Когда смерть чуть менее ожидаема, чем победа (гет)

Если бы можно было четко видеть будущее, я бы, конечно, многих слов не произносил: не обещал бы лишнего, не строил планов, которым не суждено сбыться, — но я все равно бы молча делал то же самое, даже зная, к чему это может привести. Мне думается, это нормальная суть вещей: ты делаешь ровно то, на что сейчас способен, и никакая сила знания не изменит тебя — сегодняшнего, и любой твой выбор — правильный для этого момента.

Конечно, об аварии на последней квалификации я Розе не рассказывал, хотя порядочно рисковал, ведь сокрытие происшествия обычно аукается сильнее, чем самая неприглядная правда о нем, а правда имеет обыкновение рано или поздно выходить наружу. Я это прекрасно знал и сам не понимаю, на что рассчитывал, ведь в нашем доме нередко гостили люди из паддоков, а Рози часто бывала на гонках и знала многих, как многие знали и ее. Например, тот же Бо в пятиминутном разговоре легко мог вспомнить любой недавний случай с моим участием, даже если бы я за полчаса до этого попросил ничего не рассказывать. Он бы даже не понял, почему я хочу что-то скрыть, — и за это я его очень уважал.

И вообще, как гоночный инженер, именно этой прямотой он был для меня особенно ценен, потому что я не хотел слышать «кажется, что-то не так, давай, мы тут проверим и подумаем» или какое-то завуалированное указание от мостика, означавшее совсем не то, что говорили слова, его составляющие, — мне нужна была конкретика, над которой я мог подумать сам, и чтобы на том же пит-стопе у нас уже были разные варианты — в том числе мой.

Почему я не мог так же прямо говорить со своей женой, как Бо говорил со мной? Тогда у Рози тоже были бы какие-то варианты.

Как я уже упоминал, мне нужно было повзрослеть, а я в свои тридцать будто начал отгуливать пропущенную юность.

Пока мой брат был самим собой, а точнее — таким, каким он мне казался счастливым, — пока он жил с нами, у него всегда была какая-нибудь компания. Сначала ребята из школы — но они постепенно пропадали из его жизни, не готовые гнаться за его интересами, — потом ребята из других городков и даже постарше. Может, это тоже были так себе друзья, временная группа товарищей по развлечениям, но я помню, как они по субботам уходили с трассы вместе, потому что были уже достаточно для такой самостоятельности взрослыми и могли просто приезжать в Кромер погулять и потусоваться. Деррен тогда уже вовсю использовал перед родителями отмазку, что едет со мной, а на самом деле появлялся на трассе только в воскресенья, а мне даже ни разу не пришло в голову сдать его, хоть он никогда и не просил об этом. Я лишь думал о том, что он уже взрослый и ведет себя очень круто.

И что я тоже буду таким чуть попозже.

Мои школьные друзья оставались в Роутоне, ни один из них не гонял на картах, а в клубе, благодаря постоянным придиркам авторитетного Эда Кросса, друзей я так и не завел. А потом с Дерреном случилось то, что случилось.

Те годы, что мальчишки обычно посвящают как минимум общению со сверстниками и девчонками, гуляют в компаниях, знакомятся с кучей вещей, от которых у приличных родителей волосы встают дыбом, я был одиноким и замкнутым, ничем кроме школы и картинг-клуба не занимающимся и вообще ничем не интересующимся. Да, родителям не приходилось читать мне нравоучения или седеть из-за неприемлемых увлечений, они не прогоняли с порога дурных друзей, не заставали меня с сигаретами, не забирали из участка и не разыскивали наутро после ночного отсутствия. Им не о чем было волноваться, потому что я никогда не слонялся бесцельно по улицам, а был постоянно занят, и они знали одно-единственное место вне дома, где меня всегда можно было найти.

Но подобное полусуществование было не в моей природе.

Судьбоносное попадание в «Марч», конечно, постепенно возвращало меня настоящего к жизни, но для полноценного раскручивания этого механизма требовалось чуть больше времени, потому что наверстывать пропущенные годы тогда мне было попросту некогда — работа и учеба сводили на нет все возможности погулять и расслабиться. И хотя в промежутках между этапами иногда находилось какое-то время на личную жизнь, и я даже пытался встречаться несколько раз с девчонками, которые почему-то вдруг посмотрели на меня благосклонно, все это заканчивалось быстро, сумбурно и очень неловко, так что мне оставалось лишь утешаться мыслью, что я и сам не видел в этих отношениях ничего нужного. Конечно, только до тех пор, пока не нашел «свое».

