Когда смерть чуть менее ожидаема, чем победа (гет)

Машины «Уолтер Лоусон Рэйсинг» оказались крайне удачными в своем дебютном исполнении, хотя «выстрелила» команда, конечно, во многом благодаря таланту Спенсера. В том первом сезоне он выиграл еще две гонки, став вице-чемпионом в общем зачете, и никто из нас, вторых пилотов, не смог показать ничего похожего — лучшим результатом так и осталось мое второе место, хотя я еще раз побывал третьим, на сей раз в Германии, а наш австриец Йо Гартнер, например, дважды стал пятым всего в трех своих гонках, последнюю из которых он попросту не смог закончить.

Тогда в Спа, после брифинга и разбора его вылета в гравий, Йо объявил, что уходит в гонки Ле-Мана, и я бы удивился, если бы перед рейсом в Бельгию мы не сидели у меня дома с пивом и он не рассказал о письме «Порше» с предложением чуть более щедрым, нежели бонусы за пятые места, — тогда он уже принял решение.

Мы с командой проводили его, что называется, «в добрый путь», но не знали, что выйдет настолько иронично и горько: в следующем году Йо разбился на прямой Мульсан, в итоге так и не покорив заветный Ле-Ман.

Не покривлю душой, сказав, что мы неплохо сдружились в рамках нашей троицы. Йозеф был старшим из нас, и по гоночным классам его гоняло не столько честолюбие, сколько острый недостаток денег, но он никогда не жаловался на это напрямую и не рассказывал о своих проблемах, и мы с Фрэнком не лезли дальше открытого, думая, что однажды, когда Йо соберет нас у бассейна своего новенького дома в Монако, он об этом расскажет.

После его ухода соперничать за второй номер мы остались с Фрэнком, и по очкам я его, честно говоря, обыграл достаточно легко. Фрэнк Гордон был слишком молод, импульсивен и неопытен, он убивал машину в каждой второй своей гонке, но в квалификациях все же меня побил. Было бы интересно встретиться с ним непосредственно в борьбе на трассе, но наш регламент взаимозамещающих пилотов так и не позволил этому случиться.

Тем не менее мы легко и быстро нашли общий язык, и маленький янки практически поселился у меня в доме на две недели следующих зимних тестов, потому что…

— Возвращаться в Штаты на пару дней — это глупо, а снимать гостиницу, когда у друга неподалеку есть целый дом, — еще глупее.

Точно такие же слова я услышал и позже, в середине нашего второго сезона в «Лоусоне», когда этапы один за другим проходили в Европе, а Фрэнк подошел и запросто спросил, свободна ли сейчас гостевая комната в моем доме. И я ответил «да», зная, что и Роза не будет против разговорчивого и приветливого американца.

Марк, в общем, тоже оказался славным напарником и просто хорошим парнем, но превалирующей чертой его характера была тяжелая интроверсия, и к шумным разговорам и значительным компаниям он почти никогда не присоединялся, с трудом выдерживал общекомандные брифинги, ну а настоящей пыткой для него становились посттриумфальные вечеринки, на которых он обязан был присутствовать, поскольку часто оказывался на подиуме. Что ж, природа подобрала для него максимально несовместимые таланты.

Ну а к началу восемьдесят четвертого года на тестах в Сильверстоуне меня уже поджидал знатный сюрприз.

В те годы миры европейских и американских гонок открытых колес пересекались нечасто, пресса двух континентов взаимно не освещала заокеанские события, а вездесущий интернет еще не существовал вовсе. Да, в нашем календаре стояли трассы американского континента, и ротации пилотов между сериями тоже происходили не совсем уж единично, но по большому счету мы не особенно следили друг за другом, так что внезапное появление на тестах Эда Кросса, да еще и в цветах одного из лидеров чемпионата — Макларена — стало для меня настоящим шоком.

Эд не принимал участия в розыгрышах младших европейских серий, кажется, приезжал на отдельные знаковые гонки, вроде Макао и По, где не бывал я, но затем он укатил в США, собрал россыпь заокеанских трофеев и дважды выиграл там чемпионат CART, что и стало поводом для приглашения его в столь выдающийся коллектив. До восемьдесят четвертого в «Больших призах» о нем ничего не было слышно — и вот сразу топ-команда.

Я уже упоминал, что был шокирован?

Эдди Кросс был одним из лидеров нашей картинг-школы и несомненно главным заводилой. Безусловно талантливый, трудолюбивый и организованный, он обладал к тому же отличными ораторскими и боевыми способностями. А еще Эдди был практически непобедим на трассе и уступал тогда только Деррену, и, вероятно, он мог бы перенять у моего брата эстафету по чемпионству, но этого не случилось — в шестьдесят восьмом семья Эда перебралась в Италию, и, как я помню, в Кромере он с тех пор появлялся пару раз за сезон.

Но такой рассказ про Эда был бы неполным, если бы я не упомянул о том, как мне от него доставалось все те годы. По какой-то причине маленький Эд Кросс невзлюбил меня с первых минут знакомства. Я был младше всех, слабее и безобиднее, совершенно не умел давать сдачи, а Эдди уже успел расположить к себе нескольких ребят, потому что они познакомились на пару недель раньше, чем мама привела нас с братом заниматься. Меня так никогда и не приняли в эту компанию, и это тоже поспособствовало моему увлечению настройками машин и теорией «железа» — лишь бы быть подальше от недружелюбной компании юных гонщиков. Что ж, думаю, теперь за это увлечение Эдди можно и поблагодарить.

Последний раз, когда мы с ним встречались до Сильверстоуна, это была завершающая гонка юниорского чемпионата Британии по картингу в семидесятом, которую выиграл Деррен, как и сам чемпионат. Эд тогда занял второе место, но это не имело для него никакого значения, в общем зачете он не участвовал, поскольку жил к тому времени в Европе и ориентировался на соревнования континента. Ну, а я закономерно занял предпоследнее место, кое-как справившись с длинными конечностями и очередной разбалансировкой карта. Впрочем, в действительности не справившись: последний парень просто заглох на старте.

Эдди и его прошлая, детская, агрессия на тот момент уже подзабылись, и я почувствовал, что больше не нарушаю поле его интересов, так что до нового витка конфликта мы не дошли, едва ли обменявшись тогда парой взглядов. Теперь же, когда даже с той далекой встречи прошло почти тринадцать лет, казалось, все должно было сгладиться еще сильнее, но появление непосредственного свидетеля тех давних лет буквально ухнуло стотонным якорем, мгновенно прибившим меня к асфальту трассы.

Конечно, я не подал виду. Конечно, поздоровался с ним и протянул руку, не испытывая настоящей неприязни. К счастью, трудными оказались лишь первые минуты, а дальше текущие задачи захватили все мое внимание, и Эдди Кросс стал еще одной переменной в уравнении сложного года.

Что ж, восемьдесят четвертый год мы начали не столь успешно, как предыдущий. Несмотря на хорошие квалификации, в гонках Марк регулярно сходил, прошлогодние моторы, которые стояли у половины пелетона, не ехали почему-то именно у нас, посыпались проблемы с аэродинамикой, Фрэнк материл подвеску на своей машине… — в общем, мы и близко не подбирались к подиуму.

До моей любимой гонки в Монако.

Весь уик-энд шел дождь, и никаких надежд на просвет в воскресенье не было, хотя два раза начало гонки откладывали на час. Квалифицировавшись вторым и сидя на старте в набирающем небесную воду кокпите, я почему-то думал о том, что всего в сотне метров от меня, в боксах, моя семья — и им там тепло и уютно. Это успокаивало. А еще где-то там же шатался Фрэнк Гордон, хотя он вполне мог бы улететь и уже гонять свою тачку в Рединге, ведь я уже вышел на старт и подстраховки не требовалось. Но он остался и потом на финише даже проорал мне по радио какое-то поздравление.

Впереди, а по сути рядом, на стартовой решетке стоял «Макларен» Эда Кросса. Мы впервые оказались так близко друг к другу с начала сезона, который для моего самоуверенного соперника детства, полагаю, внезапно тоже не оказался простым. Впрочем, это была его первая квалификация в Монако, а у меня — третья, но тем не менее он стоял впереди. Я не был удивлен, потому что Эд всегда был очень талантлив — куда талантливей меня. Но это не значило, что я сдался бы без боя.

Я обошел его технически: за счет лучшей тактики, за счет более крепких нервов, но в большей степени потому, что выступал здесь уже не в первый раз. Мое поступательное вознесение на самый верх монегасского пьедестала выглядело просто сказочно: три старта — три подиума, и наверняка Эд, стоявший в тот день на образной второй ступеньке, думал, что это все чертова нелепая случайность. Я видел его лицо на расстоянии фута и прекрасно понимал: дебютный сезон, поул в Монако, лидерство на трех четвертях дистанции. Он даже взял быстрый круг. Но последний пит-стоп сделал то, что сделал, и то, к чему я был готов всю гонку, провисев на спойлере «Макларена» почти шестьдесят кругов.

Я стоял наверху, слушал «О, Канада!» и не видел ничего вокруг. Чертов дождь оставил в памяти только отрывочные звуки гимнов и рой мыслей в голове, которые крутились в основном вокруг слова «классно»: «классная вышла гонка», «мы классно отработали пит-стоп», «у нас была классная тактика», «машина классно себя вела». Я даже не узнал, каким в итоге финишировал Спенсер, пока об этом не упомянул журналист на интервью: четвертым.

Вечер после гонки традиционно отдавался под торжество команде-победителю. Я был уверен, что приглашенный призер-Кросс не придет, и не ошибся; Марк, известный нелюбитель публичных мероприятий и репортеров, почти весь вечер просидел в тени и в итоге незаметно исчез. Зато, хвала небесам, здесь был Фрэнки, с которым мы отработали и за себя, и за Кросса, и за нашего чемпиона, и моя Рози, которая просто была рядом и одним только присутствием напоминала, что следующую неделю я наконец-то проведу в своем тихом доме — без журналистов, вспышек и бесконечных вопросов.

Когда я был совсем еще ребенком, автоспорт выглядел настоящим безумством, и это завораживало: казалось, все эти люди сами строят свою жизнь, не оглядываясь ни на кого, живя и умирая по каким-то собственным неписаным законам. Когда гонялись мы, в восьмидесятых-девяностых, гонщики уже вовсю попадали в коммерческую кабалу, и нельзя было просто так делать то, что тебе хочется, или говорить так, как думается.

Я всегда принимал эту сторону своей работы легко, и это порядком сберегло мне нервы. Я видел, как некоторые гонщики бегают от интервью или спонсоров, словно злостные должники, пытаются выжать из себя неуместную улыбку или неискреннее слово — и делают только хуже. Пока ты хорош для публики за счет своих достижений — останься хорошим и без машины, это приумножит твое «сияние» в глазах людей и в конечном итоге воздастся, когда наступит твой черный день. А наступит он обязательно.

Монегасской вечеринке Фрэнки радовался чуть ли не больше меня, и если передо мной стояли корпоративные задачи, для которых требовался трезвый рассудок и ловкий язык, то нашему янки ничто не мешало — он был везде, пробовал все, потанцевал со всеми, кто согласился, и поболтал с теми, кто не стал танцевать. Фрэнк Гордон словно спешил отхватить побольше, будто он знал, что это не продлится.

Утром в понедельник мы с женой посадили еще не протрезвевшего американца в самолет до Парижа, откуда он дальше должен был перелететь Атлантику и отправиться домой, а во вторник вечером позвонил менеджер команды и сказал, что чертов Боинг не дотянул всего несколько миль до посадки и что Фрэнка Гордона больше нет.

Мой черный день наступил так внезапно и так быстро сразу после триумфа, что лететь на следующую гонку в Монреаль я даже и не думал, хотя для «Лоусона» это должен был быть домашний Гран-при, куда мы бы прибыли победителями априори, а я, по контракту, как раз должен был выйти на случай отсутствия Фрэнка, какая ирония. Мне не было плевать на обязанности, турнирные таблицы и пресловутый командный дух, но я просто не мог заставить себя выйти за ворота дома.

Марк вышел на старт один, но его гонка быстро закончилась, и я не думаю, что он на самом деле был готов выступать в тот день. Ни пресса, ни публика, ни Уолтер в итоге не попрекнули меня ни единым словом — сработало «сияние».

Пока я шатался по саду и пытался игнорировать все растущих призраков, Роза принимала мои звонки и первой узнала об упомянутой уже трагической аварии Йо Гартнера в Ле-Мане. Два моих напарника погибли с разницей в неделю — это воспоминание до сих пор заставляет меня содрогнуться и пойти перебирать наши старые фотографии, чтобы убедиться, что я не придумал себе этих друзей ради впечатляющей истории. Жена не сказала мне про Йо сразу, понимая, что сделает только хуже, но даже через месяц, когда я уже собирался на тесты в Брэндс-Хэтч и наконец узнал правду, то ужаснулся этим чудовищным совпадениям и чуть было снова не отменил свое участие в работе команды.

Розе чудом удалось удержать меня от состояния десятилетней давности, когда я пытался пережить уход брата, и конечно же она не мечтала, чтобы я продолжал рисковать и гонять на скоростях за триста километров в час, но она прекрасно знала меня: чтобы остаться собой, я должен был продолжать работать.

Да, мы сами выбрали этот спорт, где смерть чуть менее ожидаема, чем победа, и за время моей карьеры, начиная с полировки чужих картов и до последнего высокого поста, я потерял очень многих знакомых и друзей — кого унесли спутники диких скоростей или нелепых ошибок, кого — сопутствующие нашей работе стихии. Но не представляю, как бы я справлялся с этим и во что превратился, если бы весь путь рядом не было моей жены и ее бесконечной любви и понимания.

В конце концов это всегда была моя единственная константа.