадовался бы куда больше, если бы следующего раза не случилось.

Гэдж пожал плечами. Зная Лута (да и себя), он подозревал, что такое развитие событий весьма маловероятно.

Саруман присел рядом на лавку.

— Из-за чего вы с ним повздорили?

— Так… — пробормотал Гэдж. — Из-за ерунды. — Не мог же он сказать, что Лут в очередной раз назначил Гэджа тупым пещерным чудовищем (в совместных играх с изенгардской детворой орку чаще всего приходилось пребывать в ипостаси отнюдь не доблестных рыцарей) и мимоходом назвал Сарумана «любителем вонючих зверушек», причина звучала как-то совсем уж глупо, неубедительно и по-детски. — Пусть иногда думает, что говорит!

— Вижу, его слова тебя сильно задели, — заметил маг. — Мнение Лута для тебя так важно?

— Ну… — Гэдж отчего-то растерялся.

— Даже если он не всегда думает, что говорит?

Орк смешался, раньше такая мысль ему в голову не приходила.

— Дело не в этом.

— А в чем?

Гэдж съежился и сунул ладони подмышки:

— Просто они… все… видят во мне чудовище. И заставляют меня им быть!

Он всего лишь имел в виду прицепившиеся к нему роли страшилищ и супостатов, которые был вынужден исполнять в мальчишеских играх раз за разом, но Саруман явно услышал в двух коротеньких фразах что-то другое, куда более веское и значительное. Лицо мага, и без того бледное и задумчивое, стало совсем уж неподвижно-мрачным.

— Не видят, а хотят видеть, Гэдж, людям это свойственно, — мягко поправил он. — Всегда проще увидеть чудовище в ком-то другом, нежели разглядеть его в самом себе.

— А ты сегодня тоже… увидел во мне чудовище? — пробормотал Гэдж едва слышно.

— Я увидел, что ты все-таки сумел его победить, это твоё внутреннее «чудовище», — помолчав, негромко сказал Саруман. — И это очень ценно, мой мальчик. И для тебя, и для меня.

Гэдж искоса бросил взгляд на волшебника — ему казалось, что Саруман над ним сдержанно посмеивается, но нет — учитель по-прежнему был совершенно серьёзен. Даже как-то пугающе серьёзен, подумал орк.

— Впрочем, если для тебя это так важно, — помолчав, осторожно добавил маг, — и если тебя это утешит, то могу сказать, что в ролях злодеев и чудовищ тоже есть своя прелесть и даже некоторый смак. Если, конечно, как следует в них вжиться и исполнять, так сказать, с душой и с азартом… но при этом не забывать, что это всё-таки лишь игра, которой не стоит очень уж увлекаться.

— Луту и его дружкам совершенно не интересно, с душой я там играю роль тупого пещерного чудовища или без души, — возразил Гэдж. — Они просто изображают из себя благородных доблестных воинов и хотят это мерзкое чудовище как-нибудь позаковыристее убить.

— Гм. А пещерное чудовище не может — там, в игре — явить свою чудовищную силу и подло расшвырять доблестных воинов по кустам?

— Если чудовище одно, а воинов — пятеро?

— Воины не слишком благородные и доблестные, однако… Может быть, тебе стоит поменьше, э-э… водиться с Лутом и его компанией?

— А с кем мне тогда водиться? — проворчал Гэдж. — С Гархом?

Саруман как будто пришёл в замешательство.

— Да, это явное затруднение… — пробормотал он.

— Да ладно, — сказал Гэдж. — Это всё ерунда. Подумаешь, дурацкие игры, Лут и его дружки… Просто…

— Что?

Опустив голову, орк рассеянно мял и перебирал между пальцами растрепанный кончик и без того изломанного пера.

— Просто, ну… Ты сегодня правда во мне разочаровался?

Саруман, не моргая, пристально смотрел на пляшущий в полумраке огонек свечи.

— Не в тебе. Совсем не в тебе, Гэдж. А что касается Лута… Что ж, я поговорю с его матерью и отцом. Будем надеяться, что это возымеет в ближайшее время какое-либо заметное действие.

— Отец его просто изобьет, вот и все, — пробормотал Гэдж. — В очередной раз.

— Я не имею права вмешиваться в отношения между Лутом и его родителями, но все же постараюсь, чтобы до этого не дошло. — Саруман вздохнул. — И ещё одно, Гэдж.

— Что?

— Боюсь, тебе на твоём жизненном пути и впредь встретится немало не слишком доблестных воинов, мелких пакостников, да и просто не особенно умных людей, это обыденно и практически неизбежно, как… как осенняя простуда. Так же малоприятно, вызывает озноб, головную боль и осиплость голоса, но в подавляющем большинстве случаев все-таки не смертельно.

— Угу, — пробормотал Гэдж. — И как этого избежать? Реже выходить из дома, ни с кем не встречаться, закалять тело и держать ноги в тепле?

— Лучше — голову в холоде, это главное, — спокойно заметил Саруман. — Но уж если случаются ситуации, когда справедливость требуется восстанавливать кулаками… а такие ситуации, увы, все же случаются, несмотря на все меры, направленные на то, чтобы их избежать… в общем, старайся в таких случаях все-таки не начинать драку первым — это не послужит на пользу ни твоей репутации, ни моей. Репутация — отнюдь не та вещь, которую всегда стоит ставить во главу угла, но тем не менее — та, которую, раз потеряв, довольно трудно восстановить.

— Ладно, — сказал Гэдж. — Я понял.

Он сидел на краю лавки, нахохлившись, точно потрепанный воробей, поджав ноги, маленький и несчастный, и на скуле его темнел синяк, а на кончике носа — размазанное чернильное пятно. Саруман поднялся, но не уходил; Гэдж почувствовал, как рука волшебника легла ему на затылок — и провела по голове мягко, почти ласково, желая то ли утешить, то ли приободрить, то ли просто обозначить свое участие…

— Извини, если я был с тобой излишне суров… Но я действительно был расстроен твоим поступком, и в какой-то момент решил, что воспитатель из меня никудышный. Я не в тебе… я в самом себе в ту секунду здорово разочаровался, вот оно что.

Гэдж открыл рот — но так и не нашёлся, что на это ответить, да Саруман и не ждал ответа: порывисто стиснул на прощание его плечо — и вышел, оставив Гэджа наедине с пером, чернильницей, кривыми цифрами в тетрадке и сумбурными чувствами, такими же смазанными, малопонятными и неудобочитаемыми, как неуверенные загогулины на листе бумаги.

* * *

Почему сейчас ему вспомнились дела давно минувших дней — он не знал. Или, наоборот — знал слишком хорошо…

Что ж, сказал он себе.

Сейчас я тебя не разочарую — ни поступками, ни свершениями, ни намерениями, ни мыслями. Не разочарую — несмотря ни на что. Я буду достойным твоего одобрения… и уважения. Я постараюсь быть хорошим лекарем. Я буду в этом «худе» тем маленьким добром, о котором ты мне говорил… пусть при этом и не слишком-то придётся рассчитывать на чью-либо благодарность. Это слишком глубоко во мне, слишком неискоренимо, как доставшаяся при рождении отметина… или как крепкая нить, плотно вшитая в ткань — прочная канва, основа, выдрать которую можно только «с мясом», разорвав при этом добротное полотно в клочья…

…Видимо, пытаться уснуть уже не имело смысла: занимался рассвет, крепость оживала, снаги гремели во дворе колодезной цепью, и за стеной, под окном, неторопливо прокатила к воротам деревянная телега, нагруженная, судя по раздававшемуся грохоту и дребезгу, горой пустых жестяных вёдер. Утро наступало медленно и неохотно, и, поднявшись, Гэдж распахнул ставень, впуская в каморку новый осенний день. Дрожа от холода, разжег огонь в печурке, поставил на плиту чайник, протер тряпкой подоконники и смел веником наросшую в углу паутину. За пару прошедших дней он кое-что успел привести в порядок, но работа по-прежнему не заканчивалась: в перерывах между осмотром недужных, обходом территории и приготовлением зелий следовало перебирать лекарственное сырье, кипятить и протирать инструмент, мыть склянки, вести учёт снадобий, поддерживать огонь в печке, ругаться с интедантом по поводу корпии и мыла, сушить травы, запаривать их, растирать, делать выжимки, вытяжки и настои и выполнять ещё множество рутинных, но необходимых в его нелёгком и нескончаемом труде дел.

Мне нужен помощник, мрачно сказал он себе, хотя бы для самой простой работы, иначе мне самому вскорости понадобится лекарь. Хотя, если визгуны пришлют мне в напарники какого-нибудь Уштура с протекающей крышей (а кого, собственно, они ещё могут мне прислать?), вряд ли это сильно облегчит мне существование.

...Он уже почти закончил перетирать в кашицу мясистые листья водохлебки для согревающей мази, принесенные на рассвете расторопными «козявками», когда входная дверь за его спиной со скрипом распахнулась. Гэдж решил, что это явился кто-то из «крысюков», скорее всего — Эорлим (который, к счастью, приходил исправно), неизменно готовый предъявить лекарю как истерзанный палец для очередной перевязки, так и новую, выстраданную за ночь порцию нытья, обидок, опасений и презрения ко всему окружающему.

— Погоди, — бросил орк через плечо, — я сейчас…

— Цветочки перебираешь, сучёныш?

Гэдж стремительно обернулся.

На пороге стоял Каграт — угрюмый, торжествующе-свирепый, разящий терпким запахом болота и осеннего леса. Гэдж втайне надеялся, что в ближайшее время (а, может быть, и вообще никогда) папашу больше не увидит, но, по-видимому, чаяниям его сбыться было не суждено.

Он едва удержался от того, чтобы не попятиться.

Каграт широко ухмылялся, приподнимая верхнюю губу над крепкими жёлтыми клыками. Орк выглядел усталым и осунувшимся, резкие, словно выветренные на базальте черты его лица заострились еще больше, а кожа приобрела тусклый желтовато-серый оттенок, но усмешка по-прежнему была людоедской, а глазки посверкивали неунывающе и злорадно, он явно упивался тем, что так ловко сумел застать Гэджа врасплох.

— Боишься меня, цыпленочек? Правильно, бойся — клушка твоя улетела, под крылышко тебя больше не спрячет. — Он медленно подступал к Гэджу, мощный, опасный и неумолимый, как осадная башня, широко раскинув руки — хотя, подозревал Гэдж, вряд ли для того, чтобы заключить сына в объятия, скорее затем, чтобы не позволить улизнуть растерявшейся жертве. — Что ты так съежился, крысеныш, не рад видеть папочку? Не хочешь в ножки мне поклониться, пяточки облобызать и хлеба-соли щедро отсыпать, а?

Гэдж прижался спиной к дверце шкафчика.

— Не подходи, — сказал он так спокойно, как только мог.

Каграт осклабился.

— Это почему? Кто мне запретит — ты? Я не просто пинка тебе дать пришел… Старая коряга Гарбра тебя, похоже, за девчонку держит, только ты не думай, что это тебя от испытаний освободит, Посвящение по весне будешь проходить по всем правилам, как и остальные. Так что мой неукоснительный отцовский долг — тебя должным образом к этому подготовить… — Вдруг, совершенно неожиданно для Гэджа, он схватил стоявшую возле печи короткую метлу и, резко подавшись вперед, с яростным «хаканьем» нанес черенком удар снизу вверх, Гэдж едва успел отскочить и парировать неожиданный выпад деревянной скалкой, которую держал в руке. Каграт захохотал и замахнулся вновь; он наступал на Гэджа, орудуя метлой, точно пикой, ловко нападая то справа, то слева, пытаясь подловить противника, и Гэдж едва успевал отбиваться; скалка в его руках отзывалась на удары дрожью и глухим стуком, и он всерьёз начал опасаться, что она вот-вот во всю длину пойдёт трещинами… В какой-то момент он не успел вовремя увернуться, и Каграт достал его черенком метлы в бок — несильно, но ощутимо, до продолговатого синяка.

— Ты мертв, сучонок!

Гэдж отшатнулся, тяжело дыша, утирая рукавом мокрое лицо, стараясь при этом не выпускать папашу, небрежно поигрывающего метлой, из вида — а ну как Каграту сейчас придёт мысль метнуть это орудие Гэджу в голову? Методы обучения у бати всегда отличались исключительной суровостью, забывать об этом было смерти подобно.

— Ладно, не ссы, — добавил Каграт более миролюбиво, хотя в глазах его всё так же поблескивал злобный нездоровый азарт, — нужные задатки, гляжу, у тебя есть, железкой махать научишься, дело нехитрое. Погоняю тебя метлой по плацу, гаденыш, поучу уму-разуму согласно правилам, предписаниям и субординации, вот будет потеха…

— Оставь меня в покое, — буркнул Гэдж. Он, может, был бы и не прочь научиться кое-каким премудростям фехтования и навыкам владения оружием, но видеть своим наставником именно Каграта желал бы при этом меньше всего.

Каграт весело всхрапнул.

— С чего бы? Кто, с тобой, неумехой, будет возиться, кроме родного папочки? Ведь ты совсем не умеешь держать удар! И толково обращаться с мечом! — Он вновь подался вперёд и взмахнул метлой, готовый продолжить «урок», хорошенько взгреть Гэджа дубинкой так, и так, и еще вот так, загнать его в угол, сломить жалкую оборону и наглядно показать, кто тут главный…

Гэдж живо отскочил и схватил со стола лежавший на краю хирургический нож.

— Зато умею обращаться с ланцетом! — Он решительно выставил свое орудие острием вперёд. — Ты в этом сомневаешься?

Каграт замер — с занесенной наперевес метлой. Глухо заворчал — не испуганно, а скорее удивленно.

— Эвон как ты заговорил, щенок! Ножичком, значит, не стесняешься единственного родителя порезать? Метлы испугался? — Он насмешливо фыркнул. — Ладно, — то ли зрелище тонкого, остро заточенного лезвия, то ли отчаянная решимость, написанная на лице Гэджа, заставила его отказаться от своих намерений, но пыл он поумерил и несчастную метлу все-таки опустил. — Оставим до поры эти коленца. Давай-ка лучше расскажи с толком и расстановкой рецепт зелья, которое Шарки для меня бадяжил... Он мне, с-сука, перед тем, как съехать без адреса, этого пойла нацедил с гулькин нос, лишь на донышке и осталось…

Вот оно что. С этого и надо было начинать, мрачно сказал себе Гэдж. Впрочем, ничего иного от папаши ждать и не приходилось, не на свиданку же с любимым сыном он сюда заявился.

Расставаться с ланцетом он отнюдь не спешил.

— А зачем тебе рецепт? Да ещё «с толком и расстановкой»? Сам, что ли, это снадобье варить собираешься?

— Может, и собираюсь, — процедил Каграт.

Гэдж невольно усмехнулся:

— Ну, попробуй. Только ты всех тонкостей приготовления не ведаешь и точную дозировку выдержать не сумеешь. А снадобье из болотного гриба небрежения не любит… несколько лишних капель вытяжки или недостаточное время томления на огне — и получится уже не лекарство, а яд.

— Вон оно что… Гладко брешешь, сволочь. — Каграт, глядя исподлобья, издал горлом низкий звериный рык, глазки его засветились мрачной подозрительностью. — Славным учителем был этот прохиндей Шарки, его заветы ты, гнида малая, гляжу, крепко усвоил… и все эти хитрости и «тонкости» хорошо изучил, да?

— Ага, — сказал Гэдж, — хорошо. И заветы усвоил, и «тонкости» запомнил, и уроки не забыл… Всему, чему мог, Шарки меня как следует научил, а за практикой, похоже, тут дело не станет… Так что ты ко мне особо-то не цепляйся и рецепт не выпытывай, а то перепутаю с перепугу какие-нибудь важные ингредиенты или чего не надо лишку добавлю, что́ с меня, дурака, возьмёшь…

Каграт раскатисто взрыкнул.

— А с чего мне быть уверенным, что ты вообще отравить меня не вздумаешь, сученыш?

Гэдж пожал плечами:

— Всегда можно действие снадобья на ком-нибудь проверить, прежде чем самому пить…

Каграт заржал:

— На тебе, например? Ладно, валяй, готовь свое варево, да поживее. — Он отбросил метлу, огляделся, протянул лапу и проворно сцапал лежавшую на лавке лекарскую сумку, с которой Гэдж обходил недужных и в которой держал зелья и инструменты первой необходимости. — А это барахлишко пока побудет у меня… в качестве залога, понял?

— Отдай сумку! — сказал Гэдж сквозь зубы. — Она мне нужна…

— Я знаю, — Каграт ухмыльнулся. — Принесёшь снадобье — получишь её назад. Так что давай, не зли меня, крысеныш, делом займись, тебе мой дурной норов известен… И смотри, чтобы шняга твоя действенная получилась, не мутная и без побочек, а то, обещаю, моё желание убивать возрастёт многократно — и тогда никакие твои хитрые выкрутасы тебе не помогут… Усек?

* * *

К счастью, немного вытяжки из пещерного гриба осталось у Гэджа в наследство от Сарумана, и состряпать для папаши нужное снадобье труда не составляло. Подавив мимолетное желание добавить в зелье основательную порцию слабительного, Гэдж справился с делом за полчаса — сумку ему хотелось вернуть как можно скорее, — и, спрятав склянку за пазуху, отправился отнести зелье в Кагратово логовище.

Дверь папашиной каморки была не заперта, но самого Каграта дома не оказалось, чему Гэдж, впрочем, нисколько не удивился и вообще мог только порадоваться. Тем не менее было ясно, что батя ушёл недавно и обретается где-то неподалеку — в очаге потрескивали угли, а в котелке закипало щедро сдобренное салом и исходящее чечевичным духом густое варево. Гэдж огляделся, но свою сумку не увидел — ни на лавке, ни на столе, ни в изголовье папашиной лежанки… Куда Каграт её дел? Неужели утащил с собой?

Гэдж торопливо — встречаться с батей ещё раз ему не хотелось совершенно — пошарил под тряпьем на полатях, посмотрел на полке, заглянул под лежанку… Пусто! В углу каморки рядом с очагом находилась ниша, где стоял большой, чуть приоткрытый ларь для угля; уже ни на что особенно не надеясь, Гэдж шагнул за занавесь, которой ниша была отделена от остального помещения и заглянул за громоздкий деревянный сундук. И не ошибся: его сумка, смятая в бесформенный ком, была втиснута в узкую, набитую пылью и лохмотьями паутины щель между стеной и угольным ларем.

Слабо надеясь, что все бинты, склянки и инструменты сохранились в целости (ничего особенно ценного внутри не имелось, но обнаружить трещину в деревянной трубке для прослушивания сердечных шумов или в пузырьке с зельем из морских водорослей было бы некстати), Гэдж лёг животом на сундук и осторожно сумку на свет. И почти тотчас услышал, как позади, в комнате, отворилась — и вновь захлопнулась — тяжелая входная дверь. От мимолетного сквозняка чуть взметнулась занавесь, отделявшая угольную нишу от жилого помещения, по полу увесисто затопали крепкие сапоги — вошедших было двое: папаша вернулся домой не один… Гэдж уже хотел отдернуть занавеску, выйти Каграту навстречу, всунуть ему в лапу снадобье и убраться подобру-поздорову, но первая же услышанная им фраза накрепко пригвоздила его к месту, точно вбитый в позвоночник железный штырь:

— …ничего удивительного. В Башне не уверены, что мальчишка — не засланный, — сказал очень знакомый Гэджу голос — голос Радбуга. — Хотя чего ещё можно было ожидать?

Каграт отозвался раздраженно:

— Ты что, всерьез думаешь, что этот лесной старик-бормотун стакнулся с эльфами?

— Не я думаю, а визгуны… Мне, знаешь ли, думать уставом не предписано. В общем, как бы там ни было, парня пока на дыбе не распяли и на воротах не вздернули… Визгун полагает, он может быть нам полезен.

У Гэджа пересохло во рту.

Он стоял, прислонившись бедром к деревянному сундуку, не смея вздохнуть, благодаря небеса за то, что скрыт от зорких глаз орков пусть изношенной, но зато длинной, в пол, плотной занавесочкой. Ниша, в которой он затаился, была тупиком, ловушкой, и отступать Гэджу оказалось некуда: слева высилась стена, справа — тоже, комнату впереди заняли орки, позади щерился приоткрытой пастью большой угольный ларь…

Послышались негромкое шипение и стук: Каграт, видимо, снял с огня котелок с похлебкой и поставил его на стол. Зазвякала о край посудины оловянная ложка — папаша, дуя на варево, обжигаясь и приглушенно ворча сквозь зубы, принялся торопливо хлебать горячий чечевичный супец.

— Глупо думать, что мальчишка выведет нас на эльфов…

— Но ему известно, где находится жилище этого старикана в буром… В Башне считают, что на его берлоге лежит какое-то заклятие, поэтому его до сих пор не удалось обнаружить. А сейчас наконец подвернулся шанс… если мальчишка жил там долгое время, заклятие не распознает в нем чужака.

— Вряд ли старик, когда мальчишка исчез, об этом не подумал и никаких мер предосторожности не принял.

— Неважно. Даже если парень укажет лишь приблизительное место, этого будет достаточно… Визгуны, видимо, рассчитывают на силы своих Колец, которые способны развеять защитные чары.

— На наши задницы они рассчитывают, вот на что, — злобно, с набитым ртом проворчал Каграт. — То-то вдруг всполошились, уроды… ну да, сторожевые дозоры просто так на болотах не исчезают. И теперь визгуны жить спокойно не могут, уверенные, что остроухие по лесу разгуливают, как по собственной спальне. Только и видят, как бы выжечь этот эльфятник напрочь и путь на восточный берег вражинам заказать!

Радбуг хмыкнул.

— Хэлкар* на днях посылал в лес с дюжину снаг якобы грибов набрать да ловушки проверить… птичек там пострелять, кусты пообламывать, прочих дровишек наломать… надеялся, наверно, что эльфы не удержатся и каким-нибудь образом себя выдадут.

— Ну, не такие уж они дураки… Мы с Марбагом два дня в лесу сидели, разнюхивали, что там, да как, пропитались сыростью по самые маковки. Один дозор у остроухих на границе болот стоит, и есть мнение, что лагерем они у истока Кривого ручья окопались, лес там эльфятиной так и смердит… Мы с Марбагом покрутились по окрестностям, поглазели… ближе подходить не рискнули, поди угадай, где там ловчих ям понарыто, и с какого дерева стрела прилетит в загривок.

— Кривой ручей? Это здесь? — в комнате что-то зашелестело: наверно, Радбуг разворачивал на столе полевую карту. Гэдж осторожно шевельнулся, пользуясь шуршанием бумаги как звуковым прикрытием, едва дыша, приподнял крышку угольного ларя: огромный сундук, к счастью, был почти пуст, лишь на дне оставалось с полфута мелкого угольного мусора. — Наверняка и жилище Бормотуна где-то поблизости.

— Ну, если они и впрямь одного поля ягодки, это уж как пить дать.

— И сколько их там, этих ягодок, удалось узнать?

— Немного. В дозоре — морды три-четыре. В лагере — вряд ли больше двух десятков.

— Королевские лучники?

Голос Каграта звучал уныло:

— То-то и оно. Эти ребята не остановятся перед тем, чтобы понатыкать в штурмовой отряд тисовых стрел… во все места в алфавитном порядке. Я бы, во всяком случае, на лёгкую победу не рассчитывал.

— Если они не подозревают о том, что нам известно об их присутствии, есть неплохая вероятность застать их врасплох. Достаточно захватить одного-двух пленных, чтобы считать, что вылазка увенчалась успехом.

— Угу. А потом кишочки им ножичком размотать, вызнать, какого лешего им тут понадобилось, кто такой Бормотун и в каком овраге у него берлога… Только живьём остроухие в руки не очень-то даются, вот ведь какая закавыка. А для спроса у визгунов мальчишка есть.

— Ему тоже кишочки ножичком размотаешь? — спросил Радбуг. — Если Визгун прикажет?

Каграт засопел.

— Если размотаю, кто мне зелье будет варить?

Послышался грохот отодвигаемой скамьи: Радбуг поднялся и принялся взволнованно расхаживать из угла в угол — его шаги то приближались, то удалялись в другой, противоположный угол комнаты, куда уплывал, становясь на время менее звучным, и его голос:

— Чтобы остроухих отвлечь и дезориентировать, Визгун направит большой отряд снаг к Каменному Мосту, а мы тем временем проберемся в лес тайно, по восточной дороге, и подойдём к истоку Кривого ручья. Надо там все как следует осмотреть, может, и удастся обнаружить их лежбище… Эльфы — лучники завидные, это верно, но, если сумеем застичь их врасплох и навязать рукопашную, полдела будет сделано. То есть основная наша задача — найти лагерь остроухих, напасть внезапно и со всех сторон разом, вызвать в эльфятнике панику, повязать живыми тех, кто подвернется, и отступить прежде, чем они вообще поймут, что, собственно, произошло.

— Излагаешь, как по грамотке, — хмуро буркнул Каграт. — Только не надо равнять остроухих со вшивыми дикарями-козопасами с Туманных гор. Эльфов будет не так-то просто на перепуг взять, они ребята бывалые… Может, пущенный по лесу пал их немного смутит, и то не факт.

— Пал-то, может быть, и смутит, только гореть в лесу сейчас особенно нечему… Но, в конце концов, всегда существуют и другие способы вызвать в курятнике переполох.

— Например, запустить туда лису?

— Именно. Даром, что ли, Сам выращивает в подземелье своих… домашних зверюшек?

— Вот оно что… Шаваргам работенка нашлась… — Каграт задумчиво, обстоятельно, с чавканьем и причмокиваниями обсасывал пустую оловянную ложку. — Дельце все же рискованное… Эти твари боятся света… Да и кто с уверенностью скажет, что, порвав остроухих, они не сделают крутой разворот и не накинутся зараз и на нас?

— А по-твоему, — спокойно возразил Радбуг, — сдерживающие ошейники можно надевать только на крысюков?

— Ошейники… вот же леший! — пробормотал Каграт. — И чья это мутная идея?

— Откуда я знаю? Наверно, кого-то из визгунов…

— И она тебе по нраву, выходит? — Каграт, по-видимому, сплюнул в камин — Гэдж услышал шипение раскаленных углей. — Вообще всё это паршивое дельце — по нраву? Выгорит оно или не выгорит — бабушка надвое сказала, а риск попортить шкурку об эльфийские стрелы все-таки большой…

Радбуг втянул воздух сквозь зубы.

— По-твоему, нашим мнением кто-то станет интересоваться? Скажи спасибо, что Визгун тебя самого ещё в дренажной канаве не утопил — за то, что про мальчишку не доложил вовремя… Лучше уж рискнуть и с эльфами в лесу замеситься, чем жмуриком в петле болтаться, язык вывалив, или в крепостном рву пузыри пускать.

— Разумеешь, шансы на успех есть?

— Шансы всегда есть, пока у тебя голова цела и руки-ноги на месте. А, если дельце сладится и куш окажется славный, глядишь, визгуны и подобреют, и подкинут своим верным псам по паре сладеньких косточек… Ведь ты, кажется, давно хотел примерить на плечо перевязь полутысячника? У начальства-то, знамо дело, и житуха полегче, и харчи пожирнее, и конурка поуютнее…

— Угм. А каким куском пирога Визгун обещал наделить тебя?

Радбуг по-прежнему неустанно расхаживал по комнате:

— Надеюсь, достаточно сочным. Но об этом поговорим, когда ягодки будут в лукошке… Видишь ли, Каграт, — он секунду помолчал, — если уж мне, как вшивому полукровке, в которого не зазорно лишний раз плюнуть, отродясь выпала судьба прозябать в дерьме, я бы все-таки предпочел, чтобы дерьмо это было не из казарменной параши.

— А откуда? Из княжьих палат? Разве есть разница? Оно что, меньше воняет? — Каграт, хлопнув ладонью по столу, оглушительно захохотал. — Плохо ты, при твоих-то талантах, разбираешься в дерьме, Радбуг! Ждешь, значит, что визгуны тебя наконец-то заметят, оценят по достоинству, припасут для тебя чистенькое местечко вдали от «казарменного дерьма»… где-нибудь в Канцелярии, ага? В доверенные советники к Самому, что ли, метишь? Увы, увы! Окстись, дружище! Не светит тебе «уютная конурка» под крылышком Главной Башни, ой не светит. Для этого ты слишком редко пишешь доносы и слишком неохотно, без воодушевления, лижешь нужные задницы…

— Если бы я хотел влезть на эту навозную кучу путем доносов, лизоблюдства и махровой подлости, я бы, поверь, уже давно это сделал… возможностей для этого у меня предостаточно, — холодно откликнулся Радбуг, уже, видимо, пеняя себе за излишний порыв неуместной откровенности. — Но, может, мы все-таки потолкуем о деле? — Его шаги замерли возле стенной ниши. Гэдж, скорчившийся в угольном ларе и следивший за происходящим в крохотную щель между бортом и приоткрытой крышкой, едва успел её, крышку, полностью опустить (к счастью, она легла совершенно бесшумно, без малейшего звука), как Радбуг резко подался вперёд и отдернул закрывавшую нишу захватанную занавесь.

Гэдж замер; кишки в его животе слиплись, точно ком глины. Радбуг что-то услышал или просто принимает меры предосторожности? Сделает он еще один шаг, приподнимет крышку сундука или нет? Та пара секунд, в течение которых Радбуг стоял рядом с угольным ларем, окидывая взором грязный тараканий закуток, показались Гэджу кошмаром ожидания приговоренного на плахе, над которым завис острый топор: вот-вот раздастся резкая команда палача, и смертоносное орудие обрушится с коротким свистом…

К счастью, Радбуг, видимо, все же ничего подозрительного не приметил и, чуть помедлив, вернул занавесь на место. Отошел вглубь комнаты, к столу. Тон его звучал сухо, сдержанно, сугубо по-деловому:

— Кто из наших парней достаточно надежен и ловок, чтобы принять участие в этом дельце? Слаженная команда — уже половина успеха… Визгун велел отобрать самых проверенных воинов и опытных следопытов — тех, кто не теряется в непредвиденных обстоятельствах, хорошо знаком с лесом и умеет ходить по нему бесшумно и незаметно.

Каграт задумчиво выскребал со дна котелка остатки чечевичного варева.

— Опытных следопытов, говоришь? Ладно, потолкую на эту тему с Гаурром, нарежу ему ломтиками боевую задачу, — он сыто рыгнул и с дребезгом забросил пустой котелок в ведро с мыльной водой. — Он, ежели не брешет, жил одно время на севере Лихолесья, у подножия Серых гор, так что лес должен знать как свои пять пальцев. — Он от души потянулся, заставив скамью страдальчески скрипнуть, и длинно, с выразительным подвыванием зевнул. — Эх, соснуть бы сейчас часок-другой… на нарах-то в вонючей землянке какой сон?

— На том свете отоспишься, — проворчал Радбуг. — Надо ковать железо, пока горячо…

— Что насчет оружия и снаряжения?

— Визгун сказал, что нам будет позволено выбрать всё необходимое на оружейном складе. Кстати, надо черкнуть пару слов интенданту. Найдется у тебя в этой крысиной дыре капля чернил и листок бумаги?

— А леший его знает, пошарь на полке. — Каграт, по-видимому, поднялся: лавка, на которой он сидел, заскрипела с явным облегчением. — Пойду поищу Гаурра, выволоку его из теплой норки да за уши, да в холодную лесную грязь… — Он злорадно хохотнул. Его сапоги тяжело протопали до порога, потом отворилась и вновь захлопнулась крепкая деревянная дверь… Но Радбуг по-прежнему был где-то в комнате, Гэдж слышал, как он возится в противоположном углу, чем-то позвякивает, передвигает на навесной полке какую-то утварь — неужто и впрямь надеется отыскать там чернила и бумагу, которых у Каграта отродясь не водилось? — затем на несколько секунд наступила тишина… Гэдж изнывал; спина у него онемела от долгого неподвижного сидения крючком, угловатые куски угля впивались в колени, мелкая угольная пыль забивалась в горло и щекотала в носу, и ему уже не просто хотелось чихнуть — ему ничего в жизни так ни хотелось, как чихнуть: эдак шумно и раскатисто, со всхлипом, оттяжкой, присвистом и поросячьим всхрапом!.. Но тут — внезапно — все закончилось: занавесь отдернулась, и крышка ларя распахнулась, явив в светлом прямоугольнике сосредоточенную физиономию Радбуга — и Гэдж не почувствовал ни удивления, ни замешательства, ни испуга, одну лишь стылую и постную немую тоску…

Некоторое время они молча смотрели друг другу в глаза. Потом Радбуг медленно разжал пальцы, сомкнутые на рукояти висевшего на поясе длинного ножа. Отвёл взгляд:

— Вылезай… Шпион из тебя, надо признать, так себе.

Гэдж, хоть убей, не мог понять, чем же и в какой момент себя выдал… Неужели — тогда, несколько минут назад — Радбуг все-таки заметил приоткрытую крышку сундука, только не подал вида? Или учуял неистребимо исходящий от Гэджа и его лекарского снаряжения запах снадобий и сушёных трав? Во всяком случае, Каграту он ничего говорить не захотел, сам решил проверить свои подозрения и выяснить, кто и зачем прячется, как крыса, в пыльном угольном ларе... Ну, спасибо ему и на этом.

Облизнув губы, Гэдж хрипло пробормотал:

— Я не шпион. — Интересно, кто ему теперь поверит, если ему не верит даже Радбуг? — Я не шпион, я случайно тут оказался… Зашёл принести снадобье… и искал свою сумку, а потом… — он умолк, понимая, насколько все это глупо и нелепо звучит — и впрямь будто жалкие, только что придуманные оправдания. Медленно выпрямился, держа одной рукой злосчастную сумку, а другой опираясь на борт сундука — то ли от долгого пребывания в скрюченном положении, то ли ещё от чего ноги держали его с трудом. Спросил, запинаясь, едва слышно: — Значит, визгуны и в самом деле думают, что я... приведу их к порогу своего… бывшего дома?

— Если хочешь жить — приведешь, — ровным голосом, совершенно безо всякого выражения отозвался Радбуг. — А на что ты, собственно говоря, рассчитывал? На то, что тебе перепадёт казенный харч и тёплая норка за просто так — и ни платить, ни расплачиваться за это ничем не придется?.. С волками жить — по-волчьи выть, не слыхал про такое?

Действительно — на что тут можно было рассчитывать? «Ключ от лекарской будет твоим. Если… — Если я заслужу?» Вот теперь Гэджу и предлагалось настоятельно заслужить — предательством тех, кого он мог назвать ну пусть не друзьями, но людьми, которые принимали какое-то, не самое дурное участие в его судьбе.

— А если я не хочу, — пробормотал он, — жить по-волчьи?

Радбуг натянуто усмехнулся.

— А как же ты хочешь жить — по-овечьи? И при этом не позволить волкам тебя съесть? Так не получится, парень… не в этот раз и не в этом месте. — Он не улыбался, лицо его оставалось хмурым и настороженным, непроницаемые серые глаза — серьезными и внимательными. — Я, конечно, ничего не знаю наверняка, — медленно произнёс он, — да и не хочу знать, но все же сдаётся мне, что у тебя была возможность раз и навсегда выкарабкаться из этой выгребной ямы и наконец убраться отсюда подобру-поздорову… Но ты вернулся. Зачем? — Он издал сквозь зубы короткий полурык-полустон. — Ну зачем ты вернулся, дурень? Если ты даже не шпион?

— На то… была причина, — пробормотал Гэдж. Он выбрался из сундука и стоял перед Радбугом — неловкий, растрепанный, вымазанный угольной пылью, — и под взглядом собеседника чувствовал себя не просто наивным тюфяком, живущим в мире молочно-кисельных рек и розовой радуги — чистой пробы воином Анориэлем.

Радбуг прикрыл лицо ладонью. Наверное, чтобы скрыть одолевающий его нервный смех.

— Да неужели? Надо действительно быть круглым болваном, чтобы влезть в змеиное гнездо и надеяться не наступить при этом на рассерженную гадюку. Я не желаю тебе зла, парень, но и себе зла я не желаю тоже… Раз уж ты слышал наш разговор, так знай: ты у визгунов на подозрении, и схватить тебя лапой за горло они могут в любой момент. Как и использовать… по своему усмотрению. И, если это произойдёт, я не стану вмешиваться, дружище, уж не обессудь, я от плахи и от дыбы не заговорен… визгуны на нас тоже косо посматривают в последнее время. А ты сам сделал свой выбор, и твоя дальнейшая жизнь будет теперь зависеть только от тебя самого.

— Я не смогу, — тихо, одними губами сказал Гэдж. Он не пытался вдаваться в объяснения, но Радбуг как-то сразу понял, что́ именно он имеет в виду:

— Сможешь.

— Я не помню… обратную дорогу.

— Придётся вспомнить.

— По-твоему, это легко — вспомнить? И… и предать? Предать человека, который тебя вырастил и с которым ты делил кров долгие годы?

— Смотря кому… Тебе, я думаю — не легко. Сейчас.

— А потом — будет проще?

— Надеюсь. Раз уж ты сам решил так свою судьбу. — Радбуг помолчал. Взгляд его по-прежнему был устремлен на Гэджа, но глаза были темными, отрешенными, как будто он пытался заглянуть внутрь себя, разглядеть там что-то смутное, неуловимое, доселе сокрытое даже от него самого. — Ничего, это всё только поначалу сложно… А потом поваришься как следует в местном котле, обкатаешься, наберешься уму-разуму — и выучишь «волчьи законы» так, что они у тебя от зубов станут отскакивать. Первое время, может, и будет до тошноты, до зубовного скрежета с души воротить, а потом, глядишь, и привыкнешь… И предавать привыкнешь, и убивать не глядя, и слабого сапогом топтать, и перед сильным на брюхе ползать, и лежачих бить — всему жизнь научит. И когда сердце твое порастет мхом, а душа ороговеет, как черепаший панцирь, когда ты научишься жить с волками… ладно, не станем обижать волков… когда ты научишься жить с крысами по-крысиному — вот тогда и сможешь с полным правом считать, что путь твой жизненный пройден успешно, и в племени ты стал настоящим… пасюком. От меня всё это порой требует усилий, но ты… — Он искоса бросил на Гэджа быстрый, странно оценивающий взгляд и отрывисто договорил: — Тебе, я думаю, будет проще. Ты почти чистокровный…

— И что? Ты этому завидуешь, что ли? — прохрипел Гэдж; эта неожиданная мысль поразила и оглушила его, как удар пыльным мешком из-за угла. — Завидуешь тому, что я — бо́льший орк, нежели ты? Думаешь, что поэтому мне здесь «будет проще»? Проще научиться быть в крысятнике крысой и дальше «жить по-крысиному»? Но это… глупо! Это просто глупо, Радбуг! И… — он перевёл дух, — и если все, здесь происходящее, тебя так гложет… вот до тошноты прямо воротит… почему ты сам не уйдешь? Не бросишь все и не уйдешь из этого «крысятника»… туда, где нет никаких «крыс» и можно не стараться каждый день быть пасюком? Ведь тебя здесь ничто не держит!

Радбуг смотрел мрачно.

— Держит. Я слишком многим здесь повязан, чтобы уйти… Да и куда? Такую недокрысу, как я, кто-то где-то ждёт? Кроме… Навахи? — Он хрипло усмехнулся. Потом дёрнул головой — как-то резко и коротко, словно пронзенный болезненной судорогой, — быстро повернулся и вышел из комнаты.

____________________________

* Хэлкар — прозвище, неканонично данное Ангмарцу.