В университете я быстро выстроил хорошие и ровные отношения с сокурсниками, но не более того. Свободного времени, которое хотелось потратить на что-то помимо работы, у меня было так мало, что я сознательно избегал тесных знакомств вне спорта, а университетские ребята если и знали, чем я занимаюсь, то точно не в полной мере, и у меня не было никакого желания хвастаться перед ними, хотя на самом деле основания для этого были абсолютные: причастность к автоспорту и «формулам» в частности в Британии практически сродни знакомству с королевской семьей. Но меня тогда вполне устраивало разделение работы и учебы, а саму не особенно мне тогда казавшуюся нужной учебу я не бросал в основном из привычки доводить любое дело до конца.

Рози я увидел в группке первокурсниц в университетском дворе осенью семьдесят седьмого — эта картинка до сих пор стоит у меня перед глазами, даже спустя уже почти три четверти века. Пожалуй, одно из самых чудесных свойств нашей памяти — помнить людей всю жизнь такими, какими они были тогда, когда вы только знакомились друг с другом. Не знаю, почему сразу обратил на нее внимание, почему моментально запомнил, хотя даже не успел ни о чем особенном подумать, мимоходом спеша на лекцию. Девчонки разговаривали о чем-то своем, юные, стройные, красивые — как на подбор, кто-то курил (и Рози тоже), кто-то смеялся, а я заметил только ее — маленькую, ниже всех, в желтом пальто… Потом она много раз мне говорила, что не было у нее никакого желтого пальто, — ну и пусть, запомнил я именно ее, но в тот раз просто прошел мимо, и такие встречи повторялись еще несколько раз, а она все так же меня не замечала.

А через пару недель я наконец узнал ее имя — мы тогда с приятелями минут пятнадцать простояли в перерыве рядом с их галдящей компанией — и что-то словно подстегнуло меня, я повернулся к ним и спросил всех разом, всех девчонок, пойдут ли они на рок-фестиваль в Эрлхэм-Парке, который я честно и без всяких сомнений собирался пропустить в ближайшее воскресенье. Но Рози ответила «Я подумаю», глядя почему-то прямо на меня, так что решение пришло сразу: я там буду.

Список групп и имен с листовки, которую нам всучили на входе в парк, ни о чем не говорил такому аутсайдеру от прогрессивной молодежи как я: Budgie, Трэвис Мэй, Stray, Гэри Стоун, Trapeze, обещали даже Renaissance (этих я хотя бы знал)… Если вы сейчас пожимаете плечами, впервые увидев эти имена, то примерно понимаете, что чувствовал я, осознавая, что придется изображать, будто мне сюда очень хотелось попасть.

Что происходило в рамках фестиваля, я, конечно, уже не помню, да и в то время позабыл на следующий же день после события. Потому что единственное, что меня волновало, так это то, насколько сильно я старался впечатлить девушку и насколько она осталась равнодушной ко всем моим попыткам. Я был ужасно назойлив и весь вечер мешал ей веселиться и отдыхать в своей компании, все время оказываясь рядом и отвлекая разговорами, никак не относящимися к делу, по которому, собственно, мы все туда пришли. Я ничего не понимал в современной музыке и был просто до предела немодным: одни и те же джинсы я менял исключительно на рабочую форму, а из стрижек знал только ту, при которой ничто не лезет в глаза, посещая одного и того же парикмахера последние десять лет. Какие у меня были шансы с популярной и современной девчонкой? В конец отчаявшись, я рассказал Рози, что работаю в команде Формулы-1, потому что это на самом деле было то единственное, что меня хоть как-то выделяло и могло впечатлить кого бы то ни было.

Да уж, я ее впечатлил.

Рози заявила, что я хвастун и лжец, и наше общение после того вечера сошло на нет. И даже когда она от кого-то в университете узнала, что это была правда, хвастуном в ее глазах я все равно остался.

Вот так вышло, что мой единственный козырь сыграл даже против меня.

Когда мне было лет пять или шесть, мама читала мне книжку про мальчика, который читал книжку про мальчика (всяческие рекурсии доставляли матери особенное удовольствие) — и монстры из прочитанных им рассказов попадали в реальность и действовали его руками, когда он сердился. Так мальчик, не осознавая этого, испортил жизнь и себе, и всем близким: сначала умерли его родители, потом друзья, потом жена и дети, под конец умер и он сам — и тогда освобожденные монстры разлетелись по свету, чтобы причинять страдания уже всем подряд. Много раз я пытался отыскать эту чудо-книжку в наших шкафах, ведь я хорошо помнил обложку, но так и не нашел ничего с подобным текстом — похоже, мама выдумывала некоторые истории, притворяясь, будто читает их. Не знаю, почему она сочинила и рассказала мне именно такую сказку, но в жизни я периодически возвращался мыслями к «выпущенным монстрам» и сам себе запрещал злиться и обижаться на близких людей, чтобы со мной ничего такого не случилось. Правда, не всегда это выходило.

А вот не злиться на Розу оказалось очень просто. У меня не было никаких планов по ее завоеванию, после того как первый неловкий штурм не удался, и конечно же я не обижался за то, что она совершенно не прониклась моей «классной работой», которую я, к слову, как раз после того уикэнда, с уходом «Марч» потерял.

Возможно, то, что у нас с Рози тогда ничего не получилось, было даже и к лучшему: прежде чем начинать что-то новое, следовало залатать старые дыры, и чтобы вернуть себе какое-то душевное равновесие, как раз тогда я и отправился в Ньюпорт — разузнавать про брата.

После поездки я выдохнул, подписал контракт в офисе «Шедоу» и вернулся к размеренной учебе и зимним поездкам в Нортгемптон, на базу новой команды, тогда еще пару раз в месяц. Пока я был никем, меня не особенно привлекали к разработкам, так что это было достаточно спокойное время для того, чтобы немного пострадать по девушке, которая действительно мне нравилась и, увы, не отвечала взаимностью.

Но история не была бы так хороша, если бы в ней не нашлось места для судьбы, не так ли?

В один из первых декабрьских дней все еще того же года я шел на пустую университетскую стоянку, а было уже достаточно темно и поздно (причины моей задержки, конечно, уже давно позабылись), и увидел неподалеку от моего старенького Райли Рози: ее Сааб, видимо, не завелся, и она, грустно и одиноко прислонившись к мертвому железу своей машины, стояла там одна в желтом свете фонаря и потихоньку отчаивалась.

Ее отчаяние дошло даже до того, что она меня не слышала и не видела до тех пор, пока я с ней не поравнялся и не сказал ни к чему не обязывающее «Привет», просто обозначая свое присутствие, чтобы не напугать. Капот ее машины был открыт, так что лишних вопросов задавать не пришлось. Она ответила мне таким же «приветом», и я, понимая, что копаться в полутьме в движке Сааба — затея дурацкая, предложил отвезти ее домой. А ведь я даже примерно не знал, где ее дом.

Теперь степень ее отчаяния достигла апогея, потому что она согласилась поехать со мной — с парнем сомнительных душевных качеств, который ей даже не нравился.

Оказалось, что живет она в Лангаме — в часе езды от университета, и еще почти два оттуда мне надо было ехать до собственного дома. Какие пустяки!

Теперь, без необходимости что-то из себя строить, в родной стихии — а в любом автомобиле я чувствую себя спокойно и уверенно, — разговаривать с Рози оказалось очень легко. И, как оказалось позже, вот это ей, наконец, понравилось — то, как я вел себя и как вел машину. Идеальный комплимент для гонщика, не так ли? Мы говорили о радио, о песнях на радио, подпевали исполнителям, и Рози впервые смеялась над тем, что я говорил, над тем, как переиначивал строчки песен, которых не знал. Ее щеки розовели, полностью оправдывая имя, а я совсем не заметил, как пролетел час пути и мы приехали.

Знаете этот неловкий момент, воспетый в подростковом кино? Парень подвозит девушку, и перед тем, как она выйдет, возникает дурацкая немая пауза. Парень ждет, девушка не решается — или наоборот… Ужасно.

Между нами не возникло никакого неловкого момента, когда машина остановилась напротив ее дома, ведь я не ждал какой-то там благодарности, потому что сам был страшно благодарен за хотя бы общение, и мы просто попрощались, пожелав друг другу спокойной ночи, словно старые друзья. Я дождался, когда за ней закроется входная дверь, чтобы убедиться, что все в порядке, и уехал. А утром постарался прибыть в университет пораньше, чтобы разобраться с так вовремя решившим отдохнуть на парковке железным «шведом».

Я так и не знаю, что же случилось с приведенной тогда в чувство машиной дальше, потому что уже через неделю Рози попросила меня снова подвезти ее, «если у меня нет других планов» (а какие у меня могли быть планы, кроме этого?), и тот ее Сааб я больше никогда не видел.

Следующие два месяца я почти каждый день отвозил ее домой (утром она приезжала на учебу с подругой), а рождественские каникулы вообще еле пережил, стараясь не сорваться в Лангам — дежурить у ее дома, лишь бы только иметь призрачную возможность увидеть и услышать.

Близились зимние тесты и начало нового гоночного сезона, когда я уж точно был бы занят работой по уши. Приходилось набирать задания в университете, потому что в сезон я обычно отсутствовал по половине недели, а потом еще искать время на их отработку, но больше всего меня беспокоило то, что свои такие уже утвердившиеся отношения (совершенно безвинные на то еще время, надо заметить) я мог за этой занятостью просто потерять.

Боялся я напрасно, хотя опасения про занятость оправдались на все сто: с марта по июнь мы с Рози увиделись едва ли раз пять, но чуть закончился учебный год, как мы помчались навстречу друг другу, будто разлученные герои любовной драмы. Каждый день, что выдавался у меня свободным, я приезжал в Дисс, где она подрабатывала на каникулах вместе с братом, и после четырех по полудни мы уезжали гулять в Норидж.

А на шестнадцатое июля я пригласил ее на Британский этап.

Конечно, я порядком рисковал, снова выкладывая свой козырь, однажды уже стоивший мне благосклонности Розы. Со времени прошлой неудачной попытки мы почти не говорили о гонках и моей непосредственной работе, находя чудесным образом темы для разговоров в окружающем нас мире, но я почему-то в тот момент почувствовал, что пришло время, и решил: будь что будет. Так что двенадцатого июля я закинул свою сумку в машину, в двадцатый раз сверился с маршрутом Лангам — Брэндс-Хэтч и открыл новую страницу истории Роберта Ллойда: теперь у меня была команда поддержки.

Не знаю, что именно повлияло на Рози столь фундаментально: уникальная атмосфера «Формулы», общий ажиотаж, местами переходящий в массовую истерию, или то, что она увидела весь этот дикий процесс изнутри, но в следующий вторник после Гран-при, когда я вновь приехал в Дисс, чтобы забрать ее из магазина, Рози попросила показать ей мой дом вместо привычной прогулки по Нориджу.

Конечно, я не совсем на это рассчитывал в тот день, только в полдень выехав с базы в Нортгемптоне, куда я укатил сразу, как после гонки в ночи привез Рози в Лангам. Я тогда даже домой не заезжал, нарисовав чудесный крюк в почти двести миль и заночевав в штабе «Шедоу», и моя дорожная сумка болталась на заднем сидении уже неделю. Какие красавчики были я и мой пустовавший неделю дом, совершенно не подготовленный ко встрече гостей! Но разве мог я сказать ей «нет»?

Пока мы ехали, меня обуревали демоны прошлых неудачных попыток близких отношений — и это вдобавок к переживаниям о том, на что похожа моя холостяцкая берлога и в кого с таким режимом превратился я сам, но волновался я напрасно: если Рози что-то решала, никакие препятствия не могли ее остановить, и она камня на камне не оставила от моих выпестованных за юность комплексов.

В тот день я не вернул ее домой к родителям, а когда все же привез — к ужину следующего дня, — то уже с четким намерением знакомиться с ее семьей.

Я вспоминал все это — нашу милую и трогательную историю знакомства и начала отношений, — пока летел из Монако домой.

Когда я успел позабыть, как много места в моей жизни должна была занимать моя жена? Было время, когда я даже пропускал этапы ради того, чтобы приехать на день рождения одного из ее братьев, а теперь почему-то пропускал выходные с Рози, — чтобы сделать что? Потея и задыхаясь, проехать пятьдесят одинаковых кругов на другом континенте?

Какой из тех книжных монстров смог сотворить со мной такое